Ветер сулит бурю

Глава 14

— Возьмет, — сказала Мэйв.

— Не возьмет, — сказал Комин.

— Конечно, нет, — сказал Мико.

— Посмотрим, — сказала Мэйв.

Они возвращались в Аугрис к дяде Джеймсу.

Был ноябрьский вечер с холодком, несмотря на то что весь день погода стояла поразительно ясная. Впрочем, даже старики не могли припомнить, как ни старались, чтобы такая замечательная погода держалась весь ноябрь: безоблачное небо, подернутое дымкой, будто кто-то затянул его кисеей, а по ночам луна, вроде как сейчас. Собственно, не луна, потому что она была уже на ущербе, а доброкачественный, солидный месяц, маленький и энергичный, который деловито пробивался сквозь мглу, застилавшую небо. Видно было каждый камешек под ногами и чуть посеребренную поверхность спокойного моря, лежавшего по обе стороны от них. Где-то, чуть ли не на самом Инишбоффине, лаяла собака, и какой-то затосковавший осел вторил ей с острова Ома. Мэйв шла посередине и держала их обоих под руки.

И удивились же они, увидев Мико! Кажется, из-за одного этого стоило приехать, чтобы вот так, нежданно-негаданно войти и предстать перед ними. Он нашел их домик без большого труда, потому что на всю жизнь запомнил, как они показывали ему место, где будет их будущее жилище, и домик оказался как раз там, где они сказали, как будто добрые феи за ночь выстроили его для них. Дом был обнесен каменной оградой с маленькими воротцами, которые Комин сам смастерил. К крыльцу вела дорожка, усыпанная морской галькой и окаймленная белыми камнями, которые они натаскали с берега. Вокруг цвели какие-то удивительные кусты, защищенные от свирепых ветров маленьким пригорком. Сам домик был беленький, а дверь и оконные рамы красные, выкрашенные масляной краской. Стекла в окошках с пестрыми ситцевыми занавесками были намыты до синевы, а на подоконниках стояли горшки с цветами. Почему-то он заранее знал, что домик будет именно таким и снаружи и внутри.

— Господи, — сказал Комин, — ведь это же Мико! Да откуда ты взялся? Вот уж желанный гость! Мэйв, родная, брось-ка ты чайник и свари-ка ты лучше ему в котелке яичко.

— Да не надо, — сказал Мико.

— Вот это мне нравится, пришел ко мне в дом и еще не хочет закусить с нами.

— Ой, Мико! — сказала со смехом Мэйв и повесила котелок на крюк над огнем.

— Я же ел в каждом доме, начиная от самого Аугриса, — сопротивлялся Мико. — И у дяди Джеймса, и у Майкла Тома, и у твоего отца Тига. Не могу же я всюду есть, у меня ведь не двойной желудок, как у коровы.

— Ну и вырос же ты, Мико, — сказала Мэйв. — Я тебя прямо еле узнала. Такой большой мужчина должен есть даже не как корова, а как бык, а то захиреешь еще. Ну, иди сюда, повернись, дай посмотреть на тебя как следует.

Сколько было смеху и восторженных восклицаний, как тепло светились глаза! И они наперебой говорили:

— Ну и ну! Вот уж не ожидали. А как же ты до нас добрался? И с чего это ты сюда приехал? И почему же не дал нам заранее знать, мы б для тебя телка закололи.

Просто замечательно было! Он почувствовал себя прямо на седьмом небе, рассказывал им об отце и о том, как тот надумал вдруг прокатиться сюда.

Впервые он пришел к ним два дня тому назад. С тех пор он успел всюду побывать.

Вот была потеха, когда пришло время выходить на лов и народ стал собираться по вечерам на клегганской пристани и рассматривать их баркас. «Лодка лодыря» — так они его прозвали, совершенно задразнив Большого Микиля. У них лодки были с тяжелыми веслами, и они, надрываясь до седьмого пота, могли отойти от берега не дальше чем на четыре, на пять миль. «Вы только посмотрите на Большого Микиля и на его парня! — говорили они. — Вот же лентяи, — только и слышалось со всех сторон. — Рассядутся в лодке, парус знай на них работает, а они только штаны протирают. Да что вы знаете о рыбной ловле? То, чем вы занимаетесь, это же так себе, прогулочка. Выходят на какой-то штуке, которая за них всю работу делает, сами и палец о палец не ударят и еще имеют наглость называться мужчинами!» Большой Микиль страшно возмутился при этой попытке умалить его мужское достоинство и в соответствующих выражениях разъяснил, сколько тяжелой работы требует парусная лодка. Он так ругался, что все перед ним спасовали, а потом они все вместе отбыли в пивную, и спорили до глубокой ночи о сравнительных достоинствах парусной лодки и гребной лодки, и говорили о сельди, о макрели и о прочей рыбе, и время они провели замечательно, и Большой Микиль нарадоваться не мог, как это его осенила столь блестящая мысль, и начал поговаривать о том, что он хочет отдохнуть в деревне, а на следующую ночь они вышли со всеми на лов, и шли они быстрее, и вернулись скорее, и могли отойти от берега дальше других, так что вернулись они с богатым уловом сельди, которой в это время кишел залив, и снова пошли издевки и сквернословие, и опять все кончилось общим весельем в пивной.

