Великая Белая Бездна

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На следующее утро мы отправились в путь пораньше. То была ужасная ночь, и ее ничуть не скрасила ложная тревога, поднятая Холденом в предрассветный час, когда ему показалось, что он увидел тень, скользящую вдалеке по туннелю. К счастью, он не выстрелил, так как рикошетом вполне мог ранить сам себя, но адский рев клаксона, прервавший наш сон, и последовавшее за этим дознание, не менее шумное, сделали дальнейший отдых невозможным. К пяти мы снова двинулись вперед. Я сидел за рулем вездехода № 1; профессор отменил свое предыдущее решение и настоял на том, что наша машина должна идти первой.

Как сказал Ван Дамм, это была почетная позиция, но, передвигая рычаги, я не мог не пожелать уступить ее номеру 2, как планировалось: «почетная» позиция в создавшихся условиях не позволяла расслабиться ни на секунду. Казалось, это не беспокоило Скарсдейла; он не отводил бинокля ночного видения от ветрового стекла и время от времени давал мне указания снизить или увеличить скорость. По радио с десятиминутными интервалами звучал голос Ван Дамма, и внешне все выглядело таким же, как накануне. Но с обнаружением мертвого карлика кое-что изменилось, и я ощущал, что никогда больше не смогу относиться к этим туннелям по-прежнему.

Они и без того казались зловещими — я почувствовал это в первый же момент, когда вездеход загрохотал под громадным портиком. Однако осознание того, что отныне нам придется иметь дело с какой-то силой, враждебной жизни, наполняло каждый дюйм пути неизведанным ужасом. Разумеется, нельзя было исключить, что Залор стал жертвой каких-то совершенно естественных обстоятельств или, быть может, зверя наподобие пумы, обитавшего в самых глубоких кавернах. Но когда Ван Дамм выдвинул это предположение, тайный голос внутри меня поднял на смех его теорию. Как выжили бы подобные хищники в этих пустынных туннелях? И, конечно же, мы должны были бы давно обнаружить какие-то свидетельства их существования. Звери оставляют помет либо иные следы своего пребывания, но мы не нашли в пещерах никаких признаков какой бы то ни было жизни.

Далее, имела место реакция Холдена. Положим, он по своему душевному складу вполне мог быть особо чувствителен к зрелищу смерти, но конец Залора был настолько ужасен, что Холден на какое-то время почти утратил рассудок; даже мрачная решимость Скарсдейла была поколеблена. Оставались и другие нерешенные вопросы, не в последнюю очередь загадка того, как удалось карлику преодолеть такое огромное расстояние и добраться до пещер задолго до нашего появления. Быть может, у него имелись товарищи в Нильстреме, сумевшие переправить его через пустыню быстрее, чем могли передвигаться наши вездеходы?

Здесь открывались бесконечные возможности, и мой разум так же бесконечно взвешивал их. По правде говоря, альтернативы казались настолько тревожными, что я был полон решимости найти любое пригодное к случаю естественное объяснение, каким бы странным оно ни было. Тем временем мои руки механически выполняли свою работу; ветер становился все более теплым, а стрелка компаса упрямо указывала почти точно на север.

Вскоре, проехав не слишком длинный отрезок пути, мы достигли важного ориентира. Где-то в начале восьмого, когда индикатор пробега зарегистрировал около восьмидесяти четырех миль, я начал ощущать небольшие перемены в окружающей обстановке. Я не смог бы сразу определить, в чем они состояли, но видел, что Скарсдейл тоже это заметил. Он склонил голову набок, как будто прислушиваясь. Некоторое время спустя я понял, что он не прислушивался, а смотрел на что-то. Лишь через пять минут явление, которое привлекло его внимание, дошло до моего сознания.

Моя медленная реакция была вызвана, главным образом, двумя причинами. Во-первых, благодаря положению прожектора скалистые стены коридора все время отражали ровный свет; во-вторых, мое водительское кресло располагалось ниже навигационного столика — видя только часть ветрового стекла, я не мог разглядеть объект любопытства профессора. Но по мере продвижения к нашей восемьдесят пятой миле под горами, сомнения рассеивались. Становилось все светлее.

