Ветер сулит бурю

Глава 15

Если есть на Марсе люди, то и до них, верно, донесся гогот, стоявший над землей весь следующий день. История о трех рыбаках и призрачной лодке облетела все бухты, все острова и полуострова провинции. Мико с Комином бродили, стыдливо понурив головы, и делали вид, что им смешно не меньше, чем всем остальным, но щеки у них были красные, и это был первый за всю историю графства случай, что дядя Джеймс вышел из себя. Вначале он старался образумить шутников, объяснял, что такие случаи бывали и раньше, что это предостережение: быть, значит, беде. Но они не унимались, так что в конце концов он обругал их, да так, что досталось всем — от прапрадедов до праправнуков. С тех пор как Моисей[35] в припадке гнева разбил скрижали о головы бедных евреев, свет еще не слышал столь замысловатой ругани, так что все пришли в восхищение и даже почувствовали известную гордость — вот, мол, как у нас умеют. Но думаете, кто-нибудь отнесся к этому серьезно? Хоть бы один!

Верно они заметили накануне, что им теперь прохода до конца дней не будет. История эта уже, пожалуй, перешла в область народных преданий, и отец Комина Тиг принялся за обработку версии, которая будет передаваться из поколения в поколение как достоверный факт, а потом, может, и попадет в многострадальный блокнот какого-нибудь простачка из комиссии по изучению фольклора. «Пусть радуются, — говорил Тиг, — а то им, беднягам, одними перевранными сказками Ханса Андерсена приходится пробавляться».

Сидя в пивнушке в Клеггане, Микиль поджидал Портного, который должен был привести с собой свою команду. И хорош же был здесь портер! Такой пенистый — посмотреть, так слюнки потекут. А сквозь раскрытую дверь пивнушки ему было видно, как подметали небольшое помещение напротив, где назавтра должен был состояться вечер.

Наконец появился Портной со своими ребятами, их было человек семь, и, выпив по паре кружек, они все вместе пошли к лодкам, и настроение у всех было превосходное. Воздух был бодрящий, но море совсем спокойное, и луна в небе, как и вчера, была окутана дымкой.

В лодке были Портной, и Джон, сын его, и старый Бартли Уолш, и Мартин Делани, что жил на краю деревни, и его сын Паки, и Большой Микиль.

Кроме них самих, в лодку надо было еще погрузить семь неводов.

Микиль подумал, что очень неловко рыбачить в лодке, нагруженной семью неводами. Он заметил это еще вчера, но постеснялся сказать. С другой стороны, почему бы им этого не делать? Они были слишком бедны, чтобы завести лодку побольше, и хотя со всеми этими неводами им самим было негде повернуться и надо было обладать ловкостью акробата, чтобы вообще что-то поймать, но раз уж им приходилось часами работать в поте лица на веслах, то должны же они были получить какое-то вознаграждение за свой труд, так что почему бы им не брать сетей сколько влезет? Он решил, однако, что все равно ничего хорошего в их способе нет. Они начали заметывать неводы. Делалось это так: сначала забрасывалась одна сеть, следующая прикреплялась к ней и так далее, и скоро в море оказывалась целая вереница сетей, а через некоторое время нужно было возвращаться к месту первого замета, подтягивать сеть тихонько, осторожно, выбирать рыбу и вытаскивать невод. И к тому времени, как в лодке оказывалась вся рыба и все семь мокрых, облепленных водорослями неводов, места становилось так мало, что просто плюнуть было некуда. Их лодка шла головной, а остальные три потихонечку следовали за ними, тяжело рассекая носом мелкую волну, которую поднял легкий северо-западный ветерок. Когда они уже добрались до залива, они увидели темные очертания двух лодок из Инишбоффина, только еще отходивших от берега, и, повернув голову, Большой Микиль мог разглядеть легкую байдарку впереди них, а в ней две фигуры.

Мико с дядей Джеймсом действительно ушли далеко вперед.

Мико не решался спрашивать дядю Джеймса, не боязно ли и ему, не покрывается ли и он холодным липким потом подползающего страха, ничего общего не имеющего с трудовым потом. Знал бы он, что и дяде Джеймсу не легче! Дядя Джеймс считал, что им вообще нечего было выходить сегодня ночью, несмотря на то что рыба шла хорошо, хоть и нужна, ой как нужна была рыба, а главное — деньги, которые за нее можно выручить, чтобы кое-как свести концы с концами. Да, ему было страшно, но он ни за что никому бы в этом не признался.

