Вальтер Скотт. Обручённая

Глава XIV

Вечер в Болдрингеме показался бы нестерпимо длинным, если бы ожидание опасности не сокращало время, остающееся до рокового часа; и если Эвелину мало занимала беседа ее тетки с Бервиной, касавшаяся происхождения их предков от воинственного Хорсы, а также подвигов саксонских богатырей и чудес, творимых саксонскими монахами, она все же скорее была готова слушать обо всем этом, чем спешить в страшную комнату, отведенную ей для ночлега. Были, однако, в Болдрингеме и другие способы коротать вечера. Капеллан, важный, старый саксонский монах, благословил роскошную трапезу, которая насытила бы два десятка голодных людей, а подана была только Эрменгарде, ее племяннице и их сотрапезникам — монаху, Бервине и Розе Флэммок. Эвелина тем меньше могла отдать должное чересчур обильному угощению, что блюда были в саксонском вкусе, сытные и плотные, и столь же невыгодно отличались от блюд изысканной норманнской кухни, как небольшой кубок легкого гасконского вина, более чем наполовину разбавленный чистой водой, отличался от крепкого эля, пряного глинтвейна и других крепких напитков, которые ей тщетно предлагал управитель Хундвольф.

Не более, чем обильный ужин, пришлись Эвелине по вкусу и прочие вечерние развлечения. Когда убрали доски на козлах, на которых подавались кушанья, слуги, по указанию управителя, зажгли несколько высоких восковых светильников, один из которых должен был отмечать время, разделяя его на равные промежутки. Для этого к светильнику, на одинаковых расстояниях друг от друга, подвешены были на нитках медные шарики; когда пламя перекусывало нитку, один из шариков падал в подставленную медную плошку и все устройство некоторым образом выполняло роль часов. При свете этих светильников расположились все присутствующие.

Следуя древнему обычаю, высокое кресло Эрменгарды перенесли с середины покоя к большому очагу, полному горящих углей, а гостью посадили на почетное место справа от хозяйки. Вокруг них Бервина разместила служанок, позаботившись занять каждую из них какой-нибудь работой, и сама села тут же за прялку. На некотором отдалении от них мужская часть прислуги, под надзором Хундвольфа, занялась починкой земледельческих орудий или чисткой охотничьего оружия. Для развлечения собравшихся старый песельник, под звуки четырехструнной арфы, запел долгую, должно быть нескончаемую, песнь религиозного содержания, почта непонятную Эвелине из-за стараний певца; ради аллитераций, считавшихся главным украшением поэзии саксов, он жертвовал смыслом и употреблял слова почти без связи их со значением, лишь бы они звучали, как ему было нужно. Очень затемняли смысл и сокращения слов в угоду ритму песни, а также нагромождение пышных эпитетов.

Хотя Эвелина хорошо знала язык саксов, она вскоре совсем перестала слушать певца; ей вспоминались веселые фаблио и полные поэзии лэ норманнских менестрелей, но еще больше думала она с тревогой об испытании, предстоявшем ей в таинственной комнате, где она должна была провести ночь.

Настало время расходиться. За полчаса до полуночи последний шарик со звоном упал в подставленную медную плошку, возвестив время отхода ко сну. Старый песельник умолк на середине недопетой строфы; все обитатели дома встали; одни удалились к себе, другие, с зажженными факелами и светильниками, приготовились сопровождать гостей на предназначенный им ночлег. В числе последних было несколько служанок, которые должны были вести туда леди Эвелину. Тетка торжественно простилась с нею, перекрестила, поцеловала в лоб и шепнула ей на ухо:

— Отваги тебе и удачи!

— Нельзя ли моей служанке Розе Флэммок или камеристке Джиллиан, жене Рауля, остаться на ночь в моей комнате? — спросила Эвелина.

— Флэммок? Рауль? — гневно повторила за ней Эрменгарда. — Вот из кого состоит твоя прислуга! Фламандцы для Англии — тот же паралич, а норманны — гнилая горячка!

— Бедные валлийцы, — сказала Роза, у которой негодование пересилило страх перед старой саксонкой, — добавили бы к этому, что раньше всех пришли на эту землю саксы, а они, значит, были подобны чуме?

— Слишком уж ты дерзка, милочка! — сказала леди Эрменгарда, грозно глядя на молодую фламандку и хмуря свои темные брови. — Но доля правды в твоих словах есть. Саксы, датчане, норманны прокатились по стране точно волны, одна за другой; у каждой хватало сил завоевать, но не хватало мудрости, чтобы удерживать завоеванное. Будет ли когда-нибудь иначе?

