В снежных горах Непала

Глава 20

Маша проснулась внезапно, открыла глаза. Голова была пустой и ясной. Она даже не сразу вспомнила, что с ней случилось, а вспомнив, содрогнулась. Но сейчас она лежала на кровати в чистой, залитой рассеянным солнечным светом комнате. Бледно-жёлтые стены, белый потолок, сквозь задёрнутые кремовые шторы просвечивает яркое солнце. Окно приоткрыто, и шторы слегка шевелятся от ветерка. С улицы слышны птичьи трели и шелест листвы. У самой кровати, в глубоком кресле, откинув голову на высокую спинку, спит Сантош. У Маши сжалось сердце — такой усталый вид был у него. Отросшая щетина придавала ему бандитский вид.

Она повернулась на бок, и Сантош сразу открыл глаза, с тревогой посмотрел на неё: — как ты, моя хорошая?

Она успокаивающе улыбнулась ему: — я долго спала, да? — она села, обнаружила, что одета в просторную ночную рубашку: — а кто меня переодел? Я даже не слышала…

Сантош пересел к ней на кровать, обняв за плечи привлёк к себе, прижался губами к виску и выдохнул в волосы: — о, боги, я до сих пор не могу поверить, что ты со мной… Ну что же ты такая доверчивая-то? — он крепко прижимал её к себе, и Маша слышала, как бьётся его сердце, ощущала жар его тела и вдыхала его запах. Она тоже обняла его, чувствуя, как покой наполняет её душу, а пережитый ужас отступает. Он легко целовал её лоб, глаза, щёки, округлый подбородок, сбивчиво шепча: — люблю… люблю… Я убил бы их всех, кто был в тех развалинах, а потом умер бы сам…

Маша физически чувствовала его страх и боязнь её потерять. Она отодвинулась, взглянула в его лицо, разгладила пальцем страдальчески сведённые брови: — Сантош, ну что ты? Всё кончилось, мой хороший. Мы сейчас поедем домой, да? Я хорошо себя чувствую. Кстати, где мы?

Он виновато скривился, вздохнул: — чуть позже. У меня здесь ещё есть незаконченные дела. — Она только сейчас увидела, что он одет в просторную хлопковую рубашку и такие же брюки, всё светло-зелёного цвета, — да, ты уже догадалась, что мы в госпитале у отца. Он просил его позвать, когда ты проснёшься. — Сантош нажал кнопку в изголовье кровати. Послышались торопливые шаги, в комнату заглянула девушка в такой же, как у него, одежде. — Сообщите господину Пракаш Малла, что госпожа проснулась. — Бросив на Машу любопытный взгляд, девушка исчезла, а через несколько минут, стукнув в дверь, вошёл озабоченный Джайя:

— Маша, как вы себя чувствуете? Я думаю, вам нужно задержаться в госпитале. Мы вас обследуем и, думаю, проведём курс лечения.

Ей стало смешно: — Джайя, от чего вы меня лечить собрались? Я совершенно здорова! — Сантош молча, тихо поглаживал её руку, а Джайя презрительно фыркнул:

— вас морили голодом, ваша нервная система пережила чудовищное потрясение, — нет, я не могу отпустить вас из госпиталя, пока вы не будете должным образом пролечены!

Маша беспомощно посмотрела на Сантоша: у того на губах мелькнула тень улыбки, но сказать он ничего не успел. Дверь открылась, и в комнату торопливо вошли Галина Николаевна и Майя. Девушка смотрела на Машу круглыми испуганными глазами, а женщина, шагнув к кровати, крепко обняла её: — милая, слава Богу, всё обошлось! Тех фанатиков сейчас допрашивают. И, Джайя, в приёмном покое тебя ждёт полицейский. Он хотел бы поговорить с Машей, но его без твоего разрешения не пускают.

Джайя нахмурился: — нет, никаких бесед! По крайней мере, пока Мария не будет к ним готова, — он, всё такой же нахмуренный, вышел из комнаты и в коридоре послышался его удаляющийся голос, что-то выговаривающий персоналу.

Маше пришлось задержаться в госпитале на неделю. Сантош каждую свободную минутку проводил около неё. Она даже удивлялась, как много им нужно было сказать друг другу. Они скучали, стоило им расстаться лишь на час. Совершенно незаметно он вошёл в её жизнь, стал неотделимой её частью. Маша страшилась предстоящего разговора и малодушно откладывала его, а Сантош был уверен в их совместном счастливом будущем.

