Великая Белая Бездна

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Скарсдейл, Ван Дамм и Холден плыли в первой лодке, а мы с Прескоттом следовали за ними. Шум весел, плеск воды, словно усиленный туманом, и странный бледный свет, падавший сверху, создавали незабываемую сцену. Мы отчалили от берега и вскоре уже колыхались на небольших волнах; легкие клочья тумана, цеплявшиеся за поверхность воды, ограничивали видимость.

Мы захватили с собой так много снаряжения, что лодки сидели в воде очень низко, вызывая известные опасения. Я надеялся, что дальше течение не станет сильнее; если бы нам пришлось грести, спасая свои жизни, мы с Прескоттом оказались бы на редкость плохо подготовлены для этой задачи. Ведущая лодка шла по компасу, а мы были привязаны к ней фалинем, так что нам не приходилось ориентироваться. Тем не менее, нам было трудно не отставать, и время от времени, когда фалинь натягивался, до нас долетал резкий предостерегающий возглас Скарсдейла.

Но через полчаса мы с Прескоттом приноровились грести и впали в некоторую приятную эйфорию. Все важные обязанности были возложены на экипаж головной лодки, и наши мысли непринужденно блуждали, пока руки были заняты веслами. Винтовки мы едва ли держали наготове — они лежали где-то среди ящиков, коробок и узлов с походным снаряжением. Беспокоясь о сохранности своих фотоаппаратов и запасов пленки, я поместил их в середину горы груза, тщательно запаковав в водонепроницаемый материал. Мои спутники сочли эти, возможно, чрезмерные предосторожности слегка нелепыми, и даже Ван Дамм не удержался от искушения заметить при посадке:

— Мы же не в Америку плывем, Плоурайт.

— Кто знает, куда мы направляемся? — неожиданно вмешался Скарсдейл.

Если поразмыслить, он безусловно был прав. Учитывая масштаб строительных работ, с которыми мы уже столкнулись, озеро могло оказаться колоссальным... В этот момент мои размышления были прерваны внезапным креном лодки; нос ее ушел чуть глубже в воду, и в наше суденышко плеснула вода. За моим сдавленным восклицанием последовал отрывистый окрик профессора и невнятные извинения Прескотта, который зацепился веслом за страховочный трос.

Однако перерыв был своевременным, и я внимательней огляделся вокруг, отметив, что вода фосфоресцировала с прежней интенсивностью; продолжалось и незначительное приливное движение, а туман немного отступил с поверхности, и наши две лодки плыли теперь в чистой круглой области протяженностью около полумили. Свет все так же лился сверху, и казалось, что мы плывем под тусклым земным небом, а теплый бриз, который постоянно дул с севера, как мне почудилось, немного усилился.

При этом я ощутил слабую вибрацию, будто где-то вдалеке работала огромная машина, чья пульсация походила на биение сердца. Я взглянул на Прескотта и понял, что он тоже ощутил это; поглядев вперед, я увидел, что наши спутники на другой лодке прекратили свои энергичные гребки, подняли весла — вода огненными каплями стекала с их лопастей — и стали внимательно прислушиваться.

К моему удивлению, Ван Дамм почти сразу же опустился на колени и принялся яростно строчить в блокноте; поглядывая на наручные часы, он продолжал записывать свои наблюдения, касавшиеся нового явления. После этой небольшой паузы трое наших товарищей дружно опустили весла, мы с Прескоттом начали грести в их ритме, и два неуклюжих резиновых суденышка, подпрыгивая и покачиваясь на волнах, двинулись в туман.

Какое-то время мы усердно гребли, а затем, исходя из различных признаков, подтвержденных Прескоттом, сделали вывод, что находимся примерно посередине озера. Сила течения здесь возрастала, и, казалось, оно шло в общем направлении с востока на запад, что соответствовало ранее выдвинутой Ван Даммом теории. Однако течение не доставляло нам серьезных хлопот и, приняв в расчет небольшой снос, Скарсдейл со своей группой продолжал плыть строго на север; Прескотту и мне оставалось только следовать за ними.

Мы продвигались медленно, причем, в отличие от передвижения на вездеходах, не могли оценить пройденное расстояние. Не будь ведущей лодки и ее компаса, мы с Прескоттом наверняка совершенно заблудились бы в окружающем тумане. В таких условиях без навигационных средств можно было бы кружить часами. Кроме того, странное свечение как воды, так и того, что мы называли небом, вызывало своеобразное чувство дезориентации, и мы оба были рады услышать примерно два часа спустя голос Скарсдейла с головной лодки — он оповещал нас, что мы приближаемся к противоположному берегу.