— Это будет, — смело ответила Роза, — когда и британец, и норманн, и фламандец научатся называть себя одним общим именем и равно чувствовать себя детьми страны, где они родились.

— Ого! — воскликнула владелица Болдрингема, удивленная, но довольная. Оборотясь к своей племяннице, она сказала: — Девушка и умна, и остра. Смотри только, чтобы она не злоупотребляла этим.

— Она так же верна и добра, как и находчива, — сказала Эвелина. — Милая тетушка, позвольте ей эту ночь побыть со мной.

— Это невозможно, да и опасно для вас обеих. Ты должна в одиночестве узнать свою грядущую судьбу, как это делали все женщины в нашем роду, кроме твоей бабки. А каковы были следствия ее пренебрежения фамильным обычаем? Увы! Вот передо мной ее внучка, и она уже в пору первой юности осталась круглой сиротой.

— Что ж, пойду одна, — согласилась Эвелина, смирившись. — Пусть никто не сможет сказать, что я навлекла на себя грядущие беды из страха перед настоящими.

— Твои служанки, — сказала леди Эрменгарда, — могут находиться в передней, у входа в комнату, и слышать твой зов. Комнату укажет тебе Бервина. Я это сделать не могу; ты ведь знаешь, что побывавшие там однажды возвращаться туда не могут. Прощай, дитя мое, да благословит тебя Небо!

С большим волнением и нежностью, чем она выказывала раньше, старая женщина еще раз поцеловала Эвелину и знаком велела ей следовать за Бервиной. Последняя, вместе с двумя служанками, державшими факелы, стояла тут же, готовая отвести ее в таинственную комнату. Факелы осветили им толстые стены и своды двух длинных, извилистых коридоров; осветили неровные, стершиеся ступеньки витой лестницы и привели наконец в просторную комнату нижнего этажа, где старинные драпировки, яркий огонь, пылавший в очаге, лунные лучи, проникавшие через частые переплеты окна, и мирт, который оплетал раму, создавали некоторый уют.

— Эти ложа, — сказала Бервина, — приготовлены для служанок. — И она указала на две постели, предназначенные для Розы и Джиллиан. — А мы пойдем дальше, — добавила она.

Она взяла факел из рук одной из служанок; обе они в страхе пятились от следующих дверей, и их страх тотчас передался Джиллиан, хотя она, вероятно, не знала его причину. Зато Роза Флэммок, не дожидаясь разрешения и не колеблясь, последовала за своей госпожой, которую Бервина через узкую дверь ввела в маленькую прихожую или гардеробную, в конце которой виднелась еще одна узкая дверь. Окно здесь также было оплетено вьющимися растениями и едва пропускало бледный свет луны.

Бервина остановилась и, указывая Эвелине на Розу, спросила:

— Почему же и она идет с нами?

— Чтобы разделить с моей госпожой опасность, какова бы она ни была, — ответила Роза с обычной своей решительностью. — Не правда ли, милая госпожа, — продолжала она, сжимая руку Эвелины, — вы не прогоните от себя вашу Розу? Я, может быть, не столь высоко летаю, как ваши соотечественники, но я смела и находчива во всяком честном деле. Вы дрожите как лист! Не входите туда! Не давайте себя морочить всеми этими торжественными и таинственными приготовлениями. Отстраните от себя устарелые, может быть даже языческие, суеверия.

— Леди Эвелина должна туда войти, — сурово сказала Бервина, — и войти без дерзких спутниц и советчиц.

— Должна, должна! — повторила Роза. — Разве так надлежит говорить со свободной высокорожденной девицей? Милая госпожа, вы только намекните, что желаете этого, и мы им покажем, как принуждать вас. Я кликну из окна норманнских воинов и скажу, что вместо гостеприимного дома мы попали в логово ведьм.

— Замолчи, безумная! — крикнула Бервина голосом, дрожавшим от гнева и страха. — Ты не знаешь, кто обитает в следующем покое.

— Вот я и созову тех, кто быстро это узнает, — сказала Роза и уже бросилась к окну, но Эвелина в свою очередь крепко схватила ее за руку и заставила остановиться.

— Благодарю тебя за заботу, Роза, — сказала она, — но сейчас она мне не поможет. Кто входит в эту дверь, должен входить один.

— Тогда я войду туда вместо вас, милая госпожа, — сказала Роза. — Вы побледнели… вы похолодели… вы умрете от ужаса, если войдете! Что бы тут ни было, обман или сверхъестественные силы, меня они не проведут. А если какому-то злобному духу нужна жертва, пусть лучше это будет Роза, чем ее госпожа.