По расчетам Скарсдейла, мы находились на глубине пяти миль под горными вершинами, и все же царившие здесь сумерки делали ненужным постоянное использование прожекторов. Мы были близко к конечной точке изначального маршрута профессора и вскоре должны были оказаться на неизвестной территории.

Подземный свет в этом месте, казалось, исходил из какого-то фосфоресцирующего источника высоко в непроницаемой твердыне свода. Любопытно, что источник этот, похоже, был направлен прямо вниз, а не на стены туннеля; поэтому сам источник освещения, а также структура и высота свода оставались для нас тайной. Голубоватый свет придавал мертвенную бледность всем предметам внизу и нашим собственным лицам, но мы испытывали облегчение, вырвавшись из стигийской тьмы, сквозь которую ехали так долго.

Свет становился все более ярким, но не мог сравниться по силе с тем, что можно назвать земным светом, то есть с обычным дневным светом наверху; по своей интенсивности он напоминал сумерки в тропиках за несколько мгновений до того, как солнце скроется за горизонтом. Тем не менее, возможность свободнее передвигаться и видеть предметы на расстоянии была большим благом.

Вскоре после того, как я смог в этом свете управлять вездеходом, мы выехали из туннеля, и вибрации, сопровождавшие нас на протяжении последних двух дней, стихли. Машина пошла по чему-то ровному, напоминавшему по ощущению черный песок в горном ущелье. Как только это произошло, Скарсдейл объявил остановку, прожектора были выключены, и мы все вышли из вездеходов.

Зрелище было необыкновенным. Впереди простирался огромный зал, освещенный мерцающим, призрачным голубым светом, который заставлял пространство вдалеке переливаться и подрагивать. Казалось, мы находились на широком берегу, состоящем из темного песка и похожей на мелкую гальку субстанции, скрипевшей у нас под ногами. Свет словно падал с неба, однако Скарсдейл объяснил, что это фосфоресцировал свод пещеры, нависший на огромном расстоянии над нами; свет мешал нам увидеть границы гигантской геологической формации, образовывавшей подземный зал.

Мы оставались у входа в туннель около получаса. Мои спутники производили измерения и отмечали навигационные точки, а я тем временем пытался — возможно, безуспешно — запечатлеть наше окружение на пленке. Отверстие туннеля в этом месте заметно сужалось и, по-видимому, служило единственным средством входа. Похожие на следы долота отметины на искусственных стенах здесь обрывались, и внутренние поверхности громадного зала представляли собой необработанный камень.

Пока все бродили вокруг, удивляясь странностям мерцающего света, я оказался рядом с Ван Даммом.

— Не могу понять, доктор, — сказал я ему, — как этот древний народ мог рассчитать, что туннель приведет их прямо сюда.

Ван Дамм улыбнулся.

— Лучше спросите себя, Плоурайт, не были ли люди, населявшие эту каверну, больше озабочены тем, чтобы пробить коммуникационный туннель через горы к долине за ними и открытому воздуху.

Объяснение было настолько простым и логичным, что у меня, должно быть, отвисла челюсть. Ван Дамм разразился коротким, лающим смехом и сказал:

— Не корите себя, друг мой. Как и многие непрофессионалы, вы всего лишь исходили из ложных предпосылок.

Он извинился и отошел проконсультироваться со Скарсдейлом. Я закончил свою фотографическую работу и собрал оборудование. С севера по-прежнему дул свежий ветер, но теперь у него был более вязкий привкус. Это сложно описать, но почему-то я почувствовал себя, как в детстве, когда меня впервые взяли в давно обещанную поездку на море.

Я поднялся в вездеход и обнаружил, что Скарсдейл уже сидит за штурманским столом и делает пометки в записной книжке.

— Великий день, Плоурайт, не так ли? — восторженно воскликнул он; его глаза горели небывалым огнем. — Через несколько минут мы будем на том месте, где я был вынужден повернуть назад. С этого момента нас ждет путешествие, полное новых открытий.

Было трудно не поддаться его энтузиазму, но мои опасения все еще оставались при мне. Скрывая свое состояние, я сел в водительское кресло и стал ждать его приказов. Скарсдейл велел мне трогаться, и я спросил его, каким курсом идти.

