Вероломство

Глава 16

Хотя Джед Слоан приближался к сорокалетнему возрасту, он был все так же привлекателен, что и в двадцать пять, когда Ребекка имела глупость влюбиться в него. Но даже в сумрачной гостиной она могла разглядеть тонкие морщинки у глаз и блестки седины в черных волосах. Он сохранил прекрасную форму: на животе не было ничего лишнего, а мускулистые руки и плечи говорили о том, что он по-прежнему занимается парусным спортом и бегом. На нем были отличные джинсы и простой пуловер темно-синего цвета. В девятнадцать Ребекка удивлялась его безразличию к деньгам. Он предпочитал, чтобы о нем не судили по величине семейного состояния.

Джед быстро опомнился от потрясения, вызванного встречей с Ребеккой после стольких лет разлуки.

— Ребби, что ты здесь делаешь?

— Я здесь живу.

— Она снимает свою прежнюю комнату на верху, — уточнил ее дед.

Джед не сумел скрыть улыбки.

— Мне надо было догадаться, что прижимистые Блэкберны вроде тебя экономят на дорогостоящих бостонских квартирах и считают за благо жить у родственников. Извините за вторжение. Я ухожу…

Томас недовольно проворчал:

— Прошу, оставь свои глупости. Где ты намерен остановиться?

— В отеле «Ритц».

— На моей совести и так немало, — проговорил Томас сухим, будничным голосом, — чтобы усугублять это еще и ненужными расходами на ночевку в «Ритце». — Он обратился к внучке, приросшей к месту в дверном проеме. — Ребекка, Джед — мой гость. Буду очень признателен, если ты пойдешь к себе в комнату и дашь нам поговорить с глазу на глаз.

Нечего сказать — вежливый способ отделаться от нее. Ребекка решила проявить твердость.

— Я никуда отсюда не уйду, пока не узнаю, что Джед делает в Бостоне.

— Если он захочет посвятить тебя в свои дела, — парировал Томас, — он сам тебе скажет.

— Лучше не пытайся, Ребби, — сказал Джед, не то чтобы нагловато, просто Ребекке так показалось.

Она с детской непосредственностью выразила взглядом все свое возмущение, которое не улеглось с тех пор, как они с дедом говорили об этом французе, появившемся на Конгресс-стрит. Томас отказался объяснить, каким образом один из двоих головорезов, четырнадцать лет назад убивших Там, мог быть знаком с ее отцом в начале шестидесятых годов. По реакции Томаса Ребекка даже не поняла, узнал ли он в ее подробном описании человека, о котором идет речь. Он не стал предполагать, что француз может делать в Бостоне и чего он хочет. Лекарство от тревоги, какое он предложил Ребекке, — это чашка горячего чаю и совет взять отпуск. Продолжительный. И лучше провести его где-нибудь вдали от Бостона. Например, в Будапеште.

Она, в свою очередь, ни словом не обмолвилась ни о Камнях Юпитера, ни о разговоре с Давидом Рабином. Многое еще оставалось неясным, и не было никакой гарантии, что в ответ на ее доверие дед отплатит ей тем же. Вполне возможно, что он станет еще более скрытным. Кроме того, сказанное Давидом нуждалось в дополнительной проверке. Одно дело — думать, что Там берегла сапфиры, чтобы нелегально провезти их в Штаты в качестве запаса на черный день. Но к чему ей запасы, если она собиралась жить с Джедом? А может быть, она хотела устроить свою жизнь и жизнь Май без него? В конце концов, что Ребекка знает об их отношениях? О чем они договорились накануне гибели Там? Джед почти ничего ей не рассказывал.

И совсем другое дело — если Там знала, что у нее в руках Камни Юпитера императрицы Елизаветы.

Ребекка решила молчать, пока во всем не разберется сама.

Джеда не тронуло ее скверное настроение.

Не сумев проиграть достойно, Ребекка выскочила из гостиной и стала подслушивать, стоя на лестнице. Уловить удалось немного. Она уж собиралась бросить это дело, как вдруг дверь отворилась и в проеме появился Томас.

— Мне больно видеть, — сказал он, глядя на нее пылающим взором, — что Блэкберны настолько утратили честь и забыли о приличиях, что моя внучка унизилась до того, чтобы подслушивать конфиденциальный разговор.

Ребекка перевесилась через перила красного дерева и сказала:

— Джед тоже видел этого человека, правда? Он побывал в Сан-Франциско до того, как приехать в Бостон.

