Великие рогоносцы

лагочестивый буржуа восемнадцатого века блуду предавался тяжело и натужно. Раз в неделю со стыдливым румянцем на щеках «бочком» хаживал в близлежащие бордели, а потом долго в бане мылся — грех смывал и к жене шел спать как положено: в длинной ночной рубашке.

А вот короли во все времена и народы блудили не только охотно, но и совершенно открыто. Они там не будут своих фавориток, как красиво тогда любовниц называли, с черного хода во дворец препроваживать. Нет, они в карету ее вместе с женой-королевой посадят, как подружек закадычных, и те будут любезностями обмениваться. А если фаворитка на сносях и вот-вот от короля понесет, то королева еще ее успокаивать будет, утешать и нюхательные соли ей под нос подсовывать: «Успокойтесь, милочка, рожать, ведь это совсем не страшно, я семь раз пробовала».

Пробовала-то она пробовала, да многие выкидыши из этой пробы получались, а подлинного сексуального наслаждения она королю не давала. Наслаждение могла ему дать только фаворитка с ее молодым, гибким телом. А жена-королева для деторождения служила. И вообще, скажите на милость, какое наслаждение она может дать королю, если тело у нее дряблое и растолстевшее (любила голубушка покушать и раз съела за один присест сто восемьдесят устриц и выпила огромное количества пива, а зубы гнилые, шоколадом изъеденные!).

Нет, наслаждение давало королю прекрасное тело фаворитки. Ее любовное мастерство, ее умение понять натуру монарха, который, истасканный малость от любовных утех и неумеренного к ним аппетита, требовал изысканных наслаждений: смеси невинности с распутством, что является коктейлем весьма трудным и не каждой фаворитке доступным.

Но находились такие барышни, которые сие сложное искусство очень даже хорошо освоили, хотя им было на роду писано «в своей красоте только мечтать о богатстве», все же в жизнь воплотили. Уж больно они угождали королям в сексуальных услугах.

И за эти свои услуги получали блага материальные и почести разные: маршальские пенсии да еще дворцы и драгоценности в придачу, не говоря уже о разных там лакеях, горничных и прочей ливрейной челяди, включая роскошные кареты.

Смышленая и тщеславная куртизанка и государством была бы не прочь поуправлять малость. Ну там каких-нибудь министров сменить, епископу для поцелуя ножку подсунув, своих ставленников в костел протащить и прочее. Короли амбициозным куртизанкам такую возможность давали. И бывали случаи, когда в деле управления государством куртизанка короля заменяла. Каждому свое: ему молодое тело юной девственницы, ей государственные бумаги.

А старела такая куртизанка и тело ее высыхало, как яблочко, долго лежащее на столе, то если она неумная и сентиментальная была, то одна ей дорога — в монастырь, а если умная, то иначе поступала: она свое высохшее тело под темное платье с закрытым воротом спрячет, а королю давай молодых любовниц подыскивать и этим на всю жизнь благодарность и признательность короля заслуживала.

А чтобы удобнее было жить таким молодым наложницам, служащим для утехи короля, для них особые особняки строились с хорошим эротическим оборудованием.

И вот в таком «Оленьем парке» на стенках эротические картинки понавешены. Двадцать два выверта Аретино знаете? Преуморительная эротика на все вкусы. А сложная мебель, в виде хитрого стульчика, при нажатии пружины превращалась в мгновении ока в удобное гинекологическое ложе с готовыми кандалами на руках и ногах искусительницы. Флагелляция здорово эротическое воображение подстегивает: бей, не хочу!

Слишком молоденьких не развращали. Их воспитывали, премудростям учили: читать, писать, на лютне играть, но и конечно, само собой разумеется, любовному искусству. Педофилией короли не занимались. Чего не было, того не было. Ну, а если какой король девочку, в ванночке купая, губочкой помоет, подолгу на интимном местечке рукой задерживаясь, так что же в этом особенного? Невинная игра — ничего больше. И господин Набоков от такой невинной эротики себе бы имя ни за что не заработал. Девочкам еще зреть да зреть, половой зрелостью наливаться. Вот потом — другое дело! Потом, конечно, король девочек использует. И если какая-нибудь забеременеет, тоже не беда. А на что постаревшая фаворитка? Королю никаких забот, одни приятности. Фаворитка такую девушку замуж выдаст, приданое даст, а не захочет «рогатый» супруг королевское дитя воспитывать — тоже не беда: отдадут в какой-нибудь приют или в крестьянскую семью. Так что не бойся, рожай, милая девочка!

А они и рожали напропалую. Уж больно много у королей было внебрачных детишек! Ну, а если куртизанка от многочисленных родов несколько отяжелела и ляжка ее напоминает широкую спину мужчины, а талия, как ни подчеркивай ее корсетом, не появляется, — одна ей дорога: обратиться к господу богу. И молиться надо усердно, прежние грехи свои перед богом замаливая.

В монастыре бывшая куртизанка будет писать трактаты «О милосердии божьем», косо на двери поглядывая; не вспомнил ли король о прежней неземной любви и не ринулся ли вызволять фаворитку из монастыря? Ан нет. Короли к отставленным фавориткам не возвращаются: у них новые, свежие, молодые и красивые. И хоть они сами и постарели и полысели и подагрой и желудочными коликами маются — им стареть можно, а фавориткам нельзя.

А они старели, ибо природа с их величествами никак не желала считаться. Тогда быстрее, фаворитка, хватай лакомый кусок! Объяви своих внебрачных детей герцогами, законно легитимированными, и на ложе смерти умоляй короля сделать тебя королевой, законной причем, и тогда твои бастарды станут французскими королями.

А король не спешит исполнить волю любимой. Зачем ему умирающую куртизанку женой делать, если у него уже на примете настоящая живая принцесса, дородная и дебелая, с которой он потом, как извозчик, ругаться будет и даже поколачивать.

От такой «райской» жизни короля — только куртизанки его множились. Историки никак подсчитать до сегодняшнего дня не могут, сколько же у него их было: свыше двух тысяч или всего полсотни?

Строптивые куртизанки королями не уважались. Если какая-нибудь нос начнет от короля воротить и его в плохих манерах обвинять, ее держать при дворе ни за что не станут. Тогда к ней придет ее любимый сын, от короля прижитый, и скажет: «Матушка, извольте вон из дворца. Мой отец король-батюшка не желает вас больше ни как любовницу, ни как…»

И не знает, как дальше сказать, ибо давно родная мать стала ему не матерью — умная воспитательница ее место заняла в сердце и душе незаконного сына короля.

А та другая воспитательница твоих детей станет верной подругой монарха и прочно твое место займет. К старости король помирится с религией и ее нравственными догмами, перестанет любовью «на стороне» заниматься и будет старческой шаркающей походкой к тайной супруге, из куртизанок выведенной, приходить и удовлетворять свои сексуальные прихоти.

Куртизанка будет в недоумении: вроде стыдно на старости лет таким низким делом заниматься?

Не стыдно, не стыдно, — скажет ей духовник-аббат. И терпите, пожалуйста, голубушка! Благо государства превыше всего. А благо государства — это сексуальное здоровье короля.

И, плотно сжав губы и зажмурив от отвращения глаза, семидесятилетняя старуха будет покорной овечкой подставлять свое старческое высохшее тело на поругание дряхлеющему королю.

Зато ты теперь, куртизанка, жена и правительница! Министры перед тобой будут по стойке смирно стоять и в рот заглядывать, твоих приказаний ожидая!

Дебелая принцесса стала королевой. Произвела наследника и со снисхождением смотрит на любовные шашни своего мужа ко всем и молодым и красивым, и даже к «старым, да удалым»!

А его бес обуял! «Седина в бороду, бес в ребро»! Он у собственного, незаконнорожденного сына вздумал жену отобрать, чтобы своей наложницей сделать и Троянской войной готов из-за нее пойти и весь мир на кусочки расчленить, ибо любовь его неистова, свирепа и кровожадна.

Интрига не удалась и сраженный кинжалом фанатика король погибает. Король умер, да здравствует король!

А этот, другой, будет с опаской посматривать на беременный животик своей супруги, уже третьей: от кого зачала? Не от сына ли короля? И, не имея возможности до правды докопаться, на всякий пожарный случай обоих — и жену и сына — «под отраву». Умерли, бедные, греховной любви и не изведавши!

Отрава не всегда действенный способ лишения жизни королев. Можно и хорошо подкованным каблуком, прямо в беременный живот…

Или посади жену в темницу. Потом приходи к ней, съедаемый голодом страшной привычки к ее обожаемому, ненавистному телу, открывай железные двери своим привешенным у пояса ключом и бери ее, прямо на нарах, как парфянскую кобылу; зло, истово, ненавистно!

Впрочем, можешь не насиловать! Можешь семь лет топтаться на одном месте, чаще у порога ее алькова, мучимый гамлетовским вопросом: «Будет сегодня или нет»?

Не будет. Процесс деторождения для короля — трудная, неразрешимая проблема, растянутая на семь лет. И она, королева, будет от вынужденной девственности безумствовать, совершать непомерные траты, расточит казну, возмутит народ, и пойдешь ты, король, вместе со своей супругой под гильотину.

