Вести из леса

Март

Однажды, близко к полудню, открылась среди туч лазурная дверка и кинулся вниз светлый и тёплый луч. Он легко побежал полем к далёкому лесу.

Забежал лучик на опушку и замер… Вокруг стояли озябшие, молчаливые ёлки.

— Я Март! Я кусочек солнца, — сказал луч. — Почему не радуетесь и молчите?

— Посмотри на нас, — скрипнула старая ель, — посмотри хорошенько. Видишь, как прижаты наши руки мёрзлым снегом?

Март глянул, и тотчас соскользнула по хвое тяжёлая навись; дрогнули, распрямились и приветливо зашелестели свободные ветви; и когда лучик убежал, они долго махали ему вслед.

В лесной глуши по кромке болота бродила большая птица. И сюда заглянул весёлый луч. Он, как фонариком, осветил глухаря и радостно крикнул:

— Я Март! Я свет и тепло! Грейся, старый, и думай о весне.

Вспыхнули сине-зелёные перья на чёрном зобу глухаря, кровью налились брови.

Щёлкнул звонко и важно пошёл, как поплыл. Потянулись длинные борозды по снегу от тугих напруженных крыльев.

А лучик Март уже далеко. Опять бежит, искрится по лесам и полям. Вот задержался в кружевных снежных пещерках у спящего ручья.

— Что спишь, ручей? Я Март! Я пришёл проведать тебя. Слушай! Скоро весна!

Сверкнули водяные капли и сбежали вниз по склону. Проснулся ручей и чуть слышно сказал первые слова привета свету и солнцу.

У колхозного амбара снегу навило вровень с крышей. В тишинке за сугробом — стайка овсянок. Поодиночке залетают в тёмную дверь амбара, дружно взлетают от каждого шороха и садятся, утопая по брюшко, на снег. На пороге крутится бойкая синица.

Добежал и сюда светлый луч. Сразу раздёрнулись тучи и открылось синее-синее небо. Повернули овсяночки жёлтые грудки к солнцу, и одна из них завела весёлую песенку:

— Синь-синь-синь! С-и-и-инь!

— Не так! Не так! — заволновалась синица. — Слушайте, как надо петь: Синий-день! Синий-день! Синий-день!..

— Узнали меня, — рассмеялся Март. — Пойте. Я у вас побуду ещё и побегу дальше.

К людям добрался луч. Тёплым светом залил новый дом, на пригорке прилепился к карнизу и разбрызгался по длинным сосулькам. В одной обернулся зелёной искоркой, в другой — оранжевой, в третьей загорелся так ослепительно, что глазами смотреть больно. Хрустнули и посыпались в снег сосульки. Зазвенела бойкая капéль. Прилетели к первой лужице воробьи; чирикают, купаются. Со стёкол сгинули морозные узоры, показались в окошках детские лица. Ребята хлопают в ладошки и кричат:

— Здравствуй, Март! Здравствуй, солнечный! Конец зиме!

Простаки эти голуби!

Воробьи похитрее.

Голуби честно ищут корм, а воробьи-хитрюги за ними поглядывают. Как увидят, — голуби на подоконник слетелись, толкаться начали — значит, есть пожива! Мчат сразу на землю под окно.

Наверху толкотня, драка: зёрна и крошки так и сыплются вниз.

Воробьи не зевают, клюют с выбором.

Вот пройдохи!

Но попали и воробьи впросак!

Видят как-то — слетелись голуби, затеяли возню. Приседают, хвосты веером, хлопают крыльями. Встряхиваются, толкаются, воркуют. Но собрались они не на подоконнике, как всегда, а внизу, на земле.

Ничего не понять!

«Нас за нос водят!» — смекнули самые стреляные воробьи. И со всех сторон скорей в голубиную толчею — шмыг, порх, скок!

Но тут одному воробью по затылку — стук!

Да так, что он носом в снег.

Второму по спине — трах!

Бряк третьему по носу. Так брызги и полетели!

— Наших бьют! — загалдели воробьи.

А кто бьёт?

Неизвестно. Голуби не бьют.

А первому снова — стук в голову!

Тут-то до него и дошло: капли бьют!