Теперь, когда их снова окружала вода, Мико начал верить, что призрачная лодка, которую они видели вчера, им не померещилась, хоть днем он и сумел убедить себя, что это просто у них фантазия разыгралась. Но одно дело на земле, когда нет луны и все ясно и понятно. Теперь же, когда все было совсем как вчера и только одного Комина недоставало, он снова отчетливо вспомнил прошлую ночь. Итак, они шли от мыса и, прикинул он, находились приблизительно на том же расстоянии от земли, что и вчера, когда их настигла таинственная лодка. С широко раскрытыми глазами, напрягая каждый мускул, он ждал и ждал, но ничего не произошло. И скоро они ушли далеко-далеко от берега, а позади них лодки выходили из залива в открытое море. Ничего не произошло. И тогда он немного успокоился и перестал судорожно сжимать гладкие рукоятки весел.

Он обтер руки о штаны.

— Ну что, дядя Джеймс, — сказал он и затрубил прямо как тюлень, чтоб прочистить горло. — Похоже, что эта чертовщина к нам уж не вернется, а?

— Да, слава тебе Господи, — сказал дядя со вздохом. — Я их с минуты на минуту поджидал, а теперь как на духу скажу, кажется, я вот-вот поверю, что все это нам просто померещилось, вот и все.

— Может, это от тумана да от луны? — сказал Мико.

— А знаешь, Мико, — сказал дядя Джеймс, и голос его заметно повеселел, — может, и впрямь было что-нибудь в этом роде. Ведь природа, она так умеет над человеком подшутить, такую шутку сыграть, что всем этим умникам, которые прикидываются, будто все на свете знают, — будь им неладно, — вовек не разобраться. Давай-ка отойдем еще на полмили и закинем с Богом невод, чтоб его!

— Ага, — сказал Мико, и ему вдруг стало так весело, что он, кажется, запел бы, сумей он вспомнить хоть одну песню да не будь у него голос, как у старой вороны.

Он приналег на весла, размышляя о том, откуда в щуплом дяде Джеймсе такая сила. Казалось, стоило только ему двинуть плечом, взмахнуть узкой кистью, и лодка уже неслась вперед, так что Мико, хоть и был он большой и здоровенный, едва поспевал за ним. Они гребли еще с полчаса, а потом решили передохнуть. Земля казалась призрачной, такая она была далекая, туманная и в лунном свете ровно голубая. Море было гладкое-гладкое. Они видели, как остальные лодки, нагонявшие их, расходились веером, занимая каждая свой участок, совсем как на грядках, чтобы собрать то, что даст им сегодня океан. Никто больше не греб. Рыбаки разбирали сети, готовясь спускать их за борт.

Дядя Джеймс, стараясь не нарушить равновесия, проворно пересел на корму и приготовился травить невод. Мико крепче взялся за весла и начал осторожно отгребать. Сперва это было легко, но, как только вода начала впитываться в невод и промочила его как следует, стало чуть труднее. Совсем чуть-чуть. Приятно было смотреть на прыгающие поплавки. Кое-как нарезанные кусочки пробки, поддерживавшие невод, казалось, приплясывали на спокойных волнах, как какие-то сказочные существа.

Едва они успели закинуть весь невод, как вдруг луна погасла, будто огромная рука закрыла ее, и кругом стало черным-черно.

— Что это? — спросил Мико.

Они невольно посмотрели туда, где только что была луна, и им и на самом деле показалось, что ее закрыла огромная черная ручища, незаметно высунувшаяся из океана. Потом пальцы на миг разжались, и луна засияла. Она светила ярко. Туман исчез, как будто какой-то чародей нагрел его, и он разлетелся клочьями пара.

Стало светло, как днем. Резко выступили вдруг все очертания. У Мико было такое чувство, точно все вокруг замерло в луче мощного прожектора, яркого, как день. Он огляделся по сторонам. Ему ясно как на ладони были видны земля и белые домики, выступившие из темноты. Стало видно бухты, врезавшиеся в берег. Видны были лица рыбаков в лодках позади, которые, бросив на миг работу, глядели на месяц. Все это он увидел в одно мгновенье, а затем вдруг вся масса океана превратилась в то, что здесь называют «blátha bána ar gharraidhe an iasgaire» — белые цветочки в рыбацком саду.