Ей, всё же, пришлось встретиться с полицейским, который занимался расследованием деятельности секты тачо. Секта была запрещена много лет назад, но всё же, время от времени, её последователи попадали в поле зрения полиции.

Успокоившись, Маша долго обсуждала с Сантошем увиденное в храме. Теперь ей казалось, что появление богини Кали Юга — всего лишь галлюцинация, но ведь жрец кем-то был убит? Она отчётливо помнила его голову в руках богини. Хорошо, что встреча с полицейским состоялась спустя несколько дней, что дало возможность тщательно продумать то, о чём можно рассказать представителю власти. Мужчины Пракаш Малла вместе с Машей обговорили все мелочи, всё, что необходимо было утаить. Само собой, нельзя было рассказывать об эффектном появлении снежного барса. О богине решили также умолчать. Всё прошло гладко. Полицейский доверительно поведал им, что задержанные лопочут о громадном ирбисе, который спас девушку от смерти, а также о явлении самой четырёхрукой Кали Юга, которая оторвала голову жрецу. Но, конечно, всё это — результат воздействия галлюциногенов, содержащихся в дыме сжигаемых ароматических палочек, вследствие чего фанатики обезумели и сами убили жреца, а также искалечили одного из членов секты, содрав с его лица кожу чем-то, что действительно напоминало здоровенную лапу кошки, при этом несчастный полностью лишился глаз.

Маша переглянулась с Сантошем, который настоял на своём присутствии во время беседы. Ей даже стало немного жаль Ашвина, который ослеп и теперь не сможет ходить в горы, о чём она и сказала Сантошу. Тот насупился и довольно резко ответил, что слепота — это ещё малое наказание, которое заслужил бывший проводник.

Полиция больше не беспокоила её, и Маша вздохнула с облегчением: всё же лгать или просто умалчивать о некоторых событиях, случившихся в храме, было очень неловко.

Несколько раз Сантош, заявляясь к ней в палату госпиталя, сообщал, что намерен остаться на ночь. При этом его дыхание становилось тяжёлым, а глаза предвкушающе блестели. Маша чувствовала, как от этого взгляда всё тело у неё наливается жаром, она краснела и опускала глаза, а он насмешливо хмыкал и подталкивал её к постели. Но, всё же, ей удалось убедить его, что будет очень неудобно, если в комнату войдёт медсестра и застанет их в самый пикантный момент, тем более, что дверь не запиралась. Он, страдальчески вздохнув, неохотно согласился, за что был награждён ласковой улыбкой и нежным поцелуем.

Иногда забегала Майя, смущённо мялась, прежде чем спросить: — у вас с Сантошем любовь, да? А когда вы поженитесь? А ваш ребёночек сможет оборачиваться ирбисом?

Маша не знала, что отвечать девушке, отводила глаза и старалась опередить её вопросы, расспрашивая о колледже, о друзьях, о дальнейших жизненных планах.

Наконец-то неделя закончилась, и Сантош привёз Машу домой. Она снова позвонила родителям и расплакалась, неожиданно для себя, когда мать отдала телефон Анютке. Дочь, торопясь и путаясь в словах, рассказывала о друзьях из детского сада, о том, что она очень-очень сильно соскучилась и деда обещал, что обязательно возьмёт её в аэропорт встречать маму. Маша, улыбаясь, слушала родной голосок и не замечала, что по щекам текут слёзы.

Сантош, нахмурившись, молча наблюдал за ней. Она закончила разговор и, протянув ему телефон, вытерла щёки тыльной стороной руки. Виновато сказала: — сама не знаю, почему это я вдруг разревелась…? — Он привлёк её к себе, потёрся губами о волосы:

— это наступила разрядка. Всё же тебе довелось многое пережить. Да и скучаешь по дочери, конечно. Потерпи чуть-чуть, милая. Скоро мы заберём её к себе.

Маша поняла, что нельзя и дальше откладывать разговор. Вздохнув, она выпрямилась, мягко сказала: — Сантош, я не могу выйти за тебя замуж… прости… — почувствовала, как он окаменел. Она, не глядя на него, закусила губу, чтобы снова не расплакаться. Он порывисто встал, подошёл к окну, невидяще глядя в сад глухо спросил: — что случилось, Маша? Ты разлюбила меня? Когда успела? Или лгала, когда говорила, что любишь? — Он повернулся, глядя на неё в упор потемневшими от злости глазами.

