Глава 10 НИТОЧКА С ИГОЛОЧКОЙ

— В праздничные дни и в день рождения сына Юля обязательно приезжала к нам, но это были только дни. Мы часто встречались с ней в храме, где она следила за сохранностью икон, а при надобности занималась их реставрацией. У нее был ключик от калитки в нашу семейную усыпальницу. По постоянно находившимся там живым цветам было ясно, что она бывает здесь очень часто.

Прошло несколько лет. В очередные выходные дни мы с Сашенькой поехали в Сен-Женевьев-де-Буа к нашим родным могилкам. Как обычно, поставили свечи перед образами. К нам подошел дьячок и сказал, что настоятель храма просит нас зайти к нему.

В рабочем кабинете настоятеля мы встретили Юлю, они обсуждали состояние одной из икон в храме. После приветствий хозяин кабинета пригласил нас присесть. Было ясно, что предстоит какой-то разговор, но вот о чем, мы не имели представления.

Настоятель начал издалека. В Иерусалиме, в христианских храмах, есть очень большая потребность в специалистах: искусствоведах, реставраторах — и он рекомендовал для этих работ нашу Юленьку. Сашенька ответил:

— Да, это хорошо, но она должна принимать решение самостоятельно, посоветовавшись с родителями.

— Это все уже улажено, — ответил хозяин кабинета.

— Но у нее есть к вам особая просьба.

Посмотрел на девушку:

— Давай, милая, сама говори.

Явно волнуясь, но твердо глядя нам в глаза, Юля начала.

— Уезжая на работу в Иерусалим, я приняла решение, от которого не отступлю никогда, переубеждать меня не надо, это мое решение. Я никогда не выйду замуж. Ваш сын был и навсегда будет моим единственным мужчиной.

От растерянности мы с мужем не могли вымолвить ни слова. Пользуясь этим, торопясь, чтобы ее не прервали, она продолжила:

— За эти годы вы стали мне родными, родители моего любимого человека. Поэтому я и осмеливаюсь просить вас о великом одолжении. Наша жизнь в руках Господних. Когда он призовет к себе — неведомо никому. Но я умоляю вас разрешить мне, когда пробьет мой час, быть похороненной рядом с Витюшей!

Выслушав, Сашенька, еще хлюпая носом, что-то пытался говорить, а я просто разрыдалась. Никакие наши уговоры и увещевания на нее не действовали. Было такое ощущение, что она их просто не слышит или, точнее, не хочет слышать. Умоляюще твердила только одно: «Вы разрешите? Ради Бога! Ради Витюши, разрешите?!»

Как мы могли ей отказать! Потом, обнявшись, ревели в голос, уткнувшись в плечо друг другу. Когда наревелись, немного успокоились, попив водички, поднесенной нам дьячком, с бумагой в руке подошел настоятель храма.

«Ваша невестка, — он сказал именно так — невестка, — правильно сказала, что жизнь наша в руках Господа нашего. Я уже стар, и в любой момент он может призвать меня к себе. Не сомневался, что вы не откажете в этой просьбе: пусть хоть там два любящих сердца будут вместе. Но кого пришлют на мое место, мне неведомо, поэтому я заготовил бумагу. Сейчас вы ее подпишете, и все будет ладно».

В течение первых лет работы в Израиле ей с трудом удавалось выбраться в Париж. Но если удавалось выбраться на недельку, она обязательно бывала у нас с Сашенькой. Вместе ездили на наши родные могилки. Рассказывала, что работы очень много, но ей нравится быть загруженной любимой работой. О ее успехах в Иерусалиме мы знали и от настоятеля нашего храма. Рассказывал, что она уже курирует все реставрационные работы в христианских храмах города. Как искусствовед и реставратор пользуется большим авторитетом и уважением. В специальных изданиях регулярно печатаются ее научные статьи.

В начале семидесятых годов она приехала в Париж на несколько месяцев. Ей предстояла защита докторской работы. Защита прошла успешно, прямо из Сорбонны, еще до традиционного банкета, заехала к нам. Мы ее расцеловали, поздравили. Оставила у нас свои папки с бумагами и сказала, что очень торопится в Сен-Женевьев-де-Буа, к Витюше. Мы остались дома, не стали ей мешать: пусть пошепчутся, пусть порадует его.

