Вид с пирамид

В зимние студенческие каникулы 1956 года ртуть в термометре добросовестно и неудержимо опускалась все ниже и ниже нуля.

И в это время меня спросили, не хочу ли я поехать в Египет. При подобных метеорологических условиях отказаться было немыслимо.

В январе в Египте прекрасная погода и туристический сезон в самом разгаре. Сюда в это время со всех частей света съезжаются больные и здоровые. Едут светские львы и львицы, альфонсы и содержанки, экспортные и импортные магнаты и торговые агенты всемирноизвестных фирм стандартных товаров, владельцы лошадей. судовладельцы, верфевладельцы и просто владельцы, кинодеятели, повара и короли. Полный набор королей. Короли каучука и короли селитры, селедочные короли и консервные, короли свиной тушонки и лимонные короли — и все низложенные короли и бывшие принцы.

В Египте в это время весна.

Наконец, в эту благодатную пору из года в год здесь на раскопках можно встретить всех знаменитых египтологов мира, кроме чехословацких. Приезжают сюда из Гарварда и Пенсильвании, из Оксфорда и Сорбонны, из Лувра и Гейдельберга, из Лейдена и Варшавы. Только у нас, очевидно, господствует та практичная научная точка зрения, что египтологией лучше всего заниматься на Виноградах[7].

Короче говоря, время было очень удобное, и случай представлялся заманчивый.

Я принял приглашение и стал собираться. Но пока я по своему простодушию и неизлечимой доверчивости трудился, как вол, стремясь выполнить обязательства, уложиться в сроки и таким образом выкроить свободное время, разыгралась большая четырехактная бюрократическая комедия. На этот раз современная чехословацкая бюрократия объединилась с древней бюрократией писарей, имевшей славную тысячелетнюю традицию. И вот стали сниматься копии, неимоверно возрастали входящие и исходящие номера, повсюду столбцами выстраивались заверяющие подписи самых неожиданных должностных лиц, а время не ждало. Весна состарилась в лето. Приятную погоду сменила невыносимая жара. Обязательства и сроки размножались, как членистоногие. Обе бюрократии изощрялись в силу своих внутренних законов, и египетская весна превратилась в пражскую весну.

За два месяца вперед у меня был куплен билет на концерт Рихтера, и, очевидно, именно по этому билету я все-таки улетел из Праги.

Летели мы в ночной тьме на высоте восемнадцать тысяч футов, или шесть тысяч метров, на американском самолете авиакомпании Эйр-Индия, приземлившемся через два часа одиннадцать минут в Риме, почти совсем рядом с двухметровой оплетенной соломой бутылкой Кианти.

В Риме наше воображение сразу уносится в область римских реалей и других древностей, но аэродромы, очевидно, находятся вне области нашей фантазии. На многих аэродромах мира господствует технический формализм и архитектурный функционализм, и ни о каких древностях не может быть и речи.

Отсюда мы послали домой первые открытки с дороги и улеглись в мягкие кресла самолета, продолжая свои путь в направлении осенних перелетов ласточек и аистов.

В Каир мы прибыли в половине седьмого утра. Здесь нас сразу встретили люди, которые были вежливы и строго официальны. Поскольку мы их почти не понимали, то предоставили им самим устраивать наши таможенные и паспортные дела. Это было не так-то просто, ведь все мы, вместе взятые, имели десять фотоаппаратов, одну кинокамеру для тридцатипятимиллиметровой пленки, батарейки, экспонометры и разного рода оптические приборы и штативы. Сюда нужно прибавить еще несколько километров девственно чистой, легко воспламеняющейся пленки и целую кипу книг на языках, в Египте никому не понятных. Египетские чиновники всячески старались проявить в отношении нас самые дружеские чувства.

Каирский аэродром расположен примерно в тридцати километрах от города. Наша машина с урчанием пронеслась по великолепным асфальтированным улицам, по аллеям с двумя рядами пальм и хрупких старомодных фонарей, промчалась в аромате утра мимо благоустроенных кварталов с их курортным спокойствием, мимо вилл, школ, жилых домов и кварталов, где скрещивается Восток с Западом, где автобусы обгоняют верблюдов, восьмицилиндровые машины — осликов и тачки, груженные апельсинами, корзинами с цыплятами, — и вдруг мы очутились в европейской столице с высокими жилыми домами и магазинами, крикливой рекламой и взбалмошными шоферами. Местные водители лихо демонстрируют свою приверженность к цивилизации. Сумасшедшую скорость они искусно сочетают с гудками и скрежетом, доводя вас до полного изнеможения.

