Венская рапсодия

Глава шестнадцатая

Голод не давал Максу заснуть. Мысли постоянно крутились вокруг еды. В мечтах он видел вкуснейшие блюда, ощущал их запах и вкус, они казались почти настоящими — но, увы, лишь почти…

С тех пор как русская армия во главе с генералом Селивановым взяла крепость в осаду, поставки провизии в Перемышль прекратились. Только самолеты императорских и королевских воздушных сил по-прежнему сбрасывали почту.

В двойном кольце крепостных стен жило сто тридцать тысяч человек, включая коменданта и гражданских. Уже четыре месяца и шестнадцать дней им не хватало продовольствия. Дело дошло до того, что в день люди получали 250 граммов хлеба с березовой корой.

У Макса болел желудок. Во рту ощущался неприятный металлический привкус. Кальман стал раздражительным и беспокойным. Одним движением он откинул грубое шерстяное одеяло и сел на тонком соломенном матрасе. Ему было холодно, хотя он не снимал формы. Макс нащупал портупею, лежавшую вместе с фуражкой и шинелью в ногах кровати, и надел ее. Затем он скользнул ногами в сапоги, набросил шинель, надвинул на лоб фуражку и вышел из бетонного сооружения, служившего спальней ему и еще пяти штабным офицерам.

На улице было невыносимо холодно, но буря, которая еще днем неслась с Карпат, прекратилась. Максу показалось, что температура ниже минус двадцати, хотя он стоял во внутреннем дворе первого форта, расположенного в восточной части крепости. Фортов было более сорока, и вместе они составляли укрепление, образовавшее кольцо вокруг городка Перемышля.

Кальман поднял воротник шинели и направился в угол двора. Снег скрипел под сапогами, переливаясь в лунном свете. Макс прислонился к бетонной стене между казематом и уборной и достал из кармана кисет с табаком. С трудом развязав его окоченевшими пальцами, он вынул наполовину выкуренную самокрутку и зажигалку, зажег окурок и глубоко затянулся. Его тут же затошнило: смесь из травы, листвы, мелко порубленной коры и остатков табака пришлась не по вкусу пустому желудку. Но Макс продолжил курить. Тошнота была лучше голода.

С рассвета до сумерек в форте велась лихорадочная деятельность, сопровождающая любые военные действия. Но с наступлением темноты безнадежные и бессмысленные попытки прорыва совершенно истощенной 23-й венгерской дивизией гонведа[61] гораздо более сильной русской осады прекращались. Крепость погружалась в атмосферу свинцовой тяжести.

Думая о том, что в тот день тысячи его венгерских соотечественников снова пали по ту сторону валов, Макс испытывал почти что стыд. Как штабной офицер коменданта, он был обязан готовить приказы и оценивать результаты проведенных военных операций; ему не было необходимости покидать безопасную крепость.

Дверь уборной открылась, и оттуда вышел солдат. Увидев Макса, он отдал ему честь, блеснув глазами в слабом свете луны. Макс заметил, что парень с завистью посмотрел на его окурок. Поколебавшись, он протянул солдату остаток самокрутки и отмахнулся, когда тот начал его преувеличенно благодарить. Внезапно раздался пронзительный долгий вой.

— Волки, — сказал Макс. Голоса этих тварей вызывали у него еще большее отвращение, чем стальной грохот минометов и прочих орудий.

— Они следуют за барабанами, — мрачно ответил солдат. — Завтра в бинокль мы снова увидим кости и обрывки мундиров.

Макс знал, что тот имеет в виду. После каждой битвы из лесов выходили хищники, чтобы растерзать павших и добить раненых. Этой немилосердной зимой у подножия Карпат защитники крепости не могли предать земле погибших товарищей из-за риска быть застреленными вражескими снайперами.

Солдат сделал последнюю затяжку и бросил крошечный окурок в снег. Снова отдав честь, он исчез в казарме.

Вновь раздался ненавистный вой. Макс нащупал рукоять пистолета и посмотрел в сторону пункта наблюдения, высившегося между двумя орудийными башнями на крыше каземата. На куполе виднелась глубокая выбоина, оставленная гранатой. Однако сталь толщиной восемь сантиметров выдержала. Во время боя двое наблюдателей стояли под защитой купола близ амбразур и корректировали огонь артиллерии, расположенной в орудийных башнях. Возможно, при определенной удаче Максу удалось бы точным выстрелом уложить через амбразуру пару кровожадных хищников под стенами крепости.

Он добрался до пункта наблюдения и начал через амбразуру высматривать цель в подзорную трубу. Ему удалось разглядеть волков. Семеро зверей бежали по равнине. Они остановились у темной неподвижной тени на снегу и набросились на жертву со всех сторон. Урча и поскуливая, волки вырывали из трупа куски мяса. Макса охватила ярость, он вынул пистолет и прицелился. Однако выстрела не последовало. Тратить пули не имело смысла: было темно, и звери находились далеко.

Когда за спиной у Макса хлопнула дверь, он резко повернулся и мигом взял под козырек. Вышедший на улицу человек с мерцающей масляной лампой был не кем иным, как главнокомандующим крепости, генералом инфантерии Германом Кусманеком фон Бургнойштедте-иом, который за упорное противостояние русским получил прозвище «перемышльский лев».

Уже более четырех месяцев русской армии не удавалось занять крепость. Однако недавно у врага появилась тяжелая артиллерия, длинноствольные орудия с большой дальнобойностью, мощные минометы и гаубицы, способные поражать цели, находящиеся вне прямой видимости. К тому же в крепости наступил голод. Макс знал, что главнокомандующему вскоре придется сдать рубежи.

Кусманек подошел к металлическому столу между двумя амбразурами и поставил лампу рядом с телефоном, по которому наблюдающие во время битвы корректировали защитников. После этого генерал сел на стоявший рядом стул и вытянул ноги. Тень от лампы делала его лицо еще более выразительным. Паек коменданта был ровно таким же, как у солдата, за что подчиненные особенно уважали его. Макс знал, что-он наблюдал за последним боем именно с этого пункта, но думал, что генерал уже вернулся в квартиру в городе.

— Голод и вас выгнал из кровати, господин обер-лейтенант? — спросил Кусманек. — Не отрицайте. Я знаю, что так и есть. — Он достал из кармана брюк серебряный портсигар, открыл его и протянул Максу: — Угощайтесь.

Настоящие турецкие сигареты! Макс не верил своему счастью. От одного только запаха табака у него закружилась голова. Он нагнулся над огнем протянутой ему Кусманеком зажигалки и, зажмурившись, затянулся. Генерал тихо рассмеялся.

— Так даже голод забывается, правда?

Макс открыл глаза.

— Сколько мы еще продержимся, господин генерал?

Кусманек спрятал зажигалку в карман брюк.

— Два дня. К тому моменту у нас не останется и горсти муки.

— А потом?

— Потом у меня есть дозволение кайзера на капитуляцию.

— То есть все мы попадем в плен к русским?

Кусманек кивнул.

