Вид с пирамид

НИЛ

Во второй книге истории Геродота, носящей название «Эвтерпа», сказано, что от знаменитых египетских историков из Гелиополя и почтенных ученых из Мемфиса и Фив автор получил достоверные сведения о возрасте и культуре их страны.

«Египтяне первыми открыли солнечный год и первыми додумались разделить его на двенадцать месяцев, — пишет Геродот. — Все это они прочитали по звездам».

Геродот родился в Малой Азии, в городе Галикарнасе. На долгие годы он был изгнан афинским правителем на остров Самос. Случилось это в середине пятого столетия до нашей эры. Находясь в изгнании, он отправился путешествовать по всему миру. Интересно, что такой беспристрастный историк, как Геродот, признает египетский календарь лучше календаря греческого.

Эмиль Людвиг[10] в своем описании Нила с безапелляционной уверенностью утверждает, что египетский календарь был введен примерно около 4000 года до нашей эры. Впрочем, мнение многоречивого Людвига можно принимать или не принимать к сведению. Но, скажем, высказываниям многих других историков, при всех их идейных разногласиях, обычно приписывалась некоторая солидная достоверность, во всяком случае в области дат и фактов.

К сожалению, выясняется, что все заслуживающие уважения и доверия древнеегипетские и древнегреческие историки не знали ровным счетом ничего по сравнению с тем, что узнали современные египтологи в результате научных исследований. Безоговорочность их суждений невольно вызывает улыбку. Так, чехословацкий академик Франтишек Лекса пишет в своей чрезвычайно интересной и увлекательной книге «Общественная жизнь в Древнем Египте», что «свидетельством высокого развития египетской культуры является новый календарь, введенный 19 июня 4241 года до н. э.». Академику Лексе было известно даже, что старый календарь, действовавший до 19 июня 4241 года, «делил год на 36 десятидневных недель, а к ним прибавлялось еще пять дней, не относящихся ни к прошедшему, ни к будущему году». Бесспорно, современная египтология гораздо точнее древних летописцев, свидетелей тех времен. Дата введения нового календаря была установлена на основе наблюдений древних египтян, заметивших, что разливы Нила начинаются примерно в тот день, когда звезда Сопдет, т. е. Сириус, восходит на небе одновременно с солнцем.

Разливы Нила регулировали жизнь египтян. Год, делившийся на три периода — разлива, всходов и жатвы, начинался во время разлива. Регулярность нильских разливов заставила древнеегипетских астрономов обратить свои взоры к звездам и искать на небе причину этой закономерности.

В апреле тропические ливни на экваторе поднимают воду в озерах, и водопады ежесекундно низвергают огромные массы воды в пенящееся русло. Так берет свое начало Нил. Не как маленький студеный ручеек, бегущий среди камней в горах, не как родник, едва журчащий в папоротнике. Нил начинается могучим водопадом, гул которого разносится по девственным лесам, словно неустанный тревожный грохот боевых там-тамов. Но египтяне ничего не знали об истоках Нила. Они приписывали Нилу божественное происхождение.

Воды, низвергаясь из озера Рипонским водопадом, коснувшись земли, принимают название Белый Нил. Но он совсем не белый. В лесах под сводами деревьев Нил черный, на равнине он отражает голубизну неба.

Из озера Виктория через озера Киога и Альберта полноводный Белый Нил течет на север среди буйной растительности озерных берегов Уганды. Медленно низвергаясь со скалистой вершины, Них плавно несет свои воды. Он не спешит к далекому морю. Поверни Нил на восток, его дорога к морю стала бы короче, но он решил попутешествовать по Африке, заложить самые плодородные края в мире и принести влагу и лёсс с тропиков на север, к самому Средиземному морю.

У брата Белого Нила — Голубого Нила — более вспыльчивый характер. Он вытекает без театрального жеста водопада из озера Тан, пробивая себе дорогу через горы, и, стремительно падая с высоты четырех тысяч метров на Суданскую низменность, становится основной причиной взбалмошности разливов, ибо его воды суматошны и беспорядочны.

Родина Голубого Нила — Эфиопия, которая некогда была единственным независимым государством в порабощенной Африке. С доисторических времен отважные чернокожие герои, как львы, защищали страну от нападения. Один за другим захватчики были оттеснены к Красному морю.

Эфиопия — древняя страна. Согласно преданию, ее рослые воины были потомками прекрасной царицы Савской, которая как-то прослышала, что где-то в палестинской земле живет мудрый, ученый и, главное, красивый царь, по имени Соломон. Царица отправилась в далекий путь. Любовный экстаз сладострастных ночей в иерусалимском дворце навеял самое поэтическое произведение любовной лирики — «Песнь песней» Соломона[11], а сын Соломона — Менелик, что значит «сын мудрого», — стал основателем эфиопской династии, правившей с 800 до 880 года нашей эры. С тех пор правители эфиопского государства считают себя потомками царицы Савской. А для европейцев, пожалуй, интересен тот факт, что Эфиопия являлась христианским государством уже в те времена, когда в Европе христианство еще только начинало зарождаться.

Вот где-то здесь, на гребнях эфиопских гор, некогда стояли гордые, суровые эфиопы вокруг своего императора, намеревавшегося отправить послов к арабам, новым властителям Египта. Негус Негести, царь царей, верховный владыка абиссинцев, и его сановники смотрели со скалистого трона своей неприступной страны вниз, на равнину, куда сквозь ущелье пробивался Голубой Нил. Гордыня навеяла царю царей мысль о том, что измени он русло этой реки и прикажи Нилу течь в другом направлении — а это, считал он, вполне в его власти, — Египет перестал бы быть Египтом. Вот как иногда проявляется мания величия.