— Да неужели вы хоть на минутку допускаете, — воскликнул отец Комина Тиг, — что Большой Микиль сможет грести на одной из наших лодок? Да он же изнежился, лежа на корме своей роскошной яхты! Да у него же силенок не хватит, если он пойдет на моей лодке да погребет семь часов без передышки. Он же после этого будет орать от боли и сляжет в постель на два дня.

— На, пощупай, — сказал ему Большой Микиль, выставляя крепкую, как дуб, руку, и согнул ее так, что под курткой видно было, как надулись мускулы. — Это что, по-твоему, сало? Чем тебе плоха кладдахская мускулатура? — добавил он. — Тебе же будет стыдно, если я пойду с тобой в твоей лодке и покажу, как люди гребут. Да вам же после этого людям в глаза будет стыдно смотреть.

— Ого, да вы его только послушайте, — сказал Портной. Седые усы сползли у него вниз, а на скулах, там, где ему никогда не удавалось как следует пробрить, торчали толстые волоски. — Вот же хвастун! Сразу видать, кладдахский!

— Ну ладно, хватит, — вышел из себя Микиль. — Давайте мне две лодки! Свяжите их вместе, и я один сяду на весла и уплыву хоть в Китай.

— Это не обязательно, — сказал Тиг. — Выходи со мной завтра вечером, а послезавтра можешь пойти с Портным, и если после этого останешься в живых, то по крайней мере будешь знать, что такое настоящая работа.

Так это было решено, и подписано, и скреплено портером, руганью и безудержной похвальбой. Да, была потеха! И никогда Мико не забыть тот вечер в пивной. Повеселились они тогда! Был там и Тиг, и Комин, и Портной, и Майкл Том, и Падар Каванаг, и Томмин Тэди, да много еще кто.

Мико с такой легкостью снова нашел свое место среди них, словно никогда отсюда и не уезжал. «Тем здесь жизнь и хороша, — рассуждал он, — что она так медленно движется и за ней всегда можно поспеть».

Итак, сегодня Большой Микиль собирался выходить на лов с Тигом, и, чтобы освободить для него место, Комин сговорился с Мико, что они вместе пойдут в байдарке дяди Джеймса. А тут вдруг в последний момент Мэйв заявила, что пора бы и ей выйти хоть раз в море на рыбную ловлю и что она пойдет с ними к дяде Джеймсу и спросит у него разрешенья, а дядя Джеймс, как джентльмен, безусловно, скажет: «Ну, конечно, Мэйв, душечка, какие могут быть разговоры. Я почту за честь, если ты пойдешь с нами».

— Он будет ругаться на чем свет стоит, — сказал Комин. — Ему совершенно наплевать, кто его слушает. Вот увидишь, под конец у тебя уши завянут.

— Женщина в лодке, — сказал Мико, — это все равно что черт в лодке. Приносит несчастье. И ты это знаешь не хуже других. Ты за рыбаком замужем или нет?

— Вы мне надоели, — сказала она. — Это старая басня, которую выдумали на случай, если жена вдруг соберется проверить, как вы бездельничаете в море, и чтоб, не показываясь ей на глаза, незаметно вернуться и прошмыгнуть в пивную. Будто я не знаю.

— Ну, раз так, — сказал Комин, — мы тебя с радостью возьмем на лов. Можешь не сомневаться, что во второй раз тебе не захочется.

— Да где уж там, — сказала Мэйв, — если даже Мико против меня. Когда он был здесь в прошлый раз, он бы, наверно, на это иначе посмотрел. Правда, Мико?

— Тогда мне было море по колено, — сказал Мико. — Молод был. Я б тогда самого черта к себе в лодку пустил и не поморщился.

— Как жаль, — сказала она, — что все мы меняемся.

— И совсем не так уж мы меняемся, — сказал Мико. — Вот иду я сейчас с вами и не вижу никакой разницы. Кажется, совсем недавно мы шли по этой улице с ловли пескороев. Вот была ночь!

