Вести из леса

Октябрь

Хмурится лес, хмурится небо, хмурятся, морщатся большие лужи на залитых дождями полях.

Очень тихо в лесу. Хорошо слышно, как где-то близко на опушке, забравшись в рябину, квохчут и повизгивают дрозды, за полем в деревне лает собака, а там, где синяя кромка леса почти сливается с дремлющим небом, невидимые, трубят на отлёте лебеди.

Даже на очень большой берёзе легко сосчитать, сколько бьётся последних листьев. Один, два, три… совсем уже мало. Не шелестят они на ветру, как летом, в дружном гуле зелёного шума, не шуршат, как в пору листопада. Каждый теперь поёт отдельно тоненько и грустно, как скрипка плачет.

Есть у людей дома, одежда, пища, не страшны им холода. А что зверям и птицам делать, когда захрустят по травам утренники и уснёт вода?

Есть домовитые звери. Прилежно устраивали и чистили барсуки свой подземный дом. Сухую подстилку в спальню натаскали, травяной ветошью отнорки прикрыли. Тепло, чисто, можно и вздремнуть. Много не много, а так с полгодика. Полез барсук свежим воздухом дохнуть. Подполз к выходу и чуть-чуть мордочку выставил. Прохладно на дворе. Сосны головами тихонько покачивают и плывут, плывут облака. Открылось голубое окошко в тучах, и оттуда медленно, покачиваясь, пушинка белая валится, прямо на барсучий нос. Упала и растаяла. Чихнул барсучонок, испугался и вниз пошёл. Что это за холодные перья? Отродясь такого не видывал.

У медведя берлога задолго приготовлена, мохом да еловыми лапами оборудована, а крыши пока ещё нет, крышу попозже вьюги совьют. Ходит медведь на последний промысел. Надо до снега успеть забытую на полосе овсяную бабку дососать, в одном знакомом овражке лосиные косточки доглодать, в болоте корешков поесть, особых, одному ему, медведю, ведомых. Сладко от них спится. Ходит медведь не спешно; босой ногой грязь со льдом месит. Как ему не холодно? Ничуть… Лапы шерстистые, а там, где голое, — жировая подмётка в палец толщиной, никакой мороз не прохватит.

Улетают птицы. Движется над стынущей землёй великий птичий поток. Летят птицы ночью и днём в одиночку, стадечками и стаями в тысячи голов. Лунной ночью множество невидимых путников перекликается где-то высоко под звёздным пологом. Иногда можно заметить, как тёмная цепочка пересекает лунный диск. Счастливого пути, голосистые наши гости! Пройдёт зима, и мы встретимся с вами снова.

Неустойчива осенняя погода. Яркие дни сменяются ненастьем, а потом вновь расходятся тучи, открываются голубые окошечки, и видно, как по ним скользят светлые нити паутины и белые пушки иван-чая, словно напоминая о снежинках, что скоро уже затанцуют в холодном небе.

Вылиняли у зайца-беляка задние ноги. Снега ещё нет, а у него ноги белые стали. Будто белые штаны надел.

Серого зайца и на поляне никто не замечал, а теперь он и за кустом сквозит. Всем как бельмо на глазу!

В ельнике затаился — синицы увидали. Давай пищать:

— Заяц в штанах, заяц в штанах!

Того и гляди лиса услышит.

Заковылял заяц в густель. Там ёлку вихрь повалил. Упала ёлка вершиной на пень. Как шалашиком пень накрыла.

Вспрыгнул беляк на пень и притих. «Вот, — думает, — от всех спрятался!»

Шёл по лесу охотник и видит: в самой густели будто глазок на небо сквозит. А какое там небо, если позади лес чёрный!

Заглянул охотник в лесной глазок — заяц! Близко — ружьём ткнуть. Ахнул охотник шепотком.

А заяц — некуда податься — шасть прямо на охотника!

Отшатнулся охотник, ногами в валежнике запутался и упал. А когда вскочил, — только штаны заячьи мелькали вдали.

Опять увидали зайца синицы, запищали:

— Заяц в штанах, заяц в штанах!