Нил оказался сильнее всевозможных правителей и завоевателей. Ему нельзя было просто приказать, в каком направлении он должен течь, — на это девятнадцатое столетие еще не было способно. Природа пожелала, чтобы Нил по-прежнему был верен себе и тек с юга на север, к Египетской низменности.

С юга на север. Удивительная вещь! Когда караваны египетских царей достигли далекой Вавилонии, где протекали Тигр и Евфрат, — египтяне замерли в удивлении, увидев, что эти реки текут «неправильно», то есть с севера на юг, И причина их удивления коренилась вовсе не в самомнении, самодовольстве или каком-нибудь египетском шовинизме. Превращение Вавилонии из богатой страны, где находился библейский рай, в сегодняшний, высохший край сыпучих песков и останков древних культур лишь подтвердило, что с вавилонскими реками и впрямь было не все в порядке.

Миссия Нила была тщательно продумана природой. Любопытно, что природа возложила эту миссию на Нил совсем недавно. Всего каких-то двадцать тысяч лет назад, когда в Северной Африке закончился период дождей, соответствующий ледниковому периоду в Европе, и полоса дождей отступила к экватору.

Эти отшумевшие ливни подготовили каменистые русла. Какое-то время они были пустыми, без воды. Затем с гор ринулись могучие потоки, несшие плодородный лёсс, смытый с эфиопских полей. Старые русла пропустили воду и дали осесть лёссу на берегах — так в высохшей пустыне появилась полоса плодородной земли. Сюда, к новой реке, переселились хамитские племена, лишившиеся воды в африканской равнине. Они принесли свой опыт и свою культуру.

Нил сплотил эти племена строгой закономерностью разливов, и пример его образцовой дисциплины натолкнул их на мысль создать первые земледельческие общины, в основе которых уже в те доисторические времена — примерно шесть тысяч лет до нашей эры — лежал совместный труд и взаимная помощь. Только совместным трудом можно было подчинить нильские разливы, не подвластные одиночкам. Сооружались плотины и каналы. Отводился в засушливые места избыток воды. Уже первые египетские общины возводили гидросооружения и на основе тысячелетнего опыта борьбы с Нилом за урожай еще до нашей эры создали такой прочный уклад жизни, что он сохранился и поныне.

Борьба с наводнениями и острая нужда в воде стали самыми активными пропагандистами идеи административной общности. Здесь уместно заметить, что египетское общество того времени имело не только свой календарь, но и письменность. Письменность, по-видимому, служившую еще для записи не литературных произведений, а лишь фактов, связанных с повседневной жизнью общества и с жизнью реки. С жизнью Нила. Тогда-то и появились писцы.

У каждой медали есть оборотная сторона. Где свет — там и тень. Расцвет старейшей культуры мира принес одно из самых больших человеческих бедствий. Родилась бюрократия. Появились приходно-расходные и межевые книги, входящие и исходящие номера и памятные записки, возникли циркуляры, предписания, положения и заявления. И все это насчитывает уже добрых пять или шесть тысяч лет.

В Египте бюрократия возникла раньше централизованного государства, раньше, чем страна оказалась под властью первого царя. Древнее предание считало первым фараоном I династии Египта Мена (Мина), объединившего Верхний и Нижний Египет, первого-обладателя двойной короны египетских царей и легендарного основателя города Мемфиса.

Объединение обеих частей Египта стало возможным лишь потому, что оба царства были связаны одним водным путем — круглый год судоходным Нилом, в долине которого ветры регулярно дули с севера на юг. Дули они против течения, подгоняя парусники, плывущие из Нижнего в Верхний Египет. Прохладный ветер с севера устремлялся в зажатую среди скал пыша-щую зноем долину, где горячий воздух поднимался к вечно безоблачному небу.

Нил течет по широкой долине, окруженной горами и безлюдной пустыней, где нет ни малейшего намека на воду или тень. Все это стало естественной защитой плодородных полей от чужеземных набегов и от других внешних влияний на общественный уклад египтян. Труд земледельцев — мирный труд; Египет долгое время имел возможность строить свое благополучие и создавать культурные ценности без каких бы то ни было войн. Он не вел завоевательных походов и не страдал от вторжений чужеземных войск.

Знатные иностранцы привозили в страну различные новинки и изобретения, которые египтяне с врожденной сноровкой быстро осваивали. Они использовали их для повышения урожайности своей наносной почвы, добросовестно орошаемой Нилом, и тем самым содействовали прогрессу Египта. В настоящее время Египет является одним из крупнейших производителей и поставщиков высокосортного хлопка. А между тем семена хлопчатника лишь в начале девятнадцатого столетия были доставлены французом Каллио на опытную плантацию албанца Мухаммеда Али, турецкого наместника в Египте. Кукуруза и многие южные плоды, в частности манго, также были ввезены несколько столетий назад.

Не будь Нила, в Египте ничего бы не росло, ведь здесь совсем не выпадает дождей. Два-три дождичка в год не в силах победить пустыню, неотвратимо наступающую на эти края с запада. Пустыня — это смерть, Нил — сама жизнь. В пустыне выросли города усыпальниц и пирамид. На запад от реки, на границе безбрежных песков, расположен некрополь — город мертвых. И эти пески — природа не лишена остроумия — покрыли сухим слоем древнейшие памятники человеческого гения, сохранив их нетронутыми до нашей эпохи. Эпохи раскопок.