Старушка замолчала, смотрела перед собой ничего не видящим взглядом. Вернувшись из прошлого, продолжила торопливо, спешила рассказать мне все.

Перед отлетом сюда, в Россию, мы с мужем, естественно, побывали у могилок родных. Зашли и в храм — поставить свечи. Здесь и сообщили нам потрясающую новость, которая просто повергла нас в шок. Настоятель сообщил нам, что буквально несколько дней назад в Иерусалиме наша Юля приняла монашеский сан.

«Она шла к этому шагу очень долго, со дня похорон жениха — вашего сына. Проверила свое решение временем и оказалась тверда в своем выборе», — примерно так закончил свой рассказ настоятель.

Не буду лукавить и врать. Где-то в глубине души трепещет, сладко ноет чувство гордости, благодарности за такую любовь и верность к нашему сыну. А с другой стороны — молодая женщина, красивая, умничка! О Господи, не знаю, не знаю! Ее письмо к нам я вытащила из почтового ящика буквально перед отъездом в аэропорт. Прочитали его уже в самолете. Вот что ей отвечать, а главное, какие слова найти, не знаю. Может быть, и прав батюшка — это ее осознанный выбор. Не знаю, не знаю!

Прервав нашу беседу, с улицы в зал ввалилась группа молодежи южно-американского вида. Достал из кармана рубашки план вылетов. Нашел строчку: «Сочи-Москва, восемнадцать человек, Мексика, время вылета».

Молодежь побросала в угол зала сумки и устремилась к барной стойке.

— Вам надо уже работать? — спросила Саша.

Я посмотрел на часы.

— Еще нет, багаж привезут в лучшем случае минут через двадцать.

— Это уже хорошо, я думаю, мы успеем. Ведь вас наверняка интересует, как мы попали в Россию да еще в такой режимный город, как Свердловск. Фу, даже язык не поворачивается называть так нашу Родину.

— Ну, что вы, не только это, — поспешил возразить я. — Мне очень хочется узнать о вас все.

— Спасибо, спасибо, что выслушиваете старческую болтовню.

Продолжим…

После того как мы с мужем остались одни, главной целью нашего существования стало выполнение обещания, данного нами нашим родителям, — побывать в России. Выполнить его полностью мы уже не могли, сына мы не уберегли. Но все остальное мы обязаны были сделать…

В том году была юбилейная дата в победе над фашизмом. Однажды вечером Сашеньке позвонил его друг, бывший командир партизанского отряда. Сообщил, что в объединение ветеранов войны пришло официальное письмо из посольства СССР. По случаю юбилея посольство организует большой торжественный прием с приглашением на него ветеранов войны Франции. В списке приглашенных гостей есть и Сашенька. Добавил от себя, что на приеме надо быть с супругой при полном параде и с наградами. Официальное приглашение мы получили несколькими днями позже.

Прием был организован прекрасно, торжественно. Приглашенных было много. Среди почетных гостей были и летчики эскадрильи «Нормандия-Неман», воевавшие в России. Были речи, выступал посол России, кто-то из правительства Франции. Все это вкупе с чудесным залом посольства и прекрасной атмосферой встречи производило сильное впечатление. Затем посол СССР начал вручать советские награды ветеранам французского Сопротивления. Когда прозвучала Сашенькина фамилия, он не поверил своим ушам. Послу даже пришлось повторить. А кто-то из приятелей мужа подтолкнул его в спину: «Ты что, оглох от счастья?»

— А я и сейчас смутно помню, как шел по залу, как получал орден, что говорил, — подключился к рассказу Сашин муж.

Потом был праздничный фуршет, разговоры, рассказы, воспоминания. Уже стемнело, когда небольшими группками разбрелись по ресторанчикам Парижа продолжать отмечать полученные награды. Впервые после более чем пятилетнего перерыва мы оказались в ресторане.

Вот после этого события мы и решились послать запрос на разрешение посетить нам Россию и Екатеринбург. Я говорила тогда Сашеньке: «Как они могут теперь отказать тебе — ты кавалер советского ордена!»

Но они смогли! Правда, не полностью, как нашим отцам, но в посещении Екатеринбурга нам было отказано. Мы тогда и понятия не имели, что этот регион закрыт для посещения иностранцами. Тем более что мы никогда себя не чувствовали иностранцами, ведь мы не принимали французского подданства. Что было тогда у нас на душе? Горечь и жестокая обида.