— Ребекка, если ты настаиваешь, Джед отсюда уйдет, и ни ты, ни я ничего не узнаем. Не усложняй себе жизнь и, прошу, уйди к себе в комнату. Я в состоянии разобраться с Джедом самостоятельно.

Ее дед всегда напускал на себя строгость, когда чувствовал, что вот-вот вспылит. Ребекка не считала нужным сдерживаться. Она взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь, зная, что весь этот несносный дом, в том числе Томас и в особенности Джед Слоан, видит ее позор.

Она провела бессонную ночь. Вспомнила улыбку Джеда, слова, какие тот ей шептал, когда они занимались любовью, чувства, которые он ей внушал. Ребекка была уверена, что он не мучится воспоминаниями о ней. Ведь она у него была не первая.

А еще ей не давали спать вопросы. Сомнения и страхи. Мысли о французе и о том, что так взбудоражило Джеда, что он приехал в Бостон после стольких лет, — в дом Элизы Блэкберн, где его, наверное, тоже одолевают неприятные воспоминания. О своем дедушке, который двадцать шесть лет таит в себе то, чем не поделился ни с кем, тем более с ней.

О Камнях Юпитера.

И о Май, новорожденной девочке, которую она спасла из сайгонского хаоса в апреле 1975 года. К утру Ребекка включила лампу на прикроватной тумбочке и внимательно рассмотрела симпатичное, умное лицо дочери Джеда Слоана на первой странице «Успеха». Если бы Там дожила до этих дней!

«Мой ребенок значит для меня все», — сказала она Ребекке незадолго до смерти.

Может быть, этот француз хотел погубить Май?

Сон никак не приходил. Ребекка проклинала деда за его неразговорчивость и беспощадность. Причем жестоким он был по отношению к тем, кого любил. К самым близким, и прежде всего — к самому себе.

К половине шестого Ребекка сдалась. Приняла душ, оделась, не озаботившись приданием себе чопорного вида: надела ярко-оранжевую рубашку, джинсы и кроссовки. Волосы, высохнув, торчали во все стороны. Сойдя вниз, она заглянула в гостиную. На диване спал Джед, укрывшись ветхим афганским пледом. Рядом на полу лежала одежда. Во сне он не метался и даже не ворочался. Ребекка еле сдержалась, чтобы не войти в гостиную и не сбросить его с ложа.

На кухне уже сидела Афина. Она штудировала учебник по анатомии. Ребекка налила себе чашку кофе и села рядом с ней, стараясь не смотреть на ужасные фотографии. Целеустремленная, сильная девушка, Афина была твердо убеждена, что в жизни каждой женщины хоть раз должен встретиться мужчина — искуситель. Ребекка не удержалась и сказала, что ее искуситель дрыхнет сейчас на диване в гостиной.

— Правда? — изумилась Афина. — Это он? Такой прекрасный. Красивый, нет? Он разбил многие сердца, я знаю. Что он с тобой делал?

Ребекка налила в чашку с кофе молока из бумажного пакета. Обычно она пила черный кофе, но исключительно крепкое варево Афины надо было чем-нибудь смягчить.

— Он сделал ребенка другой женщине, притворяясь, будто влюблен в меня.

Пылкая душа Афины воспламенилась, Ребекке было приятно, что не одна она не приемлет двоеженства. Афина клеймила, выражала искреннее сочувствие Ребекке и предложила использовать Джеда Слоана в анатомическом театре в качестве наглядного пособия, но, уходя в институт, ограничилась лишь тем, что фыркнула в сторону спящего изменника.

Через несколько минут Джед, пошатываясь со сна, вошел в кухню. На нем была нижняя рубаха и джинсы. Ребекка, чуть дыша, вспомнила, как они ехали во Флориду летом, когда она закончила первый курс Бостонского университета. По утрам он бывал такой же сонный. С тех пор она многих бросала, бросали и ее, но никого она не любила так доверчиво, так наивно, с такой самоотдачей, как Джеда Слоана. Может быть, потому, что он был ее первым любовником, а, быть может, потому, что он был ей настоящим другом. А какая разница между тем и другим? Все, что они ни делали, они делали вместе.

Джед налил себе кофе.

— Я правильно расслышал, что эта греческая головешка собиралась меня раскромсать?

Ребекка улыбнулась:

— Так, слегка.