Тяжеленные капли с сосулек под крышей.

Висит высоко гроздь голубых сосулек. И с них, как из краников, капли сыплются — целый душ!

Голубям что — они большие. Толкутся себе, вертятся, купаются — рады живой воде.

А воробьишкам такой душ не под силу: того и гляди с ног собьёт и покалечит.

Давай воробьи скорей назад! Стали клювами пёрышки перебирать. Будто пересчитывают: все ли целы?

Который по носу получил — нахохлился. А поделом! Не суй нос, не спросясь. Не хитри, не изворачивайся на каждом скачке!

Вот получил — и не жалко!

Зимой вороны, пролетая над озером, и не подозревали, что под этой снежной поляной — вода и там, в глубине, лениво пошевеливают плавниками сонные рыбы.

Но однажды, в марте, на белом мёртвом лице озера вдруг раскрылись живые блестящие глаза.

«Вода, — догадались вороны и решили: „Спустимся, попьём!“»

Слетели. И видят: в воде брюхом кверху плавают неподвижные рыбы.

— Вот это здóрово! Хватай да ешь!

Наелись вороны до отвала.

Потом расселись поудобнее и стали обсуждать, что произошло:

— Это сделали люди. По следам видно.

— Да, да, люди! Расколупали лёд, добрались до рыбы и давай её убивать!

— Пожадничали! Столько наубивали, что и съесть не могли.

— Но как же так? Проруби появились сегодня, а рыба несвежая. Рыба погибла уже давно. Ручаюсь, что давно, ручаюсь!

— Да, да! Как же так?

Но на этот вопрос вороны ответа не нашли. С тем и полетели. И в последний раз уже сверху донеслось:

— Как же так?

Едва успели вороны скрыться, как в проруби появились юркие мелкие рыбёшки. Они плавали у самой поверхности и жадно глотали воздух.

— Ну, теперь живём! — говорили они между собой. — Есть чем дышать, можно жить.

А свежий воздух прижимался к поверхности воды, растворялся в воде и проникал в озеро всё глубже и глубже.

Со дна поднялся старый толстый карась. Надышался вволю и сказал:

— Ух, хорошо! А ведь я чуть было не задохся. За зиму мы весь воздух из воды вытянули. Все стонут: «Воздуха, воздуха!» Ну, да ладно! Кончилось мученье.

Тут карась высунул морду из воды, глотнул воздух и сказал:

— Хорошо! Но кто же это пробил лёд? Кто узнал, — что мы погибаем? Кто догадался нас спасти?

— Наверно, вороны, — ответили рыбёшки, — их тут ужас сколько было.

Весной в лесах и полях поют мастера птичьих песен: соловьи, дрозды, жаворонки. И как поют! Соловей закроет глаза, крылышками полураспущенными трепещет, и горлышко его дрожит от трелей. А жаворонок — это звенящий весенний ручеёк, песенка на крыльях!

Все слушают их затаив дыхание.

Я знаю много птичьих песен. Услышу и — будь то в лесу или в поле — сразу угадаю, какая птица поёт. Но один раз не угадал. Да ещё и где? В городе, где и птиц-то почти нет.

Проснулся я рано-рано. Вставать не хочется: всю ночь лил дождь, к утру подморозило — холодно. Вдруг слышу: за окном птичка какая-то завозилась в кустах. Потом голосок подала. Тихий голосок, но такой приятный, будто две хрусталинки ударились друг о друга. А потом просто по-воробьиному: «Чив! чив!»

Диво!

Хрусталинкой — воробьём, воробьём — хрусталинкой!

Да всё горячей, всё быстрей, всё звонче!

Перебрал я в памяти все знакомые птичьи песни — нет, не слыхал такой никогда.

А птичка-невидимка не унимается: хрусталинкой — воробьём, воробьём — хрусталинкой!

Тут уж и из-под тёплого одеяла вылезешь! Отдёрнул я занавеску и вижу: сидит на кусту обыкновенный воробей! И даже не один, а два.