— Подумать только, не забыл ведь! — сказала Мэйв.

— Я это всегда буду помнить, — заверил ее Мико и почувствовал, как крепче сжалась ее рука на его локте. И он сверху заглянул в ее лицо, в блестящие глаза, поднятые к нему. — Не забыть мне этого. Так замечательно было!

— Да, — сказал Комин. — Хорошая была ночка!

— И Комин ничуть не изменился, Мико, — сказала Мэйв. — Все такое же самодовольное чудовище.

— А разве нет у меня для этого оснований? — сказал Комин.

— Еще бы, — сказал Мико с легким вздохом, которого в тихом дыхании ночи никто не заметил.

Он думал раньше, что стоит только ему увидеть ее спустя столько времени, окруженную детьми (и отчего это у них нет детей?), и сразу улетучится, как разбитые мечты, весь ореол, которым он окружил ее. Но ореол не улетучивался. Мечты росли вместе с ним, вот и все. И как трудно было сдерживать глухие удары сердца, когда ее прикосновение жгло ему руку, как огонь. И как стыдно ему в душе перед невозмутимым Комином за это чувство, каким бы невинным оно ни было, которое он питает к его жене. Но он прятал его глубоко в душе и давал ему волю только для того, чтобы заглушить боль, которая царапала вдруг по сердцу, когда перед глазами неожиданно вставала картина: суровые скалы, кругом ни души, и кто-то катится, катится с утеса и умирает в полном одиночестве, и нет рядом ни одного близкого человека.

— Отец-то мой, — сказал Комин, — сейчас за дядю Джеймса принялся, знаешь, Мико?

— Ага, — сказал Мико. — Слышал кое-что, только не все.

— Теперь он рассказывает, — продолжал Комин, — что слава о красоте и богатстве дяди Джеймса облетела графство Джойс и графство Коннот и невесты со всех концов страны валом повалили в Аугрис в надежде покорить его сердце.

Мико расхохотался:

— Да ну тебя! А дядя-то Джеймс знает?

— Кое-что до него дошло, — сказал Комин. — Но он, кажется, больше всех доволен, хоть при встрече с отцом и делает вид, что не разговаривает с ним. Прямо умора, когда они вместе.

— Сегодня он мне рассказывал, — сказала Мэйв. — «Поступило, — говорит, — сообщение, что на майский праздник в Аугрисе выстроилась длиннущая очередь женщин, имеющих виды на дядю Джеймса». Правда, странно, Мико, что с тех пор, как ты здесь побывал, все так его и зовут дядей Джеймсом?

— Да, — сказал Мико. — Только сразу видать, что ты женщина. Неужели нельзя закончить один рассказ, а потом уж начинать новый?

— Ха-ха, ну, вы с Мико как раз пара, — засмеялся Комин.

«Эх, если бы!» — подумал Мико и сказал:

— Ты извини, что я тебя перебил. Рассказывай.

— Ну так вот. Дядя Джеймс высовывается за дверь в полдвенадцатого — это когда он уже позавтракал, и помыл посуду, и испек себе пирог — и говорит: «Ну, пусть первая идет». Вот и входит роскошная брюнетка из Клиффорда, прямо шик один, а он смотрит на нее и спрашивает: «Говорить умеешь?» — «Умею», — говорит, и оскалилась. «Ну и убирайся отсюда ко всем чертям, — говорит дядя Джеймс, — ты мне не подходишь, и посылай следующую». Эта была уже шатенка, и пришла она из Костелло. «Говорить умеешь?» — спрашивает дядя Джеймс. «Какой там к черту разговор!» — говорит она. Ее-то уже, правда, предупредили, да она забыла. Ну, дядя Джеймс и ее выставил. Входит следующая, такая здоровенная девка из Леттерфрака. «Говорить умеешь?» — спрашивает он ее, а она только головой трясет. «Ха-ха! — смеется дядя Джеймс. — Это уже лучше. Слышишь?» — спрашивает он ее, и она кивает головой. «Ну и убирайся отсюда, — говорит дядя Джеймс. — Ты мне не подходишь, и пришли-ка следующую». Входит следующая. Она, оказывается, из Линэйна, и волосы у нее, как лен, светлые. «Говорить умеешь?» — спрашивает он ее, а она стоит истуканом. «Слышишь?» — спрашивает он ее, а она хоть бы что. «Это уже ближе к делу, — говорит дядя Джеймс, достает бумажку и пишет: „Писать умеешь?“» — «Умею», — пишет она в ответ. «Убирайся отсюда к черту, — говорит дядя Джеймс. — Ты мне не подходишь», — и погнал ее. Тут входит нежнейший цветок Утерарда. Она не говорит, не слышит, писать не умеет. «Все это так, — говорит дядя Джеймс, — но ходить-то ты можешь, поэтому убирайся отсюда к черту, потому что ты мне совсем не подходишь».

