В ритмах Черной Африки

Конечная остановка — Ломе

Я ехала в Того… Африка не была для меня «незнакомкой»: несколько лет назад, как и теперь, я сопровождала мужа в Алжир, где ему предстояло работать тренером. На этот раз — в Того, на юг, через Сахару.

До столицы Тоголезской Республики — Ломе — весь перелет с двумя посадками занимает девять часов.

В самолете я оказалась рядом с красивой элегантной блондинкой с букетом желтых хризантем. Я поинтересовалась у нее, не летит ли она в Ломе, но она, оказывается, направлялась в Ниамей, в Нигер.

— Вы не француженка?

— Я полька, — ответила она, улыбаясь.

Ее муж — геолог, работал в Нигере, сама она стоматолог. Поймав мой взгляд, брошенный на цветы, она объяснила:

— Вчера у мужа был день рождения. Везу ему из Варшавы хризантемы. Он любит эти осенние цветы, хотя в Африке сейчас и не осень.

Она впервые летела в Западную Африку.

Сначала наш вылет из Парижа был отложен на полчаса. Затем стюардесса с милой улыбкой попросила нас покинуть самолет: сотрудники аэропорта объявили забастовку.

Из внушительного стеклянного здания аэропорта «Шарль де Голль» мы прошли через запасной выход и окунулись в холодную, неуютную ночь. Женщины, приготовившиеся к встрече с африканской жарой, уже переоделись в легкие платья и блузки и теперь дрожали от холода, дети плакали. Дул пронизывающий ветер, начинался дождь. Прошло немало времени, прежде чем показались огни автобусов. Пассажиры с детьми и многочисленной ручной кладью бросились на штурм машин — казалось, от этого зависит их жизнь.

Когда мы добрались до гостиницы, полька с грустью посмотрела на измученные хризантемы и отдала их шоферу:

— Для вашей жены!

— Но у меня нет жены, — возразил он.

— Так выбросьте их! — крикнула она на этот раз по-польски.

— Спасибо, мадам, — ответил шофер, вежливо улыбаясь.

Номер, в котором нас поселили, был роскошно обставлен. Ничего не забыли, даже цветной телевизор внушительных размеров, хотя в эти часы он был ни к чему. Мы с большим удовольствием были бы уже где-нибудь над Сахарой. Этот комфорт представлялся нам сейчас излишним и не радовал.

— Вы думаете, мы доберемся до Африки? — спросила расстроенная полька.

В шесть часов утра пассажиры собрались в ресторане, ожидая результатов переговоров с бастующими. Видимо, все кончилось благополучно — в десять часов мы уже сидели в самолете. И вот зазвучала музыка, сопровождаемая гулом моторов, и наш «Боинг» отправился в далекий путь.

Первая посадка в Ниамее. Я вышла из самолета попрощаться со своей спутницей. Меня обдало таким жаром, что стало нехорошо. Я была несказанно рада, когда вновь очутилась в салоне самолета, и теперь ждала Ломе с некоторым опасением.

Мы приземлились в полной темноте. Стемнело в одно мгновение, как будто кто-то повернул выключатель. Как только самолет подрулил к белому, ярко освещенному зданию, из него вышла группа встречающих.

Начались долгие представления и приветствия. От десятков черных улыбающихся лиц у меня закружилась голова: голоса доносились откуда-то издалека. Я едва держалась на ногах. Духота была нестерпимой. Муж взял меня под руку и протянул платок, чтобы я вытерла мокрое лицо.

— Мне это знакомо, — сказал он, — ты привыкнешь.

Наконец процедура приветствий была закончена, и процессия двинулась к выходу, где стояла вереница автомашин. Но все ждали, пока мы сядем в белый «Рено», на котором сбоку большими черными буквами было написано: Ministère de la jeunesse de la culture et des sport — volleyball[1].

Шофер, молодой стройный мужчина, любезно открыл дверцу машины, приглашая садиться.

Окрестности аэродрома походили на большой парк с хорошо освещенными асфальтированными дорожками, цветочными клумбами и густыми пальмами. Прямо напротив аэровокзала стоял большой стенд. На нем — портрет тоголезца в белой фуражке, с энергично поднятой головой и выдвинутым подбородком.

— Это генерал, — сказал муж.

— Президент?

— Здесь все его называют генералом, — ответил муж.

От аэропорта до города около восьми километров. Шофер ехал быстро, как будто боясь, что его обгонят. Вскоре мы уже проезжали темные улочки предместья столицы, освещенные тусклыми масляными лампочками, которые вызвали у меня легкую грусть. Это торговки, сидевшие вдоль улиц, освещали свой товар.

Наконец мы очутились на светлых и прямых улицах с протянувшимися вдоль них аллеями. Это был фешенебельный квартал. Административный, правительственный, европейский. Все эти определения годились для него. Здесь размещались банки, отели, министерства, представительства, бывший губернаторский и новый президентский дворец. Белые современные здания окружала сочная зелень ухоженных разнообразных тропических растений, с рядами прелестных стройных пальм, развесистых платанов и эвкалиптов, с английскими газонами и клумбами цветов.

Дом, который на время должен был стать нашим, стоял на одной из таких красивых улиц, названной именем генерала де Голля, на взморье.

