Веледар

Глава 12

Главный купальский костер трещал, жарко полыхал, облизывая ночное небо и затмевая искрами звездную дорогу. Мимо пролетали, весело хохоча, люди, сцепившись руками в огромный хоровод. Их лица, освещаемые пламенем, сливались в сплошную ленту, которая все вилась и вилась, как уроборос, заканчиваясь и тут же начинаясь заново.

Вокруг горели костры поменьше, через которые прыгали по двое, стараясь удержаться за руки и тем самым снискать себе семейного счастья. Или по одиночке, чтобы очиститься священным купальским огнем.

Вель сидел на песке, и все вокруг — люди, костры, песни, танцы — мелькало где-то на грани сознания, не вызывая ни любопытства, ни веселья, ничего. Наемник практически не замечал всего этого, потому что неотрывно смотрел на нее…

Женщина, самая красивая, какую он видел в своей жизни, в ослепительно белых одеждах солнцем сияла среди других. Иногда к ней подходили люди, робко спрашивали что-то, обращаясь «Демира», и звук этого имени ублажал слух наемника, медом затекал в уши и разливался в голове сладкой патокой.

Она одаривала всех ласковой улыбкой, кивала, отвечала… Ей целовали руки и отходили в поклоне, пятясь по речному песку, который мелкими, колючими мошками летел в лицо наемника, но он не обращал на это никакого внимания. Сидел у ног Демиры и грелся в лучах ее тепла. И все остальное в этом мире практически не существовало, было лишь едва видимыми пятнами на слепящей поверхности солнца.

Иногда Демира обращалась к нему, давая поручения, и он подскакивал немедля, ловя каждое ее слово, как драгоценную каплю дождя в засуху. А потом шел выполнять, торопился, ибо ее высказанное желание ульем зудело где-то в груди. Хотелось скорее исполнить волю и вернуться в ее теплый свет, ибо чем дальше от нее уходил Вель, тем холоднее и темнее становилось ему, несмотря на пылающий кострами берег.

Другие люди косились на него, кто со страхом, кто с жалостью, но наемнику виделась в этих взглядах только жгучая зависть его судьбе, ведь ему было позволено сидеть у ног богини, созерцать ее так близко, касаться пальцами ее белых одежд и вдыхать сладкий запах гречишного меда, от которого приятно кружилась голова. Разве могла его постигнуть более завидная участь?

И вот богиня в очередной раз обратила на Веля свой солнечный взор, и сердце радостной птицей затрепыхалось в груди:

— Вель, ступай, принеси воды. Жарко, мочи нет, хоть лицо умою, — пропела богиня.

Наемник тут же подскочил с места, схватил с песка ведро и кинулся в сторону реки, ловко пробираясь через веселящуюся толпу. По спине начал ползти противный холод, обнимая за плечи, проникая в грудную клетку и мешая дышать.

Он спешил изо всех сил. Влетел в реку по колено, выбрав место ниже по течению и дальше от толпы, и пошел глубже, уже грудью торя себе путь через водную толщу. У берега купаются люди, мути подняли, а Демире нужна чистая вода, другая просто недостойна ее рук и лица касаться. Дойдя почти до середины реки, он зачерпнул полное ведро и назад двинулся, сердясь, что бежать не получается.

Выбрался на берег. Мокрая одежда липла к телу, сковывая движения, и было еще холоднее, чем прежде, кажется, вот-вот пар изо рта повалит. Нужно скорее вернуться в тепло богини…

Путь ему внезапно преградили, в грудь уперлась чья-то ладонь. Вель опустил голову и равнодушно скользнул взглядом по какой-то девице, которая ему в глаза заглядывала, сжимая в другой руке бурдюк. Видать, тоже за водой пришла, да Велю-то какая разница?

Он плечом легко отодвинул девушку с дороги, так, что она покачнулась, чуть не падая, и пошел дальше своей дорогой.