Друг мужа был в курсе нашей беды, и спасибо ему огромное, что он не забывал о нас. Прошли годы, боль жестокого разочарования начала притупляться. С внезапным появлением в нашем доме Сашенькиного друга опять забрезжила надежда. В те дни он вернулся из СССР, куда ездил в составе правительственной делегации как представитель французского Сопротивления. За столом долго и много рассказывал о России. Где был, что видел. Но самое главное приберег напоследок. Он рассказал, что нынешний руководитель России сам воевал, был в чине полковника. Рассказал, что генсек — человек достаточно мягкий, можно сказать, даже сентиментальный. На следующий год запланирован его визит во Францию, во время которого у него будет встреча с французскими ветеранами войны. Друг обещал Сашеньке, что включит его в состав группы для встречи с руководителем России. Посоветовал: «Подготовь короткое, но убедительное письмо на его имя, а я уж постараюсь, чтобы оно попало в нужные руки». Если он не поможет, тогда уж и не знаю, что делать, но думаю, все получится».

Письмо мы писали и переписывали, наверное, раз десять. Прошло время, в газетах появилось сообщение о прибытии во Францию правительственной делегации из СССР на высшем уровне. Позвонил Сашенькин друг и сообщил, когда, где и во сколько состоится встреча. Просил не волноваться и не забыть письмо, а главное, не забыть прикрепить советский орден…

Саша повернулась к мужу.

— Рассказывай сам, а то могу напутать.

— С тебя станется, говорливая ты моя.

Он улыбнулся ей и продолжил.

— Не буду рассказывать всю процедуру подготовки ко встрече, начну с главного.

Обстановка была очень непринужденной. Генсек был в хорошем настроении, его сопровождали министр иностранных дел России и посол во Франции. После официальной части был фуршет, мы стояли в зале небольшими группками по два-три человека. Мой товарищ предупредил меня, что сейчас руководитель России обойдет нас всех, ему нас представят, и потом он уедет. Проинструктировал: «Не волнуйся, отвечай ему и говори только по-русски, его это обязательно заинтересует. Если надо будет, я подключусь через переводчика, главное, чтобы он принял письмо».

В сопровождении министра и посла Л.И. Брежнев начал обход. Подходил, здоровался за руку, чуть наклонив голову, слушал, что говорил ему посол — он выступал у него в роли переводчика. Задавал какие-то вопросы, интересовался названиями французских орденов и за что их вручают. Смеялся, шутил и переходил к следующей группе. Настал и наш черед, подошел к нам. Еще не протягивая руку для приветствия, пристально всматривался в мою грудь.

— А вот и наша Красная Звездочка!

— Так точно, Леонид Ильич, она.

— Во дает, русский, что ли?

Я представился, пожимая его большую, мягкую, но еще не утратившую силы ладонь. Спросил меня, как и когда я попал во Францию, где воевал с немцами, были ли еще в отряде русские эмигранты или беглые пленные. По-дружески приобнял за плечи и пророкотал на весь зал: «Молодчина!»

Мой друг, удачно выбрав момент, включился в разговор: «Да, он у нас большой молодец и в войну, да и сейчас, несмотря на годы. Но вот с советским посольством у него большая проблема». По интонации руководитель понял, что что-то не то. Генсек недоуменно посмотрел на моего друга, потом на опешившего от неожиданности посла: «Что он говорит?» Дипломату пришлось все переводить в точности.

Брежнев отпустил мои плечи, слегка отступил:

— Рассказывай, что у тебя за проблемы?

Я коротко рассказал, что случилось. Достал из кармана письмо, протянул ему. Брать его он не стал. Слегка качнулся в мою сторону, проурчал, повышая голос в конце фразы.

— Они тебе не разрешили?!

Пришлось поправить его: «Нет, поездку в СССР разрешили, а вот в Екатеринбург, извините, в Свердловск — нет».

Набычившись, резко крутанулся в сторону посла:

— Почему?!

На помощь бедному подчиненному бросился министр: «Леонид Ильич, мы же вместе с вами подписывали указ об этом регионе».

Брежнев развернулся к министру и, наклонив голову еще ниже, рыкнул: «Я что, по-твоему, не помню, что подписываю?» Осекся, понимая, что я стою рядом. Коротко обернулся ко мне: «Подожди минутку, мы сейчас разберемся».