Жизнь вокруг нас

Это был красивый двухэтажный дом на опорах. Так здесь в свое время строили жилища европейцы. Внизу между опорами — стоянка для автомашины, откуда открытая лестница ведет в квартиры на разных этажах. На каждом их две. В квартире лоджия с раздвигающимися дверями, что увеличивает жилую комнату на ширину балкона. То, что в нее можно заглянуть с улицы, никого не смущает. На окнах алюминиевые жалюзи, которые сами поднимаются в зависимости от направления ветра, вечером мы их закрывали, как ставни. В спальне такие же жалюзи, только стеклянные. В окно спальни вмонтирован кондиционер, который не только освежает воздух, но и сушит его. Он работает беспрерывно, и из тонкой трубочки, как из желоба, течет тонкая струйка воды. Это хорошее устройство, даже несмотря на его постоянный гул — и днем и ночью. Конечно, самым ценным здесь был холодильник огромных размеров, без которого жить в тропиках трудно, хотя я знала, что такую роскошь могут позволить себе далеко не все. В спальне над деревянными кроватями, были укреплены москитные сетки: спишь как бы под балдахином или, точнее, в палатке из тонкой сетчатой ткани. Впервые увидев это укрытие, я поверила, что в Того действительно много комаров. А когда мой муж зажег в квартире курильницу и я начала задыхаться и кашлять, то уже всерьез стала опасаться, чтобы это маленькое чудовище не наградило кого нибудь из нас малярией. Потом постаралась успокоить себя тем, что в нашей жизни в Того это будет не самое большое неудобство. Вскоре я увидела, как через всю квартиру протянулись дорожки черных и красных муравьев, а по стенам и потолку без всякого стеснения и страха носились маленькие ящерицы. Сначала они меня раздражали, но потом я к ним привыкла.

Улица от нашего дома вела к отелю «Бенин» на берегу океана, который находился всего в каких-нибудь двухстах метрах от нас — и днем и ночью мы слышали шум прибоя. Над нами жил немецкий инженер, работавший в порту. Это был немолодой человек, и жил он, в общем, замкнуто. Часто из его окон доносилась музыка. Встречаясь, мы здоровались, он всегда вежливо уступал дорогу, этим наши контакты и ограничивались. Другие соседи — румынский тренер по гандболу, его хозяйство вела красивая чернокожая служанка, и врач-француз с семьей. Он был экспертом одной из международных организаций по вопросам гигиены.

С противоположной стороны дома размещалась тюрьма. Ничем не примечательные, обычные низкие бараки: ни решеток на окнах, ни колючей проволоки, ни высокого забора и сторожевой башни. Заключенных можно узнать только по белым майкам с буквами PL, что значит «prisonnier Lomés»[2]. У тюремной охраны не было формы. Они выделялись лишь тем, что были обуты и вооружены. Утром заключенные выстраивались перед бараками и отправлялись подметать улицы. Или же их уводили в суд. Все совершалось спокойно, без происшествий. По возвращении в камеры заключенные устраивали и для себя, и для тех, кто мог их слышать, послеполуденный или вечерний концерт. Музыкальными инструментами служили миски, банки — словом, все, что было под рукой и что могло издавать какой-то звук. Когда я впервые услышала этот шум, то решила, что в тюрьме произошел бунт. Ничего подобного. Часовые оставались спокойными и вскоре даже начали покачиваться в такт ритмам необычных тамтамов.

К обеду сюда приходили женщины со своими переносными кухнями и бойко торговались с заключенными, предлагая им разнообразные блюда. Охрана не проявляла никакого неудовольствия и, судя по всему, не испытывала ни малейшего опасения, что кто-нибудь из заключенных совершит побег.

Когда я однажды сказала об этом нашему шоферу, он небрежно ответил:

— Зачем им убегать? Там вполне прилично. Ведь о них заботятся.

Шофера и машину нам предоставило министерство. Белый «Рено» должен был каждый день возвращаться в гараж в президентском дворце, а шофер отправлялся домой пешком через весь город, потому что в Ломе нет общественного транспорта. Муж не требовал от шофера, чтобы он возил его на стадион каждый день, как это было указано в соглашении. Чаще он ходил туда пешком, что вызывало удивление сотрудников министерства. Иностранные специалисты, как правило, этого не делали, а местные чиновники очень быстро привыкли к удобствам и не могли понять, как можно отказываться от машины, когда она в твоем распоряжении.

В Того пригласили несколько тренеров: по гандболу — румына, по легкой атлетике — западного немца, по пинг-понгу — китайца, по футболу — венгра и югослава, по баскетболу — советского тренера и по волейболу — чеха. Непродолжительное время здесь работал американский тренер по теннису. Тоголезское правительство подошло к решению организации национального спорта с размахом. В лучшем положении были футболисты: футбол в Того, без сомнения, самый популярный и самый распространенный вид спорта. Второе место, вероятно, принадлежит баскетболу, который распространен в городах, главным образом в школах. Другие же виды спорта находятся на низшей ступени развития.

В волейбол, который я знала благодаря своему мужу лучше других видов, чаще играют на отдыхе. Соревнований в стране практически не проводилось. При таком положении было довольно трудно создать мужскую и женскую сборные команды. Но сотрудники министерства по делам молодежи, культуры и спорта считали, что достаточно пригласить опытного тренера, предоставив ему полную свободу в подборе игроков, и он за короткое время сможет подготовить команду, которая будет представлять Того на международных соревнованиях. Спортивное руководство хотело, чтобы Того участвовало в Африканских играх. Для этого необходимо было хорошо выступить, набрать определенное количество очков в четвертой зоне, куда входили Гана, Буркина Фасо, Бенин и Нигер.

Когда мой муж доказывал необходимость избрания другого пути — создать широкую базу для волейбола, проводить соревнования на высоком уровне, — его выслушивали, но настаивали на своем. Пропаганда и организация волейбола как массового вида спорта — это хорошо, но нельзя терять времени, нужна команда высокого класса, а значит, и результаты должны быть немедленными.