— Но перед этим взорвем крепость. Пусть русским не достанется укрепление, которое они могут использовать против нашей доблестной карпатской армии.

Макс посмотрел на огонек сигареты.

— Если позволите, господин генерал, хочу сказать, что знаю о приказе главнокомандующего удерживать Перемышль, но теперь, когда капитуляция неизбежна, мне кажется, что все наши усилия были тщетны. Я говорю не только о Перемышле, но и о наших товарищах в Карпатах, которые пытались освободить гарнизон. В секретных донесениях говорится, что они оказались в нечеловеческих условиях: в снегу, жутком холоде, без зимней одежды, укрытия и теплой еды. Не было ли в данных обстоятельствах человечнее сдать крепость с самого начала?

— Мы удерживали горные перевалы — с большими жертвами, это правда, — но иначе русским был бы уже открыт путь в Венгрию, — спокойно ответил Кусманек. — В одном вы правы, Кальман: наша императорско-королевская армия сгинула в карпатских снегах, и теперь мы полностью зависим от поддержки немецких союзников. Что бы мы о них ни думали.

Макс наморщил лоб. Откровенность Кусманека граничила с государственной изменой, и он задался вопросом, какую цель преследует собеседник. До сей поры комендант казался ему человеком долга, строгим как к себе, так и к солдатам, и верным монархии. Единственным разумным объяснением была проверка. Но зачем?

Макс вздохнул и спросил напрямую:

— К чему этот разговор, господин генерал?

— Вообще-то я хотел сообщить вам это утром после обсуждения положения, но зачем ждать. Поедем ко мне, господин обер-лейтенант. У меня для вас кое-что есть. — Кусманек бросил окурок на землю, взял лампу и встал.

Они прошли через ворота крепости, перед которым стоял автомобиль коменданта. Водителя не было видно. Кусманек сам сел за руль и поехал к дому, который снимал в центре Перемышля недалеко от штаба и вокзала. Макс никогда не был у генерала. Тот сразу повел его в кабинет на втором этаже. Когда загорелся газовый свет, Кальман увидел узкую комнату, в которой помещались только письменный стол со стулом и стеллаж с папками. Единственное окно было крошечным, к тому же царил такой холод, что изо рта шел пар. Макс молча наблюдал, как комендант подошел к столу, открыл один из ящиков, вынул из него запечатанный конверт и сделал обер-лейтенанту знак приблизиться.

— Вы не попадете в плен, Кальман, — заявил Кусманек и передал Максу конверт. — Для вас у меня есть особое задание. Завтра утром в последний раз прибудет почтовый самолет, и на нем вы покинете Перемышль. Приземлившись в Кракове, сядете в самолет до Вены. Конверт, который я вам доверяю, берегите как зеницу ока. Он предназначен наследнику трона эрцгерцогу Карлу — и только ему. Об этом поручении вы не должны говорить никому. Конверт передайте эрцгерцогу сразу же по прибытии в Вену. Вы меня поняли?

— Так точно, господин генерал! — Макс отдал честь. Кусманек выглядел довольным.

— Я знал, что могу на вас положиться, Кальман. — Он вынул из стола еще два конверта и протянул их Максу: — Вот ваше командировочное предписание и увольнительная. Когда выполните задание, возьмите четырнадцать дней отпуска — никаких возражений, вы заслужили отдых! После этого получите приказ о новом назначении от штаба армии.

— Так точно, господин генерал! — повторил Макс и положил все три конверта в нагрудный карман. Это задание освобождало его от длительного плена в тяжелейших условиях, хотя ему казалось, что он обязан разделить судьбу товарищей.

Кусманек коротко кивнул:

— Хорошо, господин обер-лейтенант. Сейчас я отвезу вас назад. Постарайтесь немного поспать.

Обратная дорога прошла в молчании. Когда генерал затормозил перед воротами первого форта, он вновь обратился к Максу:

— Вам интересно знать, что в конверте, Кальман?

— Если сочтете нужным, господин генерал, — с удивлением ответил Макс.

Комендант серьезно посмотрел на него:

— Я наблюдаю за вами с самого начала осады и уверен, что вы, как и я, считаете, что жертвы, которые наши солдаты и гражданское население приносят в этой войне, слишком велики в сравнении со скромными успехами. Я знаю, что в крепости многие называют войну кровавой баней, и они правы. В документе, который я вам доверил, содержатся мои предложения по скорейшему прекращению бессмысленной бойни. Самое важное из них — тайные переговоры с Россией на предмет заключения сепаратного мира. Вы согласны со мной, господин обер-лейтенант?

— Кто же откажется от мира? — осторожно ответил Макс. — Но если наши немецкие союзники узнают об этом, начнется конец света. Они ведь обвинят нас в измене.

Непременно обвинят, поскольку так оно и есть. Но разве предательство союзника, позволяющее избежать ненужного кровопролития, не оправданно? — задумчиво спросил генерал.

— Иногда стоит следовать здравому смыслу, а не приказам, — тихо ответил Макс.

Комендант кивнул:

— Я знал, что не ошибся в вас.

— Думаете, ваши предложения примут во внимание? — поинтересовался Макс. Возможность скорого мира неожиданно пробудила в нем надежду.

Но слова Кусманека погасили его оптимизм.

— Скажем так: я на это уповаю. Эрцгерцог молод, он представляет новое поколение и будущее страны. Кроме того, его любит народ. И самое главное: его отношение к войне нельзя назвать однозначным. К тому же он ярый противник начальника генерального штаба Конрада, виноватого в нынешнем кошмаре. Именно Конрад летом четырнадцатого года настоял на карательной акции против Сербии и открыл врата в преисподнюю.

Через три дня Макс высадился из экипажа перед входом в свой дом в Вене. Он смертельно устал, поскольку почти не спал, но несказанно радовался предстоящей встрече с семьей, особенно с дочуркой, которую не видел уже год. Почти так же он радовался вкусной и, как он надеялся, обильной еде.

«После обеда я приму ванну, а потом просто лягу спать», — решил Макс и размечтался о мягкой постели и толстом теплом пуховом одеяле.

В соответствии с приказом коменданта крепости, утром, немедленно после прибытия, он явился с докладом в императорскую резиденцию Хофбург и передал конверт с секретными документами лично в руки эрцгерцогу Карлу. Наследник престола принял Макса весьма приветливо и подробно расспросил об осаде Перемышля. Он знал крепость, поскольку посещал ее летом 1914 года. Ему удалось даже вспомнить Кальмана. Послание коменданта крепости эрцгерцог, напротив, лишь коротко пробежал глазами.

— Полагаю, вам известно, что здесь написано? — спросил он.

— Так точно, ваше императорское высочество, — ответил Макс.

Эрцгерцш приказал ему немедленно забыть содержание послания. На этом аудиенция была окончена.

После этого Макса ждал отпуск. Четырнадцать дней прежде чем ему надлежало явиться в штаб армии располагавшийся на востоке в богемском Тешине, он мог чувствовать себя свободным человеком.

