Вернуться домой

Глава 14 ЛОВЛЯ РУССКОГО НА ЧЕРНЫЙ ХЛЕБ

В середине девяностых годов моя фирма впервые участвовала в ярмарке «Фуар де Пари». На тот момент эта ярмарка считалась крупнейшей в Европе. Позднее ее превзошли по масштабам Ганноверская ярмарка, резко увеличившая выставочные площади к «ЭКСПО — 2000» и, чуть позже, Мюнхенская. Наш стенд находился в главном павильоне — номер два. Прямоугольник три на четыре. Двенадцать квадратных метров с открытым фронтом, где располагаются стеклянные витрины и прилавки. В дальнем углу, небольшой закуток. Здесь можно спокойно посидеть, провести переговоры, попить кофейку или чего покрепче. Открытие в десять утра, но участников пропускают на час раньше. Наравне со всеми вооружаюсь тряпкой и мягкой бумагой. Наводим блеск на прилавках и экспонатах. Фу, вроде все, мы готовы к приему первых посетителей. Разбегаемся по местам общего пользования. Умываемся, причесываемся. Девчонки наносят последние штрихи. Из первого — директорского — павильона долетают звуки фанфар. Ярмарка открыта. Затем слышен «официальный бубнеж» в микрофоны. Это приветствуют и поздравляют друг друга «штатные говоруны». Кто-то от правительства Франции, от дирекции ярмарки и прочие, прочие. Обычным посетителям, потратившим свои кровные на входной билет, это надо? Правильно — нет! Обтекая двумя колоннами островок «тусовщиков», они устремляются в залы.

Пока первый вал посетителей-покупателей не накрыл, не заполонил все проходы в зале, надо успеть пробежаться по стендам соотечественников-конкурентов, многих из которых знаешь уже не первый год. Пересекались на многих ярмарках Европы и не только ее родимой. Как говорили впоследствии французы, в тот год ярмарку можно было назвать не «Фуар де Пари», а «Фуар де Руси». Российский Экспоцентр арендовал внушительную площадь. Представлялись как госпредприятия, так и частные фирмы. Разброс среди государственных предприятий был достаточно странным. Стенды, стены которых были завешаны огромными плакатами с изображениями гигантов металлургии, изрыгающих из массы труб клубы дыма, — надо же додуматься, привезти такое в страну, активно бьющуюся за экологию?! Шикарные стенды и витрины калининградского янтарного комбината, правда, без права продажи изделий — подобное российское новшество вызывало возмущение и «столбняк» у потенциальных покупателей, так как эта ярмарка и славилась тем, что здесь можно купить все со стенда. Стенды завода, выпускающего туалетное мыло. Можете себе представить: со своим мылом да в Париж!

Вот именно Париж и был всему виной. Как вы думаете, поехали бы они, к примеру, в Улан-Батор на подобную ярмарку, где туалетное мыло из России, дымящие трубы и турбины в разрезе вполне могли иметь спрос? Правильно, нет, конечно! Один известный француз, кстати, в свое время сказал: «Париж стоит мессы». Руководителям подобных предприятий Париж того года стоил больших денег, но не из своего кармана. Обожаемое русское слово — халява. Пока одна половина подобных бизнесменов за государственный счет моталась по магазинам, другая тосковала на стенде. Но зато потом, вернувшись, могла пару лет рассказывать с придыханием, как они «трудились» в Париже. Интересно, как они отчитывались, какими контрактами прикрывались? Или просто подшивали десяток иностранных визиток — попробуй разберись, кто это и что ему надо было.