— Мы будем только приветствовать, если вы поможете сделать волейбол массовым, как вы говорите, видом спорта, но главная ваша задача создать команду, которая могла бы представлять нашу страну на международных соревнованиях. Это наше условие, мсье Киндр.

Вот так завершились первые совещания в министерстве по делам молодежи, культуры и спорта.

В течение нескольких дней тренер Киндр познакомился со всеми игроками Ломе и определил их возможности. Это не составило большого труда, так как в столице было всего четыре спортивных клуба. Посетив школы третьей ступени, университет и несколько воинских частей, он получил представление об уровне игроков, который был довольно низким. Не оставалось ничего иного, как продолжать поиски способных ребят и девушек.

В один из дней он оказался в казармах. Командир разрешил иностранцу присутствовать на утренней зарядке, но предупредил, что включение в сборную отобранных им солдат потребует согласия высших инстанций. Тренер остановил свой выбор на пятерых солдатах, которые, как ему показалось, заслуживали внимания. Четверо были освобождены на следующий же день: судя по всему, высшие инстанции не возражали. Что касается пятого, то командир покачал головой и сказал: «Придется просить согласия еще более высоких инстанций». Потом он раскрыл секрет: этот пятый был шурином генерала Эйадемы, а он не был уверен, удобно ли родственнику генерала играть в волейбол, когда перед ним блестящая перспектива. Через несколько дней пришел положительный ответ. Генерал ничего не имел против. Кроме солдат в команде были студенты лицея и университета, учитель, которого специально перевели с севера страны в Ломе, и несколько служащих.

Тренировки можно было начинать. Они проходили на центральном стадионе два раза в день: утром с шести часов, вечером при электрическом освещении. Дневные занятия исключались. Стадион был прекрасный, для волейбола имелось две площадки с крытой трибуной. Площадки были огорожены трехметровой стеной, в ее верхнюю часть была добавлена стеклянная крошка. Это должно было отбить желание у смельчаков взять ограждение штурмом. В целом все напоминало тюремный двор, но были и свои преимущества: игроки могли полностью сосредоточиться на тренировке и игре.

Волейбольные площадки были покрыты гудроном, вокруг — песок. С одной стороны, гудрон выдерживал дожди и безжалостное солнце, с другой — у него было много недостатков. Каждое падение — это ссадины, кеды так горели на нем, что каждые два месяца игрокам приходилось их менять. Говорю об этом потому, что стоили они довольно дорого, около 5 тыс. африканских франков (КФА).

Хуже было с женской командой. Она состояла из учениц школ третьей ступени. На тренировки они ходили, как правило, в сопровождении учителей, и хотя старались, но результаты были низкими, потому что девушки постоянно менялись и все приходилось начинать сначала. Как только они кончали школу, то оказывались настолько занятыми, что для спорта у них не оставалось времени. Такое положение являлось подтверждением того, что chop! особенно массовый, — отражение определенного уровня развития общества. Например, в атлетике могут появиться исключительные таланты, способные поразить мир и засверкать звездами первой величины, в игровых же видах спорта все намного сложнее. Можно организовать, можно достичь определенных результатов, но попробуйте убедить и доказать, что игра в волейбол важна для поддержания спортивной формы и здоровья, когда полно забот самых прозаических.

Признаюсь, я часто восхищалась этими молодыми людьми из сборной. Они ходили на тренировки пешком через весь город. Только некоторые из них ездили на велосипедах и мопедах. Большие трудности приходилось испытывать ученикам школы третьей ступени, которые не получали никакой стипендии, зависели от семьи и перебивались случайными заработками. Нередко я встречала этих ребят поздно вечером в парке, где они, устроившись под фонарем, готовили свои задания. Электричество здесь очень дорого, и, по-видимому, у них дома его просто нет. Между этими учениками и студентами, живущими в прекрасных общежитиях и готовившимися занять место в привилегированном обществе, целая пропасть, В спорте, конечно, все решает результат, однако нередко на него оказывают влияние неодинаковые условия жизни игроков.

Царство торговли

Каждый знакомится с городом по-своему. Я обычно начинаю с базара. Не потому, что испытываю страсть к приобретательству или меня одолевает праздное любопытство. Мне всегда казалось, что именно здесь подлинное зеркало жизни города: сюда стекаются все его жители. Базары интересовали меня и как фотографа. Но прошло довольно много времени, прежде чем я решилась отправиться с фотоаппаратом на улицу.

Европейский квартал, где мы жили, был красивый, но скучный и мертвый. Настоящая жизнь кипела в центре. Тут в низких глинобитных домиках с крышами из гофрированной жести, садиками и двориками живут тоголезцы; на узких улочках проходит вся их жизнь; здесь варят, едят, стирают, моются, а ночью на циновках или топчанах спят.

В улочках, напоминающих муравейник, находятся самые разнообразные лавки и мастерские, все делается на глазах прохожих или заказчиков. И то, что производится, сразу же на месте продается. Сапожник тачает какие-то сандалии из старых покрышек, портной шьет майки, которые развешивает на длинной палке на обозрение покупателей. Здесь изготовляют многочисленные сувениры и украшения, всевозможные амулеты, тут же работают и часовщик, и писец, готовый за умеренную плату написать письмо или прошение, и парикмахеры, и брадобреи. Центр города — это один большой базар, одна большая мастерская.

