Декабрь — месяц долгих ночей и морозных узоров на окнах. Декабрь — полночь года.
Кончился тёмный и скучный предзимок. Весело звенят коньки на льду, знакомо и радостно шуршат лыжи, проминая первый след.
Когда окончились сельские работы и люди ушли с полей в дома, укрылись от морозов за зимние рамы, за двойные двери, у тёплых печек, казалось, что и вокруг замерла жизнь.
Не видно и не слышно никого в голых полях, в уснувшем лесу.
Выпала первая пороша — и всё изменилось, открылись многие секреты.
Колхозный сторож узнал, почему накануне ночью Полкан рвался с цепи и лаял на огород.
Чёткий след зайца протянулся от одной капустной кочерыжки к другой.
У крайнего к лесу дома, где таинственно пропадали куры, обнаружился след хоря.
Чуть подальше в поле, вокруг соломенных скирд, весь снег измят, протоптан до чёрной земли. Здесь и смешные следки мышей — точечки, где наступали лапы, и бороздка, где волочился хвост, — и бесчисленные крестики от босых ног птиц, — овсянок, воробьёв, синиц.
А вот и покрупнее лунки — это горностай промчался. Ещё крупнее, — лисица кралась, насторожив уши, слушая попискивание мышей.
Кормное место! Птицы и мыши за зерном прибежали, за сорным семечком; горностай и лисица за мышами. Человек увидит — за лисицей придёт, капканы насторожит у соломенных скирд.
Засыпал снег последние ягоды и семена на земле, черничные почки, листву брусничную. Перешла лесная птица на древесную пищу.
Покачиваясь на тонких ветках, склёвывают рябчики ольховые серёжки, тетерева — берёзовую почку, глухари — колкие сосновые иглы.
Ну, что ж — по сезону и пища.
Правда, столовые довольно прохладные, особенно в ветреные дни, зато спальни теперь хороши.
Набил зоб и — бух! — в снежную перину; тепло, уютно и тихо.
В речной полынье, в чернильной воде, в морозном пару кувыркаются нырковые утки.
Смотреть на них и то холодно. А на самом деле теплее в воде, чем на воздухе.
22 декабря — день зимнего солнцестояния, и повернётся «солнце на лето, зима на мороз».
Очень тёмное, очень холодное время, и всё же это начало весны.
Это было давным-давно. Так давно, что никто уже не помнит, когда это было.
Пришла на землю зима. Снегá упали глубокие, морозы начались трескучие, дни становились всё меньше и меньше.
Взойдёт Солнышко на небо, не успеет и пригреть, как сразу опять заходит.
Все звери и птицы в темноте сидят, от холода дрожат. А ночи всё длинней и длинней…
Осталась до Нового года неделя. И наступила самая длинная, самая тёмная ночь. Такая, что нет ей конца.
Уже давно петухи в деревне пропели, а ночь всё тянется и тянется. Не выходит Солнышко на небо, не хочет греть землю.
Испугались тогда звери и птицы: «Вдруг Солнышко совсем больше не выйдет? Пропадём тогда, застынем, света белого не увидим…»
И собрались на лесной совет. Стали думать да гадать: как сделать, чтобы ночь кончилась?
Думали, думали и придумали: надо Солнышко на небо за ушкó вытянусь. Тогда и день наступит.
Ну, а кто тянуть будет?
— Я потяну! — сказал Тетерев-косач. — Я тут самый сильный, я тут самый храбрый! Вытяну Солнышко.
— Я потяну! — сказал пёстрый Дятел. — Я тут самый умелый, я тут самый работящий. Вытяну Солнышко.
— И я потяну! — сказал Клёст-еловик. — Я тут самый…
Хотел он тоже похвастаться чем-нибудь, да хвастаться нечем. Простая птичка-невеличка, зелены пёрышки.
— Куда тебе, кривоносому! — засмеялись звери и птицы. — Лучше дома сиди, не срамись!
— Не беда, — сказал Клёст. — Авось и я пригожусь.
И полетели Тетерев, Дятел и Клёст Солнышко за ушкó вытягивать.
За чистым полем, за тёмным лесом лежало Солнышко в тучах.
Первым Тетерев прилетел.
— Эй, ты! — закричал он. — Трус! Вставай, а то хуже будет! Одним крылом зашибу, одной лапой затопчу — и дух вон!
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Подскочил Тетерев, ухватил за Солнышкино ушко и ну тянуть! Тянет-потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Опалило у Тетерева брови, он и выпустил ушко.
— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. В снег нырну, перья распущу, авось не замёрзну.
Вторым Дятел прилетел.
— Эй, ты! — закричал Дятел. — Лежебока! Вставай, а то хуже будет! На хвост обопрусь, носом размахнусь — и дух вон!
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Подскочил Дятел, ухватился за Солнышкино ушко. Тянет — потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Опалило у Дятла голову, он и выпустил ушко.
— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. Дупло продолблю, заберусь в него, авось не замёрзну.
Самым последним Клёст прилетел.
— Слушай, Солнышко! — сказал Клёст. — Мне грозить нечем, я тебя сам боюсь. Но у меня в лесу дети малые, зимой родились; холодно им и темно. Я тебя вытащить должен.
— Попробуй! — сказало Солнышко.
Ухватил Клёст за Солнышкино ушко, тянет-потянет, вытянуть не может.
А ушко горячее, жаром обдаёт.
Покраснели у Клёста и грудка, и крылья. Весь опалился Клёст, а ушко не бросает.
И сжалилось над ним Солнышко.
— Ладно, — говорит, — не тужи. Встану.
Поднялось и начало на небо взбираться.
И сразу кончилась самая длинная, самая тёмная ночь в лесу. Свету прибавилось, и ночи на убыль пошли.
И опять стало хорошо зверям и птицам.
Давным-давно это было. Но и до сих пор за неделю до Нового года Солнышко не хочет вставать. Тянется самая длинная ночь.
А потом Солнышко вспоминает, как его Клёст за ушко тянул, и поскорей поднимается в небо. Ночи идут на убыль.
А у Тетерева до сих пор красные брови, у Дятла — красная шапка, а у старого Клеста-еловика все пёрышки красные, словно жаром опалены.
Росли на огороде злые сорняки — мохнатый Чертополох, серая Лебеда и жгучая Крапива. Росли и воевали с огородными овощами. Растолкали всех, лучшие места себе захватили, — соки из земли тянут. Совсем забили овощ огородную!
Пришли колхозники, стали грядки-пропалывать. А сорняки хитрые — их сразу не выведешь!
Чертополох говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — под забор! Там и схоронюсь.
Лебеда говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — в канаву! Там и уцелею.
Крапива говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — в кусты! Там и продержусь.
Много раз пропалывали огород колхозники, осенью лопатами перекопали, всю землю перевернули. А сорняки-то — вон они! Выжили. Кто в придорожной канаве сидит, кто под забором схоронился, кто в кустах спрятался. А одна серая Лебеда на крышу сарая забралась. Растёт-цветёт, посмеивается — всех вокруг листика обвела!
Осенью созрели у сорняков семена — многое множество! У Чертополоха, наверно, тыщи, у Крапивы, наверно, тыщи тыщ, а у Лебеды и вовсе — тьма тьмущая!
Обрадовались сорняки, загордились. Чертополох говорит:
— Весной рассею семена, все грядки заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Крапива говорит:
— Весной рассею семена, все огороды заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Лебеда говорит:
— Весной рассею семена, все поля, дороги и тропки заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Да только — не вышло.
Едва первый снег землю укрыл, появились на огородах новые работники. И ну пропалывать сорняки! Ни одного не пропускают. Повыдергали семена и у Чертополоха, который под забором сидел, и у Крапивы, что в кустах пряталась И даже Лебеду, что на крыше росла, и ту обчистили до зёрнышка!
Не расти теперь сорнякам, не засорять землю! Добрый будет в новом году урожай.
— А кто помог?
Да птички-невелички: щеглы, снегири, подорожнички.
Ведь они и зимой на полях трудятся.
Мыши обычно ни над чем не задумываются, — им бы только поесть да вовремя удрать от врага. Но в одной избе, у лесной опушки, народился летом очень любознательный мышонок. Он покоя не давал самой старой и мудрой подпольной мыши: делись с ним опытом, да и только!
— Пра-пра-пра-прабабушка, есть ли на свете звери, которых я ещё не видел? — спросил однажды мышонок.
— Ещё бы не быть! Есть.
Вот погоди, и к нам во двор прибегут зимою заграничные гости.
— Заграничные?
— Да. Это те, что живут по ту сторону забора.
— А когда у нас будет зима?
— А вот придут люди, заложат у нас в подполье отдушину кирпичами да тряпками, тут и зима придёт.
— Зима придёт, я во двор выбегу на новых зверей смотреть.
Заложили люди отдушину, и стало в подполье и темно, и тепло. В засеках — картошка, овощи.
Живи да радуйся!
А мышонок только и думает, как бы убежать из дома, поглядеть на невиданных зверей.
Да не вырвешься: подполье закупорено.
Но в середине зимы мышонку вдруг повезло: в подполье прокопалась крыса. Мышонок сейчас же заметил в земляной стене дыру.
Пробрался к ней и помчался по крысиному ходу. Сначала — под землёй, потом — под снегом.
И вот он в неведомом царстве — в огромном сарае, где сладко пахнет сеном. Слышит, в углу, за жердями, что-то похрустывает. «Мыши», — догадался мышонок и побежал знакомиться.
Подбежал, да так и ахнул: мыши-то мыши, да не наши, — видно, заграничные. Что за шубы на них надеты! Не серые, а разноцветные: спина ярко-рыжая, перёд белый. А у самой толстой тётки ещё посередине спины чёрная полоса. Вот что значит заграница!
— Как тебя, тётенька, зовут? — спросил мышонок.
— Тише! Тише! Нас могут услышать. Говори шёпотом. Как я. Меня зовут полевая мышь.
— А как ты приехала сюда из заграницы?
— В соломе, на грузовике. Больше ничего не спрашивай: нас могут услышать.
«Ну и трусиха», — подумал мышонок.
Зато вторая мышь, самая большая и самая длиннохвостая, оказалась смелее.
— А я сама сюда прибежала зимовать, — сказала она. — Я лесная мышь. Но сейчас в лесу голодно. А летом благодать: ягоды, семена, жуки, червяки. Хватай да ешь. Повезёт, и птицу на обед поймаешь!
— Ну и тётка! Живых птиц хватает! — ужаснулся мышонок.
И на всякий случай он отбежал в сторонку. Там сидела самая маленькая мышь. У неё были смешные коротенькие ушки и очень тоненький хвостик.
— Ты умеешь лазать? — спросила она мышонка.
— Умею. Я раз залез по занавеске до самого потолка.
— А я лазаю по травинкам и по кустам. Меня зовут мышь-малютка. Смотри, как я полезу.
Тут она стала взбираться по тонкой жердинке. Лапками цепляется, хвостиком вокруг жердинки обвивается и всё вверх да вверх!
— Ловко! — крикнул мышонок.
А мышь-малютка уже на самой верхушке жерди.
— У, ю, ю! Вот где я!
Мышь-малютка гордо оглянулась по сторонам. Но вдруг вздрогнула и замерла от ужаса.
Мышонок почувствовал, что она видит что-то такое страшное, чего и вообразить невозможно. И он задрожал всем телом.
— Ласка! — пискнула мышь-малютка.
Полевую и лесную мышь как ветром сдуло. А мышонок растерялся, заметался из стороны в сторону и не успел скрыться от врага.
Белый, тонкий зверь с острой мордой и злющими глазами бежал прямо на него.
Мышонок помчался во весь дух: мимо жердей, по разбросанному сену, через доски… Ласка не отставала. Мышонок пробежал между кирпичами. Ласка проскользнула за ним. Мышонок юркнул в знакомый крысиный ход. Ласка — тоже.
Вот мышонок бежит уже под снегом, но ласка всё ближе и ближе. Нет, не уйти от неё мышонку: он уже выбился из сил.
Вдруг сзади что-то рухнуло. Мышонка обдало снежной пылью. Но он и не оглянулся. Он продолжал бежать и не заметил, что погоня прекратилась.
Конечно, мышонок так никогда и не узнал, чтó случилось. Прямо над крысиным ходом по двору проехал грузовик. Тяжёлое колесо примяло снег и завалило снежный туннель.
В родном подполье мышонок сейчас же подбежал к старой мудрой мыши и крикнул:
— Пра-пра-пра-пра-бабушка! Я их видел! Я видел заграничных мышей и заграничного кота — Ласку!
Собрались под Новый год у праздничной лесной ёлки звери и птицы. Кабаны пришли, лоси, волки, лисицы, зайцы. Филин прилетел.
В другое время передрались бы все, перегрызлись, а сейчас ничего, смирно сидят. Только страшные рассказы рассказывают.
— Хорб! Харб! Хряк! Хрю-хрю-хрюк!
Я свирепый кабан-секач. Так люди прозвали нас, молодых диких кабанов, за то, что изо рта у нас торчат два страшных бивня. Мы народ отчаянный. Даже людей не боимся, если нас — стадо, а человек один и без этого… как его?.. без хрю-хрю-хрюжья.
Только вот этой осенью случилось… Просто щетина дыбом, как вспомнишь! Свинство прямо, как напугали нас.
Шли мы стадечком — я и три молодые чушки — по лесу. Глядь, забор стоит. За забором — дача, окна досками заколочены. Кругом дачи — сад; яблони, дубы огромные. У нас слюнки потекли: жёлуди там на земле валяются, может, и яблоки. А люди в заколоченных дачах никогда не живут. Это мы хорошо знаем.
Пошли кругом забора, дырку в нём нашли.
Яблок на земле не оказалось, зато жёлудей — тыщи! И корешки какие-то сладкие — хрюк! — пресладкие! Мы всю землю в саду вспахали носами, как свиньи. Налопались — не продохнуть. И тут же под дубом легли маленько соснуть. Тишина такая — ни листик не колыхнётся.
Вот спим, пищу перевариваем. Такого храп-храп-храпака задаём, — сороки от нас шарахаются.
Вдруг — голос! Человеческий голос:
— Говорит Москва!
У меня сна как не бывало. Вскочил я. А он:
— Говорит Москва!
Вскочили на ноги и чушки.
— Хрю? Хрю? Хрюк? — спрашивают.
А он:
— Начинаем производственную гимнастику, — на весь-то лес!
Стоим — смотрим по всем сторонам: где враг? Откуда? В какую сторону бежать?
Ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади — никого! Но ведь мы же знаем: так ведь не бывает, чтобы голос был, а человека не было! Не иначе, как он это на нас кричит: «Зачем мои жёлуди слопали! Вот я вас сейчас!..»
До того страшно, — мураши по коже на шкуре, щетина дыбом!
Не выдержали мы. Как рванём — и туда, где в заборе дыра. Я шишку себе набил, но проскочил. А чушки разом за мной. Визг подняли: «Виии! Вииии!» — хоть уши затыкай!
А нам вслед:
— Вытянуть руки вперёд, раз, два, три…
Вот-вот за ноги вытянутыми руками схватит, вот-вот бабахнет! Забор не выдержал — трах! — повалился. Чушки галопом — и за мной по лесу да в чащу! Такого шуму наделали, что и не слыхали, стрелял тот человек или нет.
Ох, и страху натерпелись, — ужас прямо!
Потом знакомый заяц нам объяснил:
— Свиньи вы, свиньи. Одно слово — копачи. Все рылом в землю. Нет, чтобы наверх посмотреть. А там репродуктор. На дереве прибит. И страшного в этом ничего нет. Орёт только громко, а ни бегать, ни стрелять не может.
Вещь не удешев… — как его? — неодушевлённая!
— Я родился в прошлом году, как полагается, — в берлоге. Под Новый год был ещё крошкой-сосунком — с крысу ростом. Проснёшься, пососёшь — и опять спать.
Вдруг просыпаюсь: кто-то — грох! Грох! Грох! — над головой, и вся наша берлога трясётся. Вот ужас-то!
Мамаша-медведиха шепчет мне:
— Охотники! Я побегу, а ты лежи: тебя, может, и не заметят…
Да как вскочит, — свет хлынул в берлогу, — и дёру со всех ног!
А это, оказывается, совсем и не охотники, это, оказывается, деревенский дед в лес на дровнях приехал ёлку новогоднюю для клуба срубить. И начал топором грохать по той самой ёлочке, под которой мамаша себе спальню на зиму устроила. Дед, — как выскочила медведиха из-под снега, — так сам от страха затрясся, пал в дровни и давай коня настёгивать. Тут уж не до ёлки!
А я лежу в развороченной берлоге, — холодно мне и есть хочется. Вылез — и пошёл мамашу разыскивать.
В лесу снег; я тону в нём с головой, ничего кругом не вижу, только вверх смотрю. Там на ветках рыженький зверёк с пушистым хвостом прыгает, сучит на меня ножками, цокает сердито. Побоялся я к нему на дерево влезть поиграть. Нашёл местечко под большими лапами ели, где снег весь выдуло, чуть только на земле осталось. Сел тут и давай скулить — мамашу звать. Звал-звал — не откликается. А у меня животик подвело. Так есть хочется, прямо никакого терпежу! Я и стал лапками землю рыть.
Глядь, — а на ней под снежком травка зелёная, цветочки! Вот радость-то! Давай их в рот запихивать, — маленькие-то ведь всё в рот себе тащат, на вкус пробуют. Нет, вижу, не очень-то вкусно, — совсем не то сладкое, что мамашино молочко… Выплюнул, — фррр! Стал глубже копать, — там корешки. Ну, эти съедобные оказались, хоть и горьковатые.
Набил я себе ими пузечко, — будто и легче стало, не так голодно. Я свернулся калачиком под ёлкой, лежал, лежал — да вдруг ка-ак засну!
…Просыпаюсь, а кругом темно, и опять есть хочется. Я уж подумал было, что меня нашла мамаша-медведиха и сонного принесла назад в берлогу. Да нет, — рядом никого нет, кругом колючие еловые лапы…
Вылез я из-под них, — глубокий снег, холод, темнота… Я и заплакал, опять мамашу стал звать. Никого! Только мыши в снегу пищат: у них, оказывается, гнёзда на ветвях кусточков под снегом, — испугались, что я их мышат съем! А я и сам испугался: вдруг на мой писк какой-нибудь страшный зверь придёт и — хап! — схватит меня и проглотит. Маленький ведь я ещё был.
Сижу, дрожу, от страха глаза зажмурил — и слышу: идёт кто-то. Тяжёлые такие шаги — под снегом сучья ломают. Открыл глаза, — всё равно ничего не видать: темно. А шаги и замерли: вот. Ох и страшно же!..
Но тут я узнал свою мамашу, — это она пришла на мой писк!
Вот мы обрадовались друг другу! И как раз тут часы пробили полночь. Родился Новый год, — и всё кончилось счастливо, как и всегда во всех страшных новогодних рассказах.
Вот и всё.
— Ай, ай, ты же совсем голый, Кабанчик! Щетинка редкая, да ещё жёсткая. Как же ты зимовать будешь?
— Ху-худой ты до чего, Лисёнок! Х-хребет один, кожа да кости. Как же ты зимовать будешь?
— У меня шёрстка густая, шубка тёплая — не замёрзну!
— А у меня ху-хуже, думаешь? У меня под кожей-то жир. Жир лучше всякой шубы согреет!
— Эй, Медведь, спишь, что ли?
— Хррр!.. Уснёшь с такими… Чего тебе, стрекотуха?
— Да вот не пойму я, почему тебя Медведем зовут? Ну заяц-беляк, ну птица глухарь — это понятно. А вот Медведь… Ну что такое Медведь?