— Вель! — донеслось вслед, но он никак на это не отреагировал. Из уст его богини это слово — имя. Из уст других — пустой звук.

Сзади зашуршал песок. Упрямая девица последовала за ним, догнала, схватила за руку.

— Постой, посмотри на меня…

Вот муха назойливая!

— Ты меня задерживаешь, — Вель дернул рукой, стряхивая ее пальцы, но не тут-то было.

Она обогнала его, снова уперлась ладонями в грудь и спросила:

— К ведьме торопишься?

— Не смей! — он толкнул ее, но она снова на ногах устояла, поморщилась только. — Не смей ее ведьмой звать. Она богиня!

— А как величать-то твою богиню? — губы девицы искривились в усмешке.

Вель замер, улыбнулся блаженно, щуря глаза, и медленно, стремясь распробовать на вкус каждый божественный звук этого имени, протянул:

— Демир-а-а… — и на последнем, самом чудесном звуке с медовым послевкусием наглая девица плеснула из своего бурдюка ему в лицо.

От неожиданности он отшатнулся и тут же глубоко вдохнул. Хотел воздуха побольше набрать, чтобы послать эту чертовку так далеко, как только можно, но захлебнулся водой, попавшей в рот, пошедшей не в то горло. Вель попытался сплюнуть, закашлялся, чувствуя, как страшная горечь разливается по языку и сползает по пищеводу, отчего захотелось наизнанку вывернуться.

Вдохнуть снова никак не получалось, а гадкая вода уже раскаленными углями упала в желудок и теперь обжигала внутренности. Рот наполнился горькой слюной. Наемник давился, отплевывался…

Затошнило, закружилась голова, а перед глазами плыли купальские костры, сливаясь в одно большое пятно. В голове отчаянно билась мысль, что девица эта отравила его, и не видать ему больше… кого?

Колени дрогнули, подгибаясь, и Вель рухнул на песок, чувствуя, как холод, терзавший его до встречи с этой чертовкой, сменяется внутренним жаром. На и без того мокром лбу выступила испарина, мышцы пекло прямо под кожей, и хотелось содрать ее с себя, выбросить…

Чьи-то прохладные руки легли ему на лицо. Вель попытался сосредоточить взгляд и понял, что это та самая девица. Упала рядом с ним на колени в песок, гладит ему скулы и лоб, и от этого почему-то становится легче. Сквозь застилающую разум муть он вдруг заметил, что глаза у нее зеленее лета, с длинными, острыми ресницами. Как два капкана…

— Я знаю, что плохо, — в ушах Веля бешено стучала кровь, и голос девушки казался приглушенным. — Сильная зараза в тебе сидит, но цветок ее вытравит. Потерпи…

А Вель смотрел в эти глаза, цепляясь за них затуманенным разумом, и в голове все какая-то мысль стучала, билась о стенки черепа, скреблась, а тело тряслось в лихорадке.

— Свобода, Вель, — шептала она, стирая прохладной ладонью испарину с его лба. — Ты не раб, слышишь? Свобода горька, болью дается, но ты справишься…

Он почти не понимал, что она говорит, но голос ее хотелось слышать: он был маяком в наплывающем на сознание тумане. Вель поднял руку, протянул… Это стоило ему неимоверных усилий, но так хотелось ее коснуться, удержаться от падения в разверзающуюся под ним пропасть. Она поняла, сжала его ладонь холодными пальцами, прижалась губами…

И тут его тело сотрясла сильная судорога, подбрасывая, выгибая хребет до хруста. Вель прикусил язык, и рот тут же наполнился горячей кровью с металлическим привкусом. Яркой вспышкой в голове сверкнуло имя, на этот раз нужное, правильное.

— Селена… — прохрипел Вель раздраженным, отравленным горлом, но она замотала головой, снова гладя его по лицу.