Мы плыли по Нилу, и это было самой прекрасной частью нашего путешествия. Ведь так мы познакомились со всей страной. Геродот пишет, что «на юг от Гелиополя Египет сужается». И правда, в этом месте страну можно охватить одним взглядом с капитанского мостика любого судна, потому что все, лежащее за прибрежной полосой, хотя и является территорией Египта, но территорией абсолютно безжизненной. Там, где-то далеко в пустыне есть только сторожевые посты — пограничники на верблюдах охраняют границы. Им приходится возить с собой фляги с питьевой водой. Кроме них, встречаются лишь отдельные группы бедуинов и кочевников, которым не по душе организованная жизнь. Зеленая полоса вдоль реки, пересекающая желтые просторы пустыни, — вот, в сущности, и весь Египет. Здесь-то и живут египтяне. На каждый квадратный километр тут приходится по 800 человек, а это в три раза превышает плотность населения самого густонаселенного государства Европы.

Мы сели на судно в Асуане. Некогда из здешних каменоломен египетские цари вывозили гранит для памятников. Вся река, усеянная в этом месте островками, похожа на необозримую, залитую водой каменоломню. Два острова напоминают букеты, плывущие по речной глади. Один из них называется джезирее Асуан. Второй — эль-Атрун, славится ботаническим садом. Огромные деревья купают в реке свои ветви, загаженные стаями священных птиц. Священных по сей день, ибо они спасают урожай от гусениц и насекомых. Птиц охраняют. Полунагой юнга не знает их старого славного имени. Он зовет их абу крдан, И смеется, услышав, что это ибисы.

Наш отель в колониальном стиле времен английской королевы Виктории, расположенный над порогом Нила, несет на себе печать грусти о былой славе. Напротив отеля, через реку, на голой гранитной террасе стоит замок Ага-хана. Он купил его у египетского правительства за четыре тысячи фунтов. В стороне от оживленного центра города расположены выжженные зноем каменоломни. Возможно, именно здесь в смертельной жаре некогда надрывался раб, угрожавший Риму, — фракийский гладиатор Спартак. А посреди каменоломни лежит грубо отесанный с трех сторон обелиск. На нем нет никакой надписи. Только остатки деревянных клиньев; залитые водой, они набухли и расщепили камень. Монолит, над которым безуспешно трудились. Драма неоконченного произведения.

Священные птицы на острове эль-Атрун

Асуан — порт. Многоэтажные пароходы свистят и гудят, как на нижней Миссисипи. Поезд подходит к самому порту. Кофейни на набережной служат как бы кулисами суматошной цивилизации. Стройные женщины плавным шагом идут за водой; они несут на голове не глиняные кувшины, обожженные деревенским гончаром, а жестянки от масла или старые консервные банки. Улицы завешаны рогожами. Сегодня в полдень термометр у входа в отель показывал 48 °C в тени.

Поднимаемся на судно. Здесь лучше — даже когда оно стоит, постоянно дует ветерок. Корабль наш похож на двухэтажный паром. В первом этаже, у самой воды— кухня, погребок, неизменный холодильник и четыре каюты с совершенно ненужными дверями, поскольку закрыть их — значит задохнуться от жары. Посреди судна бассейн с так называемой холодной водой, — на самом деле у нее температура горячего супа. На носу и на корме второго этажа крытая палуба, завешанная по бокам парусиной. В центре палубы — небольшой салон с письменным столом. Ели мы на носовой палубе. Писать — мы совсем не писали. На нашем суденышке нет ни мотора, ни мачты для паруса. Оно привязано к небольшому буксирному пароходику.

Старый черный капитан зорко наблюдает за погрузкой. Вы бы не поверили, что потребуется столько приготовлений для пятидневной поездки по священной реке. Наше судно буквально забито льдом, ящиками пива, минеральной воды, соков и кока-кола, корзинками с курами, банками консервов и плетенками с овощами. А нас всего двадцать человек! Неужели можно съесть все это? И представьте себе, когда мы вернулись, все было выпито и съедено. И индюк, и даже голуби, обитавшие на палубной крыше. Осталось лишь несколько бутылок кока-кола.

В целом мы жили неплохо и никоим образом не предавались обжорству. Что касается питья, то алкогольных напитков мы выпили очень мало, зато поглотили море воды, соков и пива. Целое море, а не какой-нибудь заливчик.

Одежды на нас почти никакой. «Только, пожалуйста, — предупредили нас при посадке, — не вздумайте специально загорать!» В лучшем случае, говорят нам, можно побыть на солнце до десяти утра и после пяти вечера. И непременно в шляпах! «А в случае, если понадобится, скажем, врач, храни вас аллах, или срочно потребуется передать какое-нибудь сообщение, звоните по телефону! Мы немедленно пошлем самолет или геликоптер, вы наши гости, а мы гостей уважаем, и из вашей страны особенно!». Но они не знают закаленных пражан с влтавских купален. «Мы родились на воде, господин Собхи! Я из Подскали, а Багар, наш народный художник, с Дуная».

Наш дорогой друг из Асуана, инспектор строительства Асуанской плотины, инженер Рафаэль Собхи, держа в руках покрытую резьбой деревянную ручку с большим конским хвостом — им отгоняют мух, — проводил нас до самой палубы. Он предоставил в наше распоряжение судно своего учреждения и теперь заботится, чтобы все было в порядке. Собхи передал нас Алиму, своему эконому. «Так, а вот вам сигареты на дорогу. В деревнях, кроме рыбы, ничего не достанете, на сельские лавки рассчитывать не приходится». И не успели мы опомниться, как уже плыли против течения, на юг от Асуанской плотины.