Сороки увидали, затрещали:

— Заяц в штанах, заяц в штанах!

И охотник кричит:

— Заяц в штанах!

Вот штаны — ни спрятать, ни переменить, ни сбросить!

Хоть бы снег скорей — беспокойству конец.

Октябрь так птиц пугнул, что иные до самой Африки без оглядки летели! Да не все такие пугливые. Другие и с места не тронулись. Ворона вон — ей хоть бы что! Каркает. Галки остались. Воробьи. Ну, да с этими Октябрь и связываться не хочет. Этим и январь не очень-то страшен!

А вот за зябликов Октябрь взялся. Потому что фамилия у них такая — Зяб-лик. Должны они холода бояться. Взялся — и всех разогнал. Один только остался. Самый упрямый.

Рассердился Октябрь:

— Зяблик ты, так зябни! — И стряхнул ртуть в термометре сразу на десять градусов ниже нуля. А зяблик не зябнет!

— Небось, озябнешь! — разбушевался Октябрь. И давай Зяблику под перо дуть.

А Зяблик не зябнет! У него от озноба верное средство — тугой животок. Прыгает по веткам, как по ступенькам. И склёвывает: то насекомое, то семечко. А раз животок тугой, то и температура у него нормальная — плюс сорок три градуса! А с такой температурой и в октябре — май!

— Холодом не пронял, — голодом доконаю!

Скрипнул Октябрь морозцем. И так ветром дунул, что сдул с деревьев все листья и всех насекомых.

А Зяблик — порх! — и на землю. Стал на земле кормиться, семена разные собирать.

Октябрь на недельку задумался, потом землю дождичком спрыснул и морозцем застудил. Каток сделал.

— Ужо тебе!

— Раззадорился Зяблик — порх! — и наверх.

— Семена заморозил — ягоды рябины клевать начну. Была не была!

И стал рябину клевать. Вместе с синицами, воробьями и воронами.

Посинел Октябрь от злости. Морозцем прихватывает, прохватывает.

А Зяблик не зябнет. Рябина-то от морозца только вкуснее становится. Так сама в клюв и просится. Сытно от неё и тепло.

Ещё бы я не знала, какие опёнки! Да у нас на дне кадушки ещё и сейчас есть солёные опёнки. Это мы с Маринкой как-то пошли за черникой. А уж поздно было, уж даже все листики с деревьев слетели, и, конечно, никакой черники уже не было, но мы всё-таки пошли. А там раньше был лес, но потом срубили, и остались одни пенёчки. Всё пенёчки и пенёчки… И вот мы идём между ними, а Маринка как закричит:

— Наташка, опёнков-то сколько! Опёнков-то! Все мои!

Кинулась на коленки, руки растопырила и хотела все опёнки накрыть, а не удалось! Их там столько было, столько, будто это и не грибы, будто просто листики, которые валялись на земле, вдруг стали шляпками и поднялись на ножки. И стояли они так тесно, что даже шляпки друг на дружку наползали. У больших шляпки как блюдечко и посередине тёмненькие. А если одна шляпка наползла на другую, так нижняя точно чем-то посыпана. Или это плесень такая, или я не знаю что.

А маленькие опёночки хорошенькие-хорошенькие! Шляпки у них как половинка от грецкого ореха, светленькие и все в махорочках, как у папиного полотенца. Наш папа всю свою жизнь до нас с Маринкой жил у моря, и потому у него такое купальное полотенце.

А под шляпкой у опёнок воротничок. Я, конечно, хотела собирать маленькие, но Маринка закричала:

— Маленькие — мои! Все маленькие — мои! Собирай, Наташка, большие. Ведь не ты их нашла, а я.

Мы набрали полные подолы, даже горкой, даже платье уж больше не натягивалось. А когда побежали домой, грибы всё соскальзывали и падали. Станешь поднимать, другие валятся. И все они измялись, искрошились, а платья насквозь промокли.