Они хохотали над тем, как она изображала Тига, его манеру поглаживать усы и сплевывать после каждого эпизода. У нее даже голос хриплым стал, и так же, как он, она имитировала говор и жесты каждой из женщин.

— Это все? — спросил Мико.

— Нет, далеко не все, — сказал Комин. — Только дальше он еще не придумал.

— Ну, вот мы и пришли, — сказала Мэйв, — и хоть вы мне и не желаете верить, а все-таки я единственная в мире женщина, для которой дядя Джеймс готов на что угодно.

— Посмотрим, — сказал Комин, толкнув ворота.

Дядя Джеймс был дома. Он упаковывал бутерброды в коричневый бумажный пакет, который потом надо было еще обернуть клеенкой, чтобы бутерброды не промокли. Он нисколько не постарел. Спина его согнулась в дугу, и был он в той же самой овчинной куртке, которую носил еще семь лет тому назад. Но, как всякая хорошая вещь, она с годами только пожелтела, стала более плотной и пропахла торфяным дымом. Он перестал паковать и приветствовал их.

— Это вы, лодыри? Наконец-то! — сказал он. — А я уж думал, мне придется одному сражаться с океаном. Можно было догадаться, что без женщины тут не обошлось.

— Дядя Джеймс, — сказала Мэйв, подходя к нему поближе и глядя ему прямо в глаза. — Вы меня на рыбную ловлю с собой возьмете?

Дядя Джеймс заметил, что она подмигивает, и взглянул на молодых людей, стоявших в дверях с выжидательными усмешками.

— Мэйв, душечка, — ответил он, — этим ты окажешь мне большую честь. Я буду счастлив, если ты пойдешь с нами на лов.

Тогда она повернулась к ним. Усмешки исчезли. От удивления они даже рты разинули.

— Видали? — сказала Мэйв победоносно. — Что я вам говорила?

Они собрали свои узелки, и дядя Джеймс протянул руку к керосиновой лампе, висевшей на стене, снял ее с гвоздя и поставил на стол. Прикрыл согнутой ладонью стеклянный колпак, задул фитиль, и они оказались впотьмах.

Узкая вьющаяся тропинка привела их к полю, где днищем вверх лежала байдарка, и Мико с Комином вскинули ее на широкие плечи, затем подсунули под нее головы и пошли к берегу. Забавная получилась картина — будто идет большой черный жук на четырех ногах, одетых в штаны. Мэйв так им и сказала, заглянув со смехом внутрь.

— Слушай, — зашептал Мико, — как это ты его обработала? Ну-ка, расскажи, как это тебе удалось его обработать?

— Если ты собираешься любезничать, — сказал дядя Джеймс, — так мы с Комином и без тебя справимся. Пожалуйста, оставайся.

— Видал как? — сказала Мэйв.

Они спустили свое суденышко на воду около узенького причала, который дядя Джеймс сам смастерил в бухточке среди скал, недалеко от мыса, достали весла, вставили их в уключины, разложили снасти и провизию. И как только они расселись по местам — Мико загребным, Комин сзади него, а дядя Джеймс на корме, — Мэйв отступила назад.

— Ну, прощайте, — сказала она. — Когда вернетесь, увидимся.

— Как, ты не с нами? — спросил Мико.

— Конечно, нет, — сказала Мэйв. — Ты что, хочешь, чтобы я вам несчастье принесла? Просто я хотела вам показать, как мы с дядей Джеймсом понимаем друг друга.

— Верно, — сказал дядя Джеймс. — Единственная стоящая женщина во всей этой проклятой стране, и надо же ей было выйти за какого-то недотепу вроде Комина!

— Ага! Получил, Комин? — сказала Мэйв. — Это тебе наука.

Комин откинул назад голову и расхохотался во все горло.

— Вот же дьявол! — говорил Комин. — Никогда не знаешь, чего еще можно от тебя ожидать.

«А разве не в этом ее прелесть? — сказал Мико, только не вслух, а про себя. — Повезло же Комину! А ей, что ли, не повезло? Такой хороший муж попался». Не нужно было долго жить здесь, чтобы заметить, каким уважением пользуется Комин. Был он спокойный, но решительный, сильный духом и телом. И по тому, как смотрела она ему вслед, когда легкая байдарка, повинуясь им, отходила от берега, видно было, что и для нее это не секрет. Он почувствовал, как лодка замедлила ход, когда Комин, подняв руку, помахал ей, и Мико все смотрел и смотрел, как она стоит на берегу, высокая и стройная, пока лунная мгла не скрыла ее.

