Вести из леса

Июнь

Даже в городе видны приметы лета: букет сирени на столе, свист стрижей, по-летнему горячее солнце.

Над полями неумолчно гудят пчёлы, басовито жундят шмели. Вечером прохладно в лугах и на нивах. Над ними, как дымок, поднимается туман. По народной шутке, — это зайцы жарят блины. Ровный крик коростеля подчёркивает совершенную тишину белой ночи, такой светлой, что в полночь можно собирать в лесу цветы. Изредка нахмурится небо и брызнет дождём. Летний дождь! Какой он стремительный, весёлый и обильный!

Льётся дождь на лес, на поле, на озеро. А птенцы у глухарки ещё в тощем пере, — может забить их, застудить грозовой ливень. Укрылась мать у елового выворота, и к ней сбежались цыплята, — забрались под крылья и голов не высовывают.

А вот утята хоть бы что!

Свись! Свись! Свись! Сверху вода, снизу вода — всё равно купаться!

У берегов озера гуляет рыбья молодь. Если осторожно подойти к воде, увидишь, словно тысячи тёмных двойных палочек лежат на песке мелководья. Рыбка и тень, рыбка и тень. Потревожишь шагами — серебром брызнет стайка мальков, уходя в глубину.

Июнь — самая беспокойная пора для лесных мамаш. Покидает гнёзда, выбирается из нор молодёжь. Разлетается, разбегается. Как уследишь? А до беды недалеко. Дворовый пёс нашёл в траве желторотого дроздёнка. Обнюхивает, раздумывает, — хапнуть или не стоит? А птенец услышал шум и рот открыл, есть у чудовища просит. Совсем ещё глупый!

Рысёнок в осоке у ручья наткнулся на лягушку. Шерсть вздыбил, зубы оскалил, шипит… и пятится назад, — тоже не очень опытный герой!

Даже ласточки — уж на что безобидная птица! — нападают на ворону, что присела на конёк крыши. Щебечут тревожно, проскальзывают так близко, что ворона приседает и разевает клюв. Под коньком у ласточек гнездо, и кто его знает, что задумала непрошеная гостья.

Лето пришло…

Стоят травы ещё некошеные, нетоптанные. Стоят травы укосные, на полуденном ветру мягко шелестят. В луговой траве, того и жди, проглянет алая ягодка земляники, в лесной траве вот-вот покажется красная шапочка гриба-колосовика.

«Красное лето никому не надокучило», — говорят в народе.

В Латвии народ любит птиц. Рассказал я одному знакомому латышу про удивительную сороку Галю — воспитанницу харьковской юннатки Милы Пипчéнко. Сорока эта на чисто русском языке посылала ребят спать, чуточку только пришепётывала:

— Шпать! Все, все шпать!

Латыш сказал, что для него это не удивительно, потому что у них в Латвии даже неприручённые птицы, бывает, говорят на латышском языке. И рассказал мне такой случай.

Нынче весной он развесил в своём саду много новых птичьих домиков, — и все дуплянки, скворечники, синичники сейчас же были заняты разными дуплогнёздиками. Потом ему пришлось надолго уехать в Ригу, — и попал он к себе в деревню только в начале лета. Подходит к своему саду и вдруг слышит, — кто-то радостно его приветствует весёлым свистящим голосом:

— Свейки, свейки, свейки! Лабрит!

«Свейки!» — по-латышски — «Привет!», а «Лабрит!» — «Доброе утро!»

Хозяин остановился, но ни в саду своём, ни на крыльце дома никого не увидел. Решил, что ему это просто послышалось, и вошёл в сад. И тут опять — теперь прямо у него над головой раздалось весёлое: «Лабрит! Свейки, свейки, свейки!»

Латыш взглянул вверх и увидел скворца! Чёрный, весь в ярких блёстках скворчик сидел рядом со своей скворечней, смешно трепетал крылышками и высвистывал: «Свейки, свейки, свейки!» — как бы приветствуя хозяина.

Потом оказалось, что каждое утро все колхозницы и колхозники, проходя мимо сада, приветствовали этого скворца, — домик его у самой дороги, — словами: «Свейки!» и «Лабрит!» Вот скворчик и вызубрил эти приветствия.