Но тут кончается привычная действительность и начинается диковинный ад первого порога. У реки здесь нет берегов, и ты не знаешь, куда она течет, расчлененная лабиринтом каменистых островков, круто спадающих в воду. Они загромождают дорогу. 11игде ни травинки. Отшлифованные водой скалы разнообразной формы. Островки самым бессовестным образом напоминают человеческое тело. Вернее, отдельные его части… Цвета они розоватого. Есть тут огромные почки, расположенные одна на другой, груди, зажатые среди бедер, гигантская печень и монументы из желудков, затылков, желез и огромных ляжек — все это навалено, как на затопленном водой рынке человечины. Так и ждешь, что в этом пекле такое обилие телес начнет издавать чудовищную вонь. Но нет. Здесь веет нежный ветерок, теплый, как из сушилки, и душистый, как аромат клубники.

Первый порог

Чудовищно лысое прокрустово ложе легендарной реки. Плотина, уже три раза надстраиваемая, загородила реке путь, который та прорубила себе в гранитном русле. Теперь река не может течь дальше, если этого не захочет инженер в башне управления шлюзов. Вида заметно поднимается. Прямо на наших глазах. Соседство раскаленного камня и прохладной воды ощущаешь, как конфликт. Как борьбу материи.

Неожиданно среди необозримой речной поверхности, покрытой сине-золотистой зыбью, поднимается двойная колоннада и усеченные верхушки пилонов. Затопленный храм. Сказочный пейзаж, вдвойне поэтичный среди конвульсий каменных тел и скопления материи, раздавленной тяжестью вод и столетий. Даже завоеватели Египта, поддавшись чарам этого уголка поэтичного ужаса и суровой красоты среди дьявольского пейзажа грозного порога, перенесли сюда действие одной из сказок «Тысячи и одной ночи». И если бы Бёклин[12] увидел эти поднимающиеся из воды очаровательные развалины, он никогда бы не нарисовал своего «Острова мертвых».

Некогда это был храм богини Исиды, достроенный во времена Птолемеев. Храм, словно крепость, был обнесен стеной, и процессии с дарами приплывали сюда на украшенных цветами лодках. И когда уже во всем Египте воцарилось христианство, на этом островке все еще сохранялся культ Исиды. Но это уже был культ поэзии, а не культ личности богини.

Зимой, когда шлюзы Асуанской плотины открыты, великий храм, занесенный илом, появляется из воды, сбрасывая с себя волны. По мере обнажения деталей все более вырисовывается архитектура храма, сочетающая египетскую монументальность с греческим изяществом.

Колонны обвиты прядями тины, а в воротах застряли жалкие остатки суетной деятельности человека: старые корзины, башмаки, шляпы, рыбачьи сети, зонтики и консервные банки. Капители колонн обросли зеленым мохом. Вокруг стоит тишина, как и подобает вблизи святыни. Здесь нет даже птиц. Тщеславные колонны смотрятся в воду, которая коварно искажает их отражения.

Чем дальше мы плывем, тем уже становится гранитное русло реки. Белые полоски известняка, спускающиеся со скалистых вершин к самой реке, зеркальная поверхность которой несет их изломанные отражения, указывают место, где проектируемая большая плотина перекроет течение Нила.

После египетской революции 23 июля 1952 года новое правительство решило построить в шести с половиной километрах от старой Асуанской плотины грандиозное водное сооружение. Цель его — укротить могучий Нил и заставить его огромную силу прилежно служить египетскому народу! Может быть, слишком патетично определять так намерения простых людей в сравнении с гордым пафосом реки, но теперь это уже реальный план. Люди научились побеждать стихию.

Американцы долго кокетничали с Египтом и предлагали финансировать строительство плотины[13].

Плотина нужна Египту до зарезу. Не говоря уже о быстро растущей потребности в электрической энергии для развивающейся промышленности, без регулярной подачи воды в период засухи нельзя сделать плодородной ни одной пяди пустыни, а население Египта растет и урожая страны не хватает.

Сегодня далеко еще не укрощенный Нил ежегодно уносит в море колоссальное количество неиспользованной воды. Огромные массы воды могут порой превратить спасительные разливы в губительные наводнения, как это было в 1878 и 1879 годах.

Из-за неравномерности паводков воды то не хватает, то она угрожает затоплением во время наводнений посевам. Поэтому необходимо создать многолетние запасы воды, чтобы орошение земли стало равномерным, как ход часов, и не зависело от времени года, отвечая только потребностям почвы.

Новая, высотная плотина должна увеличить плодородную посевную площадь в бассейне реки и дать стране электроэнергию.

Мы стояли на палубе в немом дилетантском удивлении перед могуществом человеческой воли и технической выдумкой. Что-то сжало нам горло. Наш пароходик, добродушно пофыркивая, проплывал мимо глиняных селений, прилепившихся к скалам. Здесь многие поколения людей рождались, росли и до седьмого пота трудились. Они не хотят расставаться со своими хижинами. Они не понимают, как необходима и нужна их жертва: ведь Нил перестанет быть их хозяином — они сами станут хозяевами Нила.

Однако не воображайте, что одна плотина позволит использовать всю энергию бессмертной реки. Для этого нужно еще построить плотины на озерах Виктория, Киога, Альберта, Тан, прорыть каналы в болотах Сед-да, возвести плотину на четвертом пороге и в Вади-Райяну. Только тогда люди станут властелинами Нила. А до этого пройдет еще немало лет.