— Бог в помощь! Это же один из наших героев из Перемышля!

Погруженный в свои мысли Макс с удивлением уставился на привратника, который стоял рядом со скамейкой у входа в дом и неловко отдавал ему честь.

— Многократно честь имею, господин обер-лейтенант! Вы выглядите изголодавшимся. Я вас еле узнал.

Привратник тоже похудел: форменная куртка, раньше сидевшая на нем как влитая, висела свободно, а полные щеки впали.

— Именно поэтому я надеюсь, что у кухарки найдется в кладовке что-нибудь для меня, — ответил Макс и собрался войти.

Однако ответ привратника заставил его остановиться.

— Кухарки нет дома. У вас дома вообще никого нет.

Макс резко обернулся:

— Как это?

— Дворецкого забрали в армию, няня вернулась к родителям, после того как ее брат погиб в Буковине. Горничные теперь работают на фабриках. Кухарка осталась, но каждое утро она вместе с вашей семьей уходит готовить для сброда с востока, который сжирает в Вене все, что…

— Подождите! — воскликнул Макс. — Что, говорите, делает моя семья вместе с кухаркой?

— Готовит для еврейского сброда с Карпат, который уже несколько месяцев как наводнил наш город. Мерзкие людишки, скажу я вам. Притащили с собой грязь, вшей и еще что похуже, а работать не хотят. Живут при том припеваючи в гостинице, которую великодушно сняла для них ваша сестра. С вашего позволения, господин обер-лейтенант, вас послали нам небеса. Вы сумеете приструнить женщин!

— Этот сброд, как вы пренебрежительно выразились, — ваши соотечественники и такие же граждане нашей страны, как и вы, — с отвращением ответил Макс. — Они прошли через невероятные страдания только потому, что их деревни и города оказались на линии фронта! Если они и проделали столь долгий путь в Вену, то только от большой нужды!

Пусть Макс сам и не воевал на фронте, он знал, что война опустошила города и деревни на русско-австрийской границе. В особенности от грабежей, насилия, расправ и погромов, которые учиняли как австро-венгерская, так и русская армии, пострадало еврейское население. Что же удивительного в том, что люди в поисках убежища двинулись в глубь страны? Но, очевидно, не все были им рады.

— Раз вы так хорошо осведомлены о делах моей семьи, вы наверняка можете дать мне адрес приюта для беженцев, — холодно сказал Макс.

Привратник обиженно посмотрел на него и пробормотал:

— Гостиница находится на Пратерштрассе недалеко от Северного вокзала.

Макс хотел поехать на автомобиле, но тот не заводился. Проверив бак, Кальман обнаружил, что тот пуст.

С тех пор как французский флот заблокировал австрийские порты на Средиземном море, не хватало не только продуктов, но и сырья. Макс поехал на трамвае. Его вела женщина. Билет ему тоже продала женщина, а по пути к остановке он встретил женщину-почтальона. Поскольку мужчины ушли на фронт, женщины заменили их на рабочих местах, таким образом поддерживая жизнь в Вене.

Выйдя на Пратерштрассе, Макс сразу же увидел гостиницу — скромное трехэтажное здание, скрытое строительными лесами. Множество мужчин карабкались по ним туда-сюда, соскабливая со стен и оконных рам осыпающуюся краску. Все они были в темных шляпах и с длинными бородами. У некоторых вдоль лица свисали спирально закрученные пейсы.

Над входом в здание висела большая вывеска «Гостиница у Северного вокзала». Рядом с ней к фасаду была прислонена лестница. Какой-то мужчина кистью обновлял буквы. На тротуаре рядом со входом стояли две скамейки. На одной из них сидели двое стариков и разговаривали. Как и те, кто работал на лесах, они носили шляпы, бороды и пейсы. На второй скамейке расположилась пара женщин. Волосы у них были полностью скрыты платками, а темные платья выглядели бесформенными. Перед тем как войти, Макс поздоровался. Женщины быстро опустили глаза, а мужчины кивнули ему в ответ. Лица у них были худыми и изголодавшимися, а глаза с недоверием оглядывали его форму.

В холле толпились люди. Слышались идиш, венгерская и польская речь, а также русинский язык, на котором говорили на западных отрогах Карпатов. В спертом воздухе витали запахи пота и горохового супа. Рот Макса тут же наполнился слюной, а в животе заурчало. Он привлек к себе внимание и тут: люди украдкой рассматривали его. Беженцы сидели в креслах, на диванах и стульях. Кое-кто из стариков спал, другие устало смотрели перед собой, не воспринимая происходившего вокруг. Некоторые женщины держали на руках младенцев. К ногам других жались маленькие дети. Ни сестры, ни жены Макс, однако, не увидел, как и дочери. Медленно пробираясь через холл, он с удивлением обнаружил, что большинство женщин шьют серые армейские рукавицы.

Дойдя до стойки в конце зала, Макс увидел справа от нее лестницу наверх, а слева — коридор, который вел в помещения задней части здания. Пока он размышлял, куда свернуть, из-за стойки со смехом выбежали две девочки. Одна из них оказалась его дочерью. Щечки раскраснелись, а каштановые кудряшки подпрыгивали в такт движению. По сравнению с бледной худой подружкой девочка выглядела здоровой и упитанной.

— Эмма! — позвал ее Макс.

Дети остановились и уставились на него. Макс опустился на корточки перед дочерью и распахнул объятия. Однако она недоверчиво увернулась от него.

«Она меня не узнает», — подумал потрясенный отец. Он попробовал как можно более дружелюбно улыбнуться:

— Это я, Эмма. Папа.

Глаза у девочки округлились. Она открыла рот и закричала:

— Мама! Иди сюда скорее!

Макс поспешно выпрямился. По коридору ему навстречу бежала Хелена в жестком белом чепце, скрывающем волосы, в белом платье и переднике; на левой руке у нее красовалась повязка с красным крестом. Она остановилась и неуверенно спросила;

— Макс?

Эмма подбежала к матери и прижалась к ее ногам.

— Бог в помощь, Нелли! Я правда так сильно изменился?

Она помедлила, но потом все же подошла к мужу и поцеловала в щеку.

— Что ты! Я просто удивлена. В газетах пишут, что Перемышль капитулировал. Я думала, что ты, как и другие, попал в плен.

Макс испытал такое разочарование, что не нашел слов. Встреча с семьей после долгой разлуки оказалась совсем не такой, как он себе представлял.

Хелена оценивающе посмотрела на него:

— Ты отощал.

— Кухня в Перемышле была не особенно питательной, — попробовал пошутить Кальман. — Чаще всего приходилось довольствоваться черствым хлебом. А ты теперь, стало быть, сестра милосердия?

Хелена кивнула.

— Когда в начале зимы в Вене появились первые беженцы, я окончила курсы по уходу за больными и ранеными при Красном Кресте. Теперь забочусь о беженцах вместе с Изабеллой. — Она задумчиво посмотрела на людей в холле. — Мы их уже немножко откормили, но ты не представляешь себе, в каком состоянии они сюда добрались. Оголодавшие, полные паразитов и инфекций, они босиком шли до Вены сотни километров.