По самым скромным подсчетам, мы покрывали около трех миль в час, и следовательно, ширина озера могла составлять около пяти миль: огромная площадь для подземной формации такого рода. «Море Скарсдейла» поистине оправдывало свое недавно полученное название. Мы с Прескоттом стали грести медленней и по мере приближения к остановившейся впереди лодке Скарсдейла все отчетливее слышали слабое журчание воды на берегу.

Мы медленно подплыли к ведущей лодке и стали параллельно с ней. С первого же взгляда я увидел, что здешний берег был почти точной копией того, что мы покинули утром — те же черные скалы, вода, набегающая на темный песок и фосфоресцирующая у подножия скал; туман, низко висящий над береговой линией; тусклый свет, проникающий сверху сквозь дымку пара; и песок, отступающий в скалистую даль.

Я заметил, что Скарсдейл и другие достали револьверы. Покачиваясь на беспокойных волнах, мы ждали, пока жест профессора не заставил нас всех снова взяться за весла. Поднимая пену и задевая днищами о прибрежную гальку, две лодки устремились к берегу. Мы спрыгнули на мокрый, податливый песок и оттащили наши суденышки подальше от линии воды. Как и прежде, Скарсдейл не спешил; с разведкой можно было подождать, а пока что следовало разбить лагерь и разгрузить припасы. Мы выбрали ровное место позади нагромождения валунов и установили там палатки, распаковали снаряжение, которое могло нам понадобиться для ночлега, и перенесли сюда же две лодки. По настоянию профессора, мы привязали их к вбитым в песок кольям; должен признаться, я так и не понял, для чего это было нужно.

Мы окрестили наше новое пристанище лагерем номер три. Лодки и более тяжелые грузы должны были остаться здесь, в то время как нам пятерым предстояло отправиться дальше с рюкзаками, палатками и теми припасами, что мы могли унести на себе. Но сперва трое из нас должны были провести предварительную разведку, а двое оставшихся в лагере — приготовить обед и, если хватит времени, осмотреть дальние оконечности берега. Пулеметы снова были извлечены и установлены на треногах. Под их прицелом оказались оба конца пляжа, то есть западный и восточный, но логику профессора я опять же никак не мог понять.

За исключением шума, который я принял за хлопанье крыльев, мы больше не слышали никаких подозрительных звуков и не видели ни единого живого существа с тех пор, как спустились под землю. Однако, я не мог отрицать, что таинственная и зловещая гибель карлика уже сама по себе оправдывала самые строгие меры предосторожности. Мы стали тянуть жребий; остаться в лагере выпало Ван Дамму и Холдену, а значит, мы с Прескоттом под руководством Скарсдейла отправлялись на разведку.

В дополнение к винтовкам и ракетнице профессора мы взяли с собой портативную рацию, с помощью которой профессор надеялся поддерживать связь с Третьим лагерем. По указанию нашего руководителя, мы также надели каски с фонарями — на случай, если нам придется исследовать проходы или коридоры вдали от тусклого свечения главных туннелей. В последнее время мы, как правило, выставляли часовых во всех лагерях, но Скарсдейл решил, что Ван Дамм и Холден могут совершить прогулку по пляжу, если будут держаться вместе.

Доктор и Холден продолжили выгружать оставшиеся припасы с лодок, а мы задержались на несколько минут и опробовали радиосвязь, прежде чем

Скарсдейл отдал приказ трогаться в путь. Мы двинулись цепочкой вверх по пляжу; я оглянулся и увидел фигуры наших товарищей, уже тающие в тумане. Через несколько сотен ярдов плеск прилива утих, и воздух стал сухим и безводным; ветер дул, как всегда, с севера, то есть прямо на нас, и впервые крошечные песчинки пронеслись мимо наших лиц и застряли в нашей одежде.

Слабые пульсации, которые я ощущал ранее, сделались более отчетливыми, хотя источник их был неопределим и, очевидно, находился где-то вдалеке. Мы остановились, пока профессор отмечал температуру и другие атмосферные условия в записной книжке, которую обычно носил с собой; я воспользовался паузой, чтобы проверить радиосвязь, и с облегчением услышал скрипучий голос Ван Дамма. Он принял к сведению мой краткий отчет и в свою очередь сообщил, что они с Холденом направились на восток вдоль пляжа. Пока что они не видели и не слышали ничего примечательного. К этому времени Скарсдейл и Прескотт немного ушли вперед; я догнал их и передал слова Ван Дамма, как меня проинструктировал профессор.