— Да, счастливый ты, Комин, — сказал он тогда.

— Кому говоришь! — отозвался Комин, думая о том, как хорошо будет вернуться усталому, когда все тело ломит оттого, что целую ночь только и знаешь, что гребешь да тянешь невод, вернуться, и пойти к себе домой на рассвете, и отворить дверь, и обогреться у очага, в котором еще тлеет пепел, и найти на столе большой кувшин молока, накрытый тряпочкой. И он тогда выпьет молока и поест хлеба с маслом, а потом снимет свои огромные сапожищи, и отставит их в сторону, и повесит носки на крюк над очагом, а потом пойдет в комнату и в бледном свете утра увидит в постели ее: волосы хаотически разметались по подушке, руки закинуты, одеяло сползло — очень уж беспокойно она спит. Увидит молочную белизну ее шеи и груди там, где отстает ночная рубашка, и прикоснется к ней своей жесткой рукой на одну секунду, только для того, чтобы ощутить, какая она мягкая, мягче, чем мокрые бархатистые водоросли. «И пусть у нас никогда не будет детей, — думал Комин. — Для меня она всегда будет ребенком, и пусть говорят, что хотят».

Мико почувствовал, о чем думает Комин, и загрустил.

Мэйв шла домой по залитой лунным светом дороге и думала: «Несут, верно, эти тетки Бог знает что». Может, они и не хотели ее обижать, но каждый раз, когда она встречала какую-нибудь из женщин на улице, та особенно внимательно смотрела на ее живот, потом на грудь, авось что-нибудь да заметит. Ну и пускай болтают! Со временем все будет. Да ей, собственно, это не так уж и обязательно. Сейчас у нее есть все, о чем она мечтала, даже больше. Достатки у них, конечно, скромные, но раз есть крыша над головой и они любят друг друга, чего им еще нужно?

Она знала, что это и есть счастье.

— О Господи, — сказала она, — пожалуйста, пусть так будет всегда. Мне даже ребенка никакого не надо, если мы от этого переменимся. — Потом тряхнула головой, засвистела, ускорила шаги и свернула к дому.

«Господи, — думал Комин, — хоть бы у нас всегда так было. Только бы не случилось чего и не пошло бы все прахом».

— Посмотрите назад, красиво-то как! — сказал Мико, перестав грести.

Они поставили лодку по легкому ветерку, и она поднималась и опускалась, покачиваясь на безобидных волнах. Они отошли уже мили на две от мыса. Им видно было, как море подбирается к отмели Ома и синеющему рядом с ней острову Ома, а дальше вода простиралась вплоть до Клегганской бухты, до самого Инишбоффина. Луна все еще была подернута дымкой, но свет ее отражался в водах заливчиков, и видно было, как от Инишбоффина отделились две гребные лодки, а из Клегганской бухты вышло еще четыре. Видно было, как медленными, размеренными взмахами весла захватывают воду и как над лодкой вырисовываются головы людей. Легко подпрыгивая, байдарки выходили из узкой полосы воды, отделяющей отмель Ома от материка. Скоро вереница лодок и байдарок растянется на много миль и развернет в океане длинные шлейфы неводов, окаймленных приплясывающими пробковыми поплавками.

— Мы что, работать собрались, — спросил дядя Джеймс, обращаясь к луне, — или мы будем, как идиоты, глазеть на луну? И чего удивляться, что в Кладдахе никчемные рыбаки, раз им в море больше делать нечего, как на луну любоваться.

— А что, разве не здорово? — сказал Мико, ожесточенно налегая на весла. — Я вовсе не про луну, я про лодки говорю, ну и про все там остальное. Как по-твоему, Комин? — спросил он, поворачиваясь к нему.

— Очень даже здорово, Мико, — сказал Комин, — и не обращай ты внимания на этого мрачного типа, дядю твоего. Много он в тонких чувствах понимает? Не больше старого мерина.

— Хо-хо, сильно сказано! — хохотнул дядя Джеймс.

Они посмеялись, а потом Мико повернул голову и увидел лодку, которая бесшумно шла на три корпуса позади них. «Откуда она взялась? — удивился он. — Еще минуту назад ее вовсе не было». Лодка была гребная, как и те, что выходили из бухты. Он видел, как поднимаются и опускаются весла, видел спины гребцов. Только весла, ударяясь о воду, не поднимали брызг и погружались в воду совершенно бесшумно, а от шести весел должен был бы быть какой-то шум. Нос лодки, казалось, прятался в облаке тумана.