Посольство России во Франции тоже не прошло мимо подобного мероприятия, решило подзаработать. А почему бы и нет! Арендовало, а затем перепродало с хорошим наваром частным фирмам из России более ста пятидесяти квадратных метров выставочной площади. Вот на этих площадях и на подобных им стендах Экспоцентра кипела настоящая работа. Работали в буквальном смысле «в поте лица своего», не разгибаясь. Шелест отсчитываемых купюр и шелест упаковочной бумаги витали над этими стендами. Купить можно было все. Единственное, что не продавалось — это туалетное мыло. Каким бы это не казалось странным для некоторых «бизнесменов», но ажиотажным или просто спросом оно не пользовалось. Здесь был янтарь того самого знаменитого комбината с фирменными бирками и сертификатами. На соседнем стенде девчонки, одетые в национальные платья, накинув на плечи павловопосадские платки, торговали «на ура». Сказочно красивые расписные платки порхали над прилавком. Солидный мужчина при галстуке, сбившемся на сторону — явно хозяин — сидел под прилавком и еле успевал упаковывать покупки. Заглядывал шальными глазами в коробку, куда девчонки бросали выручку. У соседнего стенда по рукам «косяками» ходили царицы русских сувениров — матрешки. Народу у стендов — не протолкнуться. Еле выбрался к стенду старого приятеля. Знал, что он собирается сменить тематику товара, но не ожидал, что так радикально.

Его стенд напоминал филиал главного имущественного склада Советской Армии и Флота. Почти все три стены занимал огромный кормовой военно-морской флаг. Именно им Сашка сейчас и занимался. Стоя на стремянке, привстав на цыпочки, снимал его. На вешалках висела форма всех родов войск от рядового до офицера. На полу у стены стоял ряд надраенных сапог: от кирзовых до хромовых. Стояли мешки с пилотками, бескозырками, офицерскими погонами. Мешочки поменьше — со звездочками и кокардами. На прилавке лежали бархатные планшеты с наборами любых армейских и флотских значков. Пока Сашка балансировал на стремянке, его напарница «окучивала» двух молодых французов. Они активно обсуждали достоинства летного комбинезона и шлемофона для пилота-«высотника». Довершали экспозицию две стеклянные витрины. На полках плотно разместились оптика и приборы ночного виденья. Бинокли, стереотрубы, прицелы. Но «фишкой» стенда было другое. В самом центре стенда на плечиках висели генеральский и адмиральский кители. Над ними — соответствующие фуражки. Искрилось золотое шитье. На кителях располагался приличный «иконостас» из орденов и медалей.

Содержимое этого стенда можно было назвать огромным «демократическим» приветом российской таможни — французам. Этот «привет» явно тянул на несколько лет тюрьмы: как для таможенников, так и для Сашки — «позднего» фарцовщика последних перестроечных лет.

Крикнул ему в спину:

— Ты что, решил организовать выездную торговлю военторга?

Он, видно, узнал меня по голосу. Не стал даже оборачиваться, откликнулся:

— Бери выше. Куда им до меня? Смотри, какой ассортимент, а спрос какой!

Освободил очередной кусок флага от крепления и повернулся:

— Слушай, помоги мне, если есть время.

Время у меня было. В четыре руки начали складывать и упаковывать флаг. Не удержался, спросил:

— И кому он понадобился, куда девать такую махину?

Сашка кивнул подбородком в сторону:

— Вон, видишь, стоит в шинели, она и берет. Думаю, не только его… Сейчас я ее «нагружу».

В паре шагов от стенда стояла, весело переговариваясь со спутниками, француженка лет сорока в накинутой на плечи офицерской флотской шинели. Закончив упаковывать флаг, Сашка подозвал ее к прилавку. С шутками-прибаутками втолковал ей, что к шинели полагается носить фуражку и погоны. Фуражку он ей подберет, а погоны — это подарок от фирмы. Мадам радостно закивала головой, потом вдруг захлопала в ладоши и что-то оживленно залопотала. Сашка выслушал и с озадаченным видом пробормотал:

— И на хрена попу гармонь — золотые клавиши?

Достал из бумажных мешков четыре тельняшки и столько же бескозырок. Упаковал все в отдельный пакет. Клиентка начала рассчитываться, сумма была очень приличной, более семи тысяч франков. Рассчиталась и стала еще что-то говорить Сашке. Он обернулся ко мне:

— Слушай, выручи. За мной не заржавеет. Она просит донести это все до машины. Тут рядом, на парковке. Я один не дотащу.

— Да ради Бога, но только при одном условии. Ты ее спросишь, для чего ей это все надо.

— Конечно, спрошу, денежка-то уже уплачена. У самого язык чешется. Видал сумасшедших баб, но эта — что-то невообразимое.