— Мне было очень приятно, проснувшись, услышать это. Как будто мало того кота, от которого мне пришлось всю ночь отбиваться. Я думал, что твой дед ненавидит кошек.

— Нельзя сказать, что он их любит, но к Пуховику он относится терпимо.

— Пуховику?

— Это мой кот.

— Я должен был догадаться. — Он сел к столу напротив нее. Выглядел он действительно усталым и невыспавшимся. — Ты по-прежнему ненавидишь меня?

Тон его сразу же стал серьезным, но Ребекка улыбнулась, прикрывшись дымящейся чашкой.

— Только когда думаю о тебе.

— Что ж, это по-блэкберновски честно. И я заслужил такой ответ. — Он вдруг поставил чашку и стал вращать мизинцем внутри ее ручки, словно это было в данный момент самым важным занятием на свете. Наконец он сказал: — Ребби, прости меня за эту историю с газетой… Если бы я знал.

— Ты все равно накинулся бы на того рокера.

Он неожиданно рассмеялся.

— Может быть.

— Не может быть, а наверняка, Джед Слоан. Ты не изменился с тех пор, как — помнишь? — изметелил одного мальчика из богатой семьи, за то что тот дразнил моих братьев, будто они ходят в обносках. Тебе тогда было десять лет. Я не помню, как звали того мальчика — он каждый год отмечал день рождения в Луисбергском парке — с горничными в униформах, серебряной посудой, с клоунами.

— Куда тебя не приглашали, — заметил Джед, посмеиваясь глазами.

Ребекка дернулась, не желая признавать это.

— А я поливала их из водяного пистолета.

— Я слышал, он стал адвокатом, очень известным. Уверен, что сам устраивает теперь пикники в парке для своих детей.

— Как ты считаешь, что он подумал о нашей фотографии в «Успехе»?

Джед внимательно на нее посмотрел:

— Тебя это волнует?

— Нет.

Он улыбнулся решительности ее ответа.

— У тебя после этой истории остался неприятный осадок?

Ребекка глубокомысленно скривила рот, откинулась и уставилась на Джеда.

— Все неприятное связано с тем, кто сидит сейчас передо мной.

Джед взял в руку чашечку и с веселым прищуром посмотрел на Ребекку.

— По всей видимости, ни один мужчина не осмеливается приближаться к богатой, прекрасной, знаменитой Ребби Блэкберн?

— Немногие, — ответила она и не смогла не улыбнуться. Он остался во многом все тем же Джедом, которого не пугали ни ее ум, ни происхождение, ни высокие критерии.

Вдруг взор его потемнел.

— В «Успехе» сказано, что ты не замужем.

— Нет, и никогда не была. Но уж конечно не из-за тебя. Перспектива остаться в тридцать пять без мужа не лишает меня ни сна, ни покоя. А как ты?

Он принужденно улыбнулся:

— И меня не лишает сна перспектива остаться без жены в сорок. — Он неожиданно переменил тему: — Твой дед еще не проснулся, вроде бы?

— Нет, хотя обычно встает он рано. Вероятно, сидит у себя наверху и изобретает способ отделаться от меня, чтобы вы со спокойным сердцем могли забыть о моем существовании.

— Никак не можешь успокоиться?

В отместку она не предупредила его, что кофе, приготовленный Афиной, обладает крепостью, достаточной, чтобы снимать краску со стен. Джед отхлебнул и лишь слегка поморщился. Держит марку Вайтейкеров-Слоанов, подумала Ребекка.

Джед продолжал:

— Это была не моя идея — прогнать тебя вчера вечером.

— Я не слышала, чтобы ты просил меня остаться.

— Упаси Бог становиться между тобой и твоим дедом.

Ребекка скептически посмотрела на него.

— Да, ты прав.

— Признаюсь, я надеялся, что ты утерла нос моему кузену и тетке и всем остальным, кто считает, что Блэкбернам уже не подняться, признаюсь, думал, что ты живешь, в самом дорогом доме, какой только можно сыскать. Признаюсь также, что я не хотел встречаться с тобой. Но ты ошибаешься, если думаешь, будто Томас рассказал мне больше, чем тебе. Слушай же, если тебе от этого станет легче: он велел мне отправляться назад в Сан-Франциско.

— Приятно слышать. — Ребекка знала, что поступает как последняя сволочь, но не могла сдержать себя. — Когда же ты уезжаешь?