— Не нужно, — сказала Эвелина, стараясь овладеть собою. — Ты заставила меня устыдиться моего малодушия. Это испытание с древних времен проходят женщины рода Болдрингем, и только они. Я не ждала, что меня подвергнут ему теперь, в нынешнем моем положении, но, если час настал, я пройду испытание так же смело, как любая из моих прабабок.

С этими словами она взяла из рук Бервины факел, пожелала доброй ночи ей и Розе, ласково освободилась из объятий последней и вошла в таинственный покой. Роза, дойдя до самого порога, успела увидеть, что комната невелика и похожа на ту, которую они миновали, так же освещена луной, а окно находится в той же стене, что и окно гардеробной. Больше ничего увидеть не удалось, ибо Эвелина, остановившись на пороге и поцеловав подругу, ласково оттеснила ее назад, затворила за собою дверь и заперла на засов, словно ограждая себя от вторжений, хотя бы и с добрыми намерениями.

Бервина принялась уговаривать Розу, если ей дорога жизнь, вернуться в первую комнату, где были постланы постели, и если не лечь спать, то хотя бы помолчать и помолиться; но верная фламандка не внимала ее уговорам и не повиновалась приказаниям.

— Не пугай меня, — говорила она. — Я останусь здесь. Отсюда я хотя бы услышу, что будет грозить моей госпоже. И горе тем, кто причинит ей зло! Заметь себе, что ваш негостеприимный дом окружен двадцатью норманнскими воинами, готовыми отомстить за любую обиду, нанесенную дочери Раймонда Беренжера.

— Оставь свои угрозы для смертных существ, — сказала зловещим шепотом Бервина. — Обитательнице того покоя они не страшны. Прощай и, если с тобой что случится, пеняй на себя!

Она удалилась, оставив Розу взволнованной всем происшедшим и несколько оробевшей от ее последних слов. «Эти саксы, — говорила себе девушка, — окрещены всего лишь наполовину и держатся своих старых обрядов, поклоняются духам стихий. У них и святые непохожи на святых христианских стран; они и выглядят как-то дико, и имена носят языческие и дьявольские. Страшно быть здесь одной! А в покое, куда заставили войти мою госпожу, ничего не слышно… мертвая тишина. Уж не позвать ли Джиллиан? Нет! В таком деле она мне не помощница. Ни смелости, ни разумения у нее не хватит. Лучше быть одной, чем с ненадежной помощницей. Посмотрю, стоят ли норманны на своих постах. Вот на кого надо рассчитывать в случае нужды».

Размышляя таким образом, Роза Флэммок подошла к окну гардеробной, чтобы убедиться в бдительности охраны и получше разглядеть, где она разместилась. Полная луна позволила ей ясно различить все, что было за окном. Прежде всего она с некоторым огорчением убедилась, что находится не так близко к земле, как ей казалось; ибо окна обеих гардеробных, а также окно таинственного покоя располагались над старым рвом, который в этом месте отделял стену дома от окружающей ровной местности. Ров, как видно, давно уже не служил для обороны. Дно его совершенно высохло и во многих местах заросло кустами и небольшими деревьями; некоторые из них подымались к самой стене дома. С их помощью, подумалось Розе, можно добраться до окон. По ту сторону рва простиралась ровная и почти совершенно открытая поляна; лунные лучи покоились на ее роскошной густой траве, перемежаясь с тенями от деревьев и башен. За поляной начинался лес, а на его темной опушке кое-где возвышалось несколько гигантских дубов; казалось, что это богатыри, вышедшие сразиться впереди остального войска.

Безмятежная красота ландшафта, царившая вокруг тишина и умиротворенность несколько успокоили опасения, которые возникли у Розы после вечерних событий. «Почему, — подумала она, — я так уж испугалась за леди Эвелину? У угрюмых саксов, как и у гордых норманнов, едва ли сыщется знатный род, который не чванился бы перед другими каким-нибудь фамильным преданием. Им словно стыдно являться на тот свет наравне с простой фламандкой вроде меня. Увидеть бы хоть одного норманнского часового, и я буду спокойна за свою госпожу. А вот и он! Шагает в тени деревьев в своем белом плаще, а луна серебрит острие его копья».

— Эй, кавалер!

Норманн обернулся и подошел к краю рва.

— Что вам угодно, девица?

— Рядом с моим окном находится окно леди Эвелины Беренжер, которую вам велено охранять. Прошу особенно бдительно наблюдать за этой стеной дома.

— Будьте покойны, девица, — ответил воин.