— Кто это там в лодке сзади, Комин? — спросил он.

— В какой лодке? — удивился Комин.

— Да вон, — сказал Мико, указывая пальцем. — Вон, посмотри-ка через плечо дяди Джеймса.

Комин бросил грести и слегка откинулся в сторону. Сначала он не мог ничего разобрать, как будто глаза застилал туман, и ему пришлось протереть их. Наконец он увидел лодку, идущую на коротком расстоянии сзади них, разглядел беззвучно опускавшиеся и поднимавшиеся весла и спины гребцов.

— Кто бы это был? — спросил он. — Я никого из них не знаю. Я их почему-то даже и рассмотреть-то как следует не могу.

И тут Мико заметил нечто странное. Они бросили грести, и только по инерции их байдарка продолжала медленно продвигаться вперед, тогда как на второй лодке весла все так же поднимались и опускались, и тем не менее она почему-то не могла нагнать их.

Мико почувствовал, как у него по спине мороз прошел, и удивился: с чего бы это, холодно, что ли?

— Дядя Джеймс, — попросил он, — поглядите-ка, кто это там в лодке позади нас?

— В какой еще лодке? — спросил дядя Джеймс, мельком взглянув в том направлении, куда указывал палец Мико. Он возился с двумя неводами, которые разложил на корме и уже собирался закидывать. — Не вижу я никакой лодки. — Он снова отвернулся к своим неводам. — Не может там быть никакой лодки, — добавил он, перебирая руками темные веревки. — Никто из них не мог нас так скоро нагнать.

У Мико пересохло во рту.

— Ты ведь видишь лодку, Комин? — спросил он упавшим голосом.

— Вижу, — сказал Комин. — Ну-ка, дядя Джеймс, приглядись получше.

Дядя Джеймс поднял глаза и уже собрался было обругать их нехорошими словами, но тут он увидел их лица, увидел, что они уставились на что-то за его спиной, и на этот раз он действительно обернулся назад и увидел лодку, отстававшую от них на три корпуса, разглядел весла, которые равномерно поднимались и опускались, сгибающиеся и разгибающиеся спины гребцов. Лодка, казалось, нагоняла их, толкая перед собой облако морского тумана. Сами они стояли на месте, вода плескалась о парусину их байдарки, а люди в лодке, что шла сзади, продолжали грести, и лодка продолжала нагонять их, но почему-то расстояние между ними не уменьшалось, и по-прежнему оттуда не доносилось ни звука.

— Эгей! — крикнул дядя Джеймс.

Его голос гулко разнесся над водой, а потом затих и замер где-то позади.

Гребцы во второй лодке не отозвались.

— Эгей! — снова крикнул дядя Джеймс.

Они слышали, как прокатился над водой его голос.

— Да гребите вы, — сказал дядя Джеймс, не поворачивая головы.

Мико почувствовал, что у него на затылке волосы встали дыбом. На ладонях выступил холодный пот. Он навалился на весла, подняв тучу брызг, и легкая лодчонка рванулась вперед.

Они, не отрываясь, смотрели.

Лодка шла за ними.

Шесть весел работали бесперебойно. Без малейшего всплеска.

Теперь Мико видел кормового. Он был в кепке; в лунном свете лицо его казалось белым. Они были совсем близко, всего в нескольких метрах, но разглядеть как следует его лицо он никак не мог. Мико был уверен, что знает его, вот только видно сейчас плохо. Так бывает, когда стукнут тебя по глазу, и он начинает слезиться, и видишь все через какую-то пленку. Вот именно так.

— Берите теперь влево, — сказал дядя Джеймс сдавленным голосом.

Они затабанили правыми веслами, и байдарка свернула в сторону.

Тут произошло нечто совсем уж странное: лодка все так же шла позади них, на расстоянии в три корпуса.

— Теперь берите вправо, — скомандовал дядя Джеймс, и голос у него стал еще более сдавленным.

Они затабанили левыми веслами и свернули вправо. Теперь они гребли с невероятной силой, потому что им было страшно.

Гребцы позади них не табанили ни левыми веслами, ни правыми, но когда они посмотрели назад, оказалось, что она отстоит от них ровно на три корпуса и идет с той же скоростью, что и они.

— Комин, — сказал тогда дядя Джеймс, и голос его прозвучал как-то странно, — протяни-ка руку, там на носу лодки у меня бутылка со святой водой привязана. Сними ее с гвоздя и дай мне. А ты, Мико, греби что есть сил.