— Я не еду.

— Почему же?

— Джед облокотился на стол, чуть не навис над ним, и Ребекка увидела, что его глаза чирка так же прозрачны и светлы, как в ту ночь, когда они впервые занимались любовью. — Ты видела этого парня из Сайгона? Он в Бостоне?

— Тебе дед сказал?

— Нет. О твоих делах он поведал мне не больше, чем тебе о моих. Однако по его реакции догадаться было не трудно.

Ребекка отхлебнула кофе, обхватив чашку обеими руками, чтобы не дрожали пальцы. Отпила еще немного. Старалась глотать бесшумно. Со стороны Джеду покажется, что она в полном порядке. Но это не так. Время и человек, которые, казалось, остались в прошлом, возникли опять, а Ребекка даже не представляла, что ей делать.

— Ребекка, перестань дуться, — сказал Джед, не умоляя, не требуя. Это была простая, честная просьба. Взгляд его оставался напряженным, взывающим. — Жизнь моей дочери в опасности.

Ребекка шумно вздохнула:

— Ей угрожали?

— Нет, но тот человек, который пытался убить ее в Сайгоне, может предпринять еще одну попытку. Он приходил к нам в дом в Сан-Франциско позавчера и не дотронулся до нее, но это ни о чем ни говорит. Сейчас она у моего отца, поэтому в полной безопасности. — Он поставил чашку. Взгляд его оставался твердым, серьезным и очень решительным. — С Май ничего не случится. А сам я не знаю, что делать.

Ребекка поразилась его суровой непреклонности. Он очень сильно любит дочь. И теперь она вдруг поняла (хотя и раньше думала, что понимает) — четырнадцать лет назад Джед Слоан поступил точно так, как должен был поступить, когда взял на себя безоговорочную ответственность за новорожденную девочку. Май — его дочь. И дочь Там. Джед никогда не оправдывался и ничего не объяснял Ребекке. Он просто сделал то, что должен был сделать. Это означало потерять Ребекку, но как ни болезненно это было тогда, теперь все стало неважно.

— Ты прав, — сказала она ему, — я видела этого человека.

Джед угрюмо, не перебивая, слушал ее рассказ о вчерашней встрече; Ребекка пока что не упомянула о том, что француз знал ее отца. Не стала она рассказывать и о заключении Давида Рабина насчет цветных камушков из сумочки Там. Ребекке требовалось время, чтобы разобраться в обоих обстоятельствах и решить: надо ли знать о них Джеду Слоану или даже обязана рассказать ему об этом. Может быть, камни не имеют никакого отношения к нему и Там и к ее ужасной смерти, а незаконнорожденность Май и так довлеет над ними, чтобы еще и она совалась с нежданным сокровищем, нелегально ввезенным в Штаты. Так Ребекка думала в 1975 году, так продолжала думать и теперь.

— Не представляю, зачем он явился, сказала она под конец своего рассказа. — А ты что думаешь? Он говорил тебе что-нибудь?

— Нет. Я не дал ему такой возможности. Май была рядом. Я просто выгнал его и сразу же вылетел в Бостон.

— Встретиться с моим дедом?

Джед промолчал.

— Но почему именно с дедом? — настаивала Ребекка. — Ведь его не было в Сайгоне в семьдесят пятом. Он не был во Вьетнаме после гибели отца. Послушай, Джед…

— Ребби, я не собираюсь становиться между тобой и твоим дедом.

— Удобный способ ничего мне не говорить. Ну что ж, прекрасно. И не говори. — Она со стуком опустила на стол чашку и резко поднялась. — Мне надоело биться головой о стену, пытаясь заставить тебя играть честно. А теперь прошу меня извинить — дела.

Когда она обходила стол, он поймал ее руку — ненавязчиво, слабо. Но она вырвалась, словно ее ударило током. Прикосновение Джеда напомнило ей о жарких ночах любви, о боли утраты, о том, как она его любила. И явилось предупреждением: он по-прежнему чертовски привлекателен. Недолго вновь почувствовать к нему желание.

А это было бы глупо.

— Держись от всего этого подальше, — спокойно произнес Джед. Голос его показался Ребекке непривычно низким, скрежещущим. Она поняла, что и его растревожило это случайное прикосновение. В глубине души она никогда не сомневалась, что их любовь и для него осталась лучшей порой жизни, что бы ни случилось потом между ним и Там.