Маша тоже разозлилась, резко ответила: — представь себе, я говорила правду! И я не разлюбила тебя, но женой твоей не стану! Что я буду делать здесь, в Непале? Чем заниматься, можешь ты мне сказать?

Он презрительно фыркнул: — заниматься тем же, чем занимаются все женщины — чхетри! Посещать косметические салоны и модные магазины, встречаться с подругами, сплетничать, в конце концов! Да и детей воспитывают, в основном, женщины. А пару раз в год мы могли бы отправляться в путешествие или навещать твоих родителей.

— Но ведь твоя мать не сплетничает с подругами, да и по магазинам ей некогда бегать, как я погляжу! — Маша с трудом сдерживала негодование: это что же, он на полном серьёзе думает, что она бросит аспирантуру, откажется от любимого дела и будет возиться с пелёнками и варить ему борщи — или что там варят непальские женщины!

— Моя мать! — он скривился, — она — исключение из правил! В стране слишком мало врачей, а потребность в них велика.

— Ну да, а этнографов у вас переизбыток! — не удержалась от ехидства Маша.

— Твоя ирония неуместна, — холодно ответил он, — Непал — бедная страна, нам не до изучения некоторых гуманитарных наук, хотя согласен с тобой, этнография имеет право на существование. Но в настоящее время все усилия правительства направлены на то, чтобы вытащить подавляющую часть населения страны из нищеты!

— Сантош, наш спор не имеет смысла! Как ты не можешь понять — я не смогу стать вот так, внезапно, домохозяйкой! Посвятить всю оставшуюся жизнь домашней работе, обслуживанию мужа и детей! Это просто невозможно! — она видела, чувствовала, что Сантош не принимает её доводов, но не знала, как убедить его в своей правоте. Он пристально смотрел на неё, и в какой-то момент его глаза, вдруг, посветлели, зрачки сузились, превратившись в щели, отчего человеческое лицо неуловимо стало напоминать морду разъярённого зверя. Маша внутренне содрогнулась подумав, что на самом-то деле она совсем не знает его. Сантош очнулся, сморгнул, и вновь перед нею лицо глубоко страдающего человека. Сев перед Машей на стул, он подался вперёд, заглядывая ей в глаза, взял её за руки, целуя, прижал ладони к своим щекам: — нет, это невозможно, Маша! Я даже представить себе не могу, что ты уедешь, бросишь меня, забудешь о моём существовании. Я не хочу даже думать об этом! — и такая боль отразилась на его лице, что Маша со слезами бросилась ему на шею, обняв, шептала на ухо:

— я правда тебя люблю, Сантош! Но что же нам делать? Я не вижу своей жизни здесь, в этой стране! Может, — она запнулась, нерешительно продолжила, — ты поедешь со мной? — Он снял её руки со своей шеи, выпрямившись, усмехнулся:

— если я не буду выпускать своего зверя на свободу хотя бы раз в месяц, я утрачу над ним контроль. И однажды он вырвется, независимо от моего сопротивления. Можешь ты представить ситуацию, когда где-нибудь в метро, в толпе людей мужик вдруг превращается в снежного барса? — Маша представила и ужаснулась.

Бессильно опустила руки: — да, ты прав. Это невозможно. В Москве барсу нет места.

Они разошлись по своим комнатам молча, не глядя друг на друга. У Маши даже не было слёз, чтобы выплакать своё горе. Она думала о том, что вот и рухнула её мечта о счастье с любимым. Впереди — интересная работа, наука, радость от взросления дочери и редкие посиделки с подругами, но не будет рядом того, в чьей любви она купается, как в тёплых и ласковых волнах, кто сбивчиво шепчет ей по ночам глупые, бесстыдные, полные страсти и огня нежности, чьё горячее сильное тело она так любит…

Подошло время ужина, но есть не хотелось. Маша тянула время, не зная, как будет смотреть в глаза Джайе и Галине Николаевне, ведь Сантош, наверняка, сообщил им об её отказе. Кроме того, её мучило осознание того, что она, совершенно чужой человек, вселилась в их дом, живёт за их счёт и причиняет этим хорошим людям массу неприятностей.

Она зябко поёжилась, но выхода не было. Вся надежда — на скорое возвращение профессора, но от него не было ни слуху, ни духу. Как и от Таши, впрочем.