— Эгей! — заорал снова дядя Джеймс. — Как у вас, хорошо ли ловится? Это ты, Тиг? Ты, Майкл Том? Ты, Падар Каванаг?

Мико продолжал грести изо всех сил. Он почувствовал, как тихонько качнулась лодка, когда Комин, нагнувшись, протянул руку и передал маленький пузырек дяде Джеймсу.

Дядя Джеймс взял его, не спуская глаз со следовавшей за ними лодки.

Они услышали, как тихонько стрельнула пробка.

Увидели, как дядя Джеймс снял кепку, заметили белый ободок у него на голове, там, куда солнце никогда не попадало, увидели, как рукой с бутылкой он осенил себя крестным знамением и затем, поднявшись на корме на колени, лицом к незнакомой лодке, и наливая в пригоршню воду, покропил море, выкрикивая при этом:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа отвечайте мне!

Затаив дыхание, они ждали, и сердца у них уже не колотились, а стучали тихо-тихо.

Ответа не последовало. Слышно было только, как поскрипывают их собственные весла.

— Поворачивайте к берегу, — сказал тогда дядя Джеймс, и в голосе его зазвучал настоящий страх, — и гребите что есть сил, пока не пристанете.

Никогда, до самой смерти, не забыть им этой гонки. От нечеловеческих усилий тела их покрылись потом. Пот был везде — на груди, под мышками, стекал по ногам. И это было тем неприятнее оттого, что их пробирала холодная дрожь. Так бывает перед началом гриппа, прежде чем окончательно свалишься, — вот так же начнет вдруг тебя трясти.

«Вот оно что, — думал Мико, — может, у меня грипп. Может, я лежу дома в постели, у нас в Кладдахе, и это все бред».

Приблизительно в полумиле от берега они оглянулись. Никакой лодки сзади не было.

Тогда немного погодя они остановились.

— Эгей! — крикнул дядя Джэймс. — Вы там, ребята?

Ответа не было.

Слышны были только всплеск весел и голоса рыбаков. Они как раз прошли сейчас залив и выходили в открытое море.

— А ну, послушайте-ка, — сказал дядя Джеймс. — Эти-то хоть настоящие?

— Эти-то да, — сказал Мико, внимательно приглядываясь к лодке, которая была к ним ближе остальных. Он разглядел возвышавшуюся над всеми фигуру отца, сидевшего на второй паре весел.

— Померещилось нам это, что ли, дядя Джеймс? — спросил Комин.

— Нет, — сказал дядя Джеймс. — Это нам было предупреждение. Больше мы в море не пойдем. Гребите-ка к ним, надо им сказать.

— А поверят они нам? — усомнился Мико. Ему уже самому не верилось, что это с ними произошло.

— Ну и дураки будут, если не поверят, — сказал дядя Джеймс. — Идите им навстречу.

Они стали грести к приближавшейся лодке и скоро подошли к ней спереди. У Мико снова мороз пошел по коже, когда он увидел ее вблизи: совершенно то же самое, та же знакомая лодка, те же шесть весел, те же сгибающиеся и разгибающиеся спины. Только с этой лодки доносились голоса, и всплеск весел, и веселая перебранка.

— Поворачивайте домой! — крикнул дядя Джеймс, когда лодки поравнялись. — Ради всего святого, поворачивайте домой! И другим скажите, чтобы тоже возвращались.

Загорелые руки вцепились в борта, и лодки столкнулись.

— Чего это с тобой опять, Джеймс? — спросил Тиг, отец Комина, возившийся с сетями на корме.

— Мы такое видели, не приведи Бог! — сказал дядя Джеймс. — Мы видели какую-то чудную лодку. Это предупреждение. Верьте моему слову. Быть беде сегодня на море. Гребите домой, ради Бога.

— Вот так так! — сказал Майкл Том. Он сидел тут же в лодке, опираясь на весла. — Дядя-то Джеймс опять за самогон принялся. А ну, ребята, не скупитесь, дайте и нам приложиться.

— Слушайте, это не шутки, — сказал Комин. — Он верно говорит, слушайте. Мы видели лодку, она шла за нами, а потом смотрим, нет ее.

— Комин, — сказал Тиг с задумчивым видом, — уж не хочешь ли ты отомстить отцу родному за прежнее? Ну-ка, выкладывай нам свою историю.

— Дураки вы, — сказал Мико. — Вам правду говорят. Знаете, как мы перепугались, у меня прямо волосы дыбом встали, как у собаки какой. Послушай, отец, хоть ты им втолкуй. Поворачивайте домой.

— Да иди ты, Мико! — сказал Микиль со смехом. — Спятил ты в самом деле или привидений насмотрелся? Очнись, парень, перестань околесицу нести. Напились вы, что ли?