— Кажется, эти люди тебе дороги. — Максу не удалось скрыть горечь.

— Я делаю что-то осмысленное, возможно в первый раз в жизни, — сказала Хелена тихо и погладила Эмму по голове. — Откуда ты узнал, что мы здесь?

— Привратник сказал. — Макс подмигнул дочери, которая рассматривала его, прижавшись к ноге матери: — Теперь-то ты поздороваешься с отцом, Эмма?

— Иди же. — Женщина подтолкнула малышку к отцу. Тот с улыбкой протянул ей руку. Подумав, Эмма дала ему свою. Макс готов был разрыдаться от счастья и не заключил дочь в объятия лишь потому, что боялся напугать.

— Она выглядит сильной и здоровой.

— Мы из тех счастливчиков, кто может позволить себе продукты по абсурдно высоким ценам. При необходимости приходится покупать у спекулянтов, — вздохнула Хелена.

Макс отпустил Эмму и выпрямился.

— Что касается продуктов… Здесь вкусно пахнет.

Его супруга отвела глаза.

— Того, что у нас есть, едва хватает для беженцев.

Макс сглотнул.

— Конечно.

— Макс! — По лестнице сбежала Изабелла и бросилась брату на шею. — Это в самом деле ты? Боже мой! Когда ты приехал в Вену и как долго останешься?

По лицу у нее бежали слезы. От радости она перешла на венгерский. Закончив обниматься с братом, Изабелла сделала шаг назад и критически осмотрела его:

— Ты такой худой, что даже форма стала велика. Тебе обязательно нужно что-нибудь съесть! — Она схватила Макса за руку и потянула за собой прочь из холла.

Вместе они пошли по коридору. На дверях висели листы бумаги, на которых на разных языках значилось: «уборная», «процедурная», «столовая», «школьный класс», «приемная». Вдоль стен стояли стулья, на которых сидели люди. Все они поглядывали на дверь в конце коридора, перед которой стояла очередь.

— Здесь находятся комнаты общего пользования, — объяснила Изабелла. — Наверху в номерах живут беженцы. Их так много, что приходится размещать в одной комнате целую семью. Но до сих пор нам как-то удавалось справиться.

— И ты все это организуешь? — Макс сделал широкое движение рукой.

Его сестра кивнула.

— Возможность заполучить гостиницу была счастливой случайностью. Я увидела пустующее здание и подумала, что в нем можно разместить беженцев. Найти владельца оказалось несложно, а вот убедить его удалось не сразу. Гостиницу закрыли, потому что планировался ремонт. Но владелец не мог найти ни материалов, ни строителей, так что дело встало. Он согласился лишь после того, как я предложила ему задействовать для ремонта беженцев.

Позади них открылась дверь. Обернувшись, Макс увидел группу из пары десятков детей, которые, смеясь и болтая, выходили в коридор. За ними следовала хорошенькая молодая кудрявая женщина с темными глазами. Проходя мимо брата с сестрой, она застенчиво покосилась на Макса и поспешила дальше.

— Кто это? — спросил он.

К его удивлению, Изабелла покраснела.

— Расскажу за обедом. — Она устремилась к двери в конце коридора, на которой висел лист бумаги со словом «кухня», написанным на разных языках.

Очередь расступилась, и Макс заметил, что все с улыбкой приветствуют его сестру.

Изабелла вошла на кухню, втянула за собой брата и закрыла дверь. Едой запахло так сильно, что у Кальмана закружилась голова. Он не мог оторвать взгляда от больших кастрюль на чугунной плите. Две беженки в передниках собирали на большом столе посреди кухни металлические миски и ложки, еще одна резала хлеб. Кухарка стояла у плиты, помешивая содержимое кастрюль.

— Опять не можете дождаться полудня? — заворчала она и повернулась. — Боже мой! Это вы, милостивый сударь? — воскликнула кухарка и перекрестилась.

— Да, это он, — подтвердила Изабелла. — И полумертвый от голода. Ему срочно требуется порция похлебки.

— Сию минуту, милостивый сударь! Сию минуту! — Кухарка сняла с крючка над плитой поварешку.

Чуть позже брат с сестрой сидели у заваленного бумагами стола в кабинете Изабеллы. Она смотрела, как брат с жадностью глотает густой гороховый суп. Закончив, он вычистил миску кусочком хлеба.

— Вкуснее ничего в жизни не ел! — Макс с глубоким вздохом отодвинул от себя миску.

— Хочешь еще?

Он покачал головой, хоть и был уверен, что у него в животе достаточно места для целой кастрюли супа и минимум одной буханки хлеба.

— А ты не голодна?

— Я ем достаточно. То, что готовится здесь, идет беженцам. Они получают только самое необходимое, но наш прекрасный бургомистр Вейскирхнер все равно не оставляет попыток избавиться от бедолаг, ищущих у нас защиты. Сегодня почта принесла вот это, — она протянула Максу лист бумаги.

— «Официальное требование к беженцам из Западной Галиции вернуться по месту проживания, — прочитал он вслух. — После отражения вражеского вторжения положение в настоящий момент настолько улучшилось, что…» Это просто смешно! — Макс разозлился. — Положение на Восточном фронте никоим образом не улучшилось, в особенности для людей в приграничных областях. По ним, как пожар, проходят то русская, то наша армии. Послать туда людей можно только на смерть! — Он подавленно добавил: — Евреям приходится хуже всего. В приграничных областях они становятся жертвами чудовищных погромов и массовых расправ. Казаки гонят их перед собой на австрийские войска, будто скот. А наши солдаты довершают дело.

— Я слышала об этом, — тихо сказала Изабелла. — Беженцы рассказывали. До войны я считала себя не еврейкой., а гражданкой Австро-Венгрии. Сейчас же, зная о том, каким лишениям и гонениям подвергаются евреи, я чувствую себя одной из них.

Оба помолчали. Затем Изабелла продолжила:

— Кстати, Нелли мне сильно помогает. Она здесь каждый день, самоотверженно заботится о медицинском обеспечении беженцев. Когда приходит врач, она не отстает от него ни на шаг и наблюдает за всеми его действиями. Еще она пожертвовала приюту всю детскую одежду, которую сшила после… Извини, — осеклась она, — я не хотела об этом напоминать.

— Во всяком случае, все это шитье оказалось не напрасным, — пожал плечами Макс.

Изабелла пристально посмотрела на него.

— Фанни тоже нам помогает. Ты, наверное, видел, что женщины в холле шьют. Это армейский заказ, который она нам обеспечила.

Услышав имя Фанни, Макс почувствовал, как сердце забилось быстрее. Ему сразу же захотелось задать множество вопросов, но, заметив испытующий взгляд сестры, он сменил тему:

— Кто оплачивает жилье и обеспечение? Вряд ли расходы покрываются армейскими заказами от Фанни.