Взял под локти мужчин и отвел их шага на три. Но слышно было все отчетливо, не будет же глава государства унижаться до шепота. Обратился к министру: «Ты что, серьезно думаешь, что этих стариков будут интересовать наши танковые заводы? Ты думаешь, они будут лазать по заводским заборам и прятаться в кустах у наших полигонов?» На что тот ответил: «Да что Вы, Леонид Ильич, нет, конечно!» «Так какого тогда! Им единственно, что нужно, побывать последний раз на Родине, поплакать у родного дома или у того, что от него осталось! Да горстку земли на могилки привезти. Развели тут страсти-мордасти! Человек русский, воевал, ранение имеет, советский орден на груди!»

Пытаясь как-то оправдаться, посол ляпнул: «Леонид Ильич, да у них на руках документы еще царского времени, они же французского подданства не принимали, как их оформлять-то?»

А вышло еще хуже. Генсек аж заклокотал горлом: «Ну и молодцы, что не принимали, много ли теперь таких найдешь! Мне что, тебя учить надо, как это делается?! А ну, пошли».

Левой рукой жестко взял его под руку и вернулся к нам. Кивнул мне на посла:

— Отдай письмо ему, все сделают тебе как надо, езжай, солдат, на Родину, можешь и от меня передать привет Уралу. Эх, давно я там не бывал.

Прощаясь, протянул руку. Отпустил посла, повернулся к министру, пошли рядом к следующей группе. Пока шли, буркнул недовольно: «Зажрались твои тут в Парижах, почаще надо менять. Сегодня Париж, а завтра Улан-Батор, так-то лучше будет».

Посол забрал мое письмо. Понимая, что генсек уже не вернется к нам, с нескрываемой тихой злостью, ехидно спросил: «Надеюсь, адрес и телефон здесь указаны?» И уже более высокомерно: «Вам позвонят». Но все же на прощание пробормотал: «До встречи».

Кстати, Улан-Батор его миновал, до сих пор работает в Париже. Звонок из посольства раздался дня через три после встречи «в верхах». Сдали в посольство все, что нужно для оформления выезда, определились с датой вылета. Затягивать не стали, не дай Бог что изменится и ветер подует в другую сторону…


— Ну вот, молодой человек, прошло чуть больше часа, а вы почти все знаете о наших семьях, — жена вновь подхватила нить разговора.

Такие задушевные, откровенные разговоры, наверное, возможны только в России с ее огромными просторами. В купе поезда дальнего следования под стук колес с приятным собеседником, тем более зная, что больше ты с ним никогда не встретишься. Это так располагает к откровению, почти как на исповеди.

Она тихо засмеялась.

— А у нас с вами получилось не под стук колес, а под вой турбин, но получилось!

Озорно подмигнув мне, она, как бы ни к кому конкретно не обращаясь, бросила в воздух достаточно громко:

— Так, где же наше авто?

Муж укоризненно посмотрел на нее. Сделала вид, что не замечает этого взгляда, но заметила, как заметался за стойкой «интуристовский» Жорка. Добавила шутливо, более громко, крылатую фразу: «Карету мне, карету!»

Моя диспозиция на диванчике позволяла мне хорошо видеть входную дверь в наш отдел. Сквозь застекленный простенок я увидел, как к «парадному» крыльцу подъехала черная «Волга». С переднего пассажирского сиденья вывалилась крашеная под блондинку пышнотелая «стерва на шпильках». Эту переводчицу-гида тихо ненавидели и побаивались не только сотрудники «Интуриста», но и наши девчонки, предпочитая с ней не связываться. Уже в те годы для нас не было секретом, что все переводчики периодически пишут отчеты в «контору». Но «стерва на шпильках» отчеты не писала, она их строчила. Испортить человеку настроение или нагадить по работе было для нее верхом наслаждения. Эта мерзкая бабенка работала только с «одиночками» по классу «люкс». Я повернулся к Саше, сказал:

— По вашему велению, по «интуристовскому» хотению карету вам подали.

— Вот и хорошо, пора двигаться к теплому морю.

— Хорошо-то хорошо, да не очень.

— А что такое? — удивилась Саша.

— Вам попалась самая стервозная переводчица — пожалуйста, будьте с ней поаккуратней.