В сопровождении мадам и ее солидных спутников отнесли покупки к ее «Мерседесу» последней модели. Загрузили в багажник. Сашка еще раз поблагодарил за покупку и задал интересующий нас вопрос. Француженка весело защебетала, затем сделала нам ручкой и нырнула в салон машины.

Пошли назад к павильону. Пару минут шли молча. Сашка зло сплюнул в кусты, проворчал:

— Вот скоты, издеваются над нами, жирует сволота!

Начал рассказывать:

— Эта мадам в воскресенье организует в своем имении большую «пати», будет много гостей. Вот она и решила устроить им сюрприз. Над входом в зал будет натянут корабельный флаг. Она сама в офицерской шинели при фуражке и погонах будет встречать прибывающих гостей на парадной лестнице. За столом гостей будут обслуживать четыре гарсона, одетых в тельняшки и бескозырки.

Опять шли молча. Я знал, что Сашка питерский. Его отец, каплей, воевал на Балтике, был тяжело ранен. Уже в восьмидесятые годы военный осколок, сидевший под сердцем, сделал свое черное дело.

Достал сигарету, прикурил. Сашка остановился, тоже закурил. Поднял голову на меня, зло спросил:

— Что молчишь, хочешь спросить, не противно ли мне? Противно, еще как противно! А им не противно?

Он махнул рукой в сторону, продолжил:

— Складским «крысам» не противно, таможенникам не противно, государству не противно. Мне должно быть противно? Я это все, можно сказать, с земли поднял. Они собирались выбросить, а я за копейки, но купил. Почему я теперь не могу на этом заработать? Вот я ее сейчас так «обул», что она мне окупила весь товар, что я привез. С нее не убудет. А если бы спросил раньше, для чего ей это, то вообще бы три шкуры спустил. Эта «фифа» заплатит как миленькая, ей же сюрприз нужен.

Знал, что Сашка на все ярмарки ездит «своим ходом». У него был старый, но надежный «Вольво-740»-пикап. И все же спросил:

— Как ехал, через «Торфяновку»?

— Через нее, родную. По сотне баксов на лоб «наклеил» таможенникам. Они походили вокруг машины с прицепом для вида, и я погнал дальше. Да что я тебе рассказываю, сам отлично знаешь, как там все. Пока проедешь эту пятидесятикилометровую закрытую зону, таких кирпичных дворцов в три этажа слева и справа насмотришься! И это при их официальных окладах. Вот кого давить надо! Но всем до Одного места…

Я не удержался, спросил Сашку еще об одном. Откуда ордена и медали на мундирах, неужели… Он не дал мне договорить. Ответил зло, с придыханием:

— Вот уж хрена, отцовские награды у меня в коробке лежат. С голодухи подыхать буду — не продам! Бог даст — дети будут, им передам, а если нет, с собой в могилу заберу. А эти…

Помолчал и продолжил:

— Я, что ли, виноват, что эти генерал-адмиралы таких себе внучков и внучек-наследничков — «наркош» — вырастили. Пообещал сто баксов, так внучка генерала ко мне бегом прибежала. Забрал мундир, отдал деньги и обругал ее последними словами. Ей хоть бы что, как с гуся вода. На адмиральском внучке я душу отвел. Левой рукой ему сотенную протянул, он ее цап! А с правой ему промеж глаз засветил. Он на заднице метра полтора по асфальту юзил — и ничего. Вскочил, улыбается. Как дернул от меня… За очередной дозой, наверное, побежал. Здесь, на ярмарке, я эти кители только коллекционерам продам. Хоть гарантия будет, что все сохранится. Уже подходили, интересовались.

Он хлопнул меня по плечу:

— Ну их всех! Пошли ко мне на стенд, пропустим по пятьдесят. Настроение хоть поднимем, а то противно как-то, как будто в душу плюнули. Да заодно с женой познакомлю. Я же женился! Она на стенде осталась.

— Вот это новость, то-то ты про детей заикнулся. На француженке, что ли?

— Да нет! Я хоть и дурной, но не до такой же степени. Она русская, просто уже очень долго живет с родителями во Франции. Вот сейчас ярмарку отработаем, и начну домик строить, землю уже выкупили. Вот так-то, давай, пошли.

Познакомился с женой — молодой, весьма приятной девушкой. Выпили два по пятьдесят «за молодых» и за встречу.