А мамы дома не было. Она так и хотела уйти к соседям, занимать посуду для гостей. Но мы без мамы не знали, куда положить опёнки, и вывалили их в ведро и корзинку. А потом Маринка вдруг передумала и сказала:

— Мы лучше ведро и корзинку возьмём с собой и побежим поищем опёнков ещё. Переваливай, Наташка, из ведра в самовар! — И мы перевалили Маринкины, маленькие, в самовар, а мои, большие, в папину шляпу и папины калоши. Но мои грибы совсем раскисли и стали просто кашей, когда мы их проталкивали в калошные носки. Но это не беда, что папины калоши немножко запачкались. Он их почти никогда не надевает. Наш папа до нас с Маринкой жил у моря и привык к мокру.

А когда мы опять прибежали к пенькам, так нашли место, где опёнок прямо ужас! Прямо ужас! И не только около пеньков, а даже прямо на земле между листьями. А были грибочки, которые забрались на дерево высо-о-ко, мне до подбородка. И росли там прямо на дереве, как сучки.

Мы с Маринкой скорей, скорей нахватали грибов и подрали домой. А Маринка по дороге зацепилась ногой за ветку, шлёпнулась и все свои грибы развалила. Шляпки у них отдельно, ножки отдельно, смех!

Прибежали домой. Скорей, скорей грибы пораспихали куда попало, даже в абажур, даже в мои трусики. А Маринка и говорит:

— Давай, Наташка, возьмём сейчас зонтик. Сколько там ещё грибов осталось! Раскроем зонтик, да так и понесём его за спицы.

И вот мы наложили полный зонтик и понесли. А зонтик верхушкой всё за иван-чай и за разные ветки цепляется. А спицы чуть что, — ломаются. Пока несли, все спицы поломались. Ну еле-еле дотащили! Только успели вывалить все грибы на пол, а тут явилась мама. Маринка кинулась к маме и заорала:

— Мама, давай скорей корзинку! Вываливай пока всё на пол! Там ещё ужас сколько грибов осталось! Ужас.

А мама на нас:

— Девочки, да вы что? С ума сошли?

И давай нас ругать. Хотела даже все наши опёнки выкинуть на помойку. Но тут пришла молочница и сказала, что опёнки можно солить. И мы с Маринкой уж постарались, чтобы мама нас простила. И упросили её, чтобы она позволила нам самим посолить свои опёнки.

Мы насолили полную кадушку. Только одних шляпок полную кадушку. Разложили их по дну, потом посолили, потом опять сверху разложили и посолили. А когда кадушка была полна, сверху накрыли грибы тряпкой, потом деревянным кружком, а на него положили камень. Он потом утонул в опёночном соке.

А какие вкусные вышли солёные опёнки!

Выбежала Лиса на бережок и видит: Заяц травинки стрижёт, а водяная Крыса сочный корешок зубрит.

Лису увидели — жевать перестали.

Крыса Зайцу шепчет:

— Удрать успеем — сперва давай послушаем. Она нам сейчас про погоду петь начнёт!

— Приятного аппетита, соседи! — запела Лиса. — А погодка-то, погодка какая, одно слово — осень!

Заяц и Крыса переглянулись.

— Зима на носу, холода надвигаются. Я уж себе и шубу зимнюю купила — тёплую!

Заяц и Крыса ни звука.

— А как у вас с одёжкой дела, как вы к зиме приготовились?

— Ничего, приготовились! — буркнула Крыса. — Моя шуба не только греет, но и от сырости спасает. Вылезу из воды, встряхнусь — и сухая!

— И я не жалуюсь! — пробубнил Заяц. — Моя шубка белая и греет, и от злых глаз скрывает!

Тут водяная Крыса хихикнула и прошептала:

— Сейчас, Заяц, она нас хвалить начнёт. Я старая Крыса, уж я знаю!

— Выходит, соседи, что вы лучше моего к зиме приготовились! Вот у кого уму-разуму поучиться! У одной шуба непромокаемая, у другого защитная! Да что-то я глазам не верю, дали бы пощупать.

— Ну вот, теперь, Заяц, — пора! Хватит слушать. Уноси свою шубу, пока цел. Да и я за тобой. Меня, Крысу, не проведёшь — не смотри, что у меня хвост голый!

Лиса бросилась вперёд. Но от Зайца и Крысы и след простыл!

Скворцы прилетели!

Это такое же радостное известие, как «прилетели грачи», «прилетели жаворонки». Радостное потому, что вместе с грачами, скворцами и жаворонками летит к нам весна — лучшая пора года. Весна, за весной лето — радости-то сколько!

Скворцы прилетели!

Но сейчас не весна, сейчас осень. Где же можно услышать такие слова?

Можно услышать, мне довелось. Но сказаны они были не радостным, а печальным-печальным голосом.

— Скворцы прилетели, — сказал человек тихо и задумчиво. — Значит, впереди осень, слякоть и холод. Значит, ветры, дожди и туманы. Значит, прощай, красное лето, здравствуй, зима.

Да, не весна, а зима!

Потому что скворцы, те самые скворцы, что когда-то принесли к нам с юга весну, сейчас несут от нас на юг осень. В лесах, скверах и парках на берегу Чёрного моря появляются они осенью густыми стаями; все сразу обращают на них внимание.

Скворцы прилетели… Нет, не радостное это там событие! Ведь за скворцами надвигается зима.

Так по-разному могут звучать одни и те же слова!

Видно, не в словах дело, а в том, чтó за ними таится.

Ну и погодка, чтоб ей ни дна, ни покрышки! Дождь, слякоть, холод, прямо — брр!.. В такую погоду добрый хозяин собаку из дому не выгонит.

Решил и я свою не выпускать. Пусть дома сидит, греется. А сам взял ружьё, взял бинокль, оделся потеплее, надвинул на лоб капюшон — и пошёл! Любопытно всё-таки поглядеть, что в такую погоду зверьё делает.

И только вышел за околицу, вижу — лиса! Мышкует, — промышляет мышей. Рыскает по жнивью, — спина дугой, голова и хвост к земле, — ну чистое коромысло!

Вот легла на брюхо, ушки торчком — и поползла, видно, мышек-полёвок заслышала. Сейчас они то и дело вылезают из норок — собирают себе зерно на зиму.

Вдруг вскинулась всем передом, пала передними ногами и носом на землю, рванула, — вверх взлетел чёрный комочек — мышь. Лиса разинула зубатую пастишку, поймала мышь на лету. И проглотила, даже не разжевала.

Да вдруг и заплясала!

Подскакивает на всех четырёх, как на пружинках. То вдруг на одних задних запрыгает — как цирковая собачка — вверх-вниз, вверх-вниз! Хвостом машет, розовый язычок от усердия высунула.

Я давно лежу, в бинокль за ней наблюдаю. Ухо у самой земли — слышу, как она лапками топочет. Сам весь в грязи вымазался.

И чего она пляшет, — не пойму! В такую погоду только дома сидеть, в тёплой, сухой норе. А она вон чего выкомаривает, фокусы какие ногами выделывает: тук-тук-тук! тук-тук-тук!

Надоело мне мокнуть, я вскочил во весь рост. Лиса увидала, — тявкнула даже с испугу. Шасть в кусты, — только я её и видел!

Обошёл я жнивьё и, как лиса, всё себе под ноги гляжу.

Ничего примечательного: размокшая от дождей земля, порыжелые стебли.

Лёг по-лисьему на живот — не увижу ли так чего?

Вижу: много мышиных норок. Слышу: в норках мыши пищат.

Тогда вскочил я на ноги — и давай лисий танец отплясывать! На месте подскакиваю, ногами топочу, — только что язык не высовываю.

Тут как поскачут из-под земли перепуганные мыши-полёвки! Из стороны в сторону шарахаются, друг с другом сшибаются, пищат пронзительно… Был бы я лисой, так…

Да что тут говорить: понял я, какую охоту испортил лисичке; плясала — не баловала, мышей из норок выгоняла. Был бы у неё тут пир на весь мир!

Оказывается, вон какие звериные штучки можно узнать в такую погоду: лисьи пляски! Плюнул бы я на дождь и на холод, — пошёл бы других зверей наблюдать, да собаку свою пожалел.

Зря её с собою не взял.

Скучает, поди, в тепле под крышей.

Дождь как из ведра! Не капли бьют по земле, а звонкие струи. На земле, на траве, на листьях — кутерьма водяных брызг. Нигде не спрячешься от воды!

Часто после таких проливных дождей мы намокаем так, что не можем взлететь. Подскакиваем, отчаянно бьём крылышками, а улететь не можем. Тут-то и ловят нас собаки и кошки.

Если найдёте промокших птичек у жилья, посадите их в корзинку с сухим сеном. Сверху корзинку накройте марлей. Через час — два мы обсохнем. Теперь можете смело нас выпускать, — никто теперь нас не поймает!

Встретил в лесу дикий кабан домашнего кабана.

— Хр! Хор-р-рошо ли жить-то у людей?

— Хорошо! Жратвы полное корыто!

— Ишь! Мне бы тоже…

— Сплю в тепле, на соломе!

— Мне бы тоже…

— Моют, за ухом чешут!

— Мне бы тоже…

— К Новому году из меня студня наварят, окорока закоптят, сала насолят!

Мне бы… э, нет, брат! Этого я не хочу! Лучше я в лес пойду — с корешков на жёлуди перебиваться, под открытым небом спать. И хоть неумытым быть, да живым!

— Здравствуй, Ушан летучая мышь!

— Здравствуй, Заяц длинные уши!

— Как живёшь-поживаешь?

— Лучше всех живу — горя не знаю!

— Как же это ты так ухитряешься?

— Это проще простого. Как плохо мне, — зима там пришла или дождь, ветер, — я на боковую. Сплю да сладкие сны смотрю. Иной год месяцев десять просплю!

— Ну, брат, тут я тебе не товарищ! Я так не могу. Я если и сплю, так и то с открытыми глазами!

— Медведь лапти плести собрался! Медведь лапти плести собрался!

— Кыш, ты, стрекотуха… Каки лапти…

— А зачем же ты лыко дерёшь?

— В берлогу, на подстилочку… Разве мыслимо полгода на жёсткой постели спать?

— Хр-р-хр-р-р… Хр-р-хр-р-р…

— Пуф-пуфф… Пуф-пуфф…

— Хр-р-р… Ай, кто здесь?!

— Пуфф… Это я, Крот. А ты кто?

— Ещё спрашивает: «Кто, кто?» Хомяк я, вот кто! Чего ты, бессовестный, в мою квартиру лезешь?!

— Пуф-пуф… Да я нечаянно… Уморился, с лап сбился. Червяков, понимаешь, ищу, а они от морозов глубо-око попрятались. Роешь-роешь, ищешь-ищешь, семь вёрст под землёй пройдёшь, покуда червячка заморишь…

— А ты бы делал, как я! На зиму — спаленка, рядом со спаленкой — кладовочка. Поел — поспал; поспал — поел, и за семь вёрст ходить не надобно!

— Уж больно бережёшь ты, Дятел, свой нос. Всё о сучки его чистишь!

— Мне, Зяблик, без носа, как без рук. Семян еловых захочешь — носом стучи. Короеда несчастного выбить — и того носом. Соку берёзового лизнуть — опять носом бей. Гнездо выдолбить — носом. Голова кругом! А весной ещё и на барабане носом играй. Стучи во всю мочь по сушине. Греми на весь лес — иначе дятлихи и слушать не хотят! Того и гляди с носом останешься!

— Ох, Дятел, и стукотливая ж у тебя жизнь! Всё носом да носом — того и гляди без носа останешься!

— Анютины Глазки, вам закрываться пора, ведь зима на носу!

— А мы не боимся.

— Глазки, вас дождями забьёт!

— А мы не боимся.

— Глазки, Глазки, вас морозцем прихватит!

— А мы не боимся.

— Глазки, Глазки, вас снежком припорошит!