— Молчи, береги силы. Мне с Демирой надо разобраться, — самое восхитительное в мире имя уже не вызывало у наемника никакого отклика. — А ты побудь тут. Все уже закончилось. Теперь легче будет. Ты справился…

В зеленых глазах накипели слезы и рухнули вниз по щекам, оставляя за собой влажные, кривые дорожки…

Ведьма моргнула, капканы захлопнулись.

Боль ушла. Горечь тоже, но и сознание упорно стремилось прочь, не хотело возвращаться, ускользало, хотя Вель цеплялся за него изо всех сил. Селена в последний раз погладила его по мокрым волосам, шепнула:

— Я вернусь…

И ушла, оставляя после себя запах диких трав.

Вель рванулся за ней из последних сил, но только упал лицом в песок. И наступила тьма…

В груди клокотала ярость, какой я прежде не испытывала, но надо было держать себя в руках. Надо сделать все правильно, нельзя давать волю гневу.

Путь мой лежал через песчаную косу к главному купальскому костру, где в белых одеждах грелась в лучах людского почитания Демира. У ног ее сидел Дмитрий, с обожанием заглядывая в лицо ведуньи, и я крепче сжала в руке бурдюк с остатками волшебной воды: освобожу его, как только смогу.

Люди будто чуяли что-то, исходящее от меня: расступались безропотно, даже в след боялись глядеть, отводя глаза от греха. И Демира заметила мое приближение, склонила к плечу голову, улыбнулась дразнящими зубами.

— Что, Селена, пожаловала на праздник? С братцем хочешь на последок повидаться? Он за водой пошел, скоро будет. Дам вам проститься. Даже прикажу ему тебя обнять…

— Нет, Демира, — я покачала головой, останавливаясь от нее в нескольких шагах. — Брат мой не вернется к тебе. Так что я не за ним. Я за тобой.

Лицо ее помрачнело на мгновение, будто тень набежала, но ведунья с собой совладала, все еще не понимая, впрочем, кто перед ней.

— Ты, никак, нарываешься, милая? — успела насмешливо спросить она, но затем черные глаза наткнулись на бусы на моей груди, которые я после разлуки с Иваном надела снова.

Красивое лицо скривилось в презрительной гримасе, а полные губы улыбнулись снова. Но веселости в этой улыбке больше не было.

По праздной толпе волной прокатывалось молчание: стихали песни, пьяные выкрики, разговоры. Люди поворачивали в нашу сторону настороженные лица и смотрели выжидающе, и в каждом таком взгляде был немой вопрос: что происходит?

— Ты, значит, дарокрадка, — медленно процедила ведунья, задирая точеный подбородок. — Что ж, признаю, не разглядела я в тебе ведьму. Больно ты недотепистая. Да только что тебе с этого? Драться сунешься? Не советую.

Люди зароптали, двинулись ближе, смыкая круг, будто хоровод вокруг нас водить собрались. Как же, кто-то осмелился бросить вызов их ведунье разлюбезной.

— Драться сунусь, не сомневайся, — кивнула я. — И рассчитывать ты только на себя сможешь, дрянь.

Ночь, солнцеворот и пылающие костры. Моя стихия. Моя сила.

— Во имя матушки-полудницы, — я вскинула руки, и огонь из многочисленных костров потек по песку змеями, пугая людей. Они с криками отскакивали в стороны, сталкиваясь друг с другом, падая на песок, отползая, пятясь. А огонь все тек и тек, сворачиваясь кольцами, как полоз, отсекая нас от остального мира стеной ревущего пламени. Внутри кольца остались мы с Демирой, да Дмитрий, который за все это время даже не шелохнулся, продолжая прожигать ведунью влюбленным взглядом.

Такого Демира от меня явно не ожидала. Отступила на пару шагов, вертя головой, уперлась в бугровщика, который тут же радостно прильнул лицом к подолу ее платья, будто только того и ждал.

— Так ты не проста, значит, Селена, — молвила она.