Мы вынесли свои матрацы на палубу. Над нами раскинулось то же небо, что простиралось над спящей Нефертити. Когда мы засыпали, откуда-то издалека донесся собачий лай. Нам снилось, что мы спим в далекой чешской деревне.

Отдых на экваторе

Темнеет на Ниле сразу. К вечеру, при мысли о черной ночи, песок краснеет. Западный склон неба вспыхивает бенгальскими огнями. Но этот фейерверк длится лишь миг. Солнце в Египте спешит. Караваны верблюдов останавливаются, и верующие опускаются на колени, готовясь к молитве. Теперь — внимание! Солнце уже садится за песчаные гребни. Смотрите! Последний ядовито-зеленый луч, словно фосфорическая молния, сверкнул на небосклоне. И сразу — не успеешь опомниться — сплошная тьма. Египетская, непроглядно-черная тьма. И лишь на черной реке угадывается бледно-лиловый отблеск. Знойная тишина. И эту тишину ночи, точно бесконечные годы, охраняют скалы.

Прилепившиеся по берегам реки глиняные деревушки теряются в глиняном зное. Глаза у домиков закрыты. Они не выносят блеска солнца. Фасад совсем без окон. Тут и там виднеются медно-зеленые двери или красное белье. Лишь внизу, далеко от берега в реке стоят старые пальмы. Они растут прямо со дна; здесь до строительства первой Асуанской плотины от Каира до Судана тянулся зеленый пояс Египта. Теперь лишь кое-где зеленеет узкая лента — всего несколько метров шириной, — да пальмы, словно забежавшие в реку. Среди них плавают пеликаны, пеликаншн и пеликанята. Птицы мокрые и неприглядные. Болтливые и обыкновенные. Цапли в своей одноногой задумчивости едва обращают на них внимание. Цапли — это профессора «ниловедения».

Момент, когда мы миновали развалины храма на левом берегу в Керташи и развалины в Тафе и Калабше — на правом, принадлежал к историческим моментам, но мы, понятное дело, не осознавали этого. Когда мы в простоте душевной, не утруждая себя мыслями, принимали солнечные ванны, рискуя изжариться до костей, и я усиленно старался сдуть индюшачье перышка с тропического шлема доцента Жабы, на палубу пожаловал Абдель Салам Бадран и, как ни в чем не бывало, сообщил, что мы только что пересекли Тропик Рака.

Человек способен мгновенно прочувствовать величие момента, даже если до этой минуты он не имел о нем никакого понятия. Человек — существо, быстро поддающееся романтике в любое время и в любом месте. А на самом деле в земной действительности ничего необычного не произошло. За метр до этой воображаемой линии тропика, пересекшей Нил, и метр после нее тянулся один и тот же край, раскаленный и унылый. И тут и там было одинаково жарко, и нильский ветерок подгонял легкие волны к берегам.

В этом краю совсем не видно молодых мужчин. Может быть, поэтому местные женщины носят навевающую печаль черную чадру. Мужчины уезжают отсюда с вербовщиками в Асуан и еще дальше, в Нижний Египет, на работы. Возвращаются они лишь затем, чтобы повидаться с семьей, подправить жилище и закопать в углу своей лачуги под утоптанным глиняным полом заработанные деньги. Восемь месяцев тоскуют жены о своих мужьях. По утрам можно видеть, как женщины идут с реки с кувшинами на голове. Идут они ровно и плавно, словно хор из греческой трагедии. Но это трагедия египетская.

Здесь черные овцы и черные козы. И даже многочисленная рыба в Ниле, резко выскакивающая из воды, тоже на удивление черная. Рыбьи стайки мелькают прямо у стока нечистот в деревне. Рыбаки забрасывают сети с пустыми тыквами по краям или ловят рыбу сачками.

На скалах, в которых прорублены коридоры и лестницы, спускающиеся к реке, возвышаются развалины римских крепостей. Во времена римского владычества Нил стал путем, по которому римляне проникали в глубинные районы Африки.

Кое-где тут сохранились и греческие надписи разных военачальников и наместников провинций. Эти надписи раскрывают кое-какие подробности из жизни страны во втором или третьем веке нашей эры. Например, один из наместников, Аврелий Бесарион, приказывает жителям отгонять своих черных кабанов от храма в селении Талмис.

И так три раза в день

к реке за водой по жаркой тропинке

Вот город Каср Ибрим, некогда известный под именем Примис Парва. О его стены разбивались атаки кочевых племен, а позднее боснийцев султана Селима и мамлюков, но в конце концов победило время. Стены рухнули, город превратился в развалины. Цивилизация проиграла свою битву с Хроносом[14].

Короско, Тошка. Тошка — это троегорье или что-то в этом роде. Возделанные поля, вышка небольшой радиостанции и казарма. Египетские проводники по привычке стараются уверить нас, что здесь кончается цивилизация. Якобы дальше на юг к суданской границе, на расстоянии четырехсот километров, нет ни одного селения. Тошка и вправду последний пункт на верхнем Ниле, откуда можно позвонить в Абу-Симбель и предупредить о нашем прибытии. Нам нужна рыба и фрукты. В Абу-Симбеле уже зреют плоды манго. Тошка — место, где радио еще считают священным изобретением, а не проклятием каждого вечера. Но, вероятно, или я, или они изменят когда-нибудь свое мнение. А пока можно послушать по радио последние известия и выпить чашечку чая в обществе почтового чиновника.