Начал пробираться сквозь толпы посетителей к своему стенду. Народу было много, еле протиснулся к себе. Работа шла своим чередом, надобности в моем присутствии на стенде не было. Курить на рабочем месте не разрешалось. Сказал девчонкам, что пойду еще поброжу по павильону. Если что, то посматривайте в «курилке» — специально оборудованном для этого месте, хорошо просматривавшемся с нашего стенда.

Лавировать в толпе посетителей быстро надоело. Выбрался на перекур. Этого еще молодого мужчину глаз как-то сам выделил в толпе посетителей. На первый взгляд — ничего необычного. Чуть выше среднего роста, хорошо скроенная фигура. Правильные черты лица, почти седые виски. Волосы черные с несколькими прядями седины в аккуратно подстриженной шевелюре. Что же его так выделяло в толпе? Скорей всего, походка и костюм. Он двигался легкой, стелющейся, пружинистой походкой. Легко, играючи уклонялся от плеч и рук людей, идущих встречным потоком. Невольно напрашивалась ассоциация с молодым, знающим свою силу хищником породы кошачьих. Или с обычным домашним, но породистым котом, вышедшим на прогулку. Чтобы объяснить цвет его костюма, скажу лучше так: цвет хорошо стираной, долго ношеной, с небольшими потертостями «джинсы». Вот примерно так. Не помню уже, где, но точно в Италии я как-то наткнулся в магазине на остатки отреза подобной шерсти. Цена за метр поражала воображение. Цена костюма вместе с пошивом могла перевалить за пять тысяч баксов, если не больше.

Он шел вдоль наших витрин. Чуть склонив или, наоборот, приподняв голову, внимательно все разглядывал. Прошел почти до конца, поднял голову, чуть вытянув шею, начал во что-то вглядываться. Людской поток начал его обтекать, кое-кто даже подталкивал его. Он не обращал внимания. Как охотничий пес — специалист по птицам — замер в стойке. Кадык на горле резко дернулся, он сглотнул. Мне стало очень интересно, что же он такое там увидел? Мысленно провел траекторию его взгляда. Там, куда он смотрел, было наше помещение для переговоров. Девчонки за прилавком заняты с клиентами. Что он там мог увидеть? Его опять подтолкнули, он как бы очнулся, извинился и неохотно продолжил движение. Мне стало любопытно. Влился в толпу и продвинулся вдоль стенда на то место, где только что стоял мужчина. Посмотрел в том направлении. Дверь в «переговорную» открыта. Просматриваются два стула, стол, а на столе — буханка черного «Бородинского» хлеба.

Вот оно что! Вот скажите мне, у какого нормального мужика вид буханки черного хлеба вызывает активное выделение слюны? А если еще воображение рисует тебе корочку, натертую чесночком и слегка присыпанную солью? Да вдобавок если ты этого не пробовал уже бог знает сколько лет — тут можно и слюной захлебнуться. Делаем вывод: таким мужиком может быть только русский.

Выезжая на ярмарки дней на пятнадцать, мы всегда брали с собой три-четыре буханки черного хлеба. Питер баловал нас сортами «Бородинский» и «Рижский» с тмином. По крайней мере на первую неделю нам хватало. Если в Германии в девяностых годах уже можно было найти русские магазины, то во Франции с этим делом было плохо. Во время работы на стенде мы поочередно заскакиваем в закуток подкрепиться, попить кофейку. В тот день, заметив, что одна из сотрудниц, убирая за собой со стола, пытается вернуть буханку хлеба в холодильник, крикнул ей:

— Не надо, оставь хлеб на столе.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Почему? Он зачерствеет же!

— Оставь-оставь — это моя наживка…

Девушка удивленно вздернула брови:

— И кто же на черный хлеб ловится? Неужели парижанки?

— Нет, мужики-«французы».

— Да ну, что они в этом понимают, — разочарованно, с недоверием в голосе протянула сотрудница.

А мне что-то подсказывало, что мой «француз» еще появится. И я не ошибся.

Он появился часа через три после первого визита. Пару-тройку павильонов мужчина за это время мог осмотреть и вот вернулся.