Только что море было такое гладкое, такое тихое, безмятежное, прямо как миска с водой на столе, и вдруг будто кто-то вытолкнул снизу миллионы белых бутонов, и они чудесным образом распустились на поверхности воды.

Лицу стало холодно от поднявшегося ветра. На редкость холодного ветра. Только что они потели в своих толстых фуфайках и грубых куртках, как вдруг этот внезапный порыв пронизал их до костей, словно ветер нес тысячи крошечных кинжалов, впившихся в тело.

И вот луна снова скрылась под черной рукой.

А потом та же черная рука опустилась вниз и взбаламутила воду своими страшными пальцами. Легкая лодочка закачалась на гребне огромной волны, которая появилась неизвестно откуда, и подняла их, и швырнула вниз, так что Мико пришлось вцепиться обеими руками в борта, чтобы не вылететь. Он почувствовал, как качнулась лодка, когда дядю Джеймса сбило с ног.

— Вы как, дядя Джеймс, ничего? — закричал он и удивился: «Чего это я ору?» А потом понял, что орет потому, что в легком ветерке вдруг послышалось завыванье. Да и какой там легкий ветерок? Тот, что был минуту назад? Что с ним сталось? Кто его знает. Его спугнул воющий ураган, обрушившийся вдруг на них со страшной силой. Мико прямо чувствовал, как сила эта нарастает, чувствовал, как их лодку подкидывает в воздух футов на шесть.

— Дядя Джеймс! — заорал он, инстинктивно хватаясь за весла, чтобы выровнять лодку, и, несмотря на все свое смятение, все-таки поставил ее носом к открытому морю. А там уже такое творилось!..

— Ничего, Мико! — услышал он, как кричит дядя. — Это ничего! Вот только сети придется выбирать. И как это я не сообразил! Вот же старый дурак! Поверни ее против ветра, Мико, и иди назад, если можешь, или поверни ее против ветра и старайся удержать на месте, а я попробую выбрать невод.

Мико слышал только отдельные слова из того, что говорил дядя Джеймс. Остальные ветер бесцеремонно срывал с его губ и уносил. Мико казалось, что плечи у него выворачиваются из суставов, пока он ставил лодку против ветра. Против ветра? Против урагана. Как это мог ветер в мгновенье ока превратиться в ураган?

Свет угасавшей луны пробился сквозь облака, и Мико вдруг снова начал видеть. Он увидел, как дядя Джеймс торопливо перебирает руками и как ползет через борт невод, в котором извивается что-то серебристо-зеленое. Потом он посмотрел влево и увидел, как другие рыбаки, перегнувшись через борта своих лодок, выбирают сети с панической поспешностью, — это можно было заметить даже издали. Он глянул назад и чуть не поперхнулся при виде того, что творилось у них за спиной: море вздыбилось огромными пенящимися валами, которые со скоростью экспресса неслись на них. Вода теперь из синей превратилась в белую с черным. Никаких оттенков, только эти два цвета, а вдали, за надвигавшимися волнами, виднелось небо, черной кошки черней, и казалось, что оно гонит перед собой сплошную завесу из белых нитей. А потом луна пропала, и завыл ветер, и Мико показалось, что он добрался до самого сердца и сдавил его, не давая дышать.

«Этого не может быть, — исступленно думал он, — никак этого не может быть. Никогда, ни с кем на свете еще не случалось, чтобы этакая штука свалилась на тебя без предупреждения. Без предупреждения? А что тогда вчера было? Не сказал разве дядя Джеймс сразу, что это такое? Предупреждение». И тут нос лодки затрясся, будто по нему шарахнули кувалдой. «О Боже, — подумал вдруг Мико, — ведь мы же умрем!» Проходившая волна окатила его так, что он промок по пояс и почувствовал, как ледяная вода заливается в ботинки, пропитывает шерстяные носки, добирается до ног, холодная, как рука покойника. Он вспомнил, в какой они лодке. Видел он, как их делают. Берутся легкие планки и набиваются на раму, готовый каркас обтягивают куском брезента, а потом обмазывают этот брезент несколькими слоями вара. Густого, липкого вара.