7 вою сестру тоже «пустят» под гильотину. Сына убьют в тюрьме, дочь пощадят, и будет она серой неинтересной монашенкой прозябать при чужом дворе у бока нелюбимого супруга, проклиная день и час, когда матушка после немыслимых трудов в недобрый час ее зачала.

А ты не можешь сделать своего супруга счастливым, ибо он имеет противоестественное влечение к особям своего пола. Ты можешь только молча плакать в подушку и молиться богу. В тебе все кипит от возмущения, но такова участь всех жен, у которых мужья гомосексуалисты.

Ты все вытерпишь и будешь довольствоваться тем, что муж охотно вплетает в твои косы дорогие жемчуга. Твоя могущественная теща[1] будет умолять тебя забеременеть от кого угодно, хоть от пажа. Государство и его интересы продолжения династии требуют жертв. Ты с негодованием отвергнешь это предложение.

И всю свою оставшуюся неинтересную жизнь простоишь на коленях, молясь за упокой души погибшего короля.

Можно, конечно, дорогой читатель, и дальше продолжать вот таким же манером излагать историю нашей книги, да толку в этом мало, ибо мало кому из читателей нравится разгадывать анонимно-детективные загадки, и мы скоро перейдем к прямому изложению событий. Ограничимся еще только последним абзацем и заглянем вместе с юной королевой в Булонский лес, где она вместе со своим таким же юным, хилым супругом занята несколько странным занятием: подглядыванием за совокуплением оленей. У самца силы исполинские и приближается он к оленихе в своей боевой, пардон, половой готовности, вращая огромными ветвистыми рогами. Навряд ли это наблюдение поможет хилому королю в его сексуальных проблемах, но смотреть на могучее рогатое животное — прекрасное зрелище. Оленям пристало быть с рогами. А вот мужчины этого не любят. Почему, спрашивается? Орган необременительный, внешне невидимый и трехпудовой гирей не давит, гораздо труднее, по нашему разумению, приходится фавнам: скачи по лесу будто мужчина, а на самом деле с козлиной бородкой и копытцами. А кентавру, думаете, легко носить свое полумужское, полулошадиное тело? А сирене легко в омут водяных лилий мужчин завлекать со своим полуженским, полурыбьим телом? А оборотню из человека в волка превращаться каждую ночь легко? Но терпят, во имя мифов и фантазии человеческой. А человек не может, видите ли, ходить с рогами! Чуть только на своей голове этот невидимый нарост почувствует, диким волком становится. До кровавых трагедий доходит. Да, звереют мужики, рогами обрастая. И до кровавых трагедий тут, как от великого до смешного, — всего один шаг. И, быть может, не погиб бы во цвете лет наш великий писатель и поэт Александр Сергеевич Пушкин, если бы ему недруги звание рогоносца не присвоили. После приема Пушкина в «клуб рогоносцев», он рассвирепел, конечно, и просто вынужден был пригласить Дантеса на дуэль. Мужчины свои рога воспринимают как высшее оскорбление человеческого достоинства и тщательно от посторонних взглядов их скрывают. Впрочем, постойте, мы знали в истории мира такие примеры, когда монархи во всеуслышание заявляли о наличии своих рогов и вроде бы даже гордились этим. Вспомним, как про английского короля Генриха VIII одно время говорили в Европе: «Никто с такой радостью не выставляет свои рога напоказ, как Генрих VIII». Он, правда, трубя миру о своем позорном наросте, преследовал определенную цель. Ему непременно надо было развестись со своей второй женой Анной Болейн, чтобы на третьей жениться. А прелюбодеяние, дорогой читатель, тогда однозначно наказывалось: отсечением головы. Не посмотрели на красивую головку Анны Болейн — отрубили без жалости.

Громко о своих рогах заявлял муж одной из самых знаменитых любовниц короля-солнца Людовика XIV маркиз Монтеспан. Узнав, что у него выросли рога, и постарался об этом никто иной, как только сам король, маркиз Монтеспан, из-за невозможности убить короля, свою месть в фарс превращает. Он сажает двоих законных своих детишек, прижитых с женой, маркизой Монтеспан, в карету, приказывает им громко рыдать по осиротившей их матери, и въезжает на церковный двор, приказав аббату открыть главные ворота. Когда же аббат возразил, что он преспокойно мог бы въехать в калиточку, маркиз ответил:

«В калиточку? Ну нет, мои рога слишком ветвисты, чтобы поместиться в калиточке».