— На север, конечно, — нетерпеливо сказал он.

Затем он добавил, бросив на меня извиняющийся взгляд:

— Простите, Плоурайт, я забываю о хороших манерах. Волнение, знаете ли, и напряжение. Нам осталось пересечь всего милю пляжа, а потом мы разобьем постоянный лагерь.

В мерцающем, туманном свете подземного царства гусеницы вездехода мягко врезались в податливый песок, и шум моторов потерялся в просторах огромной куполообразной каверны. Наступил последний этап нашего необыкновенного моторизованного путешествия. Машина Ван Дамма поравнялась с нами, и я увидел, что доктор снова поднял вымпелы. Они слегка колыхались от слабого ветра и движения вездехода, и на мгновение у меня возникла иллюзия, что мы едем на открытом воздухе.

Стены каверны исчезли из виду. Мы двигались по широкой песчаной равнине в мерцающую дымку, которая заволакивала поле зрения, так что могло показаться, будто мы направляемся к какому-то далекому горизонту. И действительно, иллюзия вновь была настолько полной, что временами я совершенно забывал, где мы находимся. Однако Скарсдейл не забыл ни о об этом, ни о возможной угрозе: я заметил, что он вытащил револьвер и положил его рядом с собой на штурманский столик. Ван Дамм поддерживал радиосвязь, и, если не считать того, что вездеходы шли бок о бок и с выключенными прожекторами, все казалось таким же нормальным, как и наша привычная подземная рутина.

И все же это не было нормальным, не могло быть нормальным... Впервые с тех пор, как мы оказались под землей, я испытал прилив возбуждения. Я списал его на иллюзию пребывания на поверхности. По правде говоря, я не сумел бы сохранить крепость духа, если бы мы провели еще какое-то время в вечной темноте туннеля. Регистратор пробега отметил чуть более восьмидесяти шести миль, когда мы, наконец, достигли крайней точки нашего путешествия — по крайней мере, в том, что касалось вездеходов.

В течение нескольких последних минут я ощущал влажность в атмосфере и легкие порывы ветра, напоминавшие ленивое дыхание беспокойного гиганта. Внезапно под нами потянулся намокший песок, и я увидел нечто похожее на тонкую линию прибоя. Вода приливала и отступала перед нами, оставляя блестящие переливы на чуть наклонной поверхности того, что я за неимением лучшего термина буду называть пляжем. Я снизил скорость; по сигналу профессора обе машины одновременно повернули на левый борт, и мы отъехали повыше, заняв господствующую позицию, где могли не опасаться прилива.

Любопытно, что теперь, когда мы очутились на пляже, Скарсдейл, казалось, потерял всякий интерес к нашему окружению. Он отдал по радио приказ Ван Дамму, и я с некоторым изумлением услышал, что все должны оставаться в вездеходах и, как только двигатели будут выключены, начать процедуру перезарядки аккумуляторов, провести уборку кабин, проверить резиновые лодки, оружие и боеприпасы. Оглядываясь сейчас назад, можно сказать, что эта обыденная и скучноватая программа имела глубокий смысл. Мы не знали, с чем столкнемся, и у нас было вдоволь времени, чтобы изучить местность позднее.

Наше выживание зависело от эффективности машин и оборудования; если с вездеходами что-нибудь случится, такая большая группа вряд ли могла надеяться вернуться пешком и обойтись при этом без серьезной катастрофы, несмотря на прежний опыт профессора. Скарсдейл был исключительным человеком, созданным для выживания в неблагоприятных условиях, но я не считал себя отлитым по этому героическому образцу, а остальные, хоть и были чрезвычайно одаренными учеными, вероятно, не обладали достаточной физической силой; правда, в таких вещах всегда трудно судить заранее с какой-либо степенью точности.

Таким образом, мы потратили остаток утра на выполнение возложенных на нас задач, не выходя наружу, и даже пообедали в вездеходах. Наконец наш руководитель убедился, что дела продвинулись настолько далеко, насколько было возможно. Тогда он велел нам вытащить на берег резиновые лодки, оружие и прочее снаряжение; только ближе к вечеру, когда мы выставили охрану, надули две большие резиновые лодки и установили два пулемета на треногах, он объявил о своих планах.