— А-а, вот оно что! — сказал Тиг. — Это Большой Микиль с Мико нарочно решили нас разыграть, чтобы увильнуть от работы. Вы только посмотрите на него! Куда ему грести, он же совсем уморился. Его раздуло, как жеребца на сухой соломе. Знал, что не сдюжит, ну и договорился с Мико, поручил ему придумать какую-то лодку с привидениями, чтобы можно было домой улизнуть.

Рыбаки в лодке расхохотались. Их было пятеро. Микиль тоже хохотал.

— Ну, Мико! — сказал он. — Видал? Ты отца трусом каким-то выставляешь. Проваливай-ка со своим пьяным бредом и не мешай честным рыбакам трудиться.

И Микиль уперся ногами и навалился на весла так, что лодка заскрипела, и другие тоже налегли на весла, а Мико обозлился и не выпускал борт, стараясь остановить их, но дядя Джеймс поймал его за руку и сказал:

— Оставь, Мико, пускай их идут.

Лодка ушла, и до них еще долго долетал смех, а они сидели в тихонько покачивавшейся байдарке и чего-то ждали. «Привидения… призраки!» — слышалось издалека, и до них доносился голос Тига:

— Эй, дядя Джеймс, здесь я главный сочинитель! Тебе что, слава моя покоя не дает?

Они потихоньку добрались до мыса, и вытащили байдарку на берег, и сели на камни, и утерли лбы подкладкой кепок. Все молчали. Они сидели там как на иголках, до того нервы у них были натянуты, и не спускали глаз с вереницы лодок, растянувшихся тоненькой цепочкой в море, пока наконец в небе не забрезжил бледный рассвет и они не увидели, как лодки повернули домой, и ничего не случилось, совершенно ничего. И тогда они посмотрели друг на друга, и лица у них были осунувшиеся, и глаза воспаленные.

— Померещилось нам это, что ли? — спросил Мико.

— Нет, не померещилось, — сказал дядя Джеймс.

— А не выйдет ли так, что утром мы сами себе дураками покажемся, когда они раззвонят повсюду эту историю? Ведь нам после этого проходу не дадут. Жди теперь, когда все это уляжется.

— Не думаю, — сказал дядя Джеймс, поднимаясь устало на ноги. — Ведь случилось же это. Или, может, нет?

Они снова переглянулись.

— Пожалуй что, — сказал Мико.

— Не знаю, что и думать, — сказал Комин, отряхивая брюки. — Знаю только, что еще никогда в жизни не было мне так страшно, так что, наверно, это все-таки случилось, а то с чего бы меня вдруг так разобрало? Пойду-ка я пока что домой. Вот доберусь до дому, улягусь в постель рядом с Мэйв, тогда и поверю, что ничего этого, может, вовсе и не было и что все это нам просто померещилось.

Мико стоял у ворот, пока дядя Джеймс отпирал входную дверь, и смотрел, как постепенно исчезает в отдалении спина Комина. «Что ж, наслаждайся своим счастьем, Комин, — мысленно сказал он ему. — Иди к своей Мэйв». Он так и представил, как она проснется, откроет заспанные глаза и взглянет на своего мужа, увидит склоненное над ней доброе, мужественное лицо Комина с белыми, поблескивающими зубами и теплым светом в глазах. «Радуйся, Комин, коли выпало тебе такое счастье», — думал он, точно кидал эти слова ему вслед. И были они, между прочим, от всего сердца. Ему вдруг захотелось догнать Комина и втолковать ему это. Комин обернулся и помахал. Мико помахал в ответ. Потом Комин скрылся за поворотом дороги.

Позднее они с дядей Джеймсом и так и эдак обсуждали случившееся за чаем, поджидая Большого Микиля, который еще не вернулся из Клеггана.

— Дядя Джеймс, — сказал Мико. — Помните, вы еще звали тех, кто сзади нас в лодке был, по именам? Помните, какие вы имена называли?

— Помню, — сказал дядя Джеймс.

— А почему вы как раз эти имена называли? — спросил он.

— Да потому, что я думал, это они там сидят, — сказал дядя Джеймс.

— Да ведь их там не могло быть, — сказал Мико, — ведь они были в лодке, которая из залива вовсе и не выходила.

— Знаю я, — сказал дядя Джеймс, и в глазах его было уныние.

— А вы видели, кто в той лодке загребным сидел? — спросил тогда Мико.

— Видел, — сказал дядя Джеймс.

— Это не Комин был? — спросил Мико.

— Комин, — сказал дядя Джеймс.

Рассвет был холодный.