Великая Белая Бездна

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Казалось, мы целые века, застыв, молча смотрели на грандиозный вход. Моя душа была до основания потрясена этим зрелищем, и я не мог, не осмеливался размышлять о том, какое существо могло на заре времен использовать такой портал — если только сооружение, конечно, не имело чисто символического значения. Чтобы скрыть свое замешательство, я вернулся к командному вездеходу и извлек свое фотографическое оборудование; фотографирование было достаточным предлогом не вступать в дискуссии с моими товарищами. Скарсдейл оставался единственным из нас, кто не выглядел ошеломленным открывшимся перед нами зрелищем.

Он стоял, расставив ноги и скрестив руки на массивной груди, и смотрел на пещеру, как будто разглядывал экспонат в тихом зале одного из лондонских или американских музеев. В его глазах читалось бесконечное удовлетворение, и я понял, что этот момент представлял собой кульминацию труда его жизни. В каком-то смысле, вся его карьера была движением к этой минуте апогея. Остальные тоже это поняли и держались поодаль от профессора. Сбившись в кучку, они сгрудились перед гигантским порталом и в сравнении с этим чудом архитектуры казались живыми символами ничтожности.

Я закончил киносъемку и снова взял в руки фотоаппарат. Когда я устанавливал штатив, чтобы отснять крупным планом иероглифические надписи на камне, на бледную поверхность обелиска упала тень. Я обернулся, ожидая увидеть Ван Дамма, но это был профессор. Он глядел, ничего не говоря, пока я снимал кадр за кадром. Разобрав оборудование, я повернулся к нему. Скарсдейл водил пальцами по резьбе на камне, и его губы беззвучно шевелились. Он словно едва замечал мое присутствие.

— «Пусть войдет тот, кто пожелает», — произнес он, осторожно подбирая слова. Нахмурил брови и продолжал, запинаясь:

— «Пусть тот, кто войдет, останется».

Тем временем к нам присоединился Ван Дамм, наблюдавший за выступлением Скарсдейла с мрачной сосредоточенностью.

— «Тот, кто останется, не вернется», — заключил профессор и сделал несколько пометок в своей записной книжке.

— Я не знал, что вы смогли расшифровать иероглифы, профессор, — отважился сказать я.

Скарсдейл посмотрел на меня с плохо скрытым торжеством.

— Я работал над этим долгие годы, мой дорогой Плоурайт, — сказал он. — Резьба мне хорошо знакома. И в качестве путеводного маяка у меня была «Этика Югора».

— Не очень-то радушное послание, да еще рядом с таким входом, — заявил Ван Дамм, возвращаясь к своей былой язвительной манере. В своих старых бриджах для верховой езды и коричневых кожаных сапогах, доктор выглядел странно и загадочно.

— Я не думаю, что нам стоит слишком беспокоиться, — спокойно ответил Скарсдейл. — Древние, вероятно, были склонны преувеличивать. Вы забываете, что я уже здесь побывал.

— И благополучно вернулись, — вставил я. Мои слова будто разрядили напряжение. Теперь к нам присоединились Холден и Прескотт, и мы все стояли небольшой группой вокруг профессора, как студенты на выездной лекции. Во всяком случае, так чувствовал себя я. Все эти люди лучше меня разбирались в том, ради чего мы прибыли в это место, а Ван Дамм и Скарсдейл были выдающимися специалистами в своих областях.

— Возможно, Древние хотели, чтобы профессор вновь пришел сюда, — негромко сказал Ван Дамм. — Он ведь, по сути, привел за собой других.

Скарсдейл улыбнулся.

— У вас слишком богатое воображение для человека науки, доктор, — сказал он своему высокому и тощему коллеге. — Я, как метко заметил Плоурайт, благополучно вернулся, чтобы рассказать свою историю. Не обошлось и без трудностей, как вы все знаете, но исключительно физического свойства. У меня нет никаких оснований подозревать, что в пещерах обитает какая-то враждебная человеку форма жизни.

— Возможно, это потому, что вы недостаточно глубоко проникли, Скарсдейл, — спокойно сказал Ван Дамм. — Тронные таблицы говорят о стражах; имеются и другие указания определенного рода, быть может, более зловещие...