Когда мы вышли на террасу своего номера в отеле, под нами бурлящим потоком ревела шумная торговая улица. На безоблачном синем небе вырисовывались ажурные сети неонового освещения и леса реклам. Еще выше взметнулись антенны, а над ними парили стаи коршунов и грифов.

Ошеломляющая сила воздействия материи

В любой стране южнее Альп сквозняк в комнате — необходимейшая вещь, а мы, жители средней Европы, боимся его. Но ничего не попишешь: законы, привычки, обычаи и поверия нельзя возить из одной страны в другую. В Египте приходится распахивать окна и двери настежь и опускать на день жалюзи на солнечной стороне.

Мы сняли с себя все, что только можно, и вышли на-каирские улицы.

На плане Каира, который нам вручили в отеле, была весьма уместная надпись: «Космополитический Каир». Город, который нас сразу экспроприировал и национализировал, действительно обладает броскими чертами международности.

Террасовидные небоскребы с высокомерием нуворишей презрительно взирают на ютящуюся рядом с ними одноэтажную нищету. Но, по правде говоря, эти трущобы грязи и нищенские развалины тут только до. поры до времени. Это не означает, разумеется, что нищета и грязь будут тем самым полностью ликвидированы, а только то, что они будут убраны вот отсюда, с этого угла, и на их месте, как на дрожжах, через два-три месяца вырастет многоэтажный дом. Конечно, мы старательно щелкаем аппаратами направо и налево, стараясь запечатлеть лачуги, крытые гороховой соломой, и роскошные дворцы. Что было и что будет. Наша скептическая душа журналиста, полная иронии, не может уклониться от вопроса: для кого?

Отели «Семирамис» и «Шепард» с ресторанами и танцевальными залами на крыше расположены на набережной Нила, у моста Каср эль-Нил, или, как он теперь называется, Ат-Тахрир. На другой стороне набережной, у того же моста, находились английские казармы, которые затем с искренним воодушевлением сломали.

Сама река — независимая, широкая, медленная, самоуверенная, мутная, тысячелетняя. В 1954 году здесь начали строить набережную. Ее прокладывали через районы, застроенные жалкими лачугами, через кварталы нищеты и человеческого несчастья. Теперь набережная уже построена. Но никто не сказал мне, что стало с теми, по чьей кровле прошелся каток цивилизации.

Быстрая езда утомляет сменой впечатлений. Как только поток машин останавливается, несовершеннолетние уличные продавцы предлагают водителям па счастье веночки из цветов жасмина. Город живет, возможно, не по средствам, но жизнь идет полным ходом. У города учащенный пульс и наверняка повышенное кровяное давление. Тут ты буквально ощущаешь, как во все кровеносные сосуды страны вливаются молодые египетские животворные соки. В этом ощущении есть что-то от театрального пафоса. На главной площади с наступлением вечера начинают безумствовать светящиеся рекламы. И ритмические каскады фонтана на площади Ат-Тахрир падают «в унисон» со сверкающим спешащим вечером.

Мы плавно выехали из города и направились в Гизэ. Лихорадочный пульс вечернего города, спавшего днем, создает впечатление непрерывного детективного фильма с восточным реквизитом, с расплывчатыми тенями и силуэтами и с фигурами, крадущимися среди залитых лунным светом колоннад. Чем дальше фары наших машин врезаются в ночную тьму, тем больше мы приближаемся к египетской национальной действительности, удаляясь от космополитического игорного дома цивилизации.

Вдруг шоссе, завернув у «Мена хаус» — фешенебельного отеля у подножия пирамид, резко выбрасывает наши машины на побеленную лунным светом равнину, на которой возвышаются пирамиды.

Где-то позади остался сумасшедший дом современных технических достижений, как в пропасть провалилась вся стерильная техника гигиенического убийства чувств. Неоны у пирамид, как по приказу, гаснут.

Город мертвых, некрополь на краю Ливийской пустыни, некогда находился в тридцати километрах от Мемфиса, города живых.

Три фараона IV династии (третье тысячелетие до нашей эры) — Хеопс, Хефрен и Микерин — построили здесь, на границе между жизнью и смертью, между плодородными садами и высохшей пустыней, три четырехсторонние геометрические фигуры, которые называют пирамидами.

Три горы из гладко отесанного известняка.

Пирамиды бесспорно служили гробницами фараонов, но еще бесспорнее тот факт, что у них было и другое назначение. Какое — этого никто до сих пор не знает.

Разные толкователи предлагали самые разнообразные и самые удивительные объяснения. Ученые выдвинули сотню гипотез. Говорили, будто это бы хи либо обсерватории, либо усыпальницы Иосифа, или очистные станции нильской воды; мавзолеи фараонов или хранилища мер и весов, а возможно, даже сигнальные вышки межпланетных кораблей[8].

Большую пирамиду Хеопса называли «каменной библией»; в ее пропорциях, которые так тщательно рассчитал, измерив при помощи триангуляции район пирамид, Флиндерс Петри, якобы таилась неразрешимая загадка мистических чисел. Однако Петри путем расчетов пришел к выводу, что хотя египтяне и были прекрасными астрономами, но попытка обнаружить элементы метафизики в египетской математике — дело напрасное и ненаучное.

Туристы с Запада, в стиле Запада,

при западающем солнце

В связи с этим вспоминается теория немецкого экономиста Сильвио Гезелла, который утверждал, что Моисею был известен секрет пороха. С прусской добросо-, вестностью Гезелл приводит в качестве доказательства упоминаемые в Ветхом Завете «горящий куст» и разрушение стен Иерихона. К. Керам в своей «Древней истории» пишет, что доктор Гезелл даже доказывал — и был убежден, что доказал, — будто Моисей, воспитанный при дворе Рамсеса своим тестем, оккультистом Иофором, осквернил святой ковчег, устроив там химическую лабораторию по производству взрывчатки. В свою очередь доктор Шарль Функ-Хеллет считает, что египетский локоть, мера длины фараонов, хранимая в коллекциях Лувра, является основой тайны чисел, при помощи которых производили расчет пропорций пирамиды Хеопса.

Культ мертвых в Египте зиждется на вере в то, что духовное «я» каждого человека продолжает жить и после смерти, черпая силу в жертвоприношениях. Вечные дома, или гробницы, расписывали очень живыми сценами из земной жизни. Живопись гробниц и усыпальниц должна была быть настолько правдива, чтобы магической силой художественного изображения вызывать в умершем представления о новой действительности, о загробной жизни, быть отражением его земного существования. В этом вероучении заключено, возможно, первое определение реализма в живописи вообще.

Иное толкование предполагает, что сразу же после смерти покойник обретает способность произносить магические слова и тем самым оживлять все нарисованные в гробнице фигуры и предметы. Поэтому египтяне и рисовали их, как живых. Но львы, тигры и змеи в гробницах были изображены так, что если бы они ожили, то оказались бы безвредными. Их рисовали безногими, разрезанными пополам или слепыми. На мой взгляд, первое объяснение живописи гробниц было более правдиво. Второмуже во многом не хватает художественности, ибо оно предполагает натуралистическое копирование природы и отбрасывает всю художественную красоту надгробной живописи.

Культ мертвых был связан с Западом. На Западе простиралась пустыня, и западные ветры приносили смерть. Пустыня подступала все ближе и ближе к плодородной узкой долине Нила. Мертвые отправлялись туда, где царила смерть, где солнце ежедневно садилось за могилы. Поэтому некрополи создавали только на западном берегу Нила. Мертвые обитали на западе, и египтяне называли их «обретающими на западе».

Многие проводили время возле сфинкса

Впечатление от пирамиды во много раз превосходит ее размеры. И никому даже в голову не приходит задуматься над ее высотой, шириной и объемом. Но современный человек все умеет рассчитать и облечь все мечты в цифры. Вы смотрите в экстазе на белую, залитую лунным светом сторону пирамиды и на иссиня-черную, вырезанную из тьмы ровным треугольником ее теневую сторону, а гид с подчеркнуто высокомерной любезностью обращает ваше внимание на то, что пирамида Хеопса сооружена из 2300 тысяч граненых плит, каждая размером больше кубического метра. Вся она целиком весит 5750 тысяч тонн. Строили ее 100 тысяч рабочих в течение двадцати лет в период трехмесячных разливов Нила[9]. Ее первоначальная высота якобы превосходила 146 метров, но позднее верхушку растаскали, так что теперь ее высота достигает лишь 137 метров. Угол наклона равен 51°52′.