К нашему удивлению, Скарсдейл сказал, что мы отправимся в плавание по подземному озеру не ранее чем через два дня. Профессор назвал этот водный бассейн озером, но он скорее походил на маленькое море. Скарсдейл мог только гадать о его размерах, однако, невзирая на огромную длину туннеля и определенное приливное движение, предполагал, что озеро было достаточно небольшим. Во время своего предыдущего визита он убедился, что вода была солоноватой; по-видимому, в ней не было никакой морской флоры и фауны.

План профессора состоял в том, чтобы продолжать движение почти строго на север в надежде достичь другого пляжа на противоположной стороне озера. Затем группе предстояло отправиться дальше, не забывая о необходимости беречь запасы еды, воды и прочих припасов в целях возвращения. Лодки мы оставим на дальнем берегу и возьмем с собой палатки. Время, проведенное в лагере номер два (так Скарсдейл обозначил это место в отличие от стоянки запасного вездехода у входа в туннель, которую назвал лагерем № 1) будет использовано для обучения и разведки.

Насколько я понял, Скарсдейл хотел, чтобы мы сосредоточились на тренировках с оружием и научились получше обращаться с несколько громоздкими надувными лодками, которые были сделаны из ярко-красной резины, хорошо выделявшейся в тусклом свете пещеры. Список задач также включал исследование границ пляжа, отбор проб песка, камней и воды, тренировки со спасательными жилетами и учения по оказанию первой помощи, практикум по работе со специальными пакетами для перевозки наших вещей и устройству пробного палаточного лагеря — словом, мы должны были освоить все необходимое для жизни на другой стороне озера.

Скарсдейл, наполовину в шутку, предложил назвать туннель, преодоление которого стоило нам таких трудов, проходом Ван Дамма. Доктор покраснел и, заикаясь, отказался от этой чести, но Скарсдейл настоял на том, чтобы нанести название карандашом на крупномасштабные карты, составляемые нашими коллегами. Пока мы собирались в нашу первую разведывательную экскурсию к берегу, Ван Дамм ответил такой же любезностью, предложив назвать озеро морем Скарсдейла, и это предложение нашло одобрение у всей нашей компании.

В таком дружеском настроении мы все после обеда тронулись в путь — все, за исключением Прескотта, которому выпало первым дежурить у вездеходов, оставаясь поблизости от клаксона и пулемета. Остальные медленно спустились к кромке воды.

Прежде, чем описать окружавший нас пейзаж, я расскажу о сценке, вызвавшей громкий комментарий Холдена. Пока трое из нас восхищались открывшейся перед нами неземной панорамой, профессор, не обращая внимания на странные подземные виды, уселся на выступ торчавшей из песка черной базальтовой скалы и погрузился в «Этику Югора», время от времени напевая что-то себе под нос и сверяясь со столбцами цифр.

Мы вежливо подождали, пока Скарсдейл не закончит свои расчеты. Наконец он вскочил и направился к нам, бормоча извинения. Затем он взял на себя роль нашего гида и быстро зашагал вдоль берега; остальные двинулись за ним. Не думаю, что я когда-нибудь забуду зрелище, представшее перед нами в тот час, в этом месте, где не было рассвета, дня, ночи или заката, где терялось само чувство времени — область потусторонней красоты, которую мы вынуждено подчиняли нашим искусственным представлениям о времени, регулярности и порядке.

Мы сразу заметили, что вялый прилив, чьи волны высотой в фут или два накатывали на пологий берег, был таким же фосфоресцирующим, как свет, исходивший со свода. Между ними висело нечто вроде парообразного тумана, перестилавшегося тонкими слоями над поверхностью воды, так что пределы видимости ограничивались примерно двумя сотнями ярдов, далее же все терялось в неясной дымке. Слабое свечение воды, небольшие разрывы в туманном покрове и вибрирующий свет огромного свода каверны, сокрытого от нас, делали весь ландшафт удивительно похожим на какую-то жемчужную, гигантски увеличенную картину Тернера[8].