— Сейчас не время это обсуждать, — властно прервал его Скарсдейл. — Через час или два стемнеет, а у нас много дел. Мы переночуем здесь, а завтра оставим вездеход номер з у входа в качестве запасного. Путешествовать будем на двух машинах, поддерживая постоянную радиосвязь. Вы будете командовать вездеходом № 2, как и до сих пор, а я — номером первым. Каждый из них по очереди будет занимать место головной машины.

Ван Дамм кивнул, и небольшая группа разошлась. Члены экспедиции направились обратно к вездеходам. За ними по темному песку тянулись тревожные следы.

Я задержался, разыскивая крышку от объектива, которая каким-то образом сорвалась со шнурка и упала на землю. В тот момент, когда я нашел ее и стал надевать обратно на объектив, я был поражен, вновь услышав прежний звук, эхом отдававшийся из темноты за величественным проемом. Он походил на отдаленное хлопанье гигантских кожистых крыльев.

Как ни странно, в тот вечер мы изменили нашим обычным привычкам. Возможно, виной тому была тягостная атмосфера у громадного входа в сердцевину горы или же, не исключено, коннотации послания на массивном каменном обелиске. Как бы то ни было, водители вездеходов составили их знакомым треугольником у входа задолго до наступления темноты.

Вместо сбора у костра мы все собрались на торжественный ужин в головном вездеходе Скарсдейла. Холден, исполнявший в тот вечер обязанности повара, превзошел себя в приготовлении консервированных деликатесов, а Скарсдейл зашел так далеко, что открыл три бутылки шампанского из нашего драгоценного запаса.

Он совершил и еще один необычный поступок. Крыши вездеходов были оснащены специальными световыми люками из закаленного стекла, которые были защищены изнутри и снаружи тяжелыми стальными заслонками, управляемыми электрически. Я никогда не видел, чтобы они использовались во время тренировок в Суррее или в полевых условиях, но этим вечером, движимый какой-то прихотью, профессор открыл верхние заслонки. Сияние звезд над головой осветило кабину вездехода; Ван Дамм подошел к панели управления и стал щелкать переключателями, пока все внутреннее освещение не погасло.

Слабое свечение снаружи становилось все сильнее, и наконец нам начало казаться, что при звездном свете можно читать. Странно мы, должно быть, выглядели, сидя в этом бледном сиянии и потягивая шампанское. Единственными другими источниками света был огонек трубки профессора и горящий кончик праздничной сигары Ван Дамма.

Через полчаса Скарсдейл встал, нажал на тумблеры, и заслонки с грохотом закрыли люк в крыше. Наша вечеринка становилась все более оживленной. Профессор провел с нами заключительный инструктаж; он призвал всех к осторожности и еще раз подчеркнул важность радиосвязи. Он также напомнил, что мы — впервые в полевых условиях — будем использовать прожекторы.

Профессор сам наметил путь во время предыдущего путешествия и не ожидал столкнуться с какими-либо затруднениями в течение первого дня. В подземных залах и коридорах тепло и сухо, так что мы обойдемся легкой одеждой. Мы все должны были иметь при себе огнестрельное оружие, и никто не имел права покидать транспортное средство без специального разрешения от профессора как руководителя экспедиции. Все это было достаточно разумно, и все же я почувствовал легкое беспокойство, пока он произносил свою речь. Его волевое лицо выделялось в свете приборной панели командной машины. Я снова подумал о кожистых хлопках, которые, как мне показалось, дважды слышал у входа в пещеру. Я не в первый раз задавался вопросом, по каким причинам профессор взял с собой так много тяжелого оружия. Оглядев стеллажи с оборудованием и стойки со смертоносными винтовками в кабине вездехода, я подумал, что мы больше похожи на банду наемников, вторгшихся в беззащитную страну, чем на ученых в археологической экспедиции. Это чувство долго еще сохранялось у меня после начала нового этапа нашего путешествия на следующий день.