— Дошло? — усмехнулась я. — Где же теперь все твое презрение? Где насмешка? Страшно стало?

— Договоримся, может? Брата твоего расколдую. Или… Не брат он тебе вовсе, — Демира неожиданно снова развеселилась. — Влюбилась ты в него по уши, по глазам вижу.

— Свои домыслы оставь при себе. Веля я и без тебя расколдовала.

— Невозможно, — ведунья мотнула головой.

— Для меня нет невозможно, заруби себе на носу. Сколько лет тебе, Демира? — прищурилась я. — Сто? Двести? Или еще больше? Сколько городов ты сменила, жизнь у людей воруя? Сильная ты ведьма, не спорю. Только вот я пальцами щелкну, да сгоришь на месте. Вспыхнешь, как сухая солома, — я подняла руку, характерно складывая пальцы.

— Догадалась, значит, — ведунья сложила руки на груди и посмотрела на меня с вызовом. — Ну так жги, чего ждешь-то?

— Ворованное верни, — с этими словами я раскрыла ладонь поднятой руки, демонстрируя Демире ее же украшение, которое ярко блестело серебром в свете пламени моего. — Узнаешь вещицу?

Демира узнала. Уставилась на серьгу во все глаза, которые тут же до самых краев наполнились ужасом осознания. Попятилась…

— Не посмеешь!

— Еще как посмею. А ты меня останови.

Демира закричала страшно, кинулась вперед, выставив руки. Из перстов ее вытянулись длинные черные когти, но серебро на моей ладони уже вспыхнуло веселым пламенем, потекло, закипело, закапало, шипя, на речной песок.

Ведунья будто споткнулась, упала мне в ноги и выгнулась тут же дугой, не переставая кричать, только испуганно уже, не угрожающе.

А я отряхнула ладони одну о другую и снова вскинула руки. Огненная стена вокруг нас погасла, открывая взорам удивленных и перепуганных людей их ведунью, которая корчилась в песке.

Народ слаженно ахнул, и кто-то даже кинулся было помогать Демире, но тут ведьму в очередной раз выгнуло, и из груди ее вылетел серебристый огонек, взвился над головами, завис, а затем устремился к одной из многочисленных девушек. Люди тут же отшатнулись от нее в стороны, а девица взвизгнула и успела только руками закрыться…

Огонек влетел в ее грудь, впитался, растворился. На мгновенье воцарилась гнетущая тишина. Все смотрели на девушку, а та судорожно грудь свою ощупывала, только не осталось от огонька ни следа, ни пятнышка даже на светлой ткани платья.

А потом огоньки начали вылетать из Демиры все чаще и чаще, сливаясь в сплошной поток, который устремлялся к ночному небу и снова распадался на множество серебристых искорок, которые летели вниз, в толпу, и каждая искала свою истинную хозяйку. Было немало и таких, которые просто взрывались в воздухе звездной пылью и медленно гасли, не долетая до земли. Не дожил кто-то, но и ведьме не останется. Все вернет, что украла.

Людские крики из испуганных превращались в удивленные, а потом и восхищенные. И вправду, красиво это было, хоть никто толком и не понимал, что происходит.

Демира же у моих ног корчилась, не вопила уже, а сипела старческим голосом. Ее красивые льняные волосы на песок осыпались, открывая взгляду череп, обтянутый желтоватой кожей в коричневых, как гречка, пятнах. Пальцы, скребущие впалую грудь, скорчились, стали шишковатыми с синюшными, потрескавшимися когтями, а на спине проступил горб, с каждой секундой увеличивающийся в размерах.

— Сука! — хрипела она, теряя ровные белые зубы. — Тварь! Схватите ее! Убейте!

Но никто даже с места не тронулся. То ли понял народ, что ведьма у них воровала, то ли меня боялся, что сожгу на месте.

— Митя! — взвизгнула Демира — Убей ее!