В проеме открывшейся двери появилась «виновница» разговора. Саша бросила на нее быстрый взгляд:

— Да у нее же на лице все написано! Плевать я на нее хотела, Сочи не Москва и не Питер, показывать здесь особо нечего, а на пляже она нам не нужна.

Муж удивленно повернулся к жене:

— Саша, Саша, что с тобой, что это за выражения? Ты что?

— Не сейчас, потом все объясню.

Цокая шпильками, натянув на лицо слащаво-приветливую улыбку, переводчица подлетела к нашему диванчику. Глубоко вздохнув, она уже была готова выплеснуть из себя поток приветствий и извинений за задержку, но Саша опередила ее:

— Мы прекрасно отдохнули. Молодой человек составил нам отличную компанию, за приятным разговором время пролетело незаметно. Мы готовы продолжить поездку.

Переводчица одарила меня тяжелым, как могильная плита, взглядом. Ну вот, теперь и я удостоюсь пары строчек в ее отчете. Беру в одну руку чемодан, в другую — сумку, идем к выходу из зала. Сашенька, опираясь на палку, и переводчица идут первыми. Жена, постепенно отставая, поравнявшись со мной, тихо сказала:

— Я-то, старая перечница, ляпнула ей, что мы с вами разговоры разговаривали. Вам это не повредит?

— Да я тоже плевать на нее хотел, столько лет здесь работаю. Комитетчики знают меня как облупленного, я думаю, знают обо мне больше, чем я сам о себе. Да и писали уже не раз и не два.

— Ну, тогда ладно, а то я испугалась за вас. Что-то действительно нашло на меня сегодня, отпустила вожжи.

И она тихо засмеялась. Глядя на тяжело шагающего впереди мужа, сказала:

— Сдает мой Сашок, устал. От жизни устал. Домой бы довезти. Все под Богом ходим. Ну, а если что, то я его не заставлю долго ждать. Ведь мы с ним всю жизнь как ниточка с иголочкой…


Загрузил багаж в машину. Муж Саши уже сидел в салоне. Попрощался с ним за руку. Саша стояла рядом у открытой дверцы, я повернулся к ней. Она обхватила меня одной рукой за шею и слегка притянула к себе. Чмокнула в щеку, слегка отшатнувшись, мелко перекрестила, шепнула тихо:

— Счастья тебе, сынок, и удачи!

Начала садиться в машину, но вдруг выпрямилась и повернулась ко мне.

— Будешь в Париже, обязательно навести нас, адрес ты знаешь, Сен-Женевьев-де-Буа, там тебе подскажут, нам будет приятно.

У переводчицы, стоявшей почти рядом, лицо от удивления вытянулось. Из салона машины донеслось:

— Ну и шуточки у тебя, Саша, в последнее время.

— А что я такого сказала? Чем черт не шутит, пока Боженька спит. Адрес я назвала правильный. Даже к тому времени мы с тобой его не сменим.

Все расселись по местам, машина тронулась. Мои старички принялись активно махать руками через заднее стекло «Волги». Шофер поддал газку, скрипнул резиной на повороте. Сизый дымок выхлопа растаял в воздухе.


Поднялся на «парадное» крыльцо. Прикрывая ладонью огонек зажигалки, прикурил. Слева раздались шаги, подошел комитетчик.

— Приятные старички?

— Не то слово, отличные! В гости меня приглашали.

— Даже так!

— А адрес знаете какой? Сен-Женевьев-де-Буа.

Не знаю, как переводчица, а этот был начитанный, грамотный, с чувством юмора. В те годы «контора» дураков не держала. Ну, если только на комсомольской работе. Шутку понял, слегка хохотнул.

— Даже лет через двадцать адрес не сменят, так что найдешь.

Я решил схитрить:

— Вот только одно непонятно, как они умудрились попасть в Свердловск?

Он хотел закурить, уже достал из кармана пачку «БТ», но передумал, щелкнул по ней пальцем и убрал. Ответил:

— Говорят, команда была с самого верха.

И ткнул пальцем в небо. Протянул задумчиво:

— А курить надо бросать.

Повернулся и ушел в зал.

Я поднял голову туда, куда он указал. Небо было чистым-чистым, сочно-бирюзового цвета, а вот в июле и в августе оно бледное — цвета выгоревшей бирюзы. Да, команда была с самого верха. Вот только верхи у нас разные.

Загрузка...