Ночью я плохо спал — проваливался в сон только для того, чтобы проснуться примерно через час с ощущением смутного беспокойства. Проснувшись в очередной раз, я глянул на подсвеченный циферблат своих часов и обнаружил, что было всего без четверти четыре утра. Внезапный скрежещущий звук потряс мои нервы; ярко-желтый свет спички Скарсдейла осветил все внутреннее пространство вездехода. С минуту он раздраженно раскуривал трубку; крепко вырезанные черты его бородатого лица напоминали изображение какого-то древнего скандинавского бога. Это было утешительное зрелище, но вскоре оно исчезло, оставив только слабый отблеск горящего табака.

Я услышал шорох одеял, когда Скарсдейл положил спичечный коробок куда-то на свою постель.

— Вы не спите, Плоурайт?

Это было утверждение, а не вопрос.

Я признался, что бодрствую.

— Вы беспокоитесь о предстоящей операции?

Слово это вырвалось у него само собой; деятельность экспедиции снова показалась мне военной авантюрой, а не строго научным предприятием.

— Только постольку, поскольку ваши истинные цели мне неясны, профессор, — сказал я. — Я полностью уверен в ваших способностях и как человека, и как ученого, если это имеет для вас какую-то ценность.

— Благодарю вас, Плоурайт, — сказал Скарсдейл. — Это правда, что я, возможно, проявил некоторую небрежность, не подготовив вас более полно к тому, что мы можем обнаружить. Беда в том, что я и сам в этом не уверен. Мои рассуждения — не более чем теории в записных книжках. Я предпочел бы оценивать их на основании реальной полевой работы.

— Я вполне понимаю, — сказал я. — Пожалуйста, не думайте, что я жалуюсь.

Я пытался подобрать правильные формулировки. Профессор ничего не сказал. Ободренный ровным и успокаивающим свечением его трубки в темноте, я продолжал:

— Должен признать, что размер этого дверного проема и несколько угрожающая надпись на камне оказали на меня определенное воздействие. Но вы не разочаруетесь во мне, если мы столкнемся с какими-либо опасностями.

— Я никогда в этом не сомневался, мой дорогой Плоурайт, — сказал профессор. — Это и была одна из главных причин, по какой я вас выбрал. Но у вас, как мне показалось, есть и другие соображения?

— Возможно, они слишком смутны, — нерешительно начал я.

— Не могли бы вы облечь их в простые слова? — не без иронии спросил профессор. Подобный иронический тон он поддерживал во время наших тренировок в Суррее.

— Может быть, это фантазии, — сказал я. — А может быть, у меня слишком разыгрывается воображение, когда речь заходит о таких местах, как это. Ваши макеты, пещеры и другие подробности, о которых вы сообщили в самом начале — вот что, главным образом, соблазнило меня присоединиться к вам. Воображение — моя сильная сторона, как вы, наверное, хорошо знаете, и оно мне определенно нужно для моей фотографической и художественной работы.

— И вы поняли, что Большая северная экспедиция даст вам достаточно художественного простора в вашей роли кинооператора и официального фотографа? — договорил он за меня.

— Что-то в этом роде, — согласился я.

Профессор долго молчал, а затем с тихим щелчком включил подсветку приборной панели; в ее голубоватом свечении вырисовалась обстановка кабины.

— Но теперь вы чувствуете, что ваше воображение может стать помехой, когда мы окажемся под землей? — продолжал Скарсдейл.

— Возможно, — сказал я. — Хотя большую часть времени мы будем находиться в вездеходах. Конечно, я и раньше бывал под землей, но дело не только в этом. В этой экспедиции есть что-то другое, и не только связанное с тем, о чем вы рассказывали, хотя и это было достаточно странным.

— Не могли бы вы привести конкретный пример? — спросил он.

Я колебался еще одно долгое мгновение. Затем я рассказал ему о звуках, которые слышал у входа в пещеру.

— А, так и вы их слышали, — резко сказал он. — Я не был уверен, что мне не почудилось. Да, было очень похоже на хлопанье крыльев, как вы говорите. Летучие мыши, вероятно.

Мы больше не возвращались к этому вопросу и через несколько минут уснули. Но в душе я не считал, что шум, который донесся до меня у входа, был произведен летучими мышами, и я мог поклясться, что профессор тоже так не думал.