Ребекка прищурилась, одарив его холодным взглядом бостонской аристократки.

— Да будет тебе известно, что я не ребенок. Будь я сто раз клята, если позволю тебе помыкать мною!

Джед удивленно отстранился:

— Но я никогда тобой не помыкал.

— Врешь, Джед. Я с двух лет выслушивала от тебя, что надо делать.

— Черта с два. Ребби, да второй такой упрямицы не было на Бикон-Хилл. Тебя поди заставь делать то, чего ты не хотела. Кроме того, ты, верно забыла, что мы не виделись десять лет после того, как вы переехали из Бостона во Флориду, и четырнадцать — с того дня, как ты оставила меня гнить в манильском госпитале. Я не досаждал тебе две трети твоей жизни. — Хотя он подавил улыбку, в глазах бегали озорные огоньки, те самые, от которых в ней всегда просыпалось неодолимое желание. — Можно считать, что мы почти посторонние люди.

— Как бы не так. Посторонний не стал бы скрывать, — знать и скрывать, — что не кто иной, как ты, разжег тот памятный костер в Бостон-Коммон.

Джед улыбнулся общим воспоминаниям детства.

— Разве то был костер, так — пара хворостинок и сухая листва.

— Ты, Квентин и Зеке играли в салемский процесс над ведьмами. Я изображала ведьму. Собирались сжечь меня, привязав к столбу. Сколько мне тогда было лет, пять?

— Мы не собирались сжигать тебя взаправду.

— Да, но этого не знал разъяренный полицейский, учуявший запах дыма. Вы удрали, а меня оставили привязанной к дереву.

— Ребби, тебе прекрасно известно, что ты могла освободиться в любое время. Кроме того, огонь не мог тебе повредить. Костер был в стороне.

— У полицейского сложилось иное мнение. Он хотел вас найти и поджарить на этом костре ваши пятки, но я держала язык за зубами.

— Но не из чувства товарищества, — возразил Джед, — а лишь потому, что это характерно для всех Блэкбернов — держать язык за зубами.

— Главное не в этом, а в том, что ты вовсе не посторонний. И никогда им не будешь, как бы редко мы ни виделись друг с другом. — Она задумчиво улыбнулась, размышляя о том, смогут ли они с Джедом, люди друг другу не посторонние, стать когда-нибудь вновь друзьями. Если бы они не были такими глупцами, что вздумали влюбиться друг в друга, то это было бы вполне возможно. А теперь? Ребекка не знала. — Желаю удачной беседы с дедушкой. Да, и если мы не увидимся до твоего отъезда, — передавай привет дочери.

Джед посмотрел ей в глаза и сказал:

— Непременно передам, Ребби. Спасибо.

Она почувствовала, что вот-вот разревется, и выбежала из кухни на свежий воздух. Было сыро и зябко — типичное весеннее утро в Новой Англии — и только половина восьмого. Можно пойти к себе в студию и часов десять кряду красить ногти, читать рекламные объявления, пытаться завербовать новых клиентов, думать о Томасе Блэкберне и Джеде Слоане. Можно дойти до такого отчаяния, что покажется заманчивым проектирование автомобильных свалок и посуды для микроволновых печей. Для нее скука была одним из двух верных способов достижения творческого вдохновения. Другим верным способом было безденежье, но с безденежьем ей не приходилось сталкиваться уже много лет.

К несчастью, скука не всегда пробуждала в ней желание работать. Иногда она приводила ее в кабинет очередного шефа с заявлением об уходе и далее — в аэропорт, на первый самолет, а, бывало, что и ввергала в пучину какого-нибудь рискованного капиталовложения. Однажды она чуть не приобрела команду второй бейсбольной лиги, а один раз на самом деле купила чрезвычайно дорогое болото во Флориде, которое в конце концов пожертвовала обществу «Одюбон».

Сегодня, однако, ничто не предвещало утомительного, выматывающего бездействия.

«Я не желаю обсуждать с тобой обстоятельств, при которых этот француз познакомился с твоим отцом», — сказал ей вчера дед.

Ну и ладно, Бог с ним.

Надо подумать, что можно выяснить без его помощи.

Прежде всего, надо плотно позавтракать на Чарлз-стрит, затем сходить в Бостонскую Публичную Библиотеку. Как-то один из ее профессоров политических наук, обмолвился, что в БПБ собрано впечатляющее количество информации о человеке, на котором Джон Ф. Кеннеди не остановил свой выбор в качестве посла в Сайгоне, а именно, о Томасе Иезекиле Блэкберне.