Мне кажется, он доверял мне больше, чем я заслуживал; возможно, я виделся ему человеком уравновешенным и надежным, но эта маска противоречила моему внутреннему состоянию. Большая северная отличалась от всех прочих экспедиций, в которых я участвовал; во многих отношениях она была исключительной, и я редко встречал новые дни с такими дурными предчувствиями. Я знал, что Холден также осознавал нависшую над нами угрозу; насколько я мог видеть, даже Скарсдейл, несмотря на всю его грубоватую браваду, догадывался о мощи неизвестных сил, с которыми мы могли столкнуться. Да, мы еще не встречались с подобными опасностями, но, не говоря уж о Залоре, этот ужасный сумеречный мир излучал жуткие эманации, и только самый твердокаменный человек мог их не почувствовать.

Когда мы поднялись с пляжа, туман рассеялся, и мы оказались в широкой каменистой лощине, простиравшейся перед нами во всех направлениях; тусклый свет, однако, ограничивал обзор, так что примерно в полумиле впереди оставалась полоса темноты, создававшая естественный горизонт. Находясь в отдалении от нее, мы не могли сказать, был ли то черный базальтовый утес или просто эффект огромного темного пространства.

Мы сказали Ван Дамму, что вернемся через два часа, если не произойдет ничего непредвиденного, что давало нам по часу ходьбы в каждую сторону; в любом случае, мы могли сообщить о задержке по радио. Я взглянул на свои наручные часы и увидел, что мы уже провели в пути чуть больше двадцати минут. У меня на шее висела одна из камер поменьше, и я остановился, чтобы установить штатив и сфотографировать пустынную сцену с крошечными фигурками Скарсдейла и Прескотта, ушедшими вперед. Разбирая оборудование, я увидел, что они ускорили шаги, и поспешил за ними как раз в тот момент, когда они начали исчезать в темноте. Скарсдейл заметил, однако, что я отстал, и товарищи подождали меня; подойдя к ним, я понял, почему они торопились. Там, на равнине перед нами, высилась глухая стена, прорезанная еще одним гигантским порталом наподобие того, что мы видели у входа в пещеру. По кивку Скарсдейла я связался по рации с Ван Даммом; примерно через минуту послышался его голос, искаженный помехами. Я передал ему сообщение Скарсдейла и велел быть наготове.

Затем мы втроем прошли вперед к колоссальным вратам, возвышавшимся перед нами. Как я и предполагал, перед ними располагался еще один обелиск со знакомыми нам странными иероглифами, составлявшими в первом случае, по словам Скарсдейла, такую зловещую надпись. Пока Прескотт стоял, оглядываясь в тусклом свете, я сделал несколько фотографий, а Скарсдейл подошел к обелиску и начал старательно переписывать текст.

Похоже, надпись соответствовала какому-то отрывку из «Этики Югора» — я видел, как он стал взволнованно сравнивать выписки. Закончив фотографировать, я вернул аппарат в футляр и подошел к Прескотту. Никто из нас не произнес ни слова.

После мы направились к вратам и шли еще несколько минут; портик настолько увеличился в размерах, что большая его часть теперь терялась в мерцающем пространстве наверху. На правой стороне одного из массивных каменных блоков, из которых была сложена перемычка, имелась краткая двухстрочная надпись, и я сфотографировал ее, а Скарсдейл переписал иероглифы в записную книжку. Затем он лично связался по рации с Ван Даммом и доложил ему о наших действиях для записи в экспедиционном журнале.

Когда мы снова двинулись вперед, я увидел широкий лестничный пролет, ведущий вверх, во мрак; однако внутри было не совсем темно, и отверстия в своде пропускали сверху фосфоресцирующий свет. Я с иронией отметил про себя, что теперь мы вдвойне удалены от внешнего мира и переходим из вечных сумерек в стигийскую бездну; я задавался вопросом, сколько еще нас ждет трансформаций, каждая из которых, как в серии китайских шкатулок, выполнена искуснее предыдущих и глубже ввергает нас в этот подземный космос с его засушливой и стерильной атмосферой.

У самого портика профессор ровным голосом сказал мне, что на следующий день мы разобьем лагерь номер четыре непосредственно перед входом. К моему удивлению, теплый, сухой ветер продолжал дуть, когда мы начали подниматься по лестнице. Сооружение было достаточно необычным, и нам понадобилось некоторое время на подъем. Ступени были высечены из какого-то светлого камня, похожего на мрамор или гранит; ничуть не истертые, они выглядели так же безукоризненно, как в тот день, когда неведомые каменщики завершили свою работу.