И что же получается? Да самый обыкновенный челнок!

Волна подхватила лодку и закружила, точно волчок, подстегиваемый огромным бичом. Мико сбросило с сиденья. Падая, он пытался ухватиться за что-то рукой и упустил при этом весло. Он так ударился скулой о край лодки, что у него кровь в висках застучала и из глаз брызнули слезы.

— Мико! Мико! — услышал он голос дяди Джеймса.

Дядя Джеймс был рядом. Мико протянул руку и нащупал теплую ткань его куртки. «Хоть это-то настоящее, — подумал он. — Уж дядя-то Джеймс, по крайней мере, настоящий».

— Ты как, ничего? — услышал он крик, который долетел до него слабым шепотом, хотя дядя Джеймс был всего в нескольких вершках от него.

— Ничего! — заорал Мико, снова забираясь на сиденье. Он поднес руку к щеке, и нащупал что-то липкое, и догадался, что это кровь.

Услышал, как дядя Джеймс сказал:

— Придется обрезать сети, Мико.

Мико шарил липкой рукой, стараясь найти весло. Оказалось, его крепко прижало к борту вертящейся лодки. Даже сквозь рев ветра слышен был плеск воды, набравшейся в лодку. «Должно быть, уже по щиколотку, — подумал он. — Сети! Четыре фунта стерлингов стоит одна такая сеть. Откуда дядя Джеймс наскребет четыре фунта на новую сеть? Когда?»

— Не надо! — крикнул он, наваливаясь на весла, и понемногу, с невероятным усилием повернул легонькую лодку против ветра. — Пусть они у нас как якорь будут. Все равно нас ветром назад относит. Может, они нас удержат, пока буря не уляжется.

Лодку подкинуло. На один момент показалось, что, кроме воздуха, теперь под ней нет ничего. Потом Мико почувствовал, что лодка падает вниз, но не выпустил весел. Он даже успел поставить их горизонтально, чтобы смягчить удар, когда она будет падать. Она упала. Мико почувствовал сотрясение во всем теле, даже зубы ляскнули. И потом, несмотря на то что он налегал на весла изо всех сил, их снова закрутило.

— Оборвало их! — услышал он, как орет дядя Джеймс. — Поверни ее, Мико! Поверни ее. Придется попробовать. Поверни ее, пусть нас несет.

Байдарка подскочила, будто кто-то отстегнул сдерживавшую ее пружину.

— Мико, Мико! — услышал он снова голос дяди. — Весла! Весла унесло!

«Боже!» — подумал Мико и крепче вцепился в свои весла.

— Постарайся повернуть ее, Мико, Бога ради, — услышал он, — а то нам конец!

Почувствовав, что лодку подняло на гребень волны, Мико вцепился в весла и погрузил их глубоко в воду. Оба свои весла он погрузил в воду и старался удержать их там. Казалось, будто четыре человека повисли на лопасти каждого весла, стараясь вырвать их у него из рук. Он держал их, подняв лицо к небу и закусив губу. Он чувствовал, как в плечах напрягается до предела каждый мускул, и ему казалось, будто кто-то проводит по ним острым ножом. Но он не уступил, и постепенно напор ослабел. «Нужно не прозевать момент, — думал он. — Нужно приноровиться выгребать каждый раз, когда нас поднимает на волну». Он выровнял лодку в промежутке между двумя волнами и снова приготовился к страшной схватке. Она наступила. Казалось, кто-то обвязал вокруг его сердца веревку и тянет. «Ни за что мне больше этого не вынести, — думал он. — Нужно попытаться вывести ее, когда нас в следующий раз подымет». Он передохнул в промежутке между двумя волнами, и, когда почти сразу же подошел следующий вал, он разжал левую руку, перебросил ее, и двумя руками вцепился в рукоятку правого весла, и, собрав все последние силы, навалился на него. Минуту казалось, что лодка не сдвинется с места, но вот она круто повернулась и понеслась по волнам.