— К сожалению, нет, — подтвердила Изабелла. — Медикаменты мы получаем в Центральном ведомстве обеспечения беженцев, но в небольших количествах, да и то приходится клянчить. Проживание бесплатное, потому что мужчины делают ремонт. Ну а еду… еду я по большей части оплачиваю сама. — Она смущенно улыбнулась, а потом озабоченно посмотрела на брата: — С продуктами дела обстоят все хуже, цены растут не по дням, а по часам. Если в апреле введут хлебные карточки, положение станет еще более тяжелым. Беженцам по норме полагается меньше, чем жителям Вены.

Макс наклонился вперед и взял Изабеллу за руку.

— Я хочу тебя поддержать и сегодня же выпишу чек на твое имя.

— Это будет серьезной подмогой. Спасибо тебе, — ответила Изабелла со слезами на глазах.

— От родителей что-нибудь слышно? — спросил Макс.

Сестра кивнула:

— Вчера впервые за долгое время пришло письмо от мамы. Она пишет, что большинство служащих отца призваны на фронт или работают на оборонно-промышленных предприятиях, так что он подумывает закрыть магазины. Обязательно пошли маме телеграмму. Она ведь тоже уверена, что после сдачи Перемышля ты попал в плен.

— Меня волнует, что папа вложил крупную сумму в военный заем, — сказал Макс. — Когда мы проиграем, он понесет серьезные убытки.

— Ты думаешь, что мы проиграем войну? — испугалась Изабелла.

Брат пожал плечами:

— Наша армия плохо оснащена. Оружие устарело. Не хватает продуктов и сырья. Без немцев мы бы давно уже сдулись. — Он подумал о бумагах, доставленных утром наследнику престола. — Не теряй мужества, сестрица. Быть может, война скоро окончится.

— В любом случае она уже изменила мою жизнь во всех отношениях, — ответила Изабелла. — Например, я больше не хожу к доктору Фрейду.

— Потому что поправилась?

— Потому что поняла, что никогда не была больна. — Она помолчала, а потом посмотрела брату прямо в глаза: — Я встретила женщину, которая ответила на мои чувства. Я влюбилась, Макс.

— От души рад за тебя, — мужчина обняла сестру. — Расскажешь о ней?

Изабелла просияла.

— Ее зовут Рахиль Мендельсон. Ты уже видел ее — вместе с детьми, которые выходили из класса. Она учительница родом из Лемберга[62]. Мы познакомилась, когда она украла хлеб. — Женщина хихикнула и рассказала Максу, как в начале января в буквальном смысле столкнулась с Рахилью перед прилавком булочной. Та упала, но прежде чем успела подняться, на нее набросилась бежавшая следом продавщица. Она хотела вызвать полицию, но, когда Изабелла предложила оплатить украденный хлеб, пошла на попятную.

— Рахиль воровала хлеб не для себя, а для детей беженцев, которые не ели уже несколько дней, — пояснила Изабелла. — Она привела меня в синагогу в Темпельгассе. Там люди разбили лагерь во дворе, прямо под открытым небом. Посреди зимы, Макс! Среди них были и старики, и беременные, и младенцы! Мне стало ясно, что просто так уйти и сделать вид, что меня не заботят эти люди и их судьба, я не могу. Мне хотелось помочь — и хотелось быть рядом с Рахилью. — Она застенчиво улыбнулась.

— Я вижу, что ты счастлива, — отозвался Макс. — А от этого счастлив и я.

Пять дней спустя молодой военный стоял на улице Грабен и смотрел на фасад дома мод Моро. Над черной лакированной дверью по-прежнему красовались золотые буквы «Сара Моро кутюр», но витрины были заколочены досками, как и в большинстве магазинов вдоль венской мили роскоши. Повернув дверную ручку, Макс обнаружил, что замок заперт.

Он решил попытать счастья с черного хода. Утром ему предстояло покинуть Вену — почти на неделю раньше запланированного. Мысль уехать, не повидавшись с Фанни, была невыносима.

Командование вызвало его из отпуска так рано, потому что — как полагал сам Кальман — ожидалось вступление в войну королевства Италия. Вообще-то по договору Италия была обязана поддерживать Германию и Австро-Венгрию, но поскольку Антанта пообещала ей в случае победы обширные земли в Тироле и Фриули, итальянское правительство решило сменить сторону.

Из тайных донесений, которые Макс регулярно получал с курьером и во время отпуска, ему было известно, что старый император счел маневр союзника предательством и заявил, что лучше «с честью пасть», нежели «договариваться с разбойниками». О мире, которым грезил генерал Кусманек, в донесениях не было ни слова.

Макс дошел до задней двери салона мод и выяснил, что она тоже заперта. Поразмыслив, он нажал на кнопку звонка. В тот же момент позади него раздался голос:

— Кальман! Что ты здесь делаешь, бродяга?

Он обернулся и испуганно отступил, увидев чудовищно изуродованное лицо окликнувшего его мужчины. Правый глаз закрывала черная повязка, нос представлял собой бесформенный комок, а лоб пересекал вздувшийся багровый шрам. Человек был одет в темно-зеленый мундир офицера генерального штаба. На груди блестела бронзовая медаль за военные заслуги. Три звездочки на воротнике указывали, что это гауптман, и Макс отдал честь, хотя все еще не понимал, кто перед ним.

Мужчина сложил губы в подобие ухмылки.

— Это я, твой старый товарищ Бруннер. Не узнаешь меня с новым лицом? Спасибо битве при Колубаре. Осколок гранаты.

— Бог мой, Бруннер, тебя я тут встретить никак не ожидал! — Макс хлопнул по плечу товарища, с которым вместе учился в военной школе.

Валериан Бруннер добродушно рассмеялся.

— Доктора неплохо меня подлатали, а? Когда они закончили, кайзер вручил мне награду, — он ткнул пальцем в грудь. — После этого меня повысили до гауптмана и перевели в военную разведку, в группу «Россия».

— Так ты работаешь в осведомительном бюро? — уточнил пораженный Макс и добавил в шутку. — Мне теперь стоит тебя опасаться, господин агент?

— Тебе есть что скрывать? — ответил Бруннер в том же духе.

Он посмотрел в сторону таверны «Куропатка»:

— Не хочешь пообедать? Выбор у них, конечно, невелик, зато можно поговорить в тишине.

Макс собирался согласиться, но тут задняя дверь ателье открылась. Он быстро повернулся и увидел Фанни. Она выглядела усталой, под глазами залегли тени, а волосы были растрепаны, но сердце Кальмана готово было выпрыгнуть из груди. Он понял, как сильно по ней соскучился.

— Макс! — воскликнула Фанни. — Тебя-то уж я никак не ждала. Как же замечательно! — Она обняла его прямо на улице.

Бруннер коснулся плеча Макса:

— Пойду займу для нас столик.

Он ушел, а Фанни посмотрела ему вслед:

— Ох, как ему досталось! Таких бедолаг становится все больше. А ты? Приехал в отпуск?