Отдых черно-белого каравана

Уже за Короско река становится примерно вдвое шире. Деревья забредают почти до середины потока. На болотистых островках гнездятся птичьи парламенты. Пейзаж становится разнообразнее. По берегу гуськом идут женщины в темно-красной или черной одежде. Впереди матери, позади дочки, и как только правоверные матушки отвернутся, легкомысленные дочки открывают свои лица, улыбаются нам, сверкая зубами, и машут ручками. Наш пароходик то и дело обгоняют парусники. Паруса выкрашены в оранжевый, голубой, зеленый и черный цвета. Мы проплываем мимо чудесной композиции. Готовая картина. На песчаном склоне, в тени двух развесистых тамарисков отдыхает караван. Мужчины, все в белом, сидят в кругу и беседуют. В нескольких шагах от них расположились молчаливые женщины в черном. У огромных свисающих каменных глыб замерли в ожидании верблюды.

Крокодил! Да, мы увидели первого крокодила. Его видно так же, как, скажем, подводную лодку, у которой торчит из воды лишь перисксп. Ноздри и уши крокодила разрезали речную гладь. Это, вероятно, приличного размера экземпляр. Испуганные пеликаны поднялись в воздух и спланировали на воду, словно гидропланы. Стук машин нашего пароходика поднимает из тростника несметные тучи птиц.

Еще один крокодил! На этот раз, лежа на илистой отмели, он принимал солнечные ванны. Это был довольно пожилой крокодил. Возможно, ему перевалило за сотню. В Асуане нам сказали: «Если вам повезет, вы увидите и бегемотов». Но бегемотов так и не было.

Около пяти часов, когда солнце уже склонялось к западу, мы увидели отвесную стену Абу-Симбеля. Вода в Ниле плескалась бесшумно, как в немом кино. Мы молча приближались к одному из величайших памятников мировой культуры. Четыре огромные двадцатиметровые фигуры сидели, прислонясь к скале, и смотрели на восток. Лучи заходящего солнца придавали теням нежный оттенок и смягчали лица каменных исполинов. Впечатление ошеломляющее. Поэтическое величие, порождающее безмолвие и страх. Величие, пробуждающее смирение и почтительную робость. И здесь уже не играют роли ни тысячелетия, ни точные даты.

Рамсес II, желая превознести свое могущество и увековечить собственную славу, приказал высечь в песчанике четыре колосса. Лишь один из них, последний справа, не совсем удался. Он несколько отличается от остальных. И лицо у него пошире, и взгляд менее выразителен. В нем не чувствуется царственного величия. Рамсес, победитель царя хеттов Муватталлу у Кадеша, завоеватель Палестины и Сирии, немало позаботился о своей исторической славе. За шестьдесят семь лет своего владычества он соорудил гигантские храмы в Карнаке, Луксоре, Мемфисе, Пибасте.

Рамсес наводнил страну дешевой рабочей силой — военнопленными. Словно бесконечные четки, увенчивают стены храмов многометровые барельефы, изображающие привязанных за шею друг к другу пленных. Говорят, их было несметное множество. Египетские писцы всех их тщательно подсчитали и занесли — нет, что я говорю, — вырезали на камне на вечные времена. Вот эти-то пленные и воздвигли многие из памятников, прославляющих Рамсеса.

До царствования Рамсеса евреи были в Египте на положении гостей. Только Рамсес, как повествует библия, возложил на них тяжелые трудовые повинности. Так, во второй книге Моисея, именуемой «Исход», в I главе читаем: «…Он построил фараону Питом и Рамсес города для запасов». Но кто строил их? Рабы? Был ли этот тяжелый труд гнетом для еврейского народа? Сегодняшние арабские ученые упорно отвергают тот факт, что евреи участвовали в возведении памятников древнеегипетской архитектуры. Они отрицают также применение там рабского труда и умалчивают о пленных.

Если мы и допускаем, что в рабовладельческий период истории существовали рабы и в Египте, то не можем отрицать, что в сохранившихся аккуратно веденных учетных книгах ни слова не говорится о труде рабов на строительстве пирамид и храмов. Не упоминается об этом и в папирусных сокровищницах. Создается впечатление, что во времена Рамсеса II вся основная тяжесть изнурительного труда свалилась с плеч египетского народа на плечи военнопленных.

До этих времен только две господствующие касты — жрецы и воины — владели собственностью. Им принадлежала власть. А низшим кастам предоставлялось трудиться. Французский историк Анри Валлон в своей «Истории рабства в древнем мире» пишет о положении народа в Древнем Египте следующее: «Жизнь низших классов была действительно жалкой. Невыносимо жалкой. Деревенские жители — земледельцы и пастухи ничем не отличались от сегодняшних феллахов, а в городах тяжелые трудовые повинности несли плотовщики и ремесленный люд. Это они доставляли гигантские гранитные блоки из Верхнего в Нижний Египет, возводили пирамиды и строили храмы».

И все же это были не рабы. Даже в рисунках из жизни царских дворцов слуги не изображаются рабами. Рабы привозились в Египет с чужбины. Из Нубии, с Ближнего Востока, из Греции. Торговля и войны обеспечили постоянный приток в Египет подневольной рабочей силы.

Во времена Геродота при заключении нубийско-египетских торговых соглашений в списке товаров, привозимых из Нубии в Египет, на первом месте стояли золото, слоновая кость и рабы. Как утверждают греческие историки, рабы доставлялись и из Греции.

Наибольшее количество рабов, очевидно, давали Египту победоносные войны. После удачных набегов и походов на чужие земли египетские цари с триумфом приводили пленных, не забывая рассказать об этих событиях в записях и рисунках и на различных памятниках. Например, в Карнаке иероглифическая запись сопровождается барельефом, где наглядно изображено, как царь-победитель привел пленных тридцати народностей. Среди пленных воинов есть и мирные жители покоренных земель, в том числе женщины и дети.