«Я рогат, я рогат», — кричал французский король Карл VI Безумный, узнав, что из двенадцати рожденных его женой Изабеллой детей, ну, может, только первые двое его, а остальные от кого? От собственного брата короля Луи Орлеанского, графа Туренского и, о господи, от смазливого пажа. Изабелла, гордая женщина, свои измены мужу отрицать не будет. Она даже во всеуслышание заявит Европе, что ее сын, Карл VII, которому на трон надо садиться, — не является ее законнорожденным ребенком, а так, бастард, неизвестно от кого ею прижитый, следовательно, никакого права он на французский престол не имеет.

Горько, стыдно нам, дорогой читатель, этот факт освещать, но королевы почему-то очень даже часто приживали своих детей от мужчин очень низкого сословия: пажей там разных, лакеев и прочей челяди. Почему такая тяга к плебеям? В Риме, например, Клавдий Тиберий запретил римским матронам прелюбодействовать с пажами и гладиаторами. Хочешь жена мужу изменить, выбирай объект достойный, чтобы супругу не зазорно было свои рога носить. Ну, правда, его жена Мессалина не больно-то этому закону следовала. У нее, что ни паж или гладиатор, или какой-нибудь канатоходец, — то ее любовник. Она даже под покровом ночи из супружеского ложа в бордели выскальзывала. И как сказал один из историков: «Обессилев, но не насытившись, покрытая копотью масляной лампы, несла она вонь притонов в постель императора».

В борделях Мессалина под именем проститутки Лециски выступала. Сосочки свои розовые золотой краской покрасит (мода такая была), прозрачную тунику наденет и соревнуется в любовном пыле с наискуснейшими проститутками борделя. И всегда выигрывала. Самая выносливая из них за ночь приняла всего 15 мужчин, Мессалина — 25 и «море ей по колено». Она еще после этого танцевать пошла. Ну ладно, о нимфоманке Мессалине у нас еще разговор впереди. Это своего рода уникум, феномен природы. Но ведь низменному разврату с пажами и лакеями предавались благочестивые королевы. Почему? Античные историки Тацит и Ювенал считают — от дурости и изобилия богатства. Ювенал: «Есть женщины, коих воспламеняет лишь низкое, они вожделеют рабов, носильщиков, покрытых пылью возниц».

Тацит: «Окунуться в грязь — высшее наслаждение для тех, кто пресытился всеми прочими удовольствиями».

Нам думается, что и потому еще королевы так тяготели к мужчинам низкого сословия, что были они зачастую красивы, стройны и здоровы. Вспомним, как наша русская царица Елизавета Петровна предпочитала любовников из плебеев. Смазливый, румяный возница, певец ли в хоре, или просто постельничий — всегда в ее ложе успех имели. Правда, эти лакеи, в отличие от многих возомнивших из себя пажей в западных королевствах, — свое место знали. «Рожа должна знать, что она рожа», — совершенно правильно русский классик определил. И «рожи» Елизаветы Петровны свое место знали и холопскую физиономию на публичное обозрение дворянам не выставляли. В закуточке — все тихо, шито-крыто.

Можно, конечно, дорогой читатель, заняться философским вопросом: а почему вообще жены изменяют своим мужьям, то есть наставляют им рога? Сексопатологи живо нам на этот вопрос ответят, по-научному все расставят на полочки, сексуальную несовместимость найдут, научное латинское название этому явлению придумают, а допотопная бабка скажет просто и без обиняков: «Не подошел мужик бабе, и все». И пусть французские великие мыслители типа Жана де Лабрюйера утверждают преимущества любовника перед мужем: «Не понимаю, как это муж, который неопрятен, резок, неуступчив, холоден и угрюм, как это он надеется защитить сердце молодой жены от натиска ловкого поклонника, который щедр, снисходителен, заботлив и осыпает ее лестью и подарками».

«Чушь все это! Соловья баснями не кормят, — скажет наша бабка. — Мой батюшка-муж никакого там почтения мне не оказывал, иной раз и слова за неделю не вымолвит, и за волосы изрядно потаскивал, и кнутом бивал, а любила я его истово…» И тут наша бабка замолкает, не в силах разобраться в нахлынувших воспоминаниях; словно вновь переживала, когда уставший после работы в поле муж, уныло похлебав постную, заправленную маленькими кусочками сала картофельную похлебку, вдруг загорался, хватал в охапку свою супругу, валил ее на сено и молча, неистово, дико давай ей ни с чем несравнимое наслаждение, при котором и небо и ад смешались в одну великую видимость счастья, и ни бог, ни дьявол не в состоянии были разобраться в неистребимом чувстве восторга.