Я попятилась назад, запоздало вспоминая о бугровщике. Лишила я ведунью сил жизненных, но не колдовских…

Дмитрий тем временем поднялся с песка, голыми руками толстый тлеющий дрын из ближайшего костра вытащил, не обращая внимания на боль от ожогов, и двинулся на меня. В воздухе отчетливо поплыл запах паленого мяса…

Я успела только палку потушить, чтобы руки себе не сжег окончательно, да боль зубную на него наслать, это быстрей всего. Только что бугровщику та боль, когда любимая Демира ему приказала. Он в несколько быстрых шагов сократил расстояние между нами, замахнулся…

Я зажмурилась и увернулась, как могла, так что ветка угодила в плечо. Руку пронзила боль, и она повисла тут же плетью, отнимаясь, а бугровщик уже замахивался снова, явно твердо вознамерившись забить меня до смерти. Люди вокруг бездействовали, оно и понятно: лезть в разборку двух ведьм — себе дороже.

От следующего удара мне снова удалось увернуться, но ноги тут же подкосились, и я рухнула на колени в песок. Демира заговор какой-то сообразила, и ребра мои теперь сдавливало неведомой силой…

— Допрыгалась, сука! — прошамкала ведунья, с кряхтением поднимаясь на ноги.

Меня согнуло пополам, а грудная клетка давила легкие, не давая вдохнуть. Изнутри все жгло, выбивая из глаз слезы боли и бессилья. Вот и все… Действительно, допрыгалась…

Дмитрий уже заносил свой дрын над моей головой, готовясь раскроить мне череп, как вдруг меня загородил Вель, перехватил палку, дернул на себя, встречая солнечное сплетение бугровщика своим коленом. Дмитрий охнул на выдохе, опал на землю, роняя свое оружие. Вель ударил его еще раз, по лицу, наотмашь, выбивая последний дух и, пошатываясь, побрел ко мне. Упал рядом, схватил за руку.

Пальцы его дрожали, он еще слаб был слишком после снятия колдовства. До утра без сознания лежать должен был, но очнулся, встал и пришел за мной…

— Что с тобой?! — его взгляд в панике метался по моему лицу, а я даже ответить ничего не могла, только ртом воздух хватала, как рыба, выброшенная на берег. — Что мне сделать?!

Я стрельнула глазами в ведунью, которая стояла неподалеку, раскачиваясь, и читала, читала свой заговор, ломая мне ребра. Вель понял, начал подниматься на ноги, но на спину ему бросился Дмитрий, пришедший в сознание раньше, чем хотелось бы…

Наемник крякнул, легко разжал смуглые пальцы, вцепившиеся в его горло и локтем зарядил в тощую грудь бугровщика. Будь Вель не так обессилен, по пояс бы этого недотепу в песок вбил… Впрочем, какое это имеет значение? Дмитрий отвлекает его внимание от главного: от ведуньи, которая читает свой заговор и убивает меня…

Все происходило так быстро… И еще быстрее заканчивался кислород в моих легких, сознание плыло, перед глазами плясала кровавая мошкара, а во рту появился привкус крови. Это, неожиданно, меня отрезвило. Ну уж нет, дрянь такая… Еще я не подыхала на радость всяким змеям подколодным!

Пока Вель отбивался от спятившего бугровщика, я судорожно сгребла ладонью здоровой руки сухой песок, швырнула в ведунью… Угодила в лицо, и она с заговора сбилась. Ребра отпустило, я радостно втянула в себя воздух, чуть не давясь собственной кровью…

— Дура, — сухо каркнула Демира. — Оттягиваешь неизбежное. Я тебя в пыль сотру и по ветру развею, а потом уйду в новый город и снова соберу себе жизненную силу, снова стану молодой и красивой. А Вель твой так и будет у меня на посылках, а как надоест, продам. Или утоплю просто в выгребной яме…

— Хрен тебе раскидистый… — выдохнула я. — Я заберу твой дар…

— Ха! Убей сперва. А и убьешь, я тебя с того света за девять дней достану!