А добрый привет всегда по сердцу птицам, как и людям.

Солнышко закатилось, в лесу темно стало, звери да птицы спать легли. Кто в норе похрапывает, кто под кустом посапывает, кто на ветке неслышно спит.

А вот Бобёр, ночной работник, спать не хочет. Из своей хатки бобровой вылез, речку переплыл и на берег выбрался.

Между деревьев идёт-бредёт, широким хвостом подпирается.

Увидел на берегу толстую осину. Оглядел со всех сторон, примерился — и давай грызть-подпиливать!

У Бобра зубы как долотья, шибко режут, только стружка летит. Задрожала осина.

Под корнями осины, в земле — нора. Выглянул оттуда испуганный ёж:

— Ты чего, Бобёр, делаешь?

— Осину валю, хочу в речку столкнуть.

— Ой, Бобёр! — говорит ёж. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Осина мою нору прикрывает, от дождя заслоняет. Худо мне без неё придётся.

Не беда, — отвечает Бобёр. — Зверь ты не привередливый, тебе всё равно где жить — хоть в норке, хоть в ямке. Другое место найдёшь. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.

Сказал это и опять грызть принялся. Зубы скрыгчат, стружка летит, ещё сильнее задрожала осина.

В осиновом стволе — дупло. Выскочил оттуда Горностайка.

— Ты чего, Бобёр, делаешь?

— Осину валю, хочу в речку спихнуть.

— Ой, Бобёр! — говорит Горностайка. — Не вали осину, не пихай в речку! Ведь тут мой дом; и тепло в дупле, и мягко, и ветер не задувает. Худо мне тогда придётся…

— Не беда, — отвечает Бобёр. — Ты зверь бродячий, нынче тут спишь, завтра — там. И не твоё это дупло, не для тебя делано. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.

Сказал так — и опять грызёт. Скрыгчат зубы, летит стружка, мелкой дрожью дрожит осина.

На макушке осины, в развилке сучков, подвешено лёгкое гнёздышко. Выпорхнула из него Иволга, золотая птица, спрашивает серебряным голосом:

— Ты чего, Бобёр, делаешь?

— Осину валю, хочу в речку столкнуть.

— Ой, Бобёр! — говорит Иволга. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Сколько я старалась, пока не сплела корзиночку из стебельков, травинок и тонкой бересты! Теперь у меня птенчики вывелись, в корзиночке, как в зыбке, качаются. Пожалей их!

Бобёр упёрся на хвост, голову кверху задрал. Посмотрел, подумал.

— Так и быть, — говорит. — Не буду валить осину. Если на ней твой дом да дети в нём, то надо пожалеть…

И пошёл другое дерево искать.

В гнезде у рябушки — самочки рябчика — появились рябчата. Было десять с пятнышками яиц, стало десять пятнистых цыплят. Пушистых, как одуванчики. И у каждого одуванчика клювик и лапки.

Даже кукушка, которая сроду птенцов не выводила, и та позавидовала.

— Пуховички хорошенькие! — ахнула она.

Скоро отросли у рябчат перья на крылышках, и стали они «поршками». По вечерам сами вспархивали на дерево — повыше от звериных зубов. И всю ночь сидели на сучке рядком, как бусы.

— Ни забот, ни труда с малышами! — умилялась кукушка. — Одно удовольствие!

И решила кукушка не подбрасывать больше яичек своих в чужие гнёзда. Захотела сама вырастить кукушат. А как за дело взяться — не знает.

— Распрошу-ка рябушку, — решила кукушка.

Прилетела, а рябчиков на дереве нет. А тут гром загремел, капли-картечины ударили по листьям. Кукушка — в кусты. Глядь — и рябушка с поршками там! Но ливень дробил и кусты. Стал дождь заливать рябушку. Перья слиплись, с носа вода — кап, кап, кап! А рябчатам не беда. Забились матери под крылья, да ещё и любопытные носы из-под пера высовывают. Тепло им.

— И мне так с кукушатами мокнуть? — отвернулась кукушка. — Нечему учиться у этой мокрой курицы! — И полетела дальше.

Прилетела кукушка на озеро. На озере семья: папа-чомга и мама-чомга, как два пароходика. Шейки прямые, тонкие, точно трубы. Вокруг пароходиков чомгята. Крутятся, как жуки-вертячки. В кошки-мышки играют. Даже нырять пробуют. Но уж больно лёгкие и потому выскакивают из воды, как пробки.

Обрадовалась кукушка: вот где весело, вот где хорошо! Но прорвался сквозь тростники ветер. Погнал по озеру сердитые волны с белыми гривами. Стали крошечные чомгята на волне переворачиваться. Перевернутся вниз спиной и сучат в воздухе своими лягушачьими лапками. Плохая игра получается!

Тут мама-чомга насторожила тонкую шейку и что-то сказала малышам, а что — за ветром было не слышно. Чомгята — к ней. Окружили со всех сторон да вдруг и полезли к ней на спину! Лапками чик-чик, крыльями-культяпочками мах-мах, — ловкачи какие! — забрались. Да ещё и в перья на спине забились, — одни головки чёрные торчат. Сидит на воде многоголовая птица!

Заспешили чомги в тростник. Мама за папой, как два одинаковых пароходика. Только у заднего пароходика на спине горбок. Потому что не простой это пароходик, а пассажирский.

— На горбу детей возить! — ужаснулась кукушка. — Ну уж дудки! Пусть моих кукушат другие птицы выкармливают. А мне ни труда, ни заботы!

Одуванчик облысел: на голове у него остался один-единственный сынишка-парашютист. Скучно стало одуванчику, и, чтобы развлечься, он познакомился с соседкой — смолкой. У смолки была метёлка розовых цветков, а под нею, на стебле, широкий клейкий пояс.

— Зачем он тебе? — спросил одуванчик.

— Увидишь, — ответила смолка.

Поползла по стеблю смолки мошка, добралась до клейкого пояса и… прилипла!

— Так тебе и надо, — сказала смолка, — не подбирайся к цветкам, не воруй мёда!

— Молодец, смолка! — сказал одуванчик. — Какую хитрую ловушку для бездельников придумала! Умница!

Дунул ветер, сдул с головы одуванчика последнего молодца парашютиста и кинул его прямо на клейкий пояс смолки.

— Так тебе и надо, — сказала смолка. — Не лети, куда не следует.

— Да ты с ума сошла! — закричал одуванчик. — Ведь это же мой сын! Он не мёд воровать летел, а места искать, где бы прорасти. Отпусти его сейчас же!

— Нет. Не пущу. Прилип так прилип!

— Ну, и дрянь же ты, смолка! Над своим добром трясёшься, ни за что глупых малышей губишь!

Нет над лесом ни туч, ни дождевых облаков, а в лесу дождь идёт.

Дождь шуршит по листьям, листья становятся мокрыми и блестящими.

С листьев дождинки скатываются на траву.

Я посмотрел на небо в лесной просвет, и мне на лицо тоже упали тёплые капли.

Капли я вытер ладонью и вдруг почувствовал на губах вкус мёда!

Не может быть!

Я выставил под дождь ладонь и потом лизнул ладонь языком. Сладко!

Я сорвал мокрый лист и приложил лист к губам.

Мёд!

Сыплет сладкий дождь! На траве — медвяная роса!

А небо голубое — ни облачка.

И пчёл не видно и не слышно.

Смотрю я по сторонам. Лес как лес! Дождь шуршит. Мокрые листья шуршат…

Только замечаю, что тут и там опускаются на мокрые листья полосатые, как тигры, шершни. Тут и там бегают по мокрым травинкам шустрые муравьи. И шершни и муравьи слизывают с листьев и травы сладкие дождинки.

Я всматриваюсь, всматриваюсь и вдруг понимаю, что дождинки падают не с неба, а из-под каждого листа на дереве! Каждый листик как маленькая дождевая тучка!

Заглядываю под самый широкий лист — весь испод листа усыпан крохотными зелёными букашками. Букашки сами похожи на зелёные капельки. Только у каждой капельки ножки. И хоботок. Хоботок живые капельки погрузили в лист и высасывают из него сок. Время от времени от каждой букашки капает вниз дождинка сока.

Зелёные букашки — это тли. Целые стада тлей пасутся на исподе каждого листа. Целые стада листьев трепещут на каждом дереве. Листья нависли над землёй, будто зелёные грозовые тучи.

Из этих зелёных туч и сыплет медовый дождь!

Раздолье в лесу для насекомых-сладкоежек.

Июнь для них — медовый месяц.

Села я, сорока, на дуб, а он хвастается:

— Замечаешь, сорока, какой я стал солидный? Шестьдесят первый год пошёл. Своё совершеннолетие недавно справил: в первый раз цвёл. Поздравь, сорока.

Ну я, конечно, поздравила. Вдруг слышу — с берега речки кто-то пискнул:

— И меня поздравь!

Я — туда. Вижу, глядит на меня из травы проростыш низенькой крапивы-жгучки. И всего-то у проростыша две пары листочков, а, подумайте, цветёт!

— Поздравь меня! — пищит. — Ведь и я совершеннолетний. Даром, что из семечка недавно проклюнулся, а уже цвету.

Мне бы вытянуть его клювом из земли да бросить корешком кверху, а я растерялась и говорю ему, как путному:

— Поздравляю, счастья желаю, долгих лет!

Недавно я прочёл в газете статью о новом открытии из жизни комаров, а точнее сказать, комариц. Наука давно выяснила, что комары очень добрые и питаются одним цветочным соком, а злючки-кровопийцы — это комарицы. Эти самые комарицы, оказывается, издают не только всем известный противный писк, это они делают крылышками, — а ещё они ультракричат. (Ультразвуки — это совсем тонюсенькие звуки. Наши грубые человеческие уши их не слышат.)

Так вот, комарицы издают два разных ультракрика: одним созывают своих товарищей на пир, когда найдут себе жертву для сосания крови, а другим криком дают знать им об опасности. Это, так сказать, сигнал: «Спасайся, кто может!» — и тогда все комарицы мигом разлетаются кто куда.

Автор научной статьи обещал изобрести машинку, которая будет издавать такой тревожный ультракрик — сигнал и этим осчастливить человечество. Надень на себя такую машинку, — и все комарицы будут от тебя за версту удирать ни одна тебя не укусит.

Я решил проверить это научное сообщение.

У нас в саду ужасно много комаров. Я засучил рукав и положил голую руку на садовый столик: «Нате, пейте мою кровь!» В один миг на руку мне налетело одиннадцать комарей… точнее надо сказать — комариц. К одной из них я подкрался указательным пальцем другой руки — и наступил ей на задние ноги. Комарица дёрнулась, запищала крылышками… Ей, конечно, было очень больно и очень страшно и, если б она могла издавать ультракрик, то, конечно, кричала бы всем своим товарищам: «Скорее уносите отсюда свои ноги!»

Но остальные десять комариц совсем и не думали удирать, а преспокойно вонзили мне в кожу свои тонкие трубчатые носы и стали наливаться моей кровью.

Тут и ещё подлетело новых пять комариц. Мне стало больно, и я пришлёпнул всех их другой рукой.

Таким образом, можно считать доказанным, что комарицы не издают ультракрика «Спасайся, кто может!» И изобретение такой машинки будет совершенно излишним, одни расходы государству, а комары всё равно будут пить нашу кровь.

И за что только некоторые люди считают птиц бездельниками?

Чуть свет — птицы на крыле.

Скворец летом работает в сутки семнадцать часов, городская ласточка — восемнадцать, стриж — девятнадцать, а горихвостка — больше двадцати!

Да меньше им работать и нельзя. Ведь чтобы накормить своих птенцов, стрижи должны принести корм не меньше тридцати — тридцати пяти раз за день, скворцы — около двухсот, ласточки — триста, а горихвосточки — свыше четырёхсот пятидесяти! Да и не по одной мухе или комару приносят птицы за раз. Стриж, вон, сразу приносит в клюве больше двухсот! У стрижа забот полон рот.

Много уничтожат птицы за лето вредных насекомых и их личинок. Работают не покладая крыл!

Натерпелись мы весной от бродячих деревенских собак и кошек, а теперь ещё страдаем и от городских. Дачники привезли с собой на дачу своих любимцев. Любимцы принялись за нас: полетели с нас пух и перья! Защитите наших малых деток. Не пускайте кошек разбойничать в лес! Не берите собак на лесные прогулки!

Мы муравьи. Мы такие крошечные, что самая маленькая хвоинка для нас всё равно, что для вас самое большое бревно. Из сотен тысяч хвоинок-брёвен сложены наши дома-муравейники. Вам ногой пнуть, а нам начинай всё сначала. Мы и кусаем вас и кислотой муравьиной стреляем, да вам всё нипочём! Не разоряйте наши дома. Уважайте хоть наш труд. Ведь сотни тысяч хвоинок и каждая, как бревно!!

Жалуемся на слишком жалостливых человеческих пап, мам и их деток. Когда мы вылетим из гнезда, то часто сидим на земле или на кустах в одиночку. Сидим себе и попискиваем: ждём, когда нам наши папы и мамы вкусненькую гусеничку принесут. А жалостливые люди думают, что нас бросили, что мы голодные. Забирают нас к себе домой, сажают в душную коробку и пичкают хлебом, крупой, а то и колбасой копчёной. От такой помощи нам остаётся только околеть!

Жалостливые люди, не трогайте, пожалейте нас!

Жалуемся мы — летучие мыши: ушаны, кожаны и ночницы. Жалуемся на людей, которые говорят, что мы:

Ушаны: запутываемся в волосах! Кожаны: высасываем кровь! Ночницы: приносим несчастье! И что от нас, как и or обыкновенных мышей, один только вред.

Хором: это не-прав-да! Мы готовы пищать от обиды! Мы поедаем комаров простых и малярийных, майских жуков и ночных бабочек. Мы оберегаем лес от вредных личинок и гусениц. А наши родственники в тропиках даже опыляют цветы!

И, потом, мы не мыши! Нас только почему-то назвали мышами. Ведь мыши все грызуны, а мы не грызуны, а насекомоядные. Мы не нападаем на людей и не высасываем кровь.

И потому мы предлагаем:

Ушаны: считать нас своими друзьями и взять под защиту!

Кожаны: не обижать нас на зимовках в пещерах!

Ночницы: строить и развешивать для нас летом дуплянки!

Хором: а пугливых людей просим не пугаться нас. Мы страшны только для комаров!

Жалуемся! Оскорбили словом и действием! Кого обзывают мерзкими тварями? Нас, жаб! Мы отвратительны, мы опасны, мы — жабы. Почему на руках бородавки? Мы, жабы, виноваты! А раз так — бей жаб!

А ведь мы пользу приносим, поедаем слизней, личинок, гусениц! И бородавки на руках совсем не от нас. И не такие уж мы уроды — у нас чудесные золотистые глаза!

Не по нраву вам наш вид, так хоть дела уважайте!

Сижу на ветке ольхи. Вижу, идёт к моей ольхе старый лось. Огромнее, сильнее, смелее зверя нет. Прилёг лось под деревом отдыхать.

Вдруг слышу вдали — зверь. Я давай кричать на весь лес:

— Медведь, медведь, медведь!

Лось и не шелохнулся.

Медведь прошёл стороною. Стало тихо, да ненадолго: слышу — вдали человек. Я давай кричать на весь лес:

— Охотник, охотник, охотник!

Лось едва ухом повёл.

Охотник прошёл стороной. Опять стало тихо.

Вдруг слышу — овод жужжит. Да прямо под мою ольху — к лосю.

Тут лось как вскочит да бежать! Только сучья под копытами трещат.

Вот кто лосю больше всех страшнее — кусачий овод!

— Ты, Лось, отчего приплясываешь, ушами потряхиваешь?

— От горя, матушка, от горя. Комары-кусаки житья не дают… А сама-то ты, Мышь летучая, отчего в воздухе пляшешь?

— От радости, батюшка, от радости. Я этих комаров на лету хватаю, живьём глотаю, крылышки выплёвываю. Тебе от них — горе, а мне — радость великая!

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Я, Мышка.

— Вот смешно! Мышка, а жить высоко устроилась, на кустике!

— А я не простая Мышка. Я Мышь-малютка, хорошо лазать умею, со стебелька на кустик путешествую, семена собираю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне гнёздышко вить, как не на кустике?

— Терем-теремок, кто в тереме живёт?

— Я, Птичка.

— Вот смешно! Птичка, а жить на земле устроилась, в травке!