В немецком путеводителе (Курт Шредер, Бонн) египтологом Эдвардсом с английской пунктуальностью высчитано, что в пирамиду Хеопса поместился бы римский храм святого Петра, кафедральный собор святого Павла и Вестминстерское аббатство в Лондоне, а также флорентийский и миланский соборы. Это невероятно, но европейца гораздо больше поражает строгая монументальность пирамиды Хеопса, чем замысловатая архитектура всех перечисленных великих творений эпохи готики или ренессанса. Сущность первообраза. Основа основ формы.

Мы не отважились подняться ночью на вершину пирамиды, ибо у нас уже ушли в прошлое романтика, безрассудство и бравада молодости. Но днем, когда гиды привезут в автобусах, на верблюдах, на лошадях, на машинах и на ослах американских и английских туристов, десятки эстетствующих альпинистов начнут карабкаться по стенам пирамиды. Неукротимые туристки в опасном, точнее в неопределенном возрасте охотно разрешают корыстным гидам поднимать и переносить себя с плиты на плиту. Но когда громко щебечущие стайки туристов взбираются наконец на вершину пирамиды, в награду они получают возможность любоваться великолепным и в то же время удручающим видом на человеческий муравейник и на царящее вокруг величие пустыни. На вершине пирамиды можно выпить лимонад или охлажденный кока-кола, которые по повышенной цене продает юный кудрявый частный предприниматель. Понятно, почему я так и не забрался на пирамиду Хеопса. Нельзя объять необъятное.

Ночью, под звездами, мы разбрелись в разные стороны, и каждый ходил, где хотел. В ярком свете луны масса пирамиды обретает фантастическую силу. Форма строгих очертаний, основа основ творения светит в ночи, как треугольное зеркало. Вы боитесь разрушить это призрачное видение отливающих перламутровым блеском стен пирамиды и укоряете себя за каждый шорох, который вызывает вырвавшийся из-под вашей неуклюжей ноги камень.

Пейзаж в обманчивом свете луны словно стремится куда-то в ночные просторы, маня вас как в пропасть, в объятия тайны. Худосочный песок, и посиневший известняк блестят в лунном сиянии синим светом, и тени отливают темными, совсем фиолетовыми тонами.

Внезапно среди звездного простора я очутился один на один со сфинксом — я нечаянно прибрел к нему. Неподвижная огромная статуя застыла настороже. Памятник вопросам, остающимся без ответа. Удивительный парадокс: окаменевшее беспокойство и беспокойный покой.

Так стояли мы тут, скромная тень перед вечной материей. Но я не скажу вам, какой вопрос я задал сфинксу и какой ответ прошептала мне ночь. Это дело чести моей и сфинкса. Вопрос касался человечества.

Некогда лицо сфинкса было темно-красным. Воины-завоеватели использовали сфинкс как артиллерийскую мишень. К счастью, они оказались неважными артиллеристами. Сфинкс потерял только нос. Похож сфинкс и на фараона, и на льва. Говорят, лицо его напоминает лицо фараона Хефрена. Это не греческий сфинкс в образе полуженщины, полульва. Арабы называли египетского сфинкса Абу-эль-хол, что-то вроде — отец страха, отец ужаса, отец кошмаров. И все-таки каждому хотелось поговорить с ним наедине. И Цезарю, и Наполеону. Сфинкс вселяет скорее чувство уверенности, чем страха

Выражение лица сфинкса спокойное. Ширина лица 4,15 метра. Ширина рта 2,32 метра. Ухо длиной 1,37 метра, а отбитый нос, говорят, равнялся 1,7 метра.

Послышались шаги. Это наша делегация пришла представиться сфинксу. Далеко, где-то у бараков рабочих с раскопок, слышалась песня. Так же, вероятно, пели рабочие, строившие пирамиду 4700 лет назад. Возможно, что и мелодия была схожей. В ней звучала печаль о бренности всего земного.

Это была песня о любви и измене. Сфинкс улыбался. Ради этой улыбки мы и приехали в Египет.