Самое оживленное место — перед базаром. Огромные белые здания издали похожи на зимний стадион. Не берусь сказать, кого здесь больше — покупателей или торговок. Торговля на улице полностью находится в руках женщин. С раннего утра и до позднего вечера они просиживают в палатках или у лотков, сколоченных из досок, а чаще всего просто у больших белых эмалированных тазов, в которых лежат апельсины, бананы, кукуруза, перец, орехи кола, ямс, маниок… На базар несут все: это и плоды или овощи, и несколько пачек сигарет или спичек, и изношенная шина, две-три рыбы или банки из-под консервов. В толпе шныряют дети; торговле обучаются с раннего детства.

Базар не входит в сферу государственной торговли. Торговки покупают место за определенную плату, которая зависит от самого места и спроса на товар. Продавать на базаре — мечта всех уличных торговок. На базаре можно оставить товар на ночь, тогда как торгующие на улице вынуждены его забирать с собой, над базаром есть крыша, защищающая от солнца и дождя. В остальном торговля на улице существенно не отличается от торговли на базаре. На базаре торговля организована лучше. На первом этаже — продукты: фрукты, овощи, рис, земляные орехи, маниок и ямс, мясо, которое выглядит не очень привлекательно: на прилавках лежат целые туши, все облепленные мухами. В основном продается баранина и птица, свинины, конечно, не видно. Вокруг мясных прилавков стоит такой смрад, что мы всегда спешили быстрее пройти их. На втором этаже — промышленные товары, хозяйственные принадлежности, ткани в огромном количестве и разнообразии красок, изделия из кожи, транзисторные японские и американские приемники, магнитофоны. И, конечно, бижутерия и снова бижутерия, масса всевозможной косметики, кремов, духов, мыла и стиральных порошков. Крытый базар огромен, и все-таки на нем тесно: ларьки лепятся один к другому, а люди, покупатели и продавцы, тонут в море товаров. Здесь действует принцип — весь товар должен быть выставлен. Среди огромной толпы покупателей снуют продавщицы и их помощницы, которые постоянно что-то делают: подметают, готовят товар, перекладывают его, перебирают и вытирают, а если это зелень, поливают ее. Я не видела продавщицы, которая спокойно сидела бы у своего товара и безучастно ждала покупателя.

Африканская улица обрушивается на европейца своей пестротой. Это невероятное смешение красок, усиленное ярким солнцем. Чем более броский товар, тем больший успех ему обеспечен. Не существует никакой логики, никого не волнуют законы сочетания цветов. Африканцы как будто чувствуют, что для природы, которая сама сияет всеми цветами радуги, ничто другое не годится.

Женщины носят узкие длинные юбки, которые шьются в присутствии заказчика. В такой одежде можно передвигаться только мелкими шажками. Носят одежду и наподобие римской тоги: длинное полотнище ткани, в которое завертываются с головы до пят. Мужская одежда по пестроте не уступает женской. Рисунки тканей самые разнообразные: цветы, геометрические фигуры, в которых, случается, можно увидеть портрет генерала Эйадемы.

Пройти спокойно по торговому центру нелегко: торговки буквально набрасываются на покупателей и стремятся заставить купить товар. Их энергия удваивается, как только они замечают в глазах покупателя неуверенность или хотя бы слабый интерес. Особое внимание уделяется белым покупателям. Едва они появляются на базаре, местные жители расступаются, чтобы те лучше могли осмотреть товар и никто не мешал бы торговле идти своим чередом.

При первом посещении базара я не отважилась ничего купить. Я была потрясена, а торговки, почувствовав мою нерешительность и растерянность, избрали меня своей добычей: они набросились как осы, тянули за руки, дергали, кричали прямо в уши. Передо мной мелькали руки и лица, я чувствовала, что по лицу текут ручейки пота, но не было сил вытереть его. Спас шофер, оставивший машину недалеко: он проложил дорогу, используя не только свои голосовые связки, но и локти, а возможно, и ноги. Когда нам удалось пробиться к машине, я сделала глубокий вдох и думала только о том, чтобы как можно скорее оказаться под душем.

Эти впечатления какое-то время преследовали меня даже во сне. Но потом я научилась сама делать покупки и чувствовала себя уверенно в водовороте базара. Цены нетвердые, каждый раз надо торговаться. Торговаться — это закон, до некоторой степени спорт. К этому здесь надо быть готовым и следует запастись терпением.

Как-то мне нужно было купить несколько метров ткани, и я спросила, сколько стоит материал.

— Тысячу франков, — ответила торговка, устремив на меня свой испытующий взгляд.

— Это много, столько я не дам.

— А сколько дадите? — спросила она.

— Пятьсот.

Мы обе понимали, о чем речь. Она стала набавлять цену, я — понижать. Я заранее знала, что за этим последует. Она начала кричать:

— Пятьсот франков за такую прекрасную ткань! Вы меня разорите; если бы я так торговала, то ничего бы не заработала, а я кормлю семерых детей. О, совесть бы вас замучила!

Готовые проповеди, прекрасное актерское исполнение, выученная роль с фейерверком слов и воздействием на чувства. Я подождала, пока она закончит, а потом снова спросила, уже по-деловому:

— Так сколько?

— Семьсот.

— Это дорого.

И снова причитания. Я пожала плечами и собралась уходить. Но она схватила меня за руку и сказала, теперь уже вполне спокойно:

— Шестьсот. Окончательная цена.

Окончательная цена — это звучало как заклинание. Оно означало конец сделки.

— Шестьсот дам, — сказала я.