Он выбрал удачное время. Посетителей у стендов заметно поубавилось. Французы дисциплинированно разбежались по ресторанчикам и кафешкам — было обеденное время. Медленно двигался от витрины к витрине вдоль застекленного прилавка. Вот теперь его можно хорошо рассмотреть. Темно-серые с металлическим проблеском глаза. Въевшийся когда-то в кожу загар уже ослаб, но все еще напоминал о себе. Вокруг глаз — сеточки морщин. Такие бывают у людей, которым долгие годы приходилось быть под солнцем без светозащитных очков. Он перешел к прилавку. Поднял голову к полкам на заднем плане. Что-то беззвучно мурлыча себе под нос, тихо выстукивал ритм пальцами по краю прилавка. Вот кисти рук и особенно пальцы поражали. При большом желании эти ручки можно было назвать дамскими. Сравнительно мелкие и узкие кисти с длинными, чутко-нервными пальцами. Ноготки не холеные, но явно регулярно бывающие в руках специалиста. Такие пальцы очень часто встречаются у двух категорий мужчин: у скрипачей и карманников-«щипачей». Так кто же этот? Возраст — примерно около сорока или чуть за сорок. Светло-фиолетовая сорочка из лионского шелка расстегнута на две верхние пуговицы, демонстрируя былой загар на шее и груди. В отношении костюма я тоже не очень ошибся. Ткань чудесная. Пошит костюм явно не в мелкой партии, а по индивидуальным меркам. Значит и цена очень хорошая. Заканчивая описание, можно сказать так: мужик что надо, хоть на подиум, хоть на обложку глянцевого журнала для женщин. Одна из девчонок шагнула к нему, проворковала:

— Я могу вам чем-то помочь? Если Вам что-то понравилось, я могу показать ближе.

Он улыбнулся ей, поблагодарил и объяснил, что ему все очень нравится, но он еще не определился. Да и вообще, сегодня еще только первый день, и он обязательно вернется. Мило улыбаясь, она возразила ему:

— Лучшие работы, на которые вы обратили внимание, у нас в единичных экземплярах. Можете и опоздать с покупкой.

— Благодарю вас, я постараюсь не опоздать.

Мужчина рассмеялся.

Вслушиваясь в обмен репликами, я засомневался. На мой слух и восприятие, его французский был идеальным, «рязанского» прононса в нем не слышалось. Француз сделал еще пару шагов влево и оказался в той же точке, что и в первый раз. Перевел взгляд, всматриваясь. Кадык на горле опять непроизвольно дернулся.

Работая на ярмарках, достаточно часто приходилось встречаться с соотечественниками-эмигрантами и переселенцами.

Не могу сказать, что сплошь и рядом, но достаточно часто приходилось сталкиваться с такими вещами. Подходит такой посетитель к стенду. Отлично видит и понимает, что стенд российский. Слышит, что сотрудники говорят на русском. И начинает с тобой говорить, к примеру, на немецком языке. Да на таком немецком, что с души воротит. До сих пор не понимаю, что они этим хотят продемонстрировать? Что они уже стали немцами-европейцами, а мы еще там — на другой стороне «бугра»?

Эта категория людей, как правило, не являлась потенциальными покупателями. Частенько приходилось «осаживать» подобную публику. Отвечал на немецком, а иногда слегка дерзил. Спрашивал:

— А что, русский язык уже забыли?

Кто-то, стушевавшись, переходил на русский. Но встречались и такие экземпляры. Цедили сквозь зубы: «Да, уже забыл» или «Стараюсь забыть».

Вот подобным я дерзил уже по полной программе:

— Что, русский забыл, а немецкий еще не выучил? А все туда же: я немец-европеец. Вон стоит баварец, иди ему расскажи, что ты тоже немец. Посмеши человека.

После такого «настоящий немец» отскакивал от стенда как ошпаренный.

Этот же француз заставил меня сильно засомневаться. Но, в конце концов, я решился. Была, не была, если что — извиниться по-французски смогу.

Шагнул в его сторону. Он повернул голову. Встретились глазами. Спросил:

— Вам что-нибудь показать с нашего стенда?

Смотрим в глаза друг другу. Его стали жесткими, больше стало металлического оттенка. Он тихо спросил по-французски: «Парле франсе?»