— Охо-хо! Бестолковая ты птица. «Мед-ведь» — значит «мёд ведающий». Знаю, где мёд в лесу спрятан, потому и мёд-ведь. Понятно? «Вот окаянная птица, покоя нету. Только сон сладкий стал сниться, будто бы есть в лесу дуплистое дерево, а в дупле соты. И никто про то не ведает, один я, Медведь, ведаю. И, будто бы… хррр, хорр!»
— Здорóво, тётка Сорока! Где бывала, куда летала?
— Летом в тёмном лесу жила, осенью — на светлой опушечке.
— А теперь куда?
— В деревню, милок, в деревню.
— Чем же плохо тебе в лесу?
— Да как же, милок, да как же! Птичьи гнёзда давно пустые, яичка не утащишь, птенчика не схватишь. Всякая живность попряталась. Пусто нынче в лесу, ограбить и то некого!
— Чем же в деревне-то хорошо?
— Да как же, милок, да как же! У дворовой собаки косточку стяну, на помойке объедочков накопаю. Я птица не гордая, грабить некого — воровать начну. А уж сплетен-то разнесу, сплетен-то!..
Сорока. Внимание! Внимание!
Говорит лесное радио. Передаём объявления! Пионерами и юннатами на лесных просеках открыты бесплатные птичьи столовые. В столовых самообслуживание. Большой выбор холодных блюд. Столовые открыты с рассвета до заката.
Наш корреспондент дятел встретился на лесной просеке с ребятами.
Беседа записана на ленту бересты жуком-короедом.
Включаем запись.
Дятел. Расскажите, ребята, что вас заставило открыть птичьи столовые.
Ребята. Птицам голодно!
Летом они помогали нам уничтожать гусениц и зловредных насекомышей.
Они красивые, певучие! Мы любим птиц!
В лесу без птиц скучно!
Дятел. Кик! кик! Какие ваши дальнейшие планы?
Ребята. Постараемся, чтобы все, кто любит птиц, — взялись за устройство птичьих столовых.
Сорока. Корреспондент навестил птичьи столовые. Посетители — поползни, синицы, зинзиверы, московки, пухляки, гренадёрки, овсянки, снегири и другие птицы — хором выражают своё удовольствие.
Но под одной столовой корреспондентом обнаружена снежная книга жалоб.
Чечётка коготком нацарапала: «Коноплю и семечки насыпают не давленные. Клюв свихнёшь, пока раскусишь. На языке — мозоли!»
Синица зинзивер носом выстукала: «Сало салу рознь. Ни одна синица солёное сало не любит. Подвешивайте несолёное!»
Пухляк наследил: «Безобразие! Вчера прилетел на обед — всю столовую засыпало снегом. До заката до конопли дорывался. Чуть не умер от такого самообслуживания. Сделайте навес!»
Гренадерка напрыгала: «Осталась без обеда! Обед ветром сдуло. Что за растяпа сделал столовую без бортиков? Ветер у него в голове!»
Овсянка хвостом начёркала: «Заявляю жалобу на однообразие блюд. Каждый день конопля, семечки, сало. А подножный птичий корм? Семена лебеды, крапивы, репейника, ясеня, конского щавеля? А ягоды? Рябина, клюква, можжевельник, бузина, овёс, просо, пшено? Семена арбуза, дыни, тыквы? Витаминно-о-о!»
Сорока. Передача объявлений окончена.
Однажды я была в лесу. Вокруг никого не было. Стояла полная тишина.
Я подошла к сосне и стала собирать упавшие шишки.
Вдруг кто-то мне бац шишкой по затылку!
Я выпрямилась, огляделась. Никого нет.
Я опять стала собирать шишки. А мне по спине кто-то шишкой бац! И кто это озорничает?
Посмотрела я вверх и увидела на сосне… дятла! Дятел долбил шишку. Наверное, выклёвывал семена. Вот он бросил пустую шишку и принялся за вторую. Так вот кто кидал в меня шишки!
Мне стало так смешно, что я громко рассмеялась. Дятел посмотрел на меня, испугался и улетел.
Вот и всё.