Торговка в момент стала сама любезность и не скрывала радости, что продала товар. Даже поклонилась мне, сказав, что с такими покупателями она охотно будет иметь дело, приглашала приходить.

Как только сделка совершена, торговки ведут себя корректно, они берегут свое доброе имя. Во всей этой процедуре проявлялся не только естественный талант, но и честность. Торговля — это открытая игра, в которой у обеих сторон одинаковые шансы: торговец должен продать подороже, покупатель — купить подешевле.

Однажды какой-то американский турист у лотка с сувенирами покупал фигурку девушки, кажется, из эбенового дерева. Торговец (торговля сувенирами монополия мужчин) назвал цену, и американец без слов достал бумажник и начал отсчитывать деньги. Торговец, внимательно наблюдавший за ним, поинтересовался:

— Вы не будете торговаться?

— Нет, а зачем?

— Я просто спрашиваю, — ответил он.

Американец заплатил и ушел с покупкой. Торговец смотрел ему вслед и качал головой, как будто чувствовал себя обманутым. Потом проворчал:

— Разве это торговля…

Он с нетерпением ждал, как померяется с американцем силами, как покажет свое искусство. Американец обманул его надежды.

Но как-то мне довелось пережить неприятные минуты. У торговки не было сдачи, у ее подруг тоже не оказалось подходящих денег. Она огляделась и подозвала какую-то девушку, проходившую мимо. Прежде чем я успела что-то сказать или возразить, она сунула ей мою ассигнацию. Потеря составляла 200 КФА, а выигрыш восемьсот. Все это длилось несколько секунд, и я уже готовилась к худшему.

— Вернется ли она с деньгами? — спросила я торговку.

Она искренне рассмеялась и сразу же передала подругам мои подозрения как остроумную шутку. Они не обиделись и тоже рассмеялись. Наконец девушка вернулась, и я получила свои восемьсот франков. Я старалась скрыть свое смущение.

Как-то я оказалась свидетельницей отнюдь не веселой сцены. Мальчик лет двенадцати стащил с лотка апельсин. Что тут началось! — казалось, надвигается ураган. Женщины принялись кричать и визжать, десять из них бросились вслед за преступником, который петлял между палатками и ларьками и пытался скрыться в толпе. Они его настигли, били по спине, по голове, таскали за волосы. Они могли бы избить его до смерти, если бы кто-то не крикнул: «Отведите его в полицию!» Моментально все стихло. Мальчик стоял с перепуганным лицом, окруженный этими «амазонками», тяжело дыша и вытирая кровь, которая текла из уголков рта. Вдруг я подумала, что могла бы возместить его провинность и тем самым выкупить мальчика, но сделать этого не решалась. Не знала, какой может оказаться реакция. Ущерб был пустяковый, но дело было не в этом. Женщины собрали деньги на такси и увезли мальчика. Это была демонстрация жестокой справедливости, и я не могла отделаться от мысли, что женщины этому бедному, худому мальчику, который был таким же, как они, подсознательно мстили за что-то другое, более значительное, известное им одним.

Мне объяснили: не важно, что украдено, мотоцикл или апельсин, важен факт, а он заслуживает наказания. Но тут же добавляли, что в Того подобные случаи — редкость. В Того просто не воруют. А если уж какой-нибудь вор и объявится, можете быть уверены, он из Ганы…

Не угодно ли соваж?

Для обслуживания состоятельных тоголезцев и европейцев в Ломе имеются два великолепнейших торговых дома, один из них принадлежит крупной французской торговой компании, обосновавшейся в Того, второй, как говорит само название «Парискоа», тоже французский. Это первоклассные магазины по типу европейских, с богатым выбором товаров и большим штатом служащих.

При малейшем желании приобрести что-либо покупателя окружают предупредительные продавцы, ему не приходится утруждать себя тележками магазинов самообслуживания: покупку отнесут в машину. Цены высокие, но твердые. Здесь нет необходимости торговаться, к чему европейцы, как правило, не привыкли и не считают нужным тратить на это время.

Простой тоголезец в эти сверкающие, с прекрасными витринами магазины не заходит, а если вы здесь встретите чернокожего покупателя, это чаще всего будет слуга или бой, который делает покупки для своего господина. Он ведет себя так, как, по его представлениям, вел бы себя его патрон: чем он более важен и знатен, тем более важно ведет себя и слуга.

В Ломе легко пересчитать магазины европейского типа. Это те, в которых есть витрины. Помимо трех магазинов фирмы «Батя», здесь есть книжный магазин, принадлежащий католической миссии, за его прилавком стоят монашки. В нем продаются книги всех стран мира. Любители книг приходят сюда как в читальный зал. Затем немецкий мясной магазин «Марокс», хозяева которого продают продукты с собственной фермы, французские магазины — ювелирный и скобяных изделий. Владельцы остальных — ливанцы. Эти магазинчики скорее похожи на склады: чем в них торгуют, можно узнать, только войдя внутрь.

Перед этими магазинами, как и перед домами торговли, сидят многочисленные местные торговки, у них здесь свои постоянные места, и нищие в ожидании подаяния.

Около базара расположились десятки национальных столовых, оборудованных лишь несколькими лавками или стульями и столом. Одни из них — прямо под открытым небом, что не очень приятно, другие — под полотняными навесами. Оборудование кухни также очень просто: стол, котел и несколько горшков на печке или жаровне. Посетитель видит, как готовится еда. На улице режут кур, женщины в больших ступках, выдолбленных из ствола дерева, покачиваясь, как в ритмичном танце, толкут ямс, на решетках жарятся кукуруза, рыба или бананы и ямс, который иногда называют африканским картофелем. Еда подается в жестяных тарелках, их убирают и моют дети. Старшие девочки приносят воду. Едят без приборов, руками, даже соус, для чего нужна большая сноровка и привычка. Пьют просяное пиво, которое иногда наливают через лед, привозимый сюда в мешках. После еды дети подают гостям калебас — миску из сушеной тыквы — для мытья рук.