Один — самочка — спокойно сидит и пёрышки чистит. А второму — самчику — не сидится. Он чирикает во всё горло и, как заводной, скачет вокруг с ветки на ветку, как со ступеньки на ступеньку. Тоненькие веточки бьются одна о другую и звенят хрусталинками. Потому звенят, что дождевая вода замёрзла на них тоненькими сосульками.

«Чив!» — воробей, «дзень!» — сосулька.

И так это выходит хорошо и здóрово, ей-ей, не хуже, чем у знаменитых певцов — соловьёв и жаворонков.

Промышляла ворона на задворках. Клевала не клевала, а новостей понаслышалась. Про то, про сё и даже про погоду. Предсказание погоды передавалось по радио: будет днём оттепель, а ночью — мороз. Обрадовалась ворона: «Вот лесных жителей удивлю! Одичали они совсем в лесу-то; небось, и ухом не ведут и в ус не дуют. По всему лесу вести о погоде разнесу. Предсказание не мышь, из клюва выпустить не жалко».

Прилетела ворона к лосям.

— Эй вы, горбоносые! Как живёте-поживаете?

— Ничего себе живём, смирно. Кору гложем, веточки обкусываем. Да ты не очень-то каркай, неровен час волки услышат!

— Да как же мне не каркать? Слышали последнюю новость: днём оттепель, ночью мороз — наст — снежная корка будет!

— Ну и ну-у! Вот беда! Нам по насту вот как плохо ходить: и шуму много, и ноги в кровь порежем. Как бы волки ещё про нас не пронюхали, — загонят. Их-то наст хорошо держит. Ох, нос и уши, — становитесь на караул!

А ворона со всех крыльев дальше. К тетеревам прилетела. Расселись тетерева на берёзах, почки склёвывают, помалкивают.

— Эй, краснобровые! Ночью снег настом покроется. По радио передавали.

— Ко-ко-ко! А ты не врёш-шь?

— Сама, небось, слышала!

— Плохо наш-ше дело! Нельзя нам сегодня под снегом ночевать, а то утром голову о наст разобьёшь! Или вовсе из-под снега не вылезешь! Спасибо, ворона, за предупреждение.

Полетела ворона в поле. Рассказала про наст серой куропатке. Та так и запричитала:

— Чрк! Чрк, чрк! Да как же я теперь до земли, до зелёной докопаюсь? Да я же ножки о наст порежу! Да что же я клевать-то буду? Пропала моя серая головушка! Полечу в деревню, может, на задворках чем разживусь.

— Карр! Кр-расота! — радуется ворона. — По всему лесу обо мне толк пойдёт — ворона, мол, самая толковая птица!

Тут видит ворона — ворон летит навстречу.

— Кар! Куманёк, слышал новость? Наст ночью будет.

— Кро! Кро! Хор-рошая новость. Глядишь, волки лосей по насту загонят — и нам свежатинки перепадёт. Или тетерева из-под наста не выберутся — тоже стоящее угощение. А то куропатки с голоду ослабеют — нам лёгкая добыча. А ты гляди, по всему лесу-то не раскаркивай об этом.

Прикусила тут ворона язык, да поздно.

— Поздно, куманёк, — раскаркала я уже! Все знают: и лоси, и тетерева, и куропатки.

Эх, ворона ты ворона!

Каждое дупло в лесу — загадка. В каждом дупле кто-то жил или кто-то живёт. Раздолье следопыту! По пёрышкам, по шерстинкам, по остаткам еды, по следам у дерева разгадает он дупляного жителя.

Бывают дупла-ночлежки. В них ночуют белки, синицы, дятлы. Или днюет круглоглазый сыч.

Бывают дупла-кладовые. В них белка прячет орехи. Сойка сунет в дупло жёлудь или кисть рябины. Лесная разбойница куница положит про запас лапку тетерева, лесную мышь. Или сыч сделает запас — сложит кучкой синичек, корольков, полёвок.

Бывают дупла-спальни. В них всю зиму спят летучие мыши. Они висят вниз головой, прицепившись коготками задних лапок за выступы дупла. Всю зиму они ничего не едят и не пьют. У них зимняя спячка.