— А я не простая птичка. Я Пеночка, живу на чистых местах, на зелёных лугах, травяных насекомышей ловлю. Тут у меня и стол, и дом. Где же мне ещё гнёздышко устраивать?

— Скворец, Скворец, это чей такой дворец?

— Это мне люди построили. Я тут сад охраняю, от жуков да гусениц оберегаю.

— А почему же мне люди ничего доброго не делают?

— А кто ты такая, чем славишься?

— Я Землероечка.

— Ну и что?

— Так я же не меньше тебя работаю… Ты только жуков да гусениц ловишь, а я и улиток,

и слизняков,

и долгоносиков,

и жужелиц,

и личинок всяких,

хрущей

и даже мышей зубастых извожу!

Неужели я меньше тебя похвалы заслуживаю?

— Гляньте, гляньте!!. Ай, ай! Уж противный опять у какой-то птицы яичко стащил!

— Ти-шше… Болтуш-шка… Ничего я не стащил… Это яичко не простое, это яичко золотое… Из него ужатки маленькие выводятся!

Лето я провёл в пионерском лагере под Ленинградом. В день летнего солнцестояния мы собрались в поход. Вышли в семь часов утра — солнце только-только показалось над горизонтом на востоке.

Лесная тропинка то и дело поворачивала, виляла. Мы запели: «Вьётся вдаль тропа лесная…»

Пахло цветущей черёмухой. Пели на деревьях птицы: трясогузки, каменки, серые мухоловки. Громко трещала иволга, высовывая головку из дупла. В дупле было её гнездо.

На ёлке мы увидели дятла. Он оторвал лапкой шишку, вцепился в неё коготками и понёс её в свою «кузницу» — расщелинку в стволе ели. Зажал шишку в щели, разбил носом, выклевал из неё все семена и полетел кормить ими своих птенцов. Птенцы дятла молча сидели в гнезде и терпеливо дожидались родителей. Хорошо им было в круглом гнёздышке под еловой лапкой.

Самыми заботливыми родителями оказались папа-ворон и мама-ворона. Они по очереди приносили воронятам разные лакомства: красную рябину, майских жуков, лягушачью икру. Голопузые воронята встречали родителей радостным карканьем.

По лесной тропинке вышли мы на болото. На краю мохового болота сразу заметили белую куропатку и зайца-беляка. Белые — далеко их видно. Куропатка склёвывала с кочек красную клюкву, а заяц грыз кору на осинке.

До вечера ходили мы по лесу и наблюдали. Но вдруг пошёл дождь. Ударил гром, потом сверкнула молния. Солнце садилось на западе. Мы побежали домой. Домой вернулись поздно, в девять часов вечера. Было уже темно. Все устали, но очень были довольны лесным походом.

Везде цветы: в полях, на лугах, в лесу.

Ваня сказал:

— Цветы из земли вырастают. Мне сам Миша сказал. Он всё знает, он всю зиму в первый класс ходил.

— Вот и нет, вот и нет! — заспорила Женечка. — Цветы не вырастают, а приходят! Вчера я три раза ходила на полянку. Утром пошла — ой, сколько было цветов! Прямо ступить некуда. А днём после дождика пошла — совсем мало цветов осталось. Значит, они дождика испугались и убежали в лес. Поздно вечером ходила — совсем мало цветов на лугу. Все спать ушли. Но зато из леса новые прибежали — беленькие, пахучие такие. Днём таких не было. Они только ночью приходят на полянку пáхнуть.

— Ну уж дудки! — сказал первоклассник Миша. — Цветы безногие, им туда-сюда ходить не на чем. Просто одни в дождь и вечером закрываются, а другие открываются только на ночь. Уж я-то знаю!

С Мишей спорить — только время терять. Он всю зиму в первый класс ходил. Давайте просто сами проверим.

1) КАКИЕ ЦВЕТЫ ЗАКРЫВАЮТСЯ В ДОЖДЬ?

2) КАКИЕ ЦВЕТЫ ЗАКРЫВАЮТСЯ НА НОЧЬ?

3) КАКИЕ ЦВЕТЫ РАСКРЫВАЮТСЯ ТОЛЬКО НОЧЬЮ?

Проверим в поле, на лугу и в лесу. Убедимся сами, чтоб уж твёрдо!