Постучавшая в комнату Шилангма пригласила её в столовую, и Маше ничего не оставалось делать, как отправиться на встречу с семьёй.

Она ощущала внутреннюю скованность, но, к её удивлению, Галина Николаевна смотрела на неё с сочувствием, а Джайя поглядывал на неё и сына с некоторой иронией. Сантош был хмур и неразговорчив, ел неохотно и вскоре ушёл. Следом удалился и Джайя: он хотел наведаться в госпиталь, где у него имелся тяжёлый послеоперационный пациент. Майя вскоре тоже убежала, а Галина Николаевна подсела к Маше, положила руку на её кисть, слегка улыбнулась: — не мучайтесь, Маша, всё правильно. Мы с Джайей знали, что вы не сможете остаться в Непале. И вам, и Сантошу будет тяжело расстаться, но время всё излечит. — Она задумалась, — когда я приехала с Джайей, я была в ужасе от здешних обычаев и уклада жизни. Меня спасла моя работа. В то время Джайя только начинал строительство госпиталя. Денег не хватало, но правительство выделило ему субсидию. Потом были проблемы с оборудованием, персоналом… Мы работали день и ночь. А потом родился Сантош, наша радость, наше счастье. Мы с Джайей, конечно, жалеем его, ведь он наш ребёнок! Влюблённый, страдающий, растерянный… Но мы знаем, что он сможет всё преодолеть, он сильный, наш сын! Я надеюсь, что вы, Маша, ещё найдёте своё счастье, хотя и жалею, что не смогу назвать вас своей дочерью…

Маша вымученно улыбнулась: — спасибо, Галина Николаевна, за то, что вы понимаете меня! Я, правда, очень люблю Сантоша, но никогда не смогу стать такой, как ему хочется. Его мечта — закрыть меня в четырёх стенах, но долго так мне не выдержать, — она запнулась: — Галина Николаевна, мне страшно неловко, что я причинила вашей семье столько неудобств, что я нахально живу на всём готовом, но я обязательно расплачусь с вами, как только появится профессор! И… и я вам очень благодарна за всё, что сделала для меня ваша семья.

— Что вы, Маша! Ведь вы спасли нашего сына! И, несмотря ни на что, мы с Джайей рады, что вы появились в жизни Сантоша! Рады тому, что, оказывается, он способен на сильное и глубокое чувство. Раньше мы считали, что он довольно поверхностно и легкомысленно относится к женщинам, — она прикусила губу, смущённо улыбнулась: — не подумайте, что Сантош был неразборчив в связях и часто менял подружек! У него на это просто не было времени, но всё же увлечения у него были, и иногда они внушали нам тревогу. А вот любовь к вам как-то изменила его, сделала серьёзней…

Они засиделись в столовой допоздна и, направляясь в свою комнату, Маша подумала, что при других обстоятельствах она бы считала, что ей крупно повезло со свекровью. Но — не судьба. И от этой мысли ей снова стало грустно.

Ночью Сантош, конечно же, не пришёл. Маша не то чтобы ждала его, но где-то в глубине души теплилась надежда, что он придёт и обязательно придумает что-то, как было всегда, со времени их встречи там, на краю пропасти. Оказывается, она привыкла, что рядом есть умный и сильный мужчина, который готов принимать решения и нести за них ответственность. К чьим словам и мнению она привыкла прислушиваться и на чьей широкой груди так удобно спрятать лицо, укрываясь от невзгод. И вдруг от отступил, оставил её один на один с этой дикой и невероятной страной с непонятной жизнью, загадочными традициями, жуткими обрядами и четырёхрукими женщинами, сотканными из дыма.

Её совесть напомнила, что Сантош не сам ушёл, а она его оттолкнула, но Маше легче не стало. Её ирбис, спаситель и любимый, оставил её, и в сердце поселилась пустота.

Сантош лежал на спине, не раздеваясь, закинув руки за голову и тупо глядя в потолок. Он чувствовал себя так, будто на него рухнула лавина и погребла его под тоннами колючего снега. Он был раздавлен, уничтожен, и жизнь потеряла всякий смысл. Будущее представлялось бесцветным и мрачным. Он никогда больше не будет целовать эти строгие серые глаза и тонкие руки не обовьют ласково его шею. Ему казалось, что он знает её всю жизнь, и почти физическая боль затопила его душу, когда пришла мысль, что отныне они стали чужими друг другу.