Мы прошли вдоль пляжа на запад около мили. Здесь путь нам преградила группа скал, уходивших в воду; остававшаяся на суше часть массива была отвесной и неприступной. Мы вернулись, погруженные в свои мысли; все мы были взволнованы и тронуты странностью нашего окружения. По возвращении я сменил Прескотта, который присоединился к остальным в походе на восток. Я стоял на крыше вездехода, напрягая зрение, пока последний из моих спутников не растворился в светящейся дымке.

Я провел там довольно долгое время, а затем с облегчением увидел, что все четверо возвращаются. В восточной стороне они столкнулись с похожей ситуацией: широкий пляж, туман над водой и, наконец, непроходимые скалы; таким образом, пляж был изолирован с двух сторон. Скарсдейл склонялся к теории, что скальные образования были массами, отколовшимися от основных стен огромной каверны, когда она затвердевала в доисторические времена. Другие придерживались аналогичного мнения. Никто из них не придавал скалам какого-либо особого значения, считая, что даже если бы на них можно было взобраться, они бы просто рано или поздно привели исследователя к глухим, непроходимым внешним стенам.

Основываясь на цифрах, полученных благодаря сделанным во время прогулки измерениям и наблюдениям, профессор был склонен думать, что озеро или водный бассейн, несмотря на очевидные приливные тенденции, было не слишком большим; правда, он допускал, что оно может иметь милю или больше в ширину. Мы не могли оценить его продольные границы, однако Ван Дамм считал, что прилив мог быть вызван подземными реками, которые на огромной глубине втекали в озеро с одного конца и вытекали с другого в восточном или западном направлении.

В тот вечер у нас состоялась серьезная дискуссия в вездеходе, и Ван Дамм со Скарсдейлом выдвинули множество теорий. С моей точки зрения, это был один из самых вдохновляющих и интересных вечеров за всю экспедицию. Бремя предыдущих ночей уступило место беззаботному оптимизму со стороны трех младших участников. Даже Холден был больше похож на самого себя, хотя я заметил, что он время от времени бросал взгляды через ветровое стекло, словно желая убедиться, что снаружи все спокойно.

Ван Дамму выпала первая из двухчасовых вахт и потому он первым заметил абсолютное однообразие здешней атмосферы: вечерний свет ничуть не отличался от дневного полумрака. Но даже этот заурядный факт был записан в объемистые тетради, куда профессор и его товарищи начали заносить столбцы цифр и прочие данные. Я заступил на вахту в четыре утра. Дул легкий ветерок с севера, но воздух не казался влажным, как можно было бы ожидать из-за близкого присутствия воды.

С тех пор, как несколько дней назад у входа в пещеру я впервые услышал странный звук, напоминавший хлопанье крыльев (о, эти несколько дней под землей ощущались почти годами!), мои нервы играли со мной странные шутки. Ужасающая и совершенно необъяснимая смерть Залора еще сильнее подорвала мой моральный дух, и пока мои товарищи мирно спали, я с опасливым ожиданием заступил на свою первую вахту.

Но за время дежурства я не услышал и не увидел ничего необычного. Все прошло без происшествий, как и другие вахты на протяжении следующих двух дней. Мы с переменным успехом стреляли из различных видов оружия; глухие отзвуки выстрелов раскатывались по воде, вызывая вдалеке странное эхо. Затем мы подтащили к солоноватой воде резиновые лодки, сели в них и проплыли по компасу несколько сотен ярдов в тумане, после чего повернули и без приключений вернулись на пляж. Резиновые спасательные пояса были надуты, и каждый из нас — не без дурных предчувствий, хотя вода уже была объявлена безвредной для здоровья — погрузился в холодный прилив, пока их плавучесть не была должным образом проверена.

Эти и другие столь же напряженные виды деятельности занимали нас в течение отведенного времени, пока Скарсдейл не заявил, что удовлетворен нашей эффективностью. На третье утро, плотно позавтракав, мы впятером вскоре после семи часов скользнули на двух соединенных фалинем резиновых лодках в холодное озеро, оставив на берегу два запертых и укрытых брезентом вездехода — и с некоторой нерешительностью поплыли в туманную неизвестность.