Пришли мы в лес и удивились: тишина! А что тут летом было! Птицы кричали, порхали бабочки, ползали разные жуки-пауки. Ну, птицы на юг улетели, а куда насекомые подевались? Где они?
— Тут, тут, тут! — вдруг услыхали мы. Смотрим, дятел на трухлявом пеньке сидит, носом по коре стучит, нам показывает: тут, тут, тут!
Разбили пенёк топором: действительно — тут! И жуки, и комары и какие-то мушки.
Было это ещё в ноябре. С тех пор мы собрали целую коллекцию насекомых, — зимующих в трухлявых пнях. Сейчас все дятлы стали еловыми семенами кормиться, так мы следим за синицами: это большие знатоки насекомых! Может, и они нам что-нибудь покажут.
Я охочусь не по следу, а за следами. Я зарисовал почти целый альбом следов. Я их рисую с натуры в поле, в лесу, у домов. У меня зарисованы следы зайца, белки, вороны, сороки, кошки, рябчика, ласки. Есть у меня очень редкий след совы — два пальца вперёд, два назад.
Ребята сначала дразнили меня следопытом, а потом перестали. Увидели, что я действительно следопыт!
Целую пачку писем получили мы от мышей-полёвок, от волков и ястребов. Мыши жалуются на лисиц, ласок и горностаев, что житья от них не стало: где увидят, там и хватают.
Волки на охотников жалуются. Обнаглели, говорят, охотники совсем. И капканы ставят, и из ружей стреляют, и сонный порошок в приваду закладывают. Пообедаешь, заснёшь после обеда и — пожалуйста! — очутился в клетке.
Ястребы мелкими птицами недовольны: не хотят мелкие птицы в когти к ним попадаться.
Заявляем раз и навсегда: от волков, мышей, ястребов и других вредных животных жалобы принимать не будем. Плохо вам? Вот и хорошо!
Январь. Отгибают чешуйки на шишках клесты.
Втыкают шишки в расщелины коры и разбивают их клювом большие пёстрые дятлы.
Отгрызает чешуйки с шишек белка.
Февраль. Чечётка, чумичка, или ополовник, овсянка.
Хвост лисицы охотники называют трубой, хвост волка — поленом, а хвост зайца — цветком.
В сильные морозы воробьи и другие птицы взъерошивают свои перья. При этом вокруг их тела увеличивается прослойка воздуха, который очень плохо проводит тепло.
Март. Снег быстрее тает в поле. В поле он не затенён деревьями. В городе снег грязный, а грязный снег поглощает больше тепловых лучей солнца.
Иногда воронки вокруг столбов, и деревьев образует ветер. Но в марте солнце нагревает столбы и стволы деревьев, и снег вокруг них обтаивает.
Прошлогодний снег, то есть снег, выпавший до нового года, лежит, естественно, внизу, под снегом, выпавшим после нового года.
Апрель. Кроме скворечников, скворцы гнездятся под карнизами крыш, в дуплах деревьев и даже в земляных норках в обрывах.
На лошадей, коров и овец скворцы садятся для того, чтобы нащипать линялой шерсти для выстилки гнёзд.
Ловят они тут и насекомых, которые жалят животных.
При вспашке вместе с пластами земли выворачивается на поверхность много разных червей, насекомых и их личинок. Скворцам тут лёгкая добыча.
Май. Часто черви так разрыхляют землю под камнями, что камни тонут.
Рыбу, лемминга, яйца и птенцов съел северный олень.
Олень зверь не хищный, травоядный, но при недостатке в пище белковых и минеральных веществ олень начинает хищничать.
Июнь. В рассказе Брехункова Вити всё неправильно. В день летнего солнцестояния (21 июня) в семь часов утра солнце уже высоко над горизонтом, и поднимается оно не на востоке, а почти на северо-востоке. Черёмуха в это время не цветёт. Трясогузки и каменки на деревьях не поют, а серая мухоловка и вообще петь не может.