Дупла бывают одноэтажные и многоэтажные. Внизу, в первом этаже, жил дятел. Дятла сменили синицы. Синиц — белка-летяга. Летягу — мухоловки. Подстилки накопились — из дупла торчат!

И бывают дупла-могилы. Вытащишь дупляную труху, а в ней птичьи косточки, перья. От ран, от голода и холода или просто от старости ослабла птичка, забилась в дупло, да там и кончила свою птичью жизнь.

Сколько дупел — столько загадок. Какое найдём дупло мы, — неизвестно. Может, такое, какое ещё никто не находил!

Встретились два друга: Сашка и Матвей. Сашка сказал:

— А у меня дома овсянка!

Подумаешь, — сказал Матвей, — у меня дома тоже овсянка.

— Люблю я овсянку! — добавил Сашка.

— И я люблю! — сказал Матвей.

— Она жёлтая, красивая такая!

— И вкусная. Особенно с молоком!

— Как это — вкусная? Как это — с молоком? — удивился Сашка.

— Да так. А ещё хороша с маслом или с сахарным песком.

— Да ты про что говоришь?! — всплеснул руками Сашка.

— Как это — про что? Про овсянку! — ответил Матвей.

— Про какую овсянку?

— Про обыкновенную овсянку. А ты про какую?

— И я про обыкновенную. Про ту, что в нашем саду жила и песни пела.

— Каша песни пела?! — изумился Матвей.

— Какая каша? Не каша, а птица. Птица ов-сян-ка! Не слыхал про такую, что ли? — рассердился Сашка и добавил: — Айда ко мне — мою овсянку слушать!

— Айда! — согласился Матвей. — А потом ко мне — мою овсянку кушать!

И друзья побежали.

На мой вкус нет ничего вкуснее конфет «Мишка». А на вкус мишки косолапого нет ничего вкуснее мёда. На вкус и цвет товарища нет. Одному подавай преснее, другому — солонее. Кому вершки, кому корешки. А кому кое-что и похуже.

Есть насекомые, которые всю жизнь питаются перьями и волосами. Такие есть, которым давай рог, пробку, вату. А то и промокательную бумагу, да ещё облитую чернилами. Представляете: на первое суп из ваты, а на второе — кашка из промокашки! Но это всё насекомыши — что с них взять!

А вот слон. Забыли однажды у слона в клетке метлу, слон метлу взял и… съел. А потом закусил деревянной лестницей, которую позабыли монтёры.

Всех перещеголяла акула. Один бывалый водолаз рассказал: «Поймали мы акулу. Из акульего брюха вытащили… швабру, полмешка картошки, матросские парусиновые штаны, ногу козлёнка с копытцем и шерстью. А ещё нашли кусок колбасы, краба и облепленный жиром амбарный замок!»

Можно много перечислить подобных «вкусных» блюд. Вам, может, и хотелось бы о них послушать. Но на мой вкус — хватит. А о вкусах не спорят!

У нас в Ленинграде грязный снег убирают с улиц самосвалами. Наполнят машины и везут на Неву или, там, Невку, — куда ближе, — сваливают в реку. А на окраине — в залив. Весной начнётся ледоход, — весь мусор и уплывёт на льдинах в море.

Нева ещё не вскрылась, а один ленинградский охотник — смотрим — уже строит себе шалаш в кустах у самого берега на взморье.

— Славно, — говорит, — думаю тут поохотиться с чучелами на уток.

Мы над ним посмеялись:

— Не рано ли собрался?

— Какое там рано, — говорит. — Солнце уже вон как греет!

И верно: чистый снег ещё держит, не поддаётся, отблёскивает от себя солнечный свет, — а на свалке, где грязь да мусор, уже весь разрыхлился, растаял. Не успели мы оглянуться — у берега, против охотничьего шалаша, большая полынья вытаяла.

Летят к нам на родину перелётные птицы. Летят чайки, летят утки-нырки и другие водоплавающие… Смотрят с высоты, — где бы на воду присесть, где бы отдохнуть-посидеть, рыбкой подкрепиться? Негде пристать: все озёра, все реки ещё подо льдом.

Но вот птицы над нашим городом, над Ленинградом. За ним — на взморье — гуляет у берега открытая вода, поблёскивает усталым путникам посадочная полынья. И вереницей плывут по ней нырки и другие утки. Радость!