У меня в голове мелькнуло: «Неужели ошибся?» Но решил идти до конца. «Я-то не «парле», но и вы, мне кажется, не француз».

И опять глаза в глаза. Но вот темная шторка с его глаз вдруг спала, губы изогнулись в слабой улыбке. Он тихо сказал: «Почему вы так уверены, что я русский? Я действительно француз».

— Ну и хорошо, мне это без разницы. Главное, что вы понимаете и говорите по-русски. Если хотите, объясню, как я это определил. Давайте, заходите. Сядем за стол, и я вам все объясню.

Прошли в наш «закуток», сели. Отрезал горбушку хлеба, придвинул солонку. Он улыбался, а глаза стали просто серыми. Кивнул ему:

— Давайте, солите сами, а то я не знаю, как вам. Пересолю еще.

Достал из холодильника две помидорины, початую бутылку водки, рюмки. Пока я все доставал, резал помидоры, он уже навернул половину горбушки. Наполнил рюмки, одну пододвинул ему.

Взяв рюмку в левую руку, правую протянул ему:

— Ну что, давайте знакомиться?

Он встал. Пожали руки.

— Николай, — сказал «француз».

Выпили, занюхали «черняшкой», закусили помидором. Я кивнул на буханку черного хлеба:

— Вот по ней я и определил, что Вы русский.

Он удивленно дернул бровями:

— Как это?

Пришлось рассказать, как я невольно наблюдал за ним издалека. Он ухмыльнулся:

— Это ж надо, так проколоться. Действительно, вспомнился запах и вкус корочки черного хлеба, чуть слюной не захлебнулся. Давно уже не ел его.

Вольно или невольно он сам подтолкнул меня на первый вопрос:

— Давно уже здесь, в Париже?

Слегка задумавшись, формулируя обтекаемый ответ, Николай сказал:

— В Париже недавно, всего второй год пошел, а вообще, уже давно.

За этой фразой — «вообще уже давно» — стояло, видно, многое. Но расскажет ли? Торопить и подталкивать его на рассказ о себе нельзя. Передо мной сидел явно не рубаха-парень. Как бы подтверждая это, он начал задавать вопросы сам. Его интересовало, что и как происходит в сегодняшней России. Было ясно, что газеты он читает, телевизор смотрит. Слушал внимательно, молча, только изредка задавал вопросы, уточнял. Николай явно сопоставлял информацию, полученную от меня, с той, что он имел из французских источников. И просеивал сквозь мелкое «сито». Слушая о «лихих девяностых», о разгуле бандитизма и волне мигрантов из Закавказья, пытающихся установить свои порядки в России, только вставил: «Значит, все же расцвело?!»

Из этой фразы стало ясно, что человек уехал из страны во второй половине восьмидесятых. Выбрав паузу в моем рассказе, сказал:

— Когда я уезжал — это только начиналось. Это вы все рассказываете про Питер и Москву, а что же происходит в глубинке?

Ну вот, чуть-чуть приоткрылся. Ясно, что парень перебрался за «бугор» не из столиц. Ответил ему:

— Там полный мрак, каждый бьется за себя как может. Далеко никто не заглядывает, главное — выжить.

Николай смотрел в одну точку, куда-то выше моей головы. Тихо спросил:

— Но ведь не все могут биться… нет умения, сил, средств, некому защитить. Так с ними-то что будет?

Ну и что мне ему отвечать? Молча взял бутылку. Налил еще по одной. Прежде чем чокнуться, сказал:

— Давай вот что. Хоть ты и младше меня, но не настолько, чтобы выкать мне. Переходим на «ты», так будет проще. Тем более что рюмки в руках. Согласен?

Он засмеялся:

— Конечно, согласен.

Выпили. Я повернулся к холодильнику, открыл дверцу, хотел достать еще что-то на закуску, проворчал:

— Хорош хозяин. На закусь — черный хлеб и помидоры, подумаешь еще, что у нас есть нечего.

Николай замычал набитым ртом, замахал руками. Проглотив, сказал:

— Не придумывай, мне ничего не надо. И рюмка эта последняя, я ведь за рулем.