Помимо таких столовых на улицах старого города много предприимчивых женщин, которые готовят пищу на маленьких переносных жаровнях или печках. Они знают, где их надо поставить, и как только раздастся сирена, возвещающая о наступлении полудня (прежде чем я привыкла к ее пронзительному звуку, меня всегда охватывала тревога), а значит, и времени обеда, они уже готовы к приему клиентов из различных контор и учреждений, из больниц, где о питании больных заботятся родственники. Едят, как правило, стоя, иногда тут же стоят несколько стульев, которые женщины, как и треножник с жаровней и мешок с древесным углем, приносят на голове. Таких поварих встретишь всюду, где есть надежда на клиентов: у больниц, на базарах, у стадиона. Меню без претензий. Чаще всего в него входит соваж, как здесь называют дикие бананы. По размеру они намного больше известных нам. Их можно есть только печеными. Это самая дешевая и самая популярная еда мелких служащих и торговок, людей улицы. Если бы я попыталась перевести стоимость порции соважа на наши деньги, получилось бы что-то около 10 геллеров[3]. Признаюсь, я попробовала соваж только раз. Вкус невероятно приторного мармелада, который с бананом не имеет ничего общего. Спешно проглотила два куска, и у меня было ощущение полной сытости. Потом я уже с нескрываемым удивлением наблюдала, с каким аппетитом тоголезцы уплетали огромные порции этой сверхсладкой массы.

Должна сказать, что соваж — не самая дешевая еда, которую предлагают покупателям. Есть еще сахарный тростник, нарезанный соломкой длиной 10 см. Продают его пучками. Сок высасывают, а мякоть выплевывают. Это еда самых бедных; меня уверяли, что она очень питательна и способна избавить от чувства голода на полдня.

Кроме этих сладких блюд, есть еще блюда из ямса, которые очень отдаленно напоминают чешские «шкубанки» — клецки из картофеля и муки. Ямс тоже продают на каждом углу. Его режут кубиками и варят, потом в большой миске превращают в кашу, заливают водой и засыпают мукой из маниока. Клубни маниока режут кусками и сушат. Затем уже из них делают муку. Маниок едят сырым или вареным. Жарить нельзя. Тщетно я пыталась испечь из него лепешки, однако муку из маниока вполне успешно использовала для приготовления картофельных кнедликов. В первые же дни пребывания в Ломе я убедилась, что ямс и маниок похожи, но это не одно и то же. Как-то вместо ямса я принесла маниок и хотела приготовить из него «жареный картофель», который пробовали в гостях. В тот день мы остались без обеда: этот «жареный картофель» оказался таким твердым и горьким, что его оставалось только выбросить.

Что действительно напоминает чешские «шкубанки», так это национальная африканская еда фуфу. Подается она отдельно или как гарнир к мясу, но чаще всего с таким острым соусом, что перехватывает дыхание, а желчный пузырь трепещет от радости. Эти дьявольские соусы, говорят, имеют лечебные свойства и служат гарантией от самых различных бактерий и микробов, которые в тропиках и днем и ночью готовы проникнуть в органы пищеварения.

Итак, едят ямс, маниок, кукурузу, просо, рис, земляные орехи, бананы, все виды овощей и, конечно, перец, который придает большинству блюд острый вкус, рыбу, из мяса в основном баранину и птицу. Наш обычный картофель — привозной, в самых лучших ресторанах вам подадут две картофелинки с рисом и маниоком. Один килограмм картофеля стоит столько же, сколько пять килограммов апельсинов. Хранить его нельзя. Через неделю в тропической влажности он плесневеет и гниет. В холодильнике картофель хранится месяц.

Порт Ломе — перевалочный пункт некоторых видов товаров, предназначенных для соседних стран. Виски здесь намного дешевле, чем коньяк или водка, с американскими сигаретами могут конкурировать лишь французские «Голуаз». На этих сделках наживаются многие, хотя ни виски, ни американские сигареты — не предметы первой необходимости. Для большинства населения они роскошь. Вместо сигарет тоголезцы жуют орехи кола, которые внешне напоминают каштаны, но горькие на вкус, или с удовольствием нюхают табак. А во время торжеств пьют пальмовое вино или просяное пиво.

Однажды я прогуливалась по порту и наблюдала, как сгружают с судна огромные тюки. На молу скопились люди, которые грузили их на машины. Спустя некоторое время я узнала, что эти тюки — «дар» благотворительных организаций Европы, а в них — поношенные или негодные вещи. Здесь такой тюк стоит гроши, и его покупает тот, кто в состоянии увезти. Где-нибудь на базаре тюк развяжут, и покупатели выберут из него, что им подойдет. В посылках от «дядюшек» из Европы немало «сюрпризов». В одних — одежда, в других — обувь, сумки и даже поношенные модные шляпы. Не единожды я была свидетелем того, как толпа людей копошилась в груде грязных рубашек, брюк, платьев, белья. Каждая находка сопровождалась возгласом: то, что удавалось схватить, тут же примерялось и демонстрировалось другим. Такие сцены как будто напоминали далекое прошлое: первых бродячих торговцев-старьевщиков. У меня они вызывали грусть.

Африканская женщина

С первых дней моей жизни в Того многое говорило о том, что женщина здесь главная фигура. Постепенно я начала проникать в этот интересный и сложный вопрос.

Роль женщины в общественной и хозяйственной жизни действительно особенная, то же можно сказать и об остальных странах Западной Африки. Пока она этого еще не осознает, но это ничего не меняет в существе дела. Сегодня и в городе, и в деревне женщина подчинена мужчине, будь то муж, дядя или брат. Ее предназначение — рожать детей. Женщину ценят по тому, сколько она подарила миру детей и скольких воспитала. Поэтому женщины здесь почти постоянно в положении и в сорок лет многие уже выглядят как старухи.

Девочки с детских лет готовятся к домашней работе. Едва они подрастают, им вручается веник — они должны подметать, мать учит их варить пищу, берет с собой в поле, доверяет им присматривать за младшими детьми. Десятилетние девочки уже носят своих братишек и сестренок на спине в таком же узле, как взрослые женщины. Совсем маленькие девочки носят на спине кукол — и детская игра связана с будущей ролью матери. С семи-восьми лет девочки учатся носить разные вещи на голове.

Мать воспитывает дочерей, отец — сыновей. Работа мужчины и женщины с самых ранних лет различается. Мужчина выполняет такие работы, как рубка деревьев и корчевание буша. Он отыскивает землю и обрабатывает ее. На женщине вместе с делами по дому лежат полевые работы, уход за скотом и продажа сельскохозяйственных продуктов. Одна из основных ее обязанностей — обеспечить семью водой. В городах это несложно, в деревнях же приходится ходить за водой за несколько километров. Женщины вывозят с полей урожай. Мужчины выполняют случайную работу, женщины — регулярную. Четкое разделение труда существует и у ремесленников.

Меня интересовали обязанности родителей по отношению к детям. Мои собеседники- не сразу поняли, о чем идет речь. Им казалось вполне естественным, что о детях заботится мать. Отцу не положено думать, чем накормить детей. Так уж сложилось в Африке с незапамятных времен. Это традиция. Возможно, именно этим объясняется необыкновенная активность африканских женщин. На их плечах лежит главная забота о новом поколении. Помимо повседневной работы им приходится изыскивать источники доходов, возможности заработков.

Женщина ценится не только по количеству рожденных ею детей, но и по тому, сколько она способна заработать. Судьба африканских женщин тяжела и сурова. В этом и парадокс: с одной стороны, женщина подчинена мужчине и его семье, с другой — в финансовом отношении она независима. Она заботится о муже, стирает и варит для него. Значит, она кормит его, но своим заработком с ним не делится. Доходы мужа и жены четко разделены, и каждый распоряжается ими по своему усмотрению. Муж не вправе вмешиваться в финансы жены. Однако мужчины без смущения занимают деньги в долг у своих жен и не считают это унизительным. Но долг им приходится возвращать.

Возможности постоянной работы для мужчин ограничены, у женщин они и того меньше. В современном Того постоянно заняты около 80 тыс. взрослых граждан. Из них на женщин приходится ничтожный процент. В государственных учреждениях, например, в 1972 г. работали 8600 мужчин и только 350 женщин[4]. Чаще всего женщины — это учителя, работники социальных учреждений, медицинские сестры, акушерки. Мужчины занимают должности в государственных учреждениях, управлениях, в школах и армии. Только государственные служащие получают надбавки на детей, которые рождены от одного, признанного государством брака. Но к этому мы еще вернемся.

Главная сфера деятельности женщин — это торговля. Я бы сказала, что здесь в одинаковой степени можно говорить как об экономической, так и об общественной стороне дела. Именно торговля позволяет женщине участвовать в общественной жизни. Женщины идут на базар не только для того, чтобы заработать. Там они обмениваются новостями, обсуждают различные проблемы. Фактор времени или, точнее, потери времени не главное. В государствах Африки у всех его достаточно, и их жителям неизвестен принцип «время — деньги». Здесь не привыкли измерять пользу или выгоду затраченной энергии временем.

Нередко женщины преодолевают 20–30 км пешком до ближайшего базара, хотя заранее знают, что их выручка будет незначительна. Товар, который они чаще всего носят в эмалированных тазах на голове, весит до 30 кг. У матери кроме такого груза на спине еще, как правило, сидит ребенок. Поездки в более отдаленные места, будь то на машине или поезде, сплошное мучение. Долгие часы ожидания в пыли и зное, сон на вокзалах или на улицах. Но женщины преодолевают все эти трудности с поразительной стойкостью. Вы видите их в постоянном действии, улыбающихся и веселых. Только в минуты полуденной сиесты они, как бы выключив свой постоянно работающий мотор, прилягут в тени, чтобы набраться новых сил и энергии.