— А мы всё равно не боимся. Мы и под снегом будем живы-живёхоньки!

— Продам шёшубу, куплю балахон! Продам шёшубу, куплю балахон!

— Тетерев, опомнись! Осень пришла, а ты весеннюю песню запел!

— Осень?! Фу ты, и правда. Солнышко пригрело, я и забылся… Ну, ладно, по-другому спою… Куплю ш-шубу, продам балахон! Куплю ш-шубу, продам балахон!

— Гуси, гуси!

— Га-га-га!

— Есть хотите?

— Да, да, да!

— Поищите же тогда!

— Мы искали, мы в воду ныряли, но ничего не достали! Трава полегает, вода замерзает, холода наступают.

— Что же делать вам, гуси?

— Улетать за синие моря, за высокие горы, в тёплые края!

— Ну, летите же тогда!

На берегу реки Тосна есть глубокие пещеры… Мы обследовали их и обнаружили, что там зимует много комаров и бабочек зубчатой совки. Нашли мы также пауков и мокриц.

Но самое интересное — это летучие мыши!

Они прицепились к стенкам пещеры и висят вниз головой. Они кажутся мёртвыми, и на их шёрстке блестят капельки воды. Но если их взять в руки, то они быстро приходят в себя, начинают шевелиться и пищать. Мы знаем, что летучие мыши очень полезны — летом они уничтожают массу вредных насекомых. Особенно комаров-кусак. Поэтому мы призываем ребят не обижать летучих мышей. Мы тоже их не обидели. Мы только обследовали место их зимовки, сделали наблюдения, зарисовали их и даже сделали фотоснимки.

И всё это при свете карманных фонарей и свечей.

— У нас при школе есть молодой яблоневый сад. Осенью мы обвязали стволы яблонь соломенными жгутами. Вредные насекомые, которые зимуют на яблоневом стволе и ветвях, забрались на зимовку в соломенные жгуты. А мы эти жгуты сняли и сожгли.

На зиму мы в саду развесили кормушки для птиц. Мы надеемся, что птицы привыкнут зимой к нашему саду и на лето останутся в нём жить.

«Я живу недалеко от города Сталино. У нас нет лесов. Вокруг, куда ни посмотри, одни шахты. Я со своими подружками организовала группу любителей леса. Мы будем сажать и выращивать кусты и деревья, следить за зелёными насаждениями, оберегать их от разных вредителей. Вы только представьте, ребята, какой неоглядный лес поднимется в нашей стране, если каждый из вас вырастит хотя бы одно дерево. Хотя бы одно!»

Потушили ребята пять лесных пожаров. Лето было жаркое и сухое. Стоило спичку бросить — и лес загорался. Тушили и, захлёстывая ветками огонь в лесу, на чём свет стоит ругали разгильдяев, которые оставляли в лесу непотушенные костры. Лень им залить костёр водой или засыпать землёй. И вот вместо зелёного леса получается чёрная гарь!

Жители леса готовятся встречать зиму. И только некоторые из них как будто не чувствуют никаких перемен: ни холода, ни коротких пасмурных дней.

Вот растут рядом два ягодных кустарничка. У одного из них нежные кругленькие листики. Они покраснели и осыпаются. Этот кустарничек встретит зиму с голыми веточками.

А другой — как был, так и остался. Листья у него жёсткие, грубые, блестящие. Видно, с такими листьями зимовать не страшно.

— Какие ягоды вы собирали летом с того и с другого кустарничка?

Расхвасталось дерево своим осенним нарядом:

— Красивее моей одежды не придумаешь: тут и красное, и зелёное, и розовое, и оранжевое, и жёлтое. У иного листа, что ни уголок, то другой цвет.

— А я считаю, что такой пёстрый наряд для солидного дерева неприличен, — сказало соседнее дерево. — Самый скромный и самый красивый цвет — зелёный. Я этому цвету никогда не изменю. Так и опадут мои листья зелёными. И уголки-то у тебя на листьях — лишнее. Гораздо лучше мелкие зубчики, как у меня.

Угадайте, — какие деревья вели этот разговор?