Труд пленных должен был способствовать прославлению египетских властителей. Геродот, мой самый любимый древний летописец, пишет, что народ египетский, проклиная память первых царей, строивших пирамиды, где ему приходилось надрываться до изнеможения, напротив, превозносил победоносные походы Сенусерта[15], позволившие переложить бремя изнурительных работ на плечи военнопленных. Египетские цари, как отмечает греческий историк Диодор Сицилийский, даже хвастали тем, что на некоторых гигантских стройках «ни одна, рука египтянина не устала от работы».

В эпоху Рамсеса — период захватнических войн и египетской славы — национальное самосознание выросло в чувство национальной гордости. Храм в Абу-Симбеле является национальным памятником.

Мы замерли в молчании перед храмом — последняя остановка во время нашего путешествия по Нилу, — охваченные непередаваемым чувством. Мы, обезоруженные критики, были поражены не деталями, а всем произведением в целом.

Глядя на этот памятник человеческой культуры., мы, люди современные, испытывали нечто подобное тому, что ощущают близкие друзья человека, пораженного смертельным недугом, о котором он сам и не подозревает. Как убийственна мысль, что в данном случае этот страшный рак разрушения и есть цивилизация, прогресс. Что это зло и есть добро. Через несколько лет, как только новая Асуанская плотина перегородит дорогу Нилу, храм в Абу-Симбеле погрузится на дно огромного озера. Не грустите, так должно быть. Озеро поглотит деревушки феллахов, поглотит и храм. Абу-Симбель погрузится в воду, как колокол[16].

Мы бродили в благоговейной тишине под сводами храма при закате солнца. Уже спустились сумерки. Нил казался безмолвным. Лишь птицы парили над зеркальной гладью да ветер терпеливо пересыпал песочные часы вселенной. Утром, когда первый солнечный луч, коснувшись горы, пронзит тьму храма и осветит алтарь, который охраняют Птах, Амон, Рамсес II и Ра Горахтей, чудесная святыня на миг озарится светом.

Цветные барельефы на стенах храма изображают битвы. Это биографии царей в иллюстрациях. Барельефы с фигурами женщин обладают элегантностью модного журнала. В строгой простоте формы есть что-то невыразимо современное, несмотря на характерные для той эпохи детали.

Но и здесь юмор веков подшутил над человеческим тщеславием. Когда в 1812 году Буркхардт[17] первым проник сюда и оповестил мир о своем открытии, он не удержался от искушения и выбил свое имя на камнях алтаря. В 1817 году итальянец Бельцони удалил слой песка внутри и снаружи храма и высек свое имя на фасаде под фризом с изображением павианов. Затем явились новые открыватели. Рядом с головой Рамсеса мы читаем имя Аессепс. В другом месте — Мариетт[18], а внизу, возле скульптуры Нофрет, любимицы богини Мут, расписался… пан Скршиван. Скршиван с «гачеком»[19] над «р». Не преминули оставить здесь свои следы и международные любители порнографии, разукрашивающие в городах стены и ватерклозеты. У жен Рамсеса, окружающих колена колоссов, на определенных местах нацарапаны треугольники. Я было заподозрил в этом пресловутого пана Скршивана, но, пожалуй, незаслуженно. Просто чешская фамилия вызвала у меня тоску по дому.

Оказалось, что слабости присущи не только представителям нашего времени. Задолго до них — более чем за две тысячи лет — сюда по Нилу доплыли финикийские наемные солдаты и увековечили свои имена на всех колоннах. Два грека, в безотчетной жажде соединить свое смертное ничтожество с памятником вечности, выдолбили на камне свои имена. Вот что они писали: «Когда царь Псаметих добрался до Элефантины, сие записали проводники Псаметиха, сына Феокла, доплыв сюда далеко за Керке, насколько позволила река. Чужестранцев вел Потасимто, египтян — Амос. Сие записали Ар-хон, сын Амбоиха, и Пелекос, сын Удамы».

Подобные надписи трогательны своей ужасающей человечностью. Это уже не мещанство, а что-то присущее всем людям; дети, солдаты, туристы, любовники — все охвачены желанием прикоснуться к бессмертию. Мы так безгранично смешны в своей безнадежной борьбе со временем, что заслуживаем снисходительной и сочувственной улыбки.

Мы вернулись на судно, преисполненные смирения, умиленные, и предпочитали молчать, чтобы не сказать что-нибудь банальное. Мне казалось, что отныне я постоянно буду думать о величии искусства ваяния, с которым столкнулся лицом к лицу, — но нет — огромное впечатление растворилось в повседневных мелочах.

Наш пароходик развернулся кормой ко второму порогу и двинулся по течению. Плыли по-прежнему медленно. Мы лежали на палубе, когда месяц висел горизонтально на небе. На палубе мы загорали с раннего утра, разговаривая о вещах холодных или прохладных.

В Эд-Дирре мы встали на якорь у изрезанной заливами каменной громады, где доцент Жаба отыскал до сих пор неизвестную наскальную живопись неопределенного и, вероятно, неопределимого века и происхождения. Подобных рисунков на свете много. И в Египте они встречаются в самых различных местах. Но такой живописи, как эта, и впрямь никто еще здесь не видел. Поскольку тут были изображены звери, которые теперь в Египте уже не водятся, мы решили, что рисунки весьма древние. Но среди наших ученых разгорелся принципиальный спор; не являются ли рисунки просто делом рук озорных ребят, или, может, они вообще относятся к временам доисторическим, более древним, чем египетские? Мы все гордились сделанным открытием.