Но самыми замечательными их свойствами были размеры и конфигурация. Скарсдейл, восхищенный до предела, издавал восторженные восклицания, и мы с Прескоттом невольно присоединились к нему. Ступени были просто невероятными. Каждая имела около двух футов в высоту, и нам приходилось неуклюже карабкаться на них, используя обе руки для упора; далее ступень, если это правильный термин, тянулась более чем на десять футов по горизонтали, после чего в темноту поднималась следующая грань и мы повторяли весь процесс. В этих условиях мы неизбежно продвигались достаточно медленно и к тому же изрядно взмокли, поскольку навстречу постоянно дул теплый ветер.

Наши глаза уже привыкли к более низкому уровню освещенности внутри, и мы обходились без фонарей на касках. Я заметил, что вдоль каждой плоскости ступеней шла узкая полоса орнамента, отделяя их от стен, и обратил на это внимание профессора. Я зажег свой налобный фонарь, а Скарсдейл сделал набросок зигзагообразной окантовки. Затем я сделал несколько снимков для протокола и мы продолжили подъем.

К счастью, лестничный пролет был не слишком высоким, хотя и достаточно длинным из-за образовывавших его десяти-двенадцатифутовых ступеней. Наверху мы оказались в чем-то похожем на длинную, идеально выстроенную каменную галерею; свет проходил в нее сверху через узорчатые отверстия в потолке.

Сейчас я должен быть предельно точным в своем описании того, что предстало перед нами, и мне понадобится тщательно подбирать слова. Мы не успели еще углубиться в галерею, когда я увидел, что вдоль обеих стен были расставлены сотни предметов, которые за неимением лучшего обозначения я назову сосудами. Они стояли в ряд примерно в двух футах от каждой стены, и над каждым был нанесен символ из двух иероглифов.

Я подошел поближе и тронул край одного из сосудов; несмотря на большой объем и вес, он слегка покачнулся. Насколько мы могли разглядеть в тусклом освещении, сосуды были сероватого цвета, около пяти футов в высоту и около двух футов в диаметре. Сверху они были закрыты плоскими герметичными пробками из чего-то напоминавшего глину или камень, запечатанными по краям застывшей желеобразной субстанцией, блестевшей в свете моего фонаря. Иероглифы на пробках соответствовали расположенным выше на стенах надписям. Толщина стенок, судя по верхней части, составляла около дюйма. Сосуды не имели ни горлышек, ни изогнутых форм амфор или кувшинов, а представляли собой простые цилиндры с плоским основанием и одинаковым диаметром по всей длине.

Скарсдейл прочистил горло, издав неприятный хриплый звук в полумраке галереи. Звук разнесся эхом по длинному проходу, и я увидел, как Прескотт явственно вздрогнул и огляделся. Они с профессором посовещались и вскоре вернулись ко мне. У профессора был с собой набор геолога, содержащий различные маленькие молотки, ручные зубила и другие инструменты. Скарсдейл и Прескотт вооружились инструментами по своему вкусу и, выбрав ближайший сосуд, начали откупоривать его. Действуя с противоположных сторон, пока я светил им налобным фонарем, они для начала принялись откалывать замазку.

Звон молотков о зубила породил в галерее странное эхо. Прескотт, который все озирался по сторонам, словно опасаясь появления незваных гостей, недовольно поморщился. Я мог понять его чувства, поскольку эхо, казалось, вибрировало по всей галерее и продолжало слышаться еще долгое время после того, как должно было естественным образом затихнуть. Это эксцентричное звуковое явление, вероятно, было вызвано конструкцией помещения, но его воздействие было, мягко говоря, обескураживающим.

Профессор и его напарник работали в течение нескольких минут, и их усилия, похоже, возымели видимый результат. В слое замазки появилась постоянно расширяющаяся трещина, и где-то через четверть часа пробка начала пошатываться. Затем профессор и Прескотт перенесли свои усилия на одну сторону и, вставив зубила под пробку, попытались отколоть последний фрагмент застывшего коагулянта. Я услышал резкий треск, Скарсдейл поскользнулся и издал приглушенное восклицание, пробка внезапно поддалась, и из сосуда вырвался поток воздуха или газа, сопровождаемый ужасающим зловонием, от которого меня замутило. Я отскочил и бросился к лестнице и входу в галерею.

Здесь я прислонился к одному из сосудов, надеясь, что этот отвратительный запах вскоре выветрится моих ноздрей. Таким образом, я находился в нескольких футах от того места, где Прескотт и Скарсдейл, возобновив работу, удалили пробку. Прескотт стоял спиной ко мне, профессор оставался с другой стороны. Они со скрежетом поставили сосуд на ребро и начали что-то из него вытаскивать. Я услышал приглушенный удар, пустой сосуд с глухим звуком откатился в сторону, и Прескотт издал громкий вопль, потрясший мои нервы.