Все еще не выпуская весла из рук, он уронил голову на колени, стараясь продохнуть. У него было такое чувство, точно он весь пустой внутри. За спиной дядя Джеймс втиснулся в самую корму и принимал на спину напор набегавших волн. «Тах-тах-тах!» — как будто били по вареной картошке деревянной скалкой, разминая ее. Но он прочно держался за борт вытянутыми руками и принимал на спину удары. Сначала удары, а потом он почувствовал, как по спине все выше поднимается вода, перелетает через голову, прорывается по бокам. И перелетавшая через голову вода попадала на Мико, так что скоро он промок до нитки, будто его окунули в море. Собственно, теперь они, казалось, стали нераздельной частью разбушевавшегося моря. Слизистой, черной, скользкой частью моря, которая неслась вместе с волнами.

Потом Мико посмотрел наверх, и тут белые нити, которые следовали за ними по пятам, ударили ему прямо в лицо. Белые нити, причинявшие такую же мучительную боль, как если бы их продергивали сквозь живое тело. Белые, сверкающие льдинки смерзшейся крупы, острые, безжалостные и холодные, как сердца благотворителей. Они вонзились ему в лицо, и Мико вскрикнул, сам того не заметив, и втянул сквозь зубы воздух, а они стали как иголками колоть кисти рук, сжимавшие весла. Он зажмурился от боли в глазах, но, почувствовав на лице капли холодного дождя, снова открыл их и сейчас же пожалел об этом. Лучше бы не видеть ему того, что он увидел. Потому что белые нити принесли с собой какой-то искусственный свет, он рассеял обступивший их мрак, и вправо от себя Мико заметил лодку.

В лодке было семь человек. Двое из них, перегнувшись через борт, вытягивали невод. Он чуть не крикнул им: «Не надо, Христа ради, не надо! Спасайтесь! Спасайтесь же!» Только все равно никто бы его не услышал. Он видел лица гребцов, видел, как отсвечивает их промокшая одежда и как блестит мокрый борт беспомощно бултыхавшейся лодки. Он видел, как бежала вода с ее киля, когда лодку стоймя подняло в воздухе, как будто кто-то подсунул руку под ее нос и перевернул вверх тормашками. Он увидел всю лодку, от носа до кормы, когда она взлетела высоко в воздух, увидел, как от нее вдруг отделились, падая вниз, весла, увидел, как блеснул ее борт, увидел черные тела людей, вываливающихся из нее, а затем, покрывая вой ветра и грохот волн, сквозь весь этот невообразимый ад до него донеслись вопли людей. Он услышал, как вопили сильные, мужественные люди. А потом оказалось, что позади них нет ничего, абсолютно ничего. Все, и лодка и люди, исчезли, словно их кит проглотил и они скрылись в его чреве.

— Господи Иисусе, Господи Иисусе! — повторял Мико. Он выпустил весла и уронил голову на руки.

— Мико, Мико! — услышал он умоляющий голос дяди. — Весла, Мико! Бога ради, Мико, весла!

Тогда он протянул руки и схватился за одно весло, а другое уже почти совсем выскочило из уключины, так что он только-только успел поймать его — еще немного, и его унесло бы в непроглядную ночь. Он схватил его, удержал и стал заколачивать, чтобы оно встало на место, и при этом рассек себе кулак, и в конце концов он его все-таки вправил. Он погрузил весла в волну и занес их, когда поднялась следующая волна, и с кормы до него доносились какие-то странные стоны — это дядя Джеймс принимал удары волн на свою согнутую спину. Теперь его очертания начали смутно проступать, потому что его совсем засыпало ледяной крупой — и он становился виден, как снеговик в этом чернильно-черном мире.

Он гнал от себя вопли. Господи, что толку думать о них, когда, того и гляди, сам помрешь, и гадать, кто они. «О Господи, только бы это не был мой отец или кто-нибудь из тех, кого я знаю!» Что это за бес вселился в них? Почему не захотели они слушать голоса тех, кто умер прежде них и пришел предупредить, что в Атлантическом океане их подкарауливает смерть, страшная и доселе неведомая?

Почему, Боже мой, почему не взглянули они на море и на небо, не принюхались к ветру, не почуяли бури? Слишком они увлеклись этой историей с призрачной лодкой, слишком много смеялись, чтобы обратить внимание на то, что делается в небе. А они, Мико с дядей Джеймсом, вот-вот погибнут, и сами они накликали смерть на свою голову, потому что постыдились своих видений и не посмотрели на небо. Будь с ними дед, никогда бы этого не случилось. Подставил бы дед лицо ветру и сказал бы: «Нет, нет, что вы! Бога ради, не сегодня. Куда собрались? Ветер же бурю сулит».