— Сегодня последний день. Я в Вене уже почти неделю. Ты не знала?

Девушка помотала головой.

— Я сейчас не так часто вижусь с Изабеллой и Нелли. У нас у всех полно дел.

Макс внимательно посмотрел на нее.

— Ты выглядишь изможденной.

— Сна мне в последнее время в самом деле не хватает, — призналась она. — К сожалению, сейчас у меня тоже нет времени. Мне пора к Йозефе, чтобы покормить ее обедом. Она, увы, уже почти ничего не может делать сама. — Фанни подумала немного и добавила: — Хочешь прийти попозже? Мы закрываемся в пять. Потом у меня будет время до занятий в школе мастеров.

— Магазин открыт? — с удивлением спросил Макс.

— Магазин нет, а вот пошивочная мастерская работает. — Фанни посмотрела на маленькие наручные часики. — Мне пора. Пока, Макс!

— До встречи, — сказал тот. — Я приду в пять.

— Это не та малышка, которую ты переманил у меня на балу прачек? У вас таки вышло что-то серьезное? — полюбопытствовал Бруннер, когда Макс сел за стол напротив него.

Вместо ответа Кальман уставился в меню:

— Что тут есть из еды?

— Овощной бульон с яичной заправкой и картошка с колбасками и квашеной капустой. Я уже заказал и для тебя. Если ты не хочешь о ней говорить, то дело точно серьезное. Да и неудивительно: такая сладкая девочка.

— Пожалуйста, не говори о ней так, будто она моя любовница, — поморщился Макс.

— Прости, друг, не хотел тебя задеть! — Бруннер замахал руками. — Поверь мне, я тебя понимаю. Выжить на фронте тяжело, но, вернувшись домой в надежде на тепло и нежность жены, выясняешь, что ты ей опостылел, особенно с таким-то лицом. Моя пугается всякий раз, как меня видит. Я и думать забыл о том, чтобы к ней прикоснуться.

Макс молча кивнул. С Хеленой между ее сменами в приюте для беженцев он до сих пор толком не обменялся и словом.

Чаще всего она приходила домой усталой и сразу же после ужина отправлялась спать. Максу казалось, что он больше ее не интересует, ведь она даже ни разу не спросила, что он пережил во время осады Перемышля. С Эммой дела обстояли не лучше: она видела в нем не отца, а чужака и всеми силами старалась избегать его. Война изменила всех, но особенно женщин, и Макс задавался вопросом, нужен ли им он, да и любой другой мужчина.

Официант принес еду. В овощном бульоне плавала пара кусков репы, а «яичная заправка» была сделана из картофельной муки. Второе блюдо было не лучше: колбаски оказались размером с палец ребенка, и в них было больше каши, чем мяса, но к ним, во всяком случае, подали достаточно квашеной капусты. Макс набросился на еду. Он все время был голодным, хотя в Вене ел достаточно, поскольку соглашался платить чудовищную спекулятивную цену.

Бруннер тем временем рассказывал о боях, в которых принимал участие в Сербии. Тяжелое ранение он получил от гранаты, упавшей в окоп поблизости от укрытия, в котором находились офицеры. Он также знал, кто из товарищей по военной школе пал на фронте, числился без вести пропавшим или оказался ранен.

— Я в самом деле был рад снова тебя увидеть, Кальман, — заявил Бруннер, прощаясь с ним после обеда. — Дай бог, чтобы ты и в следующий раз вернулся невредимым.

Макс остался в одиночестве. До назначенной встречи было еще два часа. Он заказал чашку суррогатного кофе и взял одну из газет, лежавших на стойке рядом со входом. Но вместо того чтобы читать, он думал о Фанни.

«У нас нет будущего», — сказала она во время их последней встречи; Может, она изменила мнение? — спрашивал себя Макс.

Но с чего бы? Даже если Фанни ему ближе, чем жена, он все равно состоит в браке с Нелли, и этого не изменить. Католикам — в том числе недавно обращенным — предписывалось идти за разводом в церковный суд. Поскольку брак в католичестве считался таинством, получить разрешение на его расторжение было практически невозможно. Особенно при наличии детей.

«Наверное, лучше оставаться вместе с Нелли и делать вид, что мы обычные супруги. В том числе и ради Эммы», — подумал Макс. Но сердце стремилось к Фанни, и доводы рассудка тут были бессильны.

Кальман увидел, как к черному ходу салона мод подъехал трехколесный грузовой автомобиль. Из кабины выскочила женщина в комбинезоне и кепке. Она вскарабкалась на край кузова и вынула из него тележку. После этого женщина позвонила в дверь и вошла. Чуть позже она вышла с тележкой, полной ящиков. За ней последовало еще несколько женщин, каждая из которых тоже везла тачку с ящиками. Вместе они загрузили поклажу в кузов.

«Женщинам и года не понадобилось, чтобы сбросить оковы, ограничивавшие их жизнь», — поразился Макс. Невольно он подумал о том, пользуются ли они теперь и в любви той же свободой, которая всегда отличала мужчин. Для предохранения от нежелательной беременности уже существовали презервативы, пусть они оставались дорогими и продавались только по предписанию врача.

Макс украдкой пощупал куртку. Во внутреннем кармане лежал новенький презерватив: в армии их щедро раздавали солдатам, чтобы предотвратить распространение сифилиса и других венерических болезней.

Фанни вышла из омнибуса на Флориангассе, поднялась по лестнице к квартире Йозефы и отперла дверь.

— Фанни? Это ты? — услышала она голос старушки.

— Конечно, я! Кто же еще? — прокричала она в ответ и вошла в комнату.

Йозефа сидела в кресле у окна, укутав колени шерстяным одеялом. Рядом с ней на столике стоял полупустой стакан с водой и лежали очки. Фанни бросила рядом газету, которую по пути достала из почтового ящика.

С некоторых пор утром, перед тем как отправиться на работу, она помогала старенькой воспитательнице умыться и одеться. В обед она приходила, чтобы разогреть ей еду, а вечером помогала лечь и готовила еду на следующий день. В этот раз Фанни сварила картофельный суп с репой и кусочком сала, которое достала на черном рынке на Эрцгерцог-Карл плац. За крошечный ошметок свиной кожи она заплатила столько, что в довоенные времена хватило бы на целую свинью. Думать об этом не хотелось. Она пообещала себе и в тяжелые времена заботиться о Йозефе как можно лучше.

Когда суп разогрелся, Фанни наполнила две миски, взяла ложки и салфетки и на подносе поставила все это на столик рядом с креслом старушки. После этого она принесла стул, и женщины вместе принялись за еду.

— Налей себе еще, детка. Ты такая худенькая, — сказала Йозефа озабоченно.

— Я стойкий оловянный солдатик, — пошутила Фанни и подула на ложку.

— Хватит того, что ты жертвуешь ради меня, дурной старухи, своим обеденным перерывом.

Фанни энергично замотала головой:

— Сколько раз тебе повторять, чтобы ты перестала такое говорить? Раньше ты заботилась обо мне, теперь я забочусь о тебе.