Быстрыми взмахами крыльев снижаются к воде белые чайки, носятся-кружатся над полыньёй, то тут, то там выхватывают из воды серебристых мальков. Стайка чёрно-белых нырков-гоголей, кучка острохвостых морянок с разлёту плюхается в полынью. А вот привлечённые открытой водой полóго идут из-под облаков, медленно снижаются большие белоснежные птицы. Это лебеди. Их семнадцать — целый хоровод. Медленно поднимая и опуская громадные крылья, они делают широкий круг над полыньёй, потом круг поуже и, не заметив ничего подозрительного, тяжело опускаются на воду.

Что ж не стреляет охотник?

Тихо опускает он двустволку и восхищёнными глазами следит, с какой величественной грацией касаются птицы-великаны жёлтыми ногами ясного зеркала воды и, отражаясь в нём, складывают на спине усталые крылья. Все как один высоко поднимают прямые шеи, внимательно озираются: не покажется ли на берегу человек с ружьём?

Нет, он притаился в шалаше, совсем близко от усталых путников, но он и не думает в них стрелять: слишком прекрасны эти сказочные птицы, и они под охраной закона. Не каждому выпадает на долю так спокойно созерцать эту красоту. Охотник с благоговением следит за плавными движениями белоснежного хоровода и чувствует себя в театре на знаменитом балете. Какая добыча может так щедро вознаградить его за счастливую выдумку — заблаговременно поставить свой шалаш в том месте, куда прилетят отдыхать и купаться прекрасные лебеди!

В самом начале зимы поспорили, кто дольше проспит, четыре зверя: медведь, барсук, летучая мышь — ушан и мышь-малютка. Условие было: спать без просыпу, а кто проснётся, вылезет из своего логова, — тому засчитывается поражение.

Хотя зима ещё далеко не кончилась, но можно уже подвести предварительные итоги этого соревнования.

Зима нынче бедная крепкими морозами, — то и дело оттепели.

Барсук не выдержал первый: как зачуял тепло, сразу вылез из своей глубокой норы. И теперь уж ему сон не в сон: как оттепель, так он час-другой гуляет по лесу. Барсук исключён из числа участников сонного соревнования.

Мышь-малютка тоже, оказывается, не раз просыпалась у себя в гнезде на можжевеловом кусте и тихонько бегала закусывать в свою подземную норку-кладовую. Подкрепится — и опять в тёплое гнёздышко — досыпать.

Такого уговора не было. Спать так спать! И мышку тоже исключили.

Ушану — летучей мыши, наверно, удалось бы выиграть состязание на продолжительность сна, проспать всю зиму кверх ногами в своём дупле. Да какой-то шутник заметил дупло и дунул в него дымом от папиросы: не обнаружится ли там кто-нибудь? Ведь по старинной поговорке: «Из пустого дупла либо сыч, либо сова, либо сам сатана!» Никакой «сатаны» в дупле, конечно, не оказалось. А наш ушатик, как попал ему дым в нос, решил: «Пожар!» Запищал со страху и — вон из дупла!

Хорошо, поблизости от того дерева оказалась пещера в крутом обрыве речного берега: ушан перелетел туда. Прицепился там коготками ног к потолку, завернулся, как в плащ, в свои крылья и — будь здоров! — опять спит. Но всё равно: раз уж перелетел в другое место, хоть и не по своей вине, прежний сон не в зачёт. Считается — проиграл ушан…

Остался один медведь. Этот, как залег в берлогу под корнями вывороченной ели, так до сих пор и спит там, — ни разу с боку на бок не перевалился! Так и будет спать все сто дней подряд, пока солнышко не растопит над ним снег и не пустит ледяной струйки ему под бок.

Тогда медведь проснётся, вскочит, встряхнётся — и узнает, что он — чемпион сна!

— Послушай, Дубочек… Я проснулась и не понимаю — сейчас весна?

— Конечно, Вербочка, весна. Ранняя, но весна…

— А почему же ты стоишь в жёлтых листьях, как осенью?

