Вальтер Скотт. Обручённая

Глава XXVIII

Дурные вести, какими закончилась предыдущая глава, пришлось сообщить и Дамиану де Лэси, которого они всего более касались. Это взяла на себя сама леди Эвелина, перемежая свои слова слезами, а от слез вновь обращаясь к утешительным заверениям, которым в глубине души не верила и сама.

Раненый рыцарь, обернувшись к ней, слушал эти грозные вести, но казалось, что они занимали его лишь настолько, насколько касались самой говорившей. Когда она закончила, он продолжал неотрывно смотреть на нее, точно погруженный в мечту. Смущенная этим взглядом, она поднялась и приготовилась уйти.

— Того, что вы мне поведали, леди, — сказал он, — было бы достаточно, чтобы привести меня в полное отчаяние, если б было рассказано кем-нибудь другим; ибо означает, что могущество и честь вашего дома, столь торжественно мне порученные, погублены моими неудачами. Но сейчас, когда я смотрю на вас и слышу ваш голос, я забываю все, кроме того, что вы спасены, что вы здесь и ваша жизнь и честь в безопасности. И я прошу у вас как милости, чтобы меня увезли отсюда и поместили где-нибудь в другом месте. В нынешнем моем состоянии я не стою ваших забот — ведь я уже не располагаю мечами моих воинов и не в силах обнажить свой.

— А если вы, благородный рыцарь, среди собственных ваших бедствий великодушно помните и обо мне, — проговорила Эвелина, — как можете вы думать, что я забыла, когда и ради чьего спасения получили вы свои раны? Нет, Дамиан, не говорите о переезде. Пока цела в Печальном Дозоре хотя бы одна башня, в этой башне вы найдете приют и защиту. И я уверена, что таково было бы и желание вашего дядюшки, если бы он был здесь сам.

Дамиан, как видно, внезапно ощутил сильную боль в ране; ибо, повторив слова «мой дядюшка», он скорчился на своем ложе, отворачивая лицо от Эвелины. Затем, более спокойным тоном, он продолжал:

— Увы! Если бы мой дядюшка узнал, как плохо я выполнил его распоряжения, он, вместо того чтобы приютить меня в этих стенах, приказал бы сбросить меня с них!

— Не опасайтесь его неудовольствия, — сказала Эвелина, снова вставая и готовясь уйти. — Вместо этого постарайтесь сохранить спокойствие духа и этим ускорить заживление ваших ран, а тогда, я уверена, вы сумеете навести порядок во владениях коннетабля задолго до его возвращения.

Произнося последние слова, Эвелина покраснела и поспешила выйти. Оказавшись в собственных своих покоях, она отослала других служанок, но удержала подле себя Розу.

— Что ты думаешь о наших делах, моя мудрая подруга и советчица? — спросила она.

— Я хотела бы, — ответила Роза, — чтобы юный рыцарь никогда не входил в этот замок, или, оказавшись здесь, поскорее покинул его, или, наконец, мог бы с честью остаться здесь навсегда.

— Что ты разумеешь, говоря «остаться навсегда»? — поспешно и резко спросила Эвелина.

— На этот вопрос дозвольте ответить также вопросом: сколько времени длится уже отсутствие коннетабля Честерского?

— На святого Клемента будет три года, — промолвила Эвелина. — Но что из этого?

— Ничего, но…

— Что «но»? Я приказываю тебе договорить.

— Через несколько недель вы будете свободны распорядиться своей судьбой.

— Значит, ты полагаешь, Роза, — с достоинством сказала Эвелина, — что нет на свете иных обязательств, кроме тех, которые чертит рука писца? Нам мало известно о судьбе коннетабля. Мы знаем только, что все его надежды рушились, что его меча и отваги оказалось недостаточно для победы над султаном Саладином. И вот вообрази, что он скоро возвратится сюда, как уже возвратились к себе домой многие крестоносцы; возвратится обедневшим и утратившим здоровье; увидит, что земли его опустошены, а вассалы разорены во время недавней смуты, и ко всему этому окажется, что обрученная с ним невеста отдала свою руку и свое состояние племяннику, которому он доверял как себе. Неужели ты думаешь, что обручение подобно закладному свидетельству, которое должно быть выкуплено у ростовщика в срок, иначе заклад будет потерян?

— Не знаю, госпожа, — ответила Роза, — а только в моей стране считается, что договор должен быть исполнен в точности.

— Это, Роза, фламандский обычай, — сказала ей госпожа. — Но честь норманна не довольствуется просто исполнением договора. Как? Неужели моя честь, мой долг и мои привязанности, словом, все самое драгоценное для женщины, исчисляются по тому же календарю, по которому ростовщик считает дни в надежде завладеть закладом? Неужели я всего лишь товар и должна достаться одному человеку, если он явится за мною до Михайлова дня, и другому, если тот не успеет? Нет, Роза! Не так истолковала я мое обручение, недаром же его благословила Пресвятая Дева Печального Дозора.

— Подобные чувства достойны вас, милая госпожа, — ответила Роза. — Но вы еще так молоды, окружены столькими опасностями и так беззащитны против клеветы, что я поневоле жду и призываю время, когда у вас будет законный защитник и спутник; только это избавит вас от многих опасностей.

— Не думай об этом, Роза, — сказала Эвелина, — и не уподобляй свою госпожу тем предусмотрительным особам, которые при живом, но старом и немощном муже уже подыскивают себе другого.

— Пусть будет так, милая госпожа, — сказала Роза. — Однако позвольте сказать еще два слова. Раз вы решили не пользоваться вашей свободой, даже когда минет срок обручения, к чему этому юноше разделять наше уединение? Он уже достаточно оправился, чтобы можно было найти для него другой безопасный приют. Вернемся к нашей прежней затворнической жизни, пока Провидение не послало нам чего-либо лучшего и более надежного.

Эвелина вздохнула, потупила взгляд, а потом, подняв его, приготовилась ответить, что охотно последовала бы столь разумному совету, если бы не раны Дамиана, еще не вполне зажившие, и не смута во всем крае. Ее прервали пронзительные звуки труб, раздавшиеся у ворот замка. Встревоженный Рауль прибежал, хромая, чтобы доложить своей госпоже, что некий рыцарь, сопровождаемый герольдом в королевской ливрее и вооруженной охраной, стоит у ворот и требует, именем короля, впустить его.

Эвелина несколько помедлила с ответом:

— Даже по королевскому приказу замок моих предков не примет никого, прежде чем мы не узнаем, кто и с какой целью этого требует. Сейчас мы сами выйдем к воротам и узнаем, что означает это требование. Подай мою вуаль, Роза, и кликни служанок. Снова звуки трубы!.. Ах, они вещают нам беду и смерть!

Предчувствие не обмануло Эвелину; ибо не успела она выйти из своего покоя, как навстречу ей вбежал паж Амелот в такой растерянности и ужасе, каких будущему рыцарю не подобает обнаруживать даже в крайности.

— Благородная госпожа! — вскричал он, падая перед Эвелиной на колени. — Спасите моего дорогого господина! Вы, и только вы, можете его спасти!

— Я? — в изумлении воскликнула Эвелина. — Спасти его? От какой же опасности? Видит Бог, я готова.

И тут она умолкла, не решаясь выговорить то, что уже готово было сорваться с ее уст.

— У ворот, госпожа, стоит Гай Монтермер, а при нем герольд с королевским знаменем. Заклятый враг дома де Лэси, и с таким сопровождением, уж конечно не с добром сюда явился. Не знаю только, с какой бедою. Мой господин убил его племянника на турнире в Мальпасе, поэтому…

Тут его прервали новые нетерпеливые звуки труб, отдававшиеся под сводами старой крепости.

Леди Эвелина поспешила к воротам; стоявшие там стражи тревожно переговаривались; при ее появлении они обратили к ней взгляды, словно ища у нее поддержки, какой не могли оказать друг другу. За воротами, на коне и в доспехах, ожидал немолодой уже рыцарь; поднятое забрало позволяло видеть его седеющую бороду. Рядом с ним, также на коне, Эвелина увидела герольда в его официальном облачении с вышитым на нем королевским гербом, в берете с пышным султаном и с весьма обиженным выражением лица. Их сопровождало около пятидесяти солдат под знаменем Англии.

При появлении леди Эвелины рыцарь слегка поклонился, более для формы, чем для приветствия, и спросил, видит ли он перед собою дочь Раймонда Беренжера.

— Если так, — продолжал он, получив утвердительный ответ, — отчего замок этого испытанного и доверенного друга Анжуйской династии не открывал своих ворот, пока трубы короля Генриха не протрубили трижды? Отчего медлит впускать тех, кого сам король почтил своим поручением?

— Такую осторожность, — ответила Эвелина, — прошу извинить ради моего положения. Я одинокая девица, а здесь приграничная крепость; я никого не должна впускать, не осведомившись о его цели и не убедившись, что она не угрожает безопасности замка и собственной моей чести.

— Если вы столь осторожны, леди, — сказал Монтермер, — знайте, что по случаю волнений в крае Его Величество король повелел разместить в ваших стенах вооруженный отряд для защиты этой важной крепости как от бунтующих мужиков, которые жгут и убивают, так и от валлийцев, которые, как всегда во время смуты, станут совершать набеги на наши границы. Отворите же ворота и впустите воинов Его Величества.

— Рыцарь, — ответила Эвелина, — согласно закону, замок этот, подобно каждому замку в Англии, принадлежит королю; но, опять-таки по закону, я являюсь его стражем и защитником. На этих условиях владели здесь землей мои предки. У меня сейчас достаточно людей, чтобы защитить Печальный Дозор, как было их достаточно у моего отца и у моего деда. Король соблаговолил прислать мне помощь, но я не нуждаюсь в помощи наемников и считаю, что в нынешнее смутное время впустить их в замок было бы неосторожно, ибо они могут захватить его для кого-либо иного вместо его законной владелицы.

— Леди, — сказал старый рыцарь. — Его Величеству известна причина вашего упрямства. Нет, не опасения за действия королевских воинов побуждают вас, королевского вассала, к неповиновению. За ваш отказ я мог бы объявить вас виновной в государственной измене. Но король помнит верную службу вашего отца. Вместе с тем нам известно, что Дамиан де Лэси, обвиняемый в подстрекательстве крестьян к мятежу, а также в том, что забыл воинский долг и покинул благородного товарища на расправу разъяренным мужикам; что этот Дамиан де Лэси нашел приют под вашей кровлей, а это не делает вам чести ни как верному вассалу короля, ни как благородной девице. Выдайте его нам, и я уведу наших воинов и не стану занимать замок, хоть и не знаю, имею ли на то полномочия.

— Гай де Монтермер, — ответила Эвелина, — кто бросает тень на мое доброе имя, тот лжец и клеветник. Свое доброе имя Дамиан де Лэси тоже сумеет защитить. Скажу только вот что: пока он находится в замке невесты своего родственника, она не выдаст его никому, а тем более известному врагу его семьи. Стражи! Опустить решетку на воротах и не подымать без моего особого приказания!

Едва она сказала это, как решетка со стуком и звоном опустилась до земли, преградив Монтермеру доступ в замок.

— Недостойная! — начал он в бессильной злобе, однако овладел собою и спокойно сказал герольду: — Будь свидетелем! Эвелина Беренжер призналась, что изменник находится в замке. Будь свидетелем! По законно предъявленному требованию она отказалась его выдать. Герольд, исполняй свой долг, как в подобных случаях положено.

Герольд выступил вперед и провозгласил по всей форме, что Эвелина Беренжер, отказавшись, по законно предъявленному ей требованию, впустить в свой замок воинов короля и выдать изменника и предателя Дамиана де Лэси, навлекла обвинение в государственной измене на себя, а также на всех, кто способствует ей и помогает не впускать в замок воинов Генриха Анжуйского.

Едва замолк голос герольда, как протяжные, зловещие звуки труб подтвердили оглашенный им приговор и вспугнули сову и ворона, которые откликнулись на них своими криками, вещающими беду.

Защитники замка стали растерянно переглядываться, а Монтермер, отъезжая от ворот, высоко поднял свое копье и воскликнул:

— В следующий раз я приближусь к этим воротам уже не для объявления, а для исполнения приказа моего короля!

Эвелина в глубокой задумчивости смотрела вслед Монтермеру и его отряду; размышляя, что ей делать, она услышала, как один из фламандцев тихо спросил у стоявшего рядом англичанина, что означает слово «изменник».

— Тот, кто предал что-либо ему порученное, то есть предатель, — сказал переводчик.

Это слово напомнило Эвелине ее вещий сон.

— Увы! — сказала она. — Мстительное предсказание призрака сбывается. «Обручена, но не жена» — так я уже давно могу себя называть. «Обручена» — такова, увы, моя судьба. «Предателем» меня сейчас объявили, хотя, благодарение Богу, я в этом неповинна. Остается, чтобы предали меня, и тогда злое пророчество исполнится до последнего слова.