После еды она сполоснула посуду и убрала на кухне.

Йозефа в это время листала газету.

— Боже, что за огромный некролог! Наверняка умер кто-то важный, — воскликнула она и поднесла газету поближе к носу. Несмотря на очки, ей не удалось разобрать буквы. — Тут герб. Детка, будь добра, принеси мне лупу со стеллажа на кухне!

Фанни вернулась с лупой и дала ее Йозефе. Старушка склонилась над объявлением.

— Странно, — пробормотала она. — Мне знаком этот герб.

— Разумеется, — Фанни заглянула в газету, — он же повсюду.

Герб двуединой монархии с австрийской императорской короной и венгерской короной святого Стефана красовался на всех казенных зданиях, особняках и магазинах, снабжавших двор.

— Нет, этот особенный, — сказала Йозефа и согнулась так сильно, что коснулась носом бумаги. — Белое изображение на черном фоне не каждый день встретишь. Но я так и не могу прочитать, что тут написано. Попробуй-ка ты. Старость — это проклятие, говорю тебе.

— Покажи. — Фанни взяла газету. — Может быть, изображение черно-белое только потому, что в газете не бывает цветных чернил. С другой стороны, контраст такой сильный, что этот герб и в самом деле может быть белым на черном фоне. — Она внимательно изучила страницу. — Объявление дано осведомительным бюро императорского и королевского генерального штаба. Речь идет об оберете[63] Эдмунде фон Остенштейне, бывшем руководителе бюро. Эта организация — что-то вроде тайной службы, которая занимается шпионажем?

— Никогда не слышала об этом оберете фон Остенштейне, — озадаченно пробормотала Йозефа и положила лупу на стол. — Но герб я точно где-то видела, клянусь тебе.

Фанни аккуратно свернула газету и положила ее рядом с лупой.

— Мне пора. В кладовке есть холодный ужин. Ты знаешь, что мне сегодня еще в школу, но после этого я зайду и помогу тебе лечь.

— Только не переутомись, детка!

— Да ну что ты! Пока, Йозефа! — Фанни наклонилась и расцеловала старушку в обе щеки.

Внезапно та схватила ее за руку:

— Я вспомнила, где видела этот черно-белый герб! На печати на конверте, который отдала мне в роддоме твоя мать!

— Печать осведомительного бюро на конверте на случай непредвиденных обстоятельств? Боже ты мой! — воскликнула Фанни.

— Не знаю, было ли это осведомительное бюро, — возразила Йозефа. — Печать я видела лишь мельком и буквы на ней не разобрала. Глаза у меня уже тогда были так себе, детка. В любом случае за все годы работы старшей надзирательницей в приюте такую печать я видела только однажды, когда на свет появилась ты.

— Быть может, этот след приведет к тому человеку, который столько лет анонимно переводил деньги на мое содержание! — Возбужденная Фанни ходила кругами вокруг кресла, в котором сидела старушка.

— Да брось, детка, что за ерунда! С чего бы осведомительному бюро перечислять тебе деньги? Какое отношение младец имеет к шпионажу? — возразила Йозефа.

Но Фанни не сдавалась.

— Младенец, может, и никакого, а вот его родители… Нужно просто написать в это осведомительное бюро и спросить.

— Детка, не мучай себя! Дело опять кончится разочарованием! — Старушка покачала головой.

Но Фанни решительно ответила:

— Попытка не пытка!

— У тебя свидание? — с любопытством спросила Элизабет Николич, застав Фанни за тем, как та поправляла прическу и платье перед зеркалом.

Девушка смущенно остановилась.

— Просто встречаюсь со старым другом, приехавшим в отпуск с фронта. Ничего такого.

— Ничего такого? Как же! — Элизабет подошла к подруге и поправила пару прядей, выбившихся из собранных в пучок волос. — Именно поэтому твои глаза сияют, как люстра мадам.

Фанни покраснела.

— Тебе кажется.

Элизабет улыбнулась:

— Наслаждайся, Фанни. Сейчас нужно использовать все возможности, которые тебе представляются. Я пошла домой. Все остальные уже ушли. — Она помахала рукой и исчезла.

Фанни бросила последний взгляд в зеркало. В простой одежде — белой блузке и темной юбке — она выглядела скромно, почти строго. «Я еще и бледная», — подумала она и с силой ущипнула себя за обе щеки.

С тех пор как она начала замещать мадам и ухаживать за Йозефой, ее жизнь состояла только из работы, забот и ответственности. Все время приходилось что-то организовывать или доставать, и речь шла далеко не только о продуктах для обеда.

«Элизабет права, — подумала Фанни. — Надо наслаждаться жизнью, пока есть такая возможность!»

Она сбежала вниз по лестнице, с колотящимся сердцем распахнула дверь и тут же увидела Макса. Тот стоял на другой стороне улицы перед таверной «Куропатка». Заметив девушку, он поспешил к ней.

— Бог в помощь, Макс! — Фанни протянула ему руку, но Кальман тут же притянул девушку к себе и прижал к груди.

— Как я рад тебя видеть, Фанни!

Оба они замерли. Фанни наслаждалась чудесным ощущением близости Макса. Она прислонилась щекой к его шинели, закрыла глаза и постаралась запомнить этот момент навсегда.

Услышав неодобрительное цоканье языком, они разомкнули объятия. Мимо прошла пожилая пара.

— Пойдем внутрь, — предложила Фанни. Она взяла Макса за руку и потянула за собой. Сразу за дверью салона мод громоздились деревянные ящики.

— Это портянки для солдат. — Девушка постучала по одному из ящиков. — Бальные платья и придворные туалеты сейчас не в моде, так что мы зарабатываем на жизнь армейскими заказами. Ты еще больше удивишься, когда увидишь торговый зал. — Она вынула из кармана юбки связку ключей и пошла к двери в конце коридора.

Кальман последовал за ней.

— А где ваша мадам Моро? Вернулась во Францию?

— Не успела. — Фанни вставила ключ в замочную скважину. — Сразу же после объявления войны Франции ее вместе с другими иностранцами интернировали в крепость в Нижней Австрии. Перед этим ей удалось официально оформить меня заместительницей. Но я веду дела дома мод вместе с госпожой Шуберт. Без ее осмотрительности и опыта мне бы не удалось обеспечить всех работниц. Мадам по возможности пишет нам письма, в которых дает советы. Навещать ее мы, к сожалению, не можем.

Она толкнула дверь и щелкнула выключателем. Зажглась люстра.

— Ничего себе, — пробормотал Макс. — Это уже не модный салон.

Из-за забитого досками и фанерными щитами окна элегантное в прошлом помещение напоминало склад. Восточный ковер, свернутый и упакованный, стоял прислоненным к стене. Витрины, кресла, диваны и столики, также укрытые, громоздились у другой стены. На полу стопками высились воротнички, погоны и картузы для инфантерии. Огромный стеллаж, в котором раньше хранились рулоны дорогих тканей, теперь ломился от бандажей и грубых нижних рубах.

