Вероломство

Глава 13

Ребекка приехала в Бостон в 1973 году изнурительно-жарким воскресеньем накануне Дня труда[14]. Она не была в этом городе десять лет — с тех пор, как они переехали с Бикон-Хилл. Она возвращалась в город своего детства одна, на поезде компании «Амтрак». Мать не одобрила ее выбор. «Почему именно Бостон? — спросила она. — Тебя принимают в Стэнфорде, в университете Вандербильта, в Северо-Западном. Почему ты выбрала Бостонский университет?»

Потому что он в Бостоне, и Ребекка мечтала возвратиться туда все время, пока жила во Флориде. Она собиралась специализироваться в политических науках, поступить в школу государственного управления имени Джона Кеннеди, служить своему народу. Она должна восстановить доброе имя Блэкбернов, которое до истории с Томасом пользовалось высочайшим уважением. Она должна начать свой путь именно в Бостоне.

Но матери она всего этого не сказала. Просто объяснила, что в Бостонском университете ей предложили самые выгодные материальные условия, и это было правдой. Стипендии она добилась без особого труда, потому что росла без отца, была старшим ребенком в семье, где, кроме нее, пятеро детей, и еще потому что была способная.

— Не провожай меня, — сказала она матери. Дженни Блэкберн не скрывала своего облегчения. Она не может ехать в Бостон. И Ребекка хотела, чтобы у матери на этот счет не было никаких терзаний.

И вот, с битком набитой дорожной сумкой, оттягивавшей плечо, Ребекка добиралась от вокзала до общежития. В метро она единственная не сетовала на духоту. Конечно, можно было позвонить деду, размышляла Ребекка, и уговорить его встретить ее, но зачем беспокоить его понапрасну? Она ничего не слышала о нем с тех пор, как уехала с матерью и братьями из Бостона. Дед не ответил на шквал писем, которые она написала ему в первые одинокие месяцы во Флориде. О том, что он жив и здоров, она догадывалась по лицу матери, которое по-прежнему становилось напряженным и нервозным при упоминании о Томасе Блэкберне.

И в любом случае Томас не одобрит, что его внучка будет получать образование «не на том» берегу реки Чарлз. Все Блэкберны учились в колледжах Кембриджа[15].

Вот бы сказать ему, что Радклиф был пятым колледжем, куда ее приняли, и первым, который она отвергла!

Соседкой по комнате оказалась маленькая, озорная восемнадцатилетняя девушка, приехавшая из округа Вестчестер. Звали ее Софи-Лоретта Менчини, или просто Софи. У нее было двадцать восемь поясов и дюжина сумочек. Ребекка, у которой того и другого имелось по одному экземпляру, старательно сосчитала их. Софи скривилась при виде убогого гардероба Ребекки и потрепанного толкового словаря, который та привезла из Флориды, и тут же окрестила Ребекку библиотечной крысой. Они сразу подружились.

— Зачем тебе столько карандашей? — спросила Софи.

— Это пастель. Я собираюсь прослушать еще и курс живописи. — У Ребекки, сколько она себя помнила, всегда была тяга к искусству, но она не считала это занятие подходящим для карьеры, назначенной возместить урон, который понесло имя Блэкбернов.

— Ну, ты даешь, — сказала Софи.

— Просто у меня решительный характер, — засмеялась Ребекка.

Промозглым октябрьским днем Томас Блэкберн потерял надежду, что внучка навестит его, и сам отправился к ней. Он нашел Ребекку в библиотеке, просторной и прекрасно спланированной, оборудованной куда лучше, чем он предполагал. Правда, огромные окна с манящим видом реки Чарлз он счел ненужным излишеством и, кроме того, его покоробила необходимость давать объяснения у стола контролера. Неужели он похож на человека, способного пронести украденные книги в подштанниках?

Он сразу узнал ее, свою подросшую внучку. Она расставляла на полках книги из огромных кип, громоздившихся на тележке. Томас с неудовольствием поморщился, увидев ее. Ребекке изменял вкус, равно как и всей нынешней молодежи. На голове у нее пестрела повязка, закрученная в узел на затылке. Его жена сооружала нечто подобное, когда прибиралась на чердаке. А джинсы и яркий свитер были такие дырявые, что даже не стоило их зашивать. И хотя на лице у Ребекки не было косметики, ее кожа выглядела свежей даже под слоем библиотечной пыли, а глаза радостно сверкали. Нос гордо очерченный, прямой — это от Блэкбернов. А упрямый подбородок — чисто ирландский, от «папы» О'Кифи. Ребекка, по мнению деда, даже во рванье отличалась своей породой, но не стоит говорить ей об этом, не то рассердится.

— Прекрасное занятие для субботнего вечера, — пробормотал Томас. — А время на учебу у тебя остается?