Если бы только бедный дед так не одряхлел, если бы мог он ходить в море, вместо того чтобы греть ноги в торфяной золе да ловить угрей на берегу реки, был бы он теперь с ними, и тогда никто не вышел бы сегодня в море.

А у самого Мико где мозги были? Сколько уж времени он был под началом деда! Пора бы, казалось, перенять ему хоть что-то из его премудрости. Он сидел безучастно в байдарке, которая неслась навстречу гибели, как борзая гонится за зайцем. Все лицо ему исстегала острая крупа, смешанная с дождем, которую со свистом гнал свирепый ветер. Мико чувствовал, как она намерзает на закрытых веках, на бровях, как пронизывает его насквозь и как постепенно немеет все тело. Пальцы, все еще сжимавшие весла, казались чужими. Он думал: «Господи, когда придет наш час и мы уйдем под воду, там хоть спокойнее будет; когда вода наберется в легкие и удушит нас, хоть одно утешение будет, что крупа там больше нас не достанет».

Надеяться им было не на что. Видел он, как перевернулась тяжелая лодка. Как игрушечный кораблик в луже. Что же тогда может ветер сделать с этой хрупкой игрушкой? В его застывших ушах все еще стояли крики погибавших, он так и видел, как они падают в неловких позах в объятия смерти.

«Господи Иисусе, — молился он, — избавь нас от этого. Когда придет наш черед, пусть волна просто накроет нас с головой и мы пойдем все вниз, вниз. Чтобы только не болтались у нас руки и ноги и чтобы не орать.

Где мой отец? Был мой отец одним из тех, что вопили, вываливаясь в море?

Нет, Господи, только бы не мой отец! Эх, если б только вышли мы на нашей большой черной лодке!»

Он думал о ней с вожделением. Он представил себе ее округлую, вздымающуюся грудь, ее прочные шпангоуты[36], тяжелый, известняковый балласт. Парус с мачты, конечно, сорвало бы так же легко, как рвется под руками старая простыня, но по крайней мере оставались бы корпус и управление, и она выдержала бы это ненастье. Может, худшего ей видеть не приходилось, но все-таки она выдержала бы. Если б только…

— Мико! — донесся до него крик дяди Джеймса.

Это был не крик. Это был не вопль. Это был какой-то хриплый, неестественный звук.

Он открыл глаза. Он думал, веки придется раздирать руками. Увидел руку дяди, указывавшую ему куда-то через плечо. Преодолевая боль, повернул голову. Он не увидел ничего, кроме какого-то смутного черного пятна позади.

— Скалы, скалы, скалы, — твердил дядя Джеймс.

Мико погрузил весла глубоко в воду. Руки соскальзывали.

Оно было где-то на уровне его затылка — это пятно, которое он успел разглядеть. Дядя Джеймс знал свой залив. Даже непроглядная тьма, даже этот хаос не могли сбить его с толку. «Что могу — сделаю, — подумал Мико, — а не выйдет — не выйдет. Да и чего особенно стараться? Надеяться нам не на что». И тогда он вспомнил тело, катящееся со скалы. В такую же воду, в ту же самую воду, что беснуется вокруг Арапских утесов.

Он стал выгребать левой рукой: обойти стороной, обойти стороной — это все, что он мог сделать, да больше никому и не удалось бы сделать. Он так устал. Так страшно устал. Да и к чему?

— Быстрей, быстрей, быстрей, Мико! — слышал он, как твердит дядя Джеймс.