И еще она была уверена, что найдет там кое-что об императрице Елизавете и Камнях Юпитера и, быть может, какую-нибудь информацию о череде краж на Лазурном Берегу в конце пятидесятых годов.

Джед сварил себе более терпимого кофе и направился в сад. Там он тщательно вытер со стула выпавшую за ночь росу. Воздух был сырой и прохладный, но дождя пока не ожидалось. Кофе обжигал горло — как раз то, что ему нужно. Он вдыхал пар и старался успокоиться. Ребби… Ох, как с ней непросто.

Через несколько минут из дома вышел Томас. На нем был древний гарвардский свитер и китайские шаровары. Выглядел он в это утро лет на сто.

Он придвинул стул и сел, не удосужившись протереть его.

— Ты, как я вижу, не собираешься возвращаться в Калифорнию.

— Нет. Вчера вечером я позвонил Май — с ней полный порядок. Сердится, что я не взял ее с собой в Бостон, но, кажется, уже пережила обиду.

Томас вздохнул:

— Я слишком стар, чтобы силой навязывать тебе дельный совет. Где Ребекка?

— Ушла. Сказала, дела.

— Да, она невероятно деловая женщина. Уверен, что жизнь у нее была бы куда проще, если бы признала себя мультимиллионершей с обширными инвестициями и не разыгрывала бы из себя графического дизайнера, но это ее дело. Я же намерен наслаждаться ее обществом и терпимо относиться к ее животному. Ты видел Пуховика?

— Да. Очаровательный.

— Вот как? Обыкновенно, мои приятели отзываются о нем не столь высоко.

— Ребби тебе говорила, что наш знакомый из Сайгона побывал вчера у нее в студии?

Томас откинулся на стуле, зевнул, затем бросил на Джеда колючий взгляд.

— Да, что-то такое было.

— Мог бы мне рассказать.

— Не имею привычки пересказывать содержание частных бесед между мной и внучкой. Даже тебе, Джед.

Джед выслушал мягкую нотацию с полной невозмутимостью и сказал таким же мягким тоном:

— Это замечательно, до тех пор, пока твои представления о чести и благоразумии не становятся угрозой для моей дочери. Томас, я знаю, что Ребби тоже не была со мной вполне откровенна. Она что-то знает, — знает и не говорит.

— Что ты от меня хочешь? — спокойно спросил Томас.

— Не знаю, черт меня подери. Может быть, она тебе намекнула…

— Нет. Я согласен с тобой: она что-то знает, но не говорит.

— Проклятье! — Джед втянул в себя воздух, пытаясь совладать с собой. — Ребби надо уехать из Бостона. Пока этот парень тут околачивается, ей грозит опасность.

Нагнувшись к Джеду, Томас внимательно посмотрел на него, причем взгляд его был на удивление ласков.

— Не строй из себя защитника и сам не крутись здесь, — он помолчал, смахивая со стола сухие веточки и желтую пыльцу. — Ребекка этого не переносит.

— Мне плевать, что она переносит, а что не переносит.

Томас улыбнулся:

— Ой ли?

Взбешенный, Джед вскочил, оставив свой кофе недопитым. Эти Блэкберны видят его насквозь.

— Я уйду ненадолго. Хочу прогуляться, обдумать все на свежем воздухе. — Он посмотрел вниз, на старика, сидевшего за щербатым садовым столиком, и ему захотелось сказать, как он сожалеет о том, что Томас Блэкберн последние двадцать пять лет живет трудно, в полной изоляции. Но Томас на это ответил бы, что он заслужил тот остракизм, какому его подвергают с 1963 года. Однако Джед сомневался, правда ли заслужил. И он добавил: — Может быть, зря я сюда приехал.

Томас оставался невозмутимым:

— Есть два места на девятичасовой самолет в Сан-Франциско. Я только что звонил. Мне кажется, Ребекка никогда не была во Фриско.

Джед ясно представил себе, как он провезет Ребби но мосту «Золотые Ворота» — впервые в жизни, — как они возьмут Май и отправятся все вместе в ее любимый китайский ресторанчик.

Надо освободиться от чар Блэкбернов.

— Поговорим позже, — сказал он Томасу внезапно охрипшим голосом. И не стал ждать ответа.