— Смотри, тебе видней, но как ты поедешь, две-то ты уже пропустил?

— Во Франции ГАИ нет. Все нормально, спокойно доеду. Вот только плохо, что у вас здесь курить нельзя.

— Это точно! Пошли перекурим, а потом вернемся.

— Да, пошли покурим, и я поеду, мне пора.

Он встал и вышел первым. Пока он «раскланивался» с нашими девчонками, я успел открыть холодильник, достал буханку «Бородинского», сунул в пакет. Вышел следом за ним. Уже в курилке сказал ему:

— Французский язык ты освоил великолепно. Я даже засомневался, что ты русский. Мужик видный, прикид у тебя что надо. Наверняка француженки языку в постели обучали?

Он шутку понял, засмеялся:

— Да нет. По постелям я стараюсь не гулять. Сплю один. Способности к языкам у меня еще с детства, со школы. Память хорошая, и схватываю легко. Наша училка-француженка всегда хвалила меня.

Я продолжил тему:

— Ну да. Хорошие учителя, спецшкола языковая, все понятно.

Он понимал, что я пытаюсь вытянуть его на продолжение разговора. Разговора более откровенного. Понимал и не стал очень сопротивляться. Улыбаясь, протянул:

— Да-а, спецшкола! У меня была особая школа. Школа полуголодного детдомовца.

Улыбка исчезла с лица, глаза стали жесткими, колючими. Спросил медленно, членораздельно, выделяя каждое слово:

— Надеюсь, тебе не пришлось заканчивать такую «спецшколу»?

Вот это поворот! Я слегка растерялся:

— Извини! Меня Бог миловал.

Ответил очень тихо:

— За что тебе извиняться? Говоришь, тебя он миловал? А вот меня нет!

В этой тихо произнесенной фразе не было злости, отчаянья, только обреченность. Он резко сменил тему, заторопился:

— Так, сегодня у нас пятница. В субботу я буду занят, а вот в воскресенье подъеду, если ты не возражаешь?

— О чем разговор, буду ждать.

Он протянул руку, прощаясь. Пожимая его ладонь, я не удержался:

— Ну и рука у тебя, вернее, пальцы, как…

Я чуть не брякнул. Вряд ли он был скрипачом. Что-то подсказывало, что и карманником он не мог быть. Память вовремя подсказала и я продолжил:

— Как у хирурга.

Его ладонь слегка дрогнула. Он смотрел на меня пристально, слегка прищурившись. Я добавил:

— Что, угадал?

Николай ответил еле различимо, с хрипотцой в голосе:

— Почти. В Афгане у меня кличка была среди наших ребят — «хирург».

Мы как-то напоролись на засаду, наш парень поймал пулю. От преследования вроде оторвались, но до «вертушки» надо было еще топать и топать. Парня с пулей вряд ли бы донесли живым. Положили его в какой-то расщелине, он был без сознания, на всякий случай зажали рот, держали за руки. После укола старший группы сделал ему разрез. У одного из парней нашлось во фляжке немного разбавленного спирта, ополоснул слегка руки и пальцами ковырялся у раненого в брюшине, пока не нащупал и не вырвал эту заразу. Перевязали и потащили дальше. Парня донесли, потом его отправили в Союз. Вылечился, жив-здоров. Вот после этого я и получил кличку «хирург».

Он отпустил мою руку. Другой я протянул ему пакет:

— Держи, это тебе от нашего стенда.

Взял, заглянул в пакет, засмеялся:

— Вот спасибо, не откажусь! Сейчас приеду домой, за ужином натру корочку чесночком от души. Ну, спасибо, уважили!

Вот теперь я поверил ему, что спит он один, по крайней мере в эту ночь. Зашагал в сторону выхода, обернулся, махнул рукой, крикнул:

— Спасибо! Передай привет девчонкам. Удачи вам, до послезавтра!

Когда вернулся на стенд, одна из сотрудниц удивленно спросила:

— Евгеньич, вы что, с этим парнем полторы буханки хлеба умяли? Можно подумать больше есть нечего!

Пришлось вкратце рассказать им все. Выслушали. Пожалели:

— Вот бедолага-то, соскучился по нашему хлебу.

А закончили мечтательно:

— Мужик-то красавец!