Она обернулась, и по искоркам, промелькнувшим у нее в глазах, Томас понял, что она узнала его, только быстро скрыла удивление и, как ему показалось, радость от того, что видит его.

— У всех сутки одинаковые — двадцать четыре часа.

— Как это верно сказано, — похвалил Томас и взял с тележки том Аристотеля. Много лет не перечитывал он греческих философов. — Надо полагать, эта работа и есть часть федеральной программы поддержки студентов из обнищавших семей?

— Не обязательно из обнищавших. Помощь оказывается также студентам из семей со средним достатком. Чем меньше может позволить себе семья, тем больше стипендия.

— И у тебя, конечно, самая большая?

Она натянуто улыбнулась:

— Не самая.

— Работать вот заставляют, — заметил Томас.

— Я и правда чувствую себя словно на работе. С утра здесь. Конечно, если бы у меня был богатый и щедрый дед, который оплачивал бы мои расходы…

Он засмеялся, гордый своей внучкой. За словом в карман не полезет, рубит с плеча. Так и надо, если она собирается жить в Бостоне. Ему захотелось обнять Ребекку, прижать ее к себе, но он удержался и только спросил:

— Когда ты заканчиваешь?

— Через сорок минут.

— Хорошо, жду тебя внизу, у кафедры выдачи.

— Зачем?

— Пойдем вместе обедать, — подмигнул он ей, подумав, как хорошо, если бы все стало так же, как было до смерти Стивена, когда они все делали вместе и понимали друг друга с полуслова. Но те дни давно минули. Он сам положил им конец. — Я приглашаю тебя в «Ритц».

Ребекка захохотала, а Томас отвернулся, чтобы она не увидела его реакции. В ее смехе он услышал Эмилию, и она вспомнилась ему вдруг так отчетливо, как будто последний раз он видел ее не сорок лет назад, а этим утром.

— Куда тебе до «Ритца», — сказала внучка. — А если бы ты даже и мог себе такое позволить, то все равно не стал бы тратить деньги. А вообще-то у меня нет времени на поездку в центр.

— Все двадцать четыре часа расписаны по минутам?

— Еще бы!

— Тогда пойдем в какую-нибудь студенческую забегаловку на Коммонуэлт-авеню. Выбирай, в какую.

И он ушел, прихватив с собой том Аристотеля, чтобы не скучать эти сорок минут.

Ребекка выбрала студенческую столовую рядом с библиотекой, потому что не хотелось мокнуть под дождем и потому что у нее были туда талоны. Дождь нисколько не смущал Томаса, но к талонам он отнесся с пониманием. Не стоило пренебрегать дармовой пищей. Опять же не придется платить по счету в ресторане. Обед оказался относительно недорогим, и он наложил в тарелку столько, сколько осмелился. В углу был свободный столик. Томас поразился, до чего хорошо ему среди студентов. Он даже вступил в спор с соседним столом, за которым шумно разговаривала компания, по поводу неизбежности вьетнамской войны.

— Как ты узнал, что я в Бостоне? — поинтересовалась Ребекка.

— От матери. Не делай удивленные глаза. Поскольку она глубоко меня презирает, то считает своим долгом раза два в год направлять крайне официальные послания с твоими фотографиями и сухим отчетом о том, как у тебя идут дела.

— И ты ей отвечаешь?

— Никогда. Зачем причинять ей лишние неприятности?

Ребекка подобрала губы. Томас знал: это значит, что она задумалась. Он продолжал:

— Я до сих пор храню все твои письма. Я ответил на каждое. Только не отправлял их по почте.

— Из-за мамы?

— Из-за тебя. Ты была совсем ребенок, Ребекка. Тебе надо было приспособиться к новой жизни, и я решил, что подогревать ностальгию по Бостону — не самое лучшее, что я могу сделать. А когда ты прекратила писать, я не захотел быть назойливым.

Она долго не сводила с него ясный, пристальный взгляд.

— Мне кажется это чересчур рационалистическим объяснением.

Он пожал плечами:

— Может быть, и так. Расскажи мне, как ты учишься.

Она рассказала вкратце, но Томас не удовлетворился поверхностными ответами. Ему хотелось знать все: не дураки ли ее профессора, достаточно ли интересно они читают лекции, какую литературу рекомендуют, требуют ли написание курсовой, будут ли зимой экзамены. Где-то он слышал, что люди, появившиеся на свет в период «бума рождаемости»[16], слабы в географии, поэтому он заставил ее рассказать, где находятся остров Борнео, Калькутта, Румыния и Де-Мойн, штат Айова.

— Полагаю, — ядовито спросил он, — что ни один профессор не объяснил вам, какая разница между настоящей курсовой и простой компиляцией?

Ребекка сказала на это:

— Ты никак не успокоишься, что я не в Гарварде.