Иволги в дуплах не гнездятся. Дятлы в июне шишек на кузницах не разбивают: к этому времени из шишек высыпаются все семена. Гнездо дятел устраивает всегда в дупле, и птенцы его совсем не молчаливы: они кричат в дупле не переставая.
Ворон и ворона не папа и мама, а совсем разные птицы. И не могли они в это время приносить воронятам красную рябину и лягушечью икру: рябина ещё не созрела, а из икры уже давно вывелись головастики. Да и не кормят вороны воронят икрой и рябиной. Да и воронята вылетают из гнезда ещё в мае.
Белая куропатка и заяц-беляк в июне совсем не белые; они уже перелиняли.
Гром гремит всегда после молнии, солнце в июне заходит под Ленинградом не на западе, и в девять часов вечера оно ещё высоко над горизонтом.
В дождь закрывают венчики одуванчики, кувшинка, мокрица, гвоздика-травянка, звездчатка злачная, смолёвка поникшая и др. Эти цветы «прячутся от дождя».
Закрываются на ночь белая кувшинка, цикорий, козлобородник, одуванчик и др. Говорят, что цветы спят.
А есть ночные цветы, которые спят днём, а раскрываются только ночью. Это злопушки, смолёвка поникшая, дрёма белая и ночная фиалка-любка.
Июль. Некоторые крапивницы, траурницы на зиму прячутся в щели коры и земли. Большинство же бабочек проводят зиму в стадии куколок. Прячется на зиму и многоцветница, лимонница, дневной павлиний глаз.
Нет крыльев у самки обыкновенного кистехвоста, мешочниц улиткообразной и многоцветной, а также у самки пяденицы обдирало и у некоторых других.
Может пищать ночная бабочка «мёртвая голова».
Ветки на молодых сосенках растут ярусами. Каждый год на вершине сосенки завязывается новая мутовка — новый ярус. Сколько на сосенке ярусов — столько ей и лет. Прибавьте только год на прорастание семени.
Мутовок — ярусов — на сосенках не много, их по пальцам легко сосчитать.
Овсянки чаще всего попадаются на глаза зимой, когда они собирают на дорогах и у жилья просыпанный овёс. Да и осенью любят они летать на овсяные поля. Поэтому их, наверное, и назвали овсянками.
У синички гренадёра на голове хохолок, похожий на украшение головного убора солдат-гренадёров. (В старых армиях был род войск — гренадёры.)
Свиристеля называют красавой за его красоту: у него на крыльях и хвосте красные и жёлтые пятнышки, а на голове — хохолок.
Август. У собак нет на теле потовых желёз. В жару они, чтобы снизить перегрев, разевают пасть и высовывают язык.
Перья свои утки смазывают жиром из копчиковой железы, и перья в воде не намокают.
Зайчонок наступил на зрелый гриб-дождевик. Если наступить на дождевик, то из-под ноги взовьётся облачко «дыма» — тысячи спор гриба.
Сентябрь. Раки зимуют в норах под водой.
Из своей кожи вылезают при линьке раки и змеи.
С открытыми глазами спят рыбы.
Выше всех растёт гриб-трутовик.
Октябрь. Клён и ольха.
Черника и брусника.
Ноябрь. Самый распространённый воробей — это воробей обыкновенный или домовый. Но живёт у нас ещё и воробей полевой. У него на голове шоколадный беретик, а на шее белый воротничок. В стайках полевых и домовых воробьёв нередко встречаются совсем или частично белые птички. Это альбиносы. Альбиносы изредка встречаются среди разных птиц и зверей. Белый цвет пера или шерсти образуется от нехватки красящего вещества — пигмента. Кроме воробья полевого и домового, живут у нас в Союзе воробьи каменные, пустынные, рыжие, черногрудые и другие.
Декабрь. Мы выдыхаем влажный воздух. При охлаждении он сгущается в пар.
При морозе кристаллики снежинок упруги и жёстки. При сдавливании снега ногой возникает скрип.
Влажный воздух комнаты, соприкасаясь с холодным стеклом окна, образует крохотные капельки воды, которые, в свою очередь, образуют кристаллы льда. Из этих-то кристаллов и вырастают ледяные узоры.