— Убивать тебя ни к чему, — я улыбнулась окровавленными губами, срывая с шеи свои бусы. — Ветхой старухой будешь свой век доживать. Не знать тебе больше ни силы, ни молодости!

Демира замерла лишь на секунду, а потом бросилась опять свой заговор начитывать, да только капля лабрадорита уже легла мне на язык…

— Принимаю дар твой, мама…

Полыхнуло синим и тут же погасло пламя всех костров по берегу, а в далеком лесу завыли, надрываясь, волки. Нервы у тех людей, что, не совладав со своим любопытством, еще оставались на косе, на этот раз не выдержали, и народ с криками бросился в рассыпную, кто куда, подальше от этого места.

Глаза ведуньи, подернутые бельмом, расширились от ужаса, когда я в два шага настигла ее и схватила за морщинистую руку, забирая колдовской дар. Тонкие, высохшие губы еще шептали заклинание, будто Демира никак верить не хотела, что отныне из ее уст это просто пустые слова, не более. А я уже нащупывала в поясной сумке лабрадорит, Агвидом подаренный. Жаль камня, но ни один другой из имеющихся дар этот не удержит. Сильная тварь попалась.

Демира дочитала заговор, уставилась на меня неверяще, заново принялась читать, подвывая, всхлипывая. Бросила на середине, зарыдала, оседая на землю.

— Поняли люди, что ты у них украла, или нет, но советую тебе найти нору поглубже и зарыться туда получше. И там свои дни коротать, — молвила я, пряча потеплевший камень обратно в сумку. — А то неровен час сожгут. Сомневаюсь, что ты с огнем дружишь так же, как я.

— Сволочь! — рыдала ведунья, размазывая скупые слезы по рябым щекам. — Скотина проклятущая!

— Полегче, — поморщилась я. — Не пристало пожилой женщине так грязно ругаться. Замуж тебя, понятно, не возьмут. Но лицо-то сохранять надобно…

Вель сидел на песке, устало свесив голову, а рядом распластался сраженный Дмитрий. Под правым глазом у него наливался соком огромный синяк, рука была вывихнута, кажется… Крепче он оказался, чем наемник думал.

Селена подошла, опустилась рядом на колени, и он тут же сгреб ее в охапку, прижимая к груди, зарываясь носом в мягкие волосы.

— Ты ж не сильно его убил? — спросила ведьма, утыкаясь в его плечо.

— Меня самого чуть на тот свет не отправили, а ты о каком-то бугровщике печешься? — пожурил ее Вель.

— Но ведь не отправили же. Хотя досталось тебе знатно… Я думала, ты лучше дерешься, наемник.

— А я думал, ты лучше колдуешь, ведьма, — рассмеялся он. — Что за дрянь горькую ты мне дала?

— Кочедыжник. Только его цвет способен такое колдовство развеять.

— Так это же сказки все, — удивился Вель.

— Сказки, не сказки, — устало вздохнула Селена. — А помогло ведь.

— Помогло… Спасибо тебе, — он отстранился слегка и поцеловал ее робко, в самый уголок красивых губ. Стал ждать снова, когда зубы заболят…

Не болели.

Губы Селены приоткрылись ему навстречу, и он понял, что можно, и поцеловал ее уже по-настоящему, замирая всем нутром, почти не дыша, боясь спугнуть это маленькое чудо и хмелея от запаха диких трав.

Мир вокруг исчез, растворился в этом запахе. Не было больше ни звездного неба, ни речного песка, ни стенающей на все лады старой ведьмы, только мягкие, теплые губы и длинные ресницы, которые подрагивали, лаская кожу на его лице…

А потом в себя пришел бугровщик, застонал, заворочался, и волшебство закончилось. Селена отстранилась, вскакивая на ноги, велела:

— Держи его, я сейчас!