«Если у него есть надежда спастись, — подумал Мико, — так почему бы мне для него не постараться?» Он представлял себе, как байдарка налетает на отвесные скалы. Он так и слышал треск рвущейся парусины, хруст переламывающихся планок, глухие удары своего тела об острые края скал. Нет, так умирать не годится, вовсе не годится. Он разжал правую руку, и крепче ухватился левой, и греб, греб, греб. Краем глаза он увидел, как подхватила волна выпущенное им весло, и оно понеслось, ныряя, впереди лодки. «Ну, теперь уж нам конец», — думал он и все-таки продолжал работать левым веслом до тех пор, пока не почувствовал, что кровь стынет в жилах и что больше ему не выжать из себя ничего. И тут он увидел влево от себя кипящую белую массу. Страшный, бурлящий водоворот бешено крутил воду с грохотом, которого даже вой ветра не мог заглушить. И только тут Мико нанял, с какой скоростью их несет. Скоро они опять погрузились в кромешную тьму. И оставалось у них всего-навсего одно весло в его онемевшей руке, шевельнуть которой он не мог. Он старался удержать его, старался, напрягая все остатки воли. Но куда там! Онемевшие пальцы отказывались повиноваться. И скоро весло выхватило водой и унесло, как соломинку. Он соскользнул с сиденья, оказался в воде и почувствовал, как она насквозь промачивает его и без того мокрую одежду. Он уронил голову на руки. Лицо у него было холодное как лед, это он почувствовал той частью ладони, которая не успела еще окончательно онеметь.

«Сколько нам еще осталось? — это было все, о чем он мог теперь думать. — Неужели может быть так холодно? Неужели можно еще жить в этом ужасном, пронизывающем, добела раскаленном холоде?»

Сколько времени прошло, он не знал, но вот он почувствовал, как дрогнула под ними лодка, почувствовал, как ее подняло в воздух. Потом она снова пошла вниз, и он знал, что на этот раз нос байдарки больше не подымется из воды. Он увидел, что дядя Джеймс, все еще цеплявшийся за края лодки, оказался где-то наверху, а потом вода сомкнулась над ними, и он почувствовал, как выскользает из-под них лодка.

Совершенно непроизвольно он потянулся, чтобы схватиться за куртку дяди Джеймса. Нащупал рукой шерсть и крепко вцепился в нее. Протянул вторую руку и тоже схватился, схватился мертвой хваткой утопающего. И тут он вдруг почувствовал что-то у себя под ногами. Скалы? Дно морское? Лодка? Во всяком случае, это было что-то твердое, и он стоял на нем, стоял прямо и потом с каким-то безучастным удивлением заметил, что его окружает воздух и что он может дышать. Он стал тянуть к себе куртку, и у него в руках оказался дядя Джеймс, беспомощный и тяжелый. И тут его снова сшибло с ног, и он почувствовал, как набирается в легкие вода, а потом его точно за руки схватили и подняли в воздух, и тело его глухо ударилось о что-то черное, покрытое слизью, — наверно, скалы. Он высвободил одну руку и ухватился за что-то. Это оказались водоросли. Стал тянуть другой рукой, рядом с ним из воды появилась размокшая овчинная куртка дяди Джеймса. Почувствовав, что его снова заливает, он крепче вцепился в водоросли и по-кавалерийски сдавил коленями скалу, так что море, откатываясь назад, не застало его врасплох, а затем он подтянулся еще немного и с неимоверным усилием встал на скалу и втащил на нее беспомощно обвисшее тело дяди. Сделал шаг, еще два шага, и упал, не выпуская из рук дяди, и ощутил под щекой крупный песок, точно уткнулся лицом в шершавую ткань шерстяной куртки, и, подтянув ноги, встал на колени, и стоял так, подставив спину, пока вода снова с грохотом не навалилась на них, а когда она отхлынула, тщетно стараясь увлечь их за собой, он снова поднялся на ноги, но больше уже не мог нести дядю. Он пошел вперед, таща его волоком за собой. Прошел четыре шага и снова упал, и под ним все еще был песок, и море набегало на него, но оно, по-видимому, здесь утратило свою власть, так что он немного передохнул, а потом снова встал и снова пошел, уже не останавливаясь. Из-за пронизывающей боли он совершенно не мог раскрыть глаз. Казалось, в них втыкают раскаленные докрасна иголки. Но он все шел вперед, а потом упал, не чувствуя больше прикосновения моря. Ему только показалось, что оно подкрадывается к нему сзади, и тогда он пополз на коленях, все еще волоча за собой безжизненное тело, а потом остановился, крепче ухватил тело и стал подтягивать его выше и выше, пока оно не оказалось на одном уровне с ним. Он пошарил, стараясь найти лицо. Нашел. И тогда навалился грудью на грудь, припал окоченевшим лицом к окоченевшему лицу и потерял сознание.