Завернувшись в свой длинный плащ, он встал невдалеке, под большим дубом, скрестил руки, оперся на копье и сделался похож скорее на статую, чем на живого человека.

Ободренная мыслью, что помощь, в случае нужды, будет рядом, Роза отошла в глубь своей маленькой комнаты; убедившись, что в комнате Эвелины все тихо, она решила прилечь и перешла в первую гардеробную, где Джиллиан, позабыв свои страхи под усыпляющим действием доброго глотка «лайс-алоса» (первосортного эля), спала таким сладким сном, какой несет с собою этот крепкий саксонский напиток.

Весьма неодобрительно отозвавшись о ее нерадивости, Роза сняла со своей постели верхнее покрывало и вернулась в комнатку, смежную с покоем Эвелины; из покрывала и устилавшего пол камыша, который она сгребла в кучу, соорудила себе подобие ложа; и на нем, полулежа-полусидя, решила провести ночь настолько близко от своей госпожи, насколько это было возможно.

Глядя на бледное светило, торжественно плывшее в темном полуночном небе, она решила не смыкать глаз, пока рассвет не принесет ей уверенности в безопасности леди Эвелины.

Мысли ее обратились к необъятному и призрачному миру по ту сторону могилы и к великому, все еще не решенному вопросу: прощаются ли его обитатели раз и навсегда с земной жизнью или по неведомым причинам продолжают общаться с существами из плоти и крови? Отрицать эту возможность во времена крестовых походов и чудес значило бы навлечь на себя обвинение в ереси; однако прирожденный здравый смысл заставлял Розу сомневаться хотя бы в том, что сверхъестественное проявляет себя часто; она невольно вздрагивала при всяком шелесте листвы, но успокаивала себя мыслью, что Эвелина, совершая навязанный ей ритуал, не подвергается никакой действительной опасности и что все это лишь устарелое фамильное суеверие.

Чем больше она укреплялась в этом мнении, тем больше ослабевало ее намерение бодрствовать всю ночь; мысли ее начали плутать и разбредаться точно овцы, лишенные присмотра пастуха, — глаза ее уж неясно различали серебряный диск луны, хотя и продолжали смотреть на него. Наконец они смежились, и, сидя на сложенном покрывале, опираясь спиною о стену и сложив на груди свои белые руки, Роза Флэммок крепко уснула.

Сон ее был прерван пронзительным криком, раздавшимся в комнате ее госпожи. Девушка, в которой страх никогда не побеждал чувства долга или любви, вмиг очутилась возле закрытой двери. Та была заперта на засов, но новый, более слабый крик, а вернее стон, говорил о том, что помощь нужна немедленная или не будет уже нужна вовсе.

Роза кинулась к окну и стала громко звать норманнского воина, чей плащ по-прежнему белел под старым дубом.

— На помощь! На помощь! — кричала она. — Леди Эвелину убивают!

Услышав этот призыв, воин, казавшийся статуей, мгновенно ожил, с быстротою доброго коня примчался на край рва и приготовился переправиться через него напротив открытого окна, где Роза торопила его криками и жестами.

— Не сюда! Не сюда! — закричала она, увидев, что он направляется к ней. — Правее! Лезь в окно и взломай дверь в смежную комнату!

Солдат, видимо поняв ее, без колебаний кинулся в ров и стал спускаться, цепляясь за ветви деревьев. На мгновение он скрылся в кустах и тут же, хватаясь за ветви карликового дуба, оказался справа от Розы, под окном рокового покоя. Можно было опасаться, что окно окажется крепко запертым. Но нет! Под ударом норманна оно сразу поддалось, и изъеденная временем рама упала внутрь с таким треском, что проснулась даже Джиллиан.

По обыкновению глупцов и трусов издавая непрерывные крики, она вбежала в смежную комнату как раз в тот миг, когда распахнулась дверь из покоя Эвелины и оттуда появился солдат, неся на руках полуодетую и бесчувственную норманнскую деву. Молча передав ее Розе, он с тою же стремительностью, с какой появился, выпрыгнул из открытого окна, того самого, откуда звала его Роза.

Джиллиан, потеряв голову от изумления и ужаса, то восклицала, то вопрошала, то звала на помощь, пока Роза не велела ей опомниться. И она действительно настолько пришла в себя, что принесла светильню, горевшую в комнате, где она спала, а затем сумела быть полезной, применяя обычные способы, какими приводят в чувства. Наконец Эвелина глубоко вздохнула и открыла глаза, но тотчас закрыла их снова и, прижавшись головой к груди Розы, задрожала всем телом. Верная наперсница усердно терла ей виски и руки. Перемежая свои усилия ласками, она громко повторяла:

— Она жива! Она приходит в себя! Слава тебе, Боже!