Я прыгнул вперед, на мгновение забыв о запахе, и увидел, как Прескотт пятится от чего-то на полу галереи; его лицо было белым, когда он повернулся ко мне, а губы беззвучно шевелились. Я несколько бесцеремонно оттолкнул его, и мне пришлось прикусить собственный язык, чтобы мой крик не присоединился к эху его вопля.

Существо, которое лежало перед нами в мерцающем гниении на каменном полу галереи, не было похоже ни на одно создание, какое мне доводилось видеть. Оно было примерно четырех-пяти футов ростом, со сморщенным, белым, похожим на личинку туловищем, переходившим в две жилистые нижние конечности с тремя суставами, сложенные позади. От спины отходили гигантские надкрылья с голубоватым отливом. Существо переливалось всеми цветами радуги, однако на наших глазах краски утратили свою яркость, поблекли и, наконец, распадающееся от соприкосновения с воздухом туннеля тело приобрело нейтрально-коричневый оттенок.

Но дикий крик с бледных губ Прескотта сорвало не это, а кошмарное лицо, и понадобился бы гений Босха или Гойи, чтобы изобразить подобное чудовище. Голова существа низко сидела на прилегавшей почти вплотную к груди шее; облик напоминал о насекомых. Из высокого куполообразного лба выступали антенны с черными кончиками; забитые слизью отверстия под ними, судя по всему, служили для дыхания, а там, где у человека находятся уши, извивались трубчатые клубки. Роль рта исполняла роговая щель на шарнирно сочлененной нижней челюсти. Однако самой жуткой, ужасающей чертой существа были глаза. Огромные, как суповые тарелки, и переливающиеся радужными цветами, они, казалось, продолжали жить своей жизнью; все зло космических пространств и мудрость десяти миллионов лет словно глядели из них, пока существо разлагалось в собственном соку на полу. Больше всего оно напоминало громадного кузнечика, наделенного внеземным разумом, и я в страхе задышал быстрее, представив себе его живого двойника бесчисленные тысячелетия назад.

Скарсдейл, как всегда, пришел в себя первым. Он снова шагнул вперед, отводя от лица носовой платок, который прижимал к ноздрям. В его глазах светился энтузиазм.

— Вы когда-нибудь видели подобное? — спросил он у Прескотта. — Священные животные? Рабы или домашние питомцы гигантских существ, построивших эти туннели?

— Отвратительно, но, несомненно, увлекательно, — сухо сказал Прескотт. Тем не менее, я уловил в его голосе то же волнение, что вдохновляло профессора. — Вы наблюдаете, профессор, сходство со священными галереями бабуинов в гробницах древних египтян?

— Вот именно, — усмехнулся Скарсдейл. — Я рад, что это сходство не ускользнуло от вас. Однако, в отличие от мумифицированных останков у египтян, эти существа очень быстро разлагаются.

Он поскреб носком толстого сапога для верховой езды склизкую массу перед собой. За пятнадцать минут существо растаяло и испарилось, не оставив на полу ничего, кроме горстки высыхающих перепонок и нескольких более толстых мускульных частей туловища.

Я извинился перед профессором за то, что не успел сделать никаких фотографий.

— О, все в порядке, Плоурайт, — небрежно сказал Скарсдейл. — Сейчас мы вскроем еще один сосуд, и вы сможете получить свои фотографии. А после этого нам нужно будет возвращаться.

Он взял у меня радиомикрофон и начал диктовать Ван Дамму поток подробностей. Тот, судя по его комментариям, был взволнован не менее нашего руководителя.

— И надо же было этому произойти, когда я остался дежурить, — раздраженно бросил доктор.

— Не волнуйтесь, Ван Дамм, — успокоил его Скарсдейл. — Здесь достаточно материала для сотни полевых работников. Мы вернемся в течение получаса.

Скарсдейл прервал связь, а затем они с Прескоттом опустошили еще один сосуд. Они просто разбили его своими молотками, и хотя на сей раз я был готов к ужасному зрелищу, вид отвратительных глаз, уставившихся на меня снизу вверх, мешал моим дрожащим рукам сфокусировать камеру. Я все же сумел сделать около дюжины отличных снимков этого существа, прежде чем оно разложилось, как и первое. Я не мог не вспомнить рассказ Эдгара По о мистере Вальдемаре, превратившемся в «отталкивающую гниющую массу»[9].

Мне показалось, что все мы шли очень быстро, когда оставили галерею позади и направились обратно в Третий лагерь.