Вель устало вздохнул, навалился на Дмитрия, заламывая ему руки и утыкая мордой в песок, спросил недовольно:

— Сколько же раз тебе по башке дать надо, чтоб ты успокоился?

— Не надо по башке, — Селена вернулась, неся свой бурдюк. — Рот ему открой и держи.

Наемник послушно перехватил руки мужчины одной своей, а потом сдавил ему челюсти, разжимая их, и ведьма быстро влила в горло бугровщика воду, нашептывая что-то. Он дергался и хрипел сперва, но вскоре затих.

— Я его усыпила, — пояснила Селена. — Сутки теперь проспит, пока приворот из него выходить будет.

— Я бы тоже вздремнул, — зевнул Вель. — Ночка знатная выдалась, давно так не веселился.

— Кони наши недалеко, у леса привязаны. Сможем добраться или ты совсем без сил?

— Я то еще ничего, а вот ты… — наемник красноречиво кивнул на ведьму.

Она окинула себя смущенным взглядом, но всей картины видеть не могла: лицо в крови, платье в грязи, один рукав порван, и сквозь прорехи видны темные пятна на плече, складывающиеся в отпечаток крупной мужской ладони.

Вель вспомнил, как хватал ее за руки и выдворял из терема Демиры, оставляя кровоподтеки на нежной коже. Прохрипел:

— Прости.

— За что? — она удивленно вскинула голову.

Он молча кивнул на ее руку, и она тут же стала рукав поправлять, фыркнула:

— Не глупи, твоей вины тут нет. Под таким приворотом мать родную убить можно, если ведунья прикажет.

Наемник мрачно покосился на Демиру, которая уже затихла и сидела теперь в песке, понурив лысую голову. Сжал кулаки, но Селена мягко положила руку ему на плечо, слегка сжала.

— Она теперь просто немощная старуха и жить ей недолго осталось. Поверь, то, что я с ней сделала, для нее страшнее смерти.

— Хорошо, — выдохнул он. — За всю жизнь ни одну женщину и пальцем не тронул, но этой так и хочется промеж глаз… А, ладно, — он махнул рукой. — Что дальше делать будем?

— В город вернемся, со старостой поговорим.

— А на вилы нас там не поднимут?

— Ты серьезно думаешь, что после моего представления с огнем кто-то осмелится вилы на меня поднять? — Селена запрокинула голову и звонко рассмеялась, а Вель скользнул взглядом по ее тонкой, нежной шее. Облизнул пересохшие губы. — Кроме того, другого пути у нас нет. Тебе отлежаться надо, мне — раны наши залечить. Дмитрий в себя прийти должен. Нельзя его без сознания бросать, а то еще в какую беду ввяжется. Да и староста землепроходца мне обещал в проводники. Надеюсь, сдержит слово, а то скоро мы выйдем за границу Агвидова государства.

— Ох, уговорила, сладкоречивая, — Вель поднялся на ноги, пошатнулся… Слабость все еще давала о себе знать.

— Ты бы побыл тут с бугровщиком. А я коней приведу. Здесь правда недалеко, пол версты, не больше…

— И не думай даже. Каждый раз, как мы с тобой разлучаемся, напасть какая-то происходит. Никуда больше одну не отпущу.

— Тогда Дмитрия сам потащишь. У меня рука отнялась почти.

— Лучше трех таких бугровщиков на себе тащить, чем опять без тебя остаться, — пробормотал под нос Вель, взваливая обмякшее тело на плечи.

— Неужто, боишься? — лукаво улыбнулась Селена.

— Боюсь! Сама же видишь, ведьм так на меня и тянет.

— Изначально задумано было, что это ты будешь меня охранять, а не я тебя. А выходит наоборот.

— Конечно, меня надо охранять, а ты как думала? Я ж сокровище.

Ведьма снова рассмеялась звонко, заливисто, и пошла прочь с песчаной косы в сторону леса, указывая дорогу до коней, а наемник с грузом на плечах побрел следом.