На первый взгляд кажется, что торговля ведется стихийно. У меня тоже сначала сложилось такое впечатление, когда я прохаживалась по оживленным торговым улицам и базару. Но потом я внимательно пригляделась к этой непрекращающейся суете и обнаружила, что здесь действует определенный порядок и свои правила. У торговок, или, как их здесь называют, ревандез[5], есть своя собственная организация и иерархия. По данным статистики, торговлю с 2,7 млн. жителей Того ведут около ста тысяч женщин. В это число не входят тысячи случайных торговок. В Ломе на восемь жителей приходится одна торговка. Во главе этой иерархии стоят так называемые главные ревандез — их всего около двадцати. Трех из них по положению можно сравнить с министрами. Это чрезвычайно богатые женщины со своим управленческим аппаратом, прислугой, виллами и «мерседесами». В народе их иногда называют папа-benc. Возможно, по аналогии с названием фирмы «Мерседес-Бенц». Одна из них — владелица двадцати такси. Другие построили фешенебельные виллы, которые снимают в основном иностранные эксперты. Ревандез работают советниками торговых домов и иностранных компаний. Они имеют полное представление о потребностях рынка, оказывают влияние на результаты выборов, они — меценаты культуры и спорта. Их годовой оборот составляет около 7 млн. КФА. Внешне они ничем не отличаются от остальных женщин, но все увешаны драгоценностями и поразительно толстые. Их принимают с подобающим уважением. Как только папа-benc входит в банк, все служащие поднимаются и начинают вертеться вокруг нее, остальные клиенты уже смиряются с тем, что им придется ждать, пока улыбающаяся мадам не отбудет в своем лимузине.

Однажды нас пригласили на концерт хора, который состоялся в костеле. Мы сидели в первом ряду по соседству с «покровительницами». Когда концерт окончился, они поднялись и отправились лично вручать каждому участнику хора свой подарок — 200 КФА. Таким же образом они одаривают футболистов за выигранный матч. При этом держатся непринужденно, шутят. В основном это пятидесятилетние женщины, энергичные и высокомерные; наблюдая за ними, с трудом можно было допустить, что в своей личной жизни они руководствуются какими-то традициями. Они могут позволить себе жить, как считают нужным.

У ревандез монополия на оптовую торговлю, которая, в свою очередь, находится в руках иностранных компаний. Они пользуются абсолютным доверием и в любое время могут получить кредит. От них товар направляется к их помощницам, составляющим промежуточное звено в торговой системе, и, наконец, к самой многочисленной группе — рядовым торговкам. Это те, которые продают товар на базарах и улицах. Такая система торговли и распределения товара являются также якобы «традицией». Что только не скрывается за этим словом!

Сделки заключаются на все импортные товары, кроме машин, инструментов, строительных материалов, алкоголя и лекарств. В зависимости от спроса продаются предметы домашнего обихода, посуда, ткани, парфюмерия и продукты питания. Торговки обеспечивают распределение местных сельскохозяйственных продуктов. Исключение составляют сувениры, обувь и конфекция, которыми торгуют хауса и ливанцы.

Ревандез принимает товар, складывает его у себя дома или же прямо в порту передает своим помощницам, от которых его получают торговки, имеющие постоянное место на базаре или вблизи своего дома. Другие торговки отправляются с товаром в глубь страны. Большей частью это женщины, которые приезжают с севера продать товар на Юге. Хотя товар и имеет высокую цену, но он кочует из рук в руки, поэтому заработок торговок ничтожен.

Капиталовложения в такую торговлю чрезвычайно незначительные. Очень редко в торговых сделках принимают участие посторонние. Чаще всего подключаются взрослые дочери.

За постоянное место на базаре вносится плата, которую каждое утро собирают солдаты. Плата невысокая и устанавливается в зависимости от вида товара. Самая низкая плата берется за продажу дров и продуктов. В воскресные дни вообще плата не взимается. Торговки в соответствии с доходами делятся на четыре группы. Они должны иметь так называемый патент. В категорию торговок, т. е. профессионалок, входят женщины с годовым оборотом 160 тыс. КФА. Только в случае, если эта сумма будет превышена, берется установленный налог с оборота и подоходный налог.

По данным торговой палаты, в последние годы годовой оборот торговли в Того составляет 171,8 млрд. КФА. Это значительная сумма, и она подтверждает экономическое значение деятельности тоголезских женщин, хотя пока торговля и не ведет к концентрации капитала. Только у крупных торговок имеются банковские счета, другие же их товарки носят вырученные деньги с собой и тут же пускают их в оборот.

Большинство торговок не умеют ни читать, ни писать. Им незнакома никакая бухгалтерия, но они имеют отличное представление о ценах, покупательной способности и потребностях рынка. Они знают, где и когда проходят большие базары и какой товар можно превратить в деньги. Как правило, они не ограничиваются одним базаром, а кочуют из одного места в другое и таким образом обеспечивают постоянное движение товара. Иногда они проводят в дороге по нескольку недель.

В городах за каждой торговкой закреплен определенный район. Нашу улицу, например, снабжала овощами тридцатилетняя женщина. Она приходила каждое утро и знала, что нам нужно. К спине ее был привязан ребенок, две старшие дочери помогали нести товар. Я была уверена, что она сама выращивает овощи. Но однажды она принесла только редис и извинилась, что ничего больше не может предложить мне для супа. Другой товар ей не выдали. Тогда я поняла, что и она Лишь звено в сложной торговой цепи. Так неожиданно я научилась использовать для супа и редис!

Как-то мимо шла девушка с арбузами. Я окликнула ее и попросила подняться наверх, но она лишь покачала головой. Через какое-то время она вернулась и сказала, что женщина, которая обслуживает нашу улицу, разрешила ей продать нам арбузы. И здесь господствовал определенный порядок: ни одна торговка не могла предлагать свой товар, где ей вздумается. Если она заболевает, ее заменяет товарка.

Торговля в Того организована не по нашим европейским меркам, но одно в ней удивительно — как прекрасно она налажена. Не исключено, что именно торговле суждено сыграть решающую роль в будущем страны. Для общества в целом, а для положения женщин особенно. Ведь именно женщина с помощью торговли получает самостоятельность и сознательно или непроизвольно становится в оппозицию. А отсюда всего один шаг до того, чтобы обрести свои социальные права.