— Чепуха.

Она не поверила.

— Так знай: на мой взгляд, качество образования зависит в первую очередь от человека. Олух и в Гарварде останется олухом.

Томас презрительно фыркнул:

— Так может говорить только тот, кто не учился в Гарварде.

— Ты ужасный сноб, дедушка.

Она поднесла ко рту пластиковый стаканчик с содовой и не спеша допила воду, вытряхнув в рот оставшиеся на дне кусочки льда, а тем временем ее взгляд сосредоточился на человеке, сидевшем напротив. Твидовый пиджак потертый и измятый, седеющие волосы нуждаются в стрижке. Но даже будь у него миллион в банке, он выглядел бы точно так же. Томас Блэкберн терпеть не мог тратить деньги. И было что-то в его взгляде — едва заметная лукавая улыбка — что заставляло ее думать: а не подначивает ли он ее и такой ли он сноб, какого из себя строит?

— Почему ты решил найти меня?

— Потому что ты моя внучка, — ответил он. — А то, что мы не виделись десять лет, еще не означает, что я о тебе не думал. Думал, каждый день думал.

У нее подступил комок к горлу:

— Дедушка…

— Приходи ко мне в воскресенье на ужин. Я приготовлю такие сандвичи! Можешь привести подружку. Ведь у тебя пока нет молодого человека, я прав?

Улыбнувшись сквозь слезы, она сказала:

— Прав.

— Двадцати четырех часов в сутки, очевидно, не хватает для сердечных увлечений?

— Не хватает, — честно призналась Ребекка, — если поддерживать высокий рейтинг.

К зиме Ребекка немного освоилась в Бостоне и выслушала все, что дедушка рассказал ей о 1963 годе — о гибели Бенджамина Рида, ее отца и Куанг Тая, о своем отходе от общественной жизни. И все-таки он ничего ей не рассказал. Она не обвиняла его в случившейся трагедии, ей просто хотелось узнать его версию тех событий. Что он имел в виду, когда заявил, что берет на себя всю ответственность за инцидент? Была ли хоть доля правды в слухах, утверждавших, что он был связан с Вьет-Конгом? Она много раз собиралась расспросить его, но каждый раз спохватывалась. Дед скажет еще, что она сует нос не в свое дело. Ведь он знает, что ей это очень интересно, и мог бы сам все рассказать.

Даже спустя десять лет мать испытывала к Томасу явную неприязнь, поэтому Ребекка благоразумно решила не упоминать о нем, когда приехала домой на зимние каникулы. Она не сказала и то, что приглашала его с собой во Флориду.

— Стивен, Марк и Джейкоб тебя совсем не помнят, — говорила она Томасу. — А Тейлор и Зеке смутно. Им очень хотелось бы увидеться с тобой. Тебе у нас понравится: там тепло. Мы могли бы съездить в «Мир Диснея».

Томас был непреклонен:

— Твоя мать захлопнет дверь у меня перед носом.

Вполне возможно, подумала Ребекка. Или выкинет что-нибудь похлеще. Дженни Блэкберн не расставалась с надеждой, что дочь переведется в другой университет. Уж что-что, а холод вынудит ее перебраться ближе к югу. «Папа» О'Кифи, толстый, трудолюбивый человек, не разделял оптимизм дочери. «Только не с ее бостонской кровью», — вот и все, что он сказал.

Зима не испугала Ребекку. Продолжая удерживать высокий рейтинг успеваемости и по-прежнему работая в библиотеке, она использовала морозы и метели себе во благо: стала больше времени уделять увлечению искусством, причем ее тянуло не к живописи или скульптуре — «изящным искусствам», — а к графическому дизайну. Больше шансов, что твою работу увидят и что ты будешь общаться с широким кругом коллег. В конструировании она увидела и вызов, и радость, поскольку концептуальная мысль изящного искусства прикладывалась к практике. Причудливое сочетание элементов художества, технической экспертизы, вдохновения и требований заказчика показалось ей очень увлекательным. Многие знакомые отворачивали носы и говорили, что она проституирует на своем даровании. Но ей было мало дела до того, что скажут другие. Она полюбила дизайн, но так, для развлечения.

Однажды, зябким апрельским днем интерес к графическому дизайну привел ее на набережную, — так хотелось думать ей. Здесь собирались строить новое здание, причем разрабатывать индивидуальный стиль поручили одной из самых известных в стране студий графического дизайна. Уже одно это оправдывало появление Ребекки на пресс-конференции на месте будущего строительства.

Архитектором здания был Уэсли Слоан, и предназначалось оно для компании «Вайтейкер и Рид». У Ребекки, когда она, пропустив занятие по микроэкономике, спешила в район порта, было предчувствие, что она вступает в полосу неприятностей.

Она даже не предполагала, каких.