— Слава тебе, Боже! — торжественно откликнулся кто-то в окне; испуганно обернувшись, она увидела шлем и султан воина, столь своевременно явившегося им на помощь; подтягиваясь на руках, он пытался заглянуть внутрь комнаты.

Роза подбежала к нему.

— Ступай, ступай отсюда, друг! — проговорила она. — Госпожа приходит в себя. Тебя ждет награда, но не сейчас. Уходи! Однако оставайся на своем посту. Я позову тебя, если понадобится. Ступай! И никому ни слова!

Солдат молча повиновался, и было видно, как он спускался в ров. Роза вернулась к своей госпоже. Поддерживаемая Джиллиан, та тихо стонала и шептала что-то бессвязное, означавшее, что она пережила сильное потрясение и испытала ужас.

Джиллиан, едва успокоившись, проявила обычное свое любопытство.

— Что это значит? — спросила она Розу. — Что здесь у вас случилось?

— Не знаю, — ответила Роза.

— Если уж ты не знаешь, кому же знать? — сказала Джиллиан. — Может, надо позвать других служанок и разбудить весь дом?

— И думать не смей! — сказала Роза. — Пока об этом не распорядится сама госпожа. Что до этого покоя, я постараюсь раскрыть секрет. А ты не отходи от госпожи.

Сказав это, она взяла светильню, перекрестилась, смело шагнула за таинственный порог и, подымая светильню повыше, оглядела покой.

Это было всего лишь сводчатое помещение небольших размеров. В одном его углу стояла над чашей для святой воды искусная, саксонской работы, статуя Пресвятой Девы. Были там также два сиденья и ложе, покрытое грубой тканью; на нем, как видно, и должна была провести ночь Эвелина. На полу валялись обломки выломанной оконной рамы; но окно открылось лишь тогда, когда его разбил солдат; а другого отверстия, через которое кто-то мог сюда проникнуть, не было. Единственную дверь Эвелина, входя, закрыла за собой и заперла на засов.

Розу охватил страх, который ей до тех пор удавалось преодолевать; набросив на голову свой плащ, как бы затем, чтобы укрыться от некоего ужасного видения, она вернулась в смежную комнату более поспешно и менее твердыми шагами, чем выходила из нее; вместе с Джиллиан она перенесла Эвелину подальше, в первую из комнат, а дверь, из которой только что вышла, старательно заперла, словно отгораживаясь от опасности.

Леди Эвелина тем временем настолько пришла в себя, что могла сидеть и пыталась заговорить, хотя и слабым еще голосом.

— Роза, — вымолвила она наконец, — я видела ее. Судьба моя решена.

Роза тотчас поняла, что в присутствии Джиллиан было бы весьма неосторожно выслушивать все, что ее госпожа могла сказать в эти первые минуты; она вспомнила предложение Джиллиан, которое прежде отклонила, и попросила ее привести двух других служанок Эвелины.

— Где я их отыщу в этом доме? — сказала Джиллиан. — Когда тут в полночь бегают посторонние мужчины, а может быть, и нечистые духи.

— Где хочешь, там и отыщи, — сказала нетерпеливо Роза. — Только иди поскорее.

Джиллиан медленно и неохотно вышла, бормоча про себя нечто неразборчивое. Едва она удалилась, Роза дала волю своей горячей любви к госпоже и стала самыми нежными словами упрашивать ее открыть глаза (ибо она снова их закрыла) и говорить со своей Розой, готовой, если нужно, умереть ради нее.

— Завтра, Роза, завтра, — прошептала Эвелина. — Сейчас я говорить не в силах.

— Одно словечко! И вам станет легче. Скажите только, что вас так испугало и чего боитесь сейчас.

— Я видела ее, — ответила Эвелина. — Мне явилась обитательница того покоя — видение, роковое для моего рода. Не торопи меня, завтра ты узнаешь все.

Тут возвратилась Джиллиан с двумя другими служанками своей госпожи. По указанию Розы они перенесли леди Эвелину подальше от комнаты, где она побывала, и уложили на одну из постелей, постланных для них самих. Затем Роза отпустила их (кроме Джиллиан), предоставив им найти в доме место, где они могли бы отдохнуть, а сама осталась при госпоже. Она была очень взволнована, но потом усталость и усыпляющее питье, которое Джиллиан догадалась приготовить, оказали свое действие. Она заснула глубоким сном и пробудилась, лишь когда солнце стояло уже высоко над дальними холмами.