— Мы снабжаем большие фабрики и шьем детали, — объяснила Фанни. — Например, сегодня после обеда отгрузили партию полевых рюкзаков. Швеи строчат, а продавщицы упаковывают и грузят товар. Небольшие заказы, которые можно сшить на руках, я отдаю беженцам Изабеллы.

— Рукавицы, — кивнул Макс. — Я их видел. Вы, женщины, такие трудолюбивые и поддерживаете город на плаву, пока мы, мужчины, убиваем друг друга.

— Многие уже потеряли мужей или возлюбленных, — сказала Фанни с грустью. — Посыльный Густав тоже погиб. На той неделе к нам приходила его мать. Он был ее единственным сыном.

Макс обнял девушку. Та прижалась лбом к его плечу, и он погладил ее по голове, с трудом представляя, как покинет ее, снова отправится на фронт и продолжит участвовать в войне, на победу в которой с падения Пере-мышля он не надеялся.

Фанни подняла голову и посмотрела на него:

— Хочешь увидеть кое-что красивое? И никак не связанное с войной.

Кальман кивнул. Они поднялись на лифте на второй этаж, и Фанни провела Макса в салон, где почти два года назад встретила Изабеллу и Хелену.

— Моя секретная мастерская, — заявила она с улыбкой и включила свет. — Не могу строчить только форму: слишком угнетает. Тут я делаю наброски платьев, которые сошью после войны. Так мне удается хоть чему-то радоваться и не терять надежду.

Макс увидел круглый стол, на котором стояла старая швейная машинка Фании. На одном из стульев лежали образцы ткани, на другом — раскрытый блокнот с эскизами бальных туалетов и вечерних платьев.

Девушка подвела его к манекену в центре комнаты, на котором красовалось платье из тяжелого шелка цвета слоновой кости. Оно было обшито блестящей каймой и серебристыми пайетками и выглядело очень дорого.

— Это я сшила к экзамену на звание мастера. Материалы мне дала мадам из довоенных запасов, — сказала Фанни и осторожно провела рукой по ткани. — Если хочешь, я его надену. Только для тебя.

— Это была бы большая честь, сказал Макс и слегка поклонился.

Девушка осторожно сняла платье с портновской куклы.

— Ты первый, кто меня в нем увидит, — сказала она, перед тем как скрыться за ширмой.

Макс слушал шорохи за ширмой и представлял себе, как Фанни снимает юбку и блузку. Ему вспомнились страстные поцелуи в поместье Батори и здесь, в Вене, а также тайное свидание в каретном сарае барона. Возбуждение неуклонно росло, и чтобы успокоиться, Макс начал ходить по мастерской. Случайно он бросил взгляд в большое зеркало, стоявшее напротив ширмы. Через щель у стены в нем отражалось то, что было скрыто от глаз.

Фанни, нагнувшись, отстегивала чулки от пояса. Несколько светло-рыжих прядей выбились из пучка и лежали на груди и обнаженных плечах. Она поставила одну ногу на низенькую скамеечку и скатала шелковый чулок. Когда Макс увидел нежную кожу ее ног, его обдало волной жара. Закончив с чулками, девушка начала снимать пояс. Тут Кальман заставил себя отвернуться и отойти в дальний угол.

Чуть позже Фанни босиком в бальном платье вышла из-за ширмы. Она встала на цыпочки и покрутилась:

— Тебе нравится?

Доходивший до щиколоток подол развевался. Лиф плотно прилегал к телу, а серебристые пайетки мерцали в электрическом свете. Когда она повернулась к Максу спиной, он увидел вырез, спускающийся гораздо ниже талии. Надеть под такое платье пояс для чулок или нижнюю рубашку было невозможно.

— Я создала нечто совершенно новое, — похвастала Фанни. — Современную модель, соответствующую женщине нашей эпохи. Это платье не для куколок, которые умеют только сидеть и красиво выглядеть, а для женщин, взявших жизнь в свои руки и не знающих ограничений. В нем можно двигаться совершенно свободно. При желании получится даже заниматься спортом.

— Ты выглядишь сногсшибательно, — задохнулся от восторга Макс. Он подошел к ней, взял за плечи, прижал спиной к своей груди, обнял руками за талию и начал целовать в шею и плечи. — Какая у тебя нежная кожа, — пробормотал он. — Невероятно мягкая и нежная. И ты так сладко пахнешь.

Фанни запрокинула голову, и мужчина провел рукой по ее груди, прикрытой тонкой тканью платья.

— Ты хочешь большего? — страстно прошептал он ей на ухо.

— Не знаю, — пробормотала она с закрытыми глазами. — С одной стороны, хочу, но с другой…

— Не бойся, — сказал он. — Я позабочусь о том, чтобы ты не забеременела.

Она открыла глаза и улыбнулась:

— Так вот что у тебя в голове… Ты с самого начала собирался меня соблазнить?

— Я всегда тебя хотел… Ты ведь тоже желаешь этого?

Фанни повернулась к Максу и обвила руками его шею.

— Не спрашивай, — прошептала она. — Просто сделай это.

Он страстно поцеловал ее и скользнул ладонями по ее спине. От этих прикосновений тонкие волоски у него на коже встали дыбом, и Максом овладело вожделение, которому он не мог, да и не хотел противостоять. Обеими руками он подхватил Фанни чуть ниже ягодиц, приподнял ее и посадил на край столика. Потом откинул подол платья, снял с партнерши белье и ненадолго остановился, чтобы избавиться от мундира и брюк и надеть презерватив. После этого он вошел в нее. Фанни обвила ногами его бедра, и пара предалась любви — жадно, бурно и безудержно.

Позже они оказались в кресле в углу комнаты. Макс посадил Фанни себе на колени. Она прижалась к нему и запустила пальцы правой руки в его густые темные волосы, а он гладил ее по бедру.

— Сколько ты еще пробудешь в Вене? — спросила она тихо.

— Сегодня последний день, — ответил он. — Завтра утром я отправляюсь в ставку главного командования и там узнаю, куда меня назначат.

— Так скоро, — вздохнула Фанни. — Ненавижу эту войну!

Кальман поцеловал ее в мочку уха.

— Я снова приеду в отпуск. Мы увидимся?

— Конечно, увидимся.

— Ты знаешь, о чем я.

Она перестала гладить его по голове и выпрямилась.

— Наше сегодняшнее свидание получилось чудесным, и я никогда его не забуду. Но ничего не изменилось, Макс. У нас нет будущего.

Кальману не понравился ответ, но возразить было нечего: он по-прежнему женат, пусть между ним и супругой и разверзлась непреодолимая бездна. Его сердце принадлежало Фанни, это он знал точно, но все еще не мог предложить ей ничего иного, кроме как сделаться его тайной любовницей. Он нежно заправил прядь волос ей за ухо.

— Если ты считаешь, что у нас нет будущего, почему ты сегодня согласилась?

Фанни поцеловала Макса в лоб.

— Потому что не смогла устоять.