— Ты ещё махонькая, оттого и не знаешь… Я не простой дуб, я — зимний. На зиму листья не сбрасываю, в золотой шубе красуюсь. А листопад у меня — весной…

— Ну, как неинтересно! Все весной одеваются, а ты раздеваешься. Будешь голышом стоять.

— Нет, не буду. Старые листья-то падают потому, что новые почки под ними разбухать начинают, места себе требуют. Скину я прошлогоднюю шубу и свежей зеленью оденусь. Хоть я и зимний, а весны тоже не пропущу!

— Заяц белый, куда бегал?

— На деревню.

— Для чего?

— Клочок сена подобрать, зеленя пощипать, кочерыжечку капустную в огороде найти.

— И нашёл?

— Как не так! Сено всё под замком, зеленя под снежком, а в огороде собаки брехучие!

— А теперь ты куда?

— Осинку глодать.

— Да она, поди, горькая?

— Сладкая! Вчера не поел, сегодня не ел, — куда как сладка осинка покажется!

— Не долби, Дятел, у клёна макушечку! Клён молодой, здоровенький, никаких букашек нету под корой!

— А я вовсе не букашек ловлю. Глянь-ка…

— Ой, из дырочки сок выступает!

— Вот-вот. Из-за сока-то я и стараюсь. Угостись-ка; знаешь, как вкусно? Нас, дятлов, дерево не только кормит, но и вешним соком поит. Сла-аденьким!

— Пусти, Муха, пусти, негодная! Тут на брёвнышке моё место, я сама хочу на солнышке греться!

— Кто ты такая, чтоб тебя пустить?

— Бабочка я. Крапивница. Не тебе, Мухе, чета!

— Ну и лети себе в крапиву.

— Где крапива, когда ещё снег кругом?!

— А мне какое дело! Это мой дом, моя стенка, моё тёплое брёвнышко. Я ещё осенью сюда забралась, всю зиму проспала в щёлочке под окошком.

— И я спала в щёлочке под окошком! Ты с какой стороны?

— С левой.

— А я с правой. Я тоже здешняя!..

— Ну, тогда садись рядышком. Вместе зиму коротали, вместе на весеннем припёке погреемся! Чай, соседи!

У нас в лесу раскрыто преступление!

В дупле дерева найдено 17 трупиков: 3 синички-гаечки, 2 королька, синичка лазоревка, пищуха, 3 рыжих полёвки и 7 землероек.

Убийца разоблачён. Это был воробьиный сыч. Птичек и зверьков он убил и спрятал в дупле про запас.

Когда мы обнаружили страшное дупло и подняли крик, сыч спокойно смотрел на нас и хлопал своими бесстыжими глазами. Умеет прикинуться тихоней!

Ну пусть мышей ловит — они лесу вредят, но нас-то, птиц, за что?

Дорогая редакция, спаси нас от слишком жалостливых и любящих нас людей!

Пригрело солнце, набухли почки, в воздухе запахло весной. Наши хозяева вдруг стали жалеть, что мы томимся в клетках. Открывают форточки, открывают клетки — летите, милые птицы, на свободу!

А что нам сейчас на свободе кушать?

Зимующие птицы поклевали все зимние корма — ягоды и семена. А летних кормов — жуков, пауков, мух, гусениц — ещё нет. Да и холодина на дворе, а мы к теплу привыкли.

Пусть уж потерпят со своей добротой до мая!

В марте портится санная дорога. В марте начинают таять снега и появляется первая живая вода.

Все перемены в марте связаны со снегом.

И потому наши мартовские загадки тоже про снег.

ГДЕ БЫСТРЕЕ ТАЕТ СНЕГ — В ПОЛЕ ИЛИ В ЛЕСУ? ПОЧЕМУ В ГОРОДЕ СНЕГ ТАЕТ БЫСТРЕЕ, ЧЕМ ЗА ГОРОДОМ?

ПОЧЕМУ В МАРТЕ ВОКРУГ ДЕРЕВЬЕВ И СТОЛБОВ ОБРАЗУЮТСЯ ВОРОНКИ?

ГДЕ ЛЕЖИТ ЗИМОЙ ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ?