Купец Пафнутьев славился на всю Тверь как самый наихлебосольнейший хозяин. По двести человек на обеды созывал. Мечтал московским купцам нос утереть — по стоимости баснословных обедов переплюнуть. В одном не преуспевал — в количестве. Читал он в газете, что московские купцы Хлудовы к себе на обеды по четыреста человек зазывали, так что на танцах двести пар в кадрили выстраивались, — так вот в небольшой Твери столько гостей на обед никак не собиралось! Решил Пафнутьич, как звали его приятели, собрать гостей из всех волостей, даже москвичей пригласить.
Сказано — сделано! Снял в банке громадную сумму денег на будущий обед. А воры про то и прознали. То ли в банке у них свой человечек оказался, то ли сам Пафнутьич сгоряча расхвастался… Словом, ночью нагрянули незваные гости в купеческий дом. А тут, как на грех, Пафнутьич, решив ради пышного обеда панели дубовые в доме обновить, накануне отпустил всех слуг на три дня. Так что ночные гости в пустой дом, где только один хозяин спал, и пожаловали. Вот удача!
Сгребли Пафнутьича прямо с кровати: «Где деньги, показывай!»
А тот со страху да внезапности как ума лишился. Залепетал что-то несуразное, руками замахал. Один из воров его ударом в ухо и приложил. Пафнутьич на пол на старую медвежью доху упал. Ворам не до него. Не хочет показывать — сами найдут. Начали поиск. Шкафы пораскрывали, матрас с подушками вспороли, вещи отовсюду повытаскивали, даже за иконами посмотрели. Нет денег! Опять к Пафнутьичу кинулись: «Где деньги?»
Тот уж в себя пришел: «Покажу, православные, вы только меня отпустите!» Старик-вор подбоченился: «Мы на душу грех не возьмем. Не убийцы мы — покажь деньги и ступай на все четыре стороны!»
«Одна половица у меня под кроватью — потайная! — прошептал Пафнутьич срывающимся от страха голосом. —
Пустите меня, а сами и вскрывайте!» Но молодой вор похитрей оказался: «А может, деньги у тебя на теле, а ты и сбежишь! А ну срывай все белье!»
Всхлипнул Пафнутьич, но все с себя снял, в одном нательном кресте остался: «Помилосердствуйте, православные! Позвольте хоть в старую доху завернуться!»
«Валяй! — гаркнули воры. — И в угол комнаты отойди, мы под кровать полезем!» Пафнутьич сопротивляться не стал — отошел. Воры под кровать ринулись — половицы отдирать. Тут Пафнутьич-то и сбег.
Выскочил на улицу, побежал в полицейский участок: «Караул, грабят! Бегите ко мне! Там воры!»
Но пока толстопузые полицейские собирались, пока до дома Пафнутьича неспешно трусили, удрали воры. Один только покореженный пол в спальне остался. Полицейский купца спрашивает: «Ну, каковы убытки?» Пафнутьич в усы усмехается: «Хорошо, хоть доху я спас!»
Полицейский у виска покрутил: видать, со страху у купца крыша поехала. Его чуть не убили, дом покорежили, а он старую рванину гладит да смеется. Словом, полицейские в участок вернулись. А Пафнутьич свою старую доху к сердцу прижал. Как не прижать? За подкладкой этой рванины полмиллиона ассигнациями лежит.
«Да уж! — хмыкнул про себя купец. — Доха-то моя всю жизнь со мной прошла. Поистрепалась до того, что выбросить надо, да рука не поднимается — сроднились мы с ней. Вот и не подвела доха в трудный час. Всей своей потрепанной душой благодарна оказалася!»