У подножия каменной глыбы, в изрытом ветром песке тянулся след пресмыкающегося. Отпечатки были столь отчетливы, что у нас мороз пробежал по коже. Отпечатался каждый сегмент крупной песчаной змеи.

Постепенно мы свыклись с пейзажем Нила и стали более разговорчивыми. Над нильскими просторами, спугивая жару, комаров и тягостное величие реки, неслась песенка:

Таким образом, и дракон из Брно[20] получил свои долю славы. Абдель Салам Бадран остался весьма дрволен взаимоотношением чехословацкой делегации с крокодилами.

Незаменимый Абдель Салам Бадран

Затем мы увидели черно-зеленых и черно-лиловых рыбаков, вытаскивающих сети. Пароходик пристал к берегу, и Али начал переговоры о покупке рыбы. Но это оказалось делом преждевременным. Улов составлял 1 — прописью «одну» — рыбину. Рыбаки ужасно конфузились и бурно оправдывали свое рыбацкое невезение.

Вокруг голо — ничего, кроме песчаного, удивительно желтого берега, круто спускающегося к реке. На откосе вбит фонарный столб с названием селения, скрытого за дюнами. Рыбаки — красивые нубийцы, белки их глаз как фарфоровые. Народный артист Андрей Багар хотел их сфотографировать. Он вернулся на судно за аппаратом, но, спускаясь с палубы по трапу, поскользнулся. Сами понимаете, актеры привыкли к широким жестам. Он взмахнул рукой, пытаясь сохранить равновесие, и ремешок фотоаппарата выскользнул из рук. Аппарат пошел ко дну. Рыбаки, юнги, поварята, Багар, Фрич и даже сам капитан, ныряя в илистую жижу нильской воды, шарили по дну и копались в грязи. Рыбаки хотели было вытащить аппарат сетью, но оказались не на высоте своего ремесла — они так и не нашли его. После такой потери — даже если артист и сыграет весьма убедительно роль человека, примирившегося с судьбой, — пройдет еще немало времени, пока чья-либо шутка разорвет завесу скверного настроения.

Нильская вода буквально кишит бактериями. Мы никогда ее не пили, отдавая предпочтение виски, но как избежать опасности заражения, если купаешься в ванне, чистишь зубы или моешь руки! Будьте осторожны с водой! Академик Лекса налил себе стакан и рассказал, что однажды («двадцать пять тысяч лет назад, нет — тут уж я явно переборщил, — это случилось всего двадцать пять лет назад») он, возвращаясь с каких-то раскопок, после трехчасового пути по полуденной жарище добрался до Нила; его дико мучила жажда. Прямо в башмаках и брюках — по местному обычаю — он забрел до середины реки, далеко от берега, и там напился.

— Говорят, кто хоть раз напился воды из Нила, тот обязательно вернется в Египет. Вот я и вернулся, — заключил он.

Что ж, никто не возражал бы побывать здесь еще разок.

На колоннах храма отметки разлива. Разливы определяли жизнь Египта. Они наступают регулярно и если опаздывают, то дни и часы решают судьбу народа. Как-то раз — случилось это в 1908 году — разлив Нила опоздал на несколько недель. Стране грозил неурожай и голод. И вот тогда в Египте произошло невероятное событие. В городе Амр ибн-эль-Аса образовалась немыслимая доселе конгрегация. Коптские монахи, еврейские раввины и исламские муллы собрались, чтобы вознести общую молитву. Они просили влаги. Кажется, эта солидарность различных служителей культа оправдала себя. Во всяком случае разлив Нила наступил, хотя и с опозданием.

Мы посетили египетскую деревню. Мимо библейской смоковницы, где сейчас отдыхали ослы, египтянки с кувшинами на голове совершают свой ежедневный путь, поднимаясь наверх, в деревню. В селении не видно ни души. Глиняные домики чистые, слепые и строгие. Только парикмахер собственноручно разрисовал фасад своего заведения. Да мечеть выкрашена белой известью и расписана синими пятнами. У домиков более зажиточных хозяев — ох, как относительна эта зажиточность! — фасад украшен вмазанными в глину над дверями и окнами тарелками. Обычные столовые тарелки фирмы «Эпиаг» из Чехословакии. Из тени домов показались мужчины, проявляя к нам явный интерес. Нас провели в тесное помещение с несколькими скамейками. Здесь радиоприемник и предвыборный плакат с портретом Насера.

Мы накупили детям в единственном здешнем магазине коробки с леденцами. Для деревенских ребятишек это было настоящим праздником. Старики стали относиться к нам с бóльшим доверием. Они спросили, откуда мы. — Из Чехословакии. Об этой стране они слыхали. Феллахи не умеют ни читать, ни писать. Иероглифы им тоже незнакомы. Они лишь трудятся усердно и молчаливо. Веселье молодости давно забыто. Говоря «недавно», или «прошлый раз», или «вчера», они, может быть, имеют в виду или наверняка могли бы иметь в виду «тысячу лет назад» или «три тысячи лет назад», в равной степени как «в позапрошлом году» или «до войны». За это время их одежда не изменилась. Их труд по-прежнему тяжел. Та же система орошения полей и подача воды. И деревянный плуг. И лица их тоже не изменились. Лица феллахов в профиль такие же, как на барельефах в царских покоях и храмах. В стране с двадцатитрехмиллионным населением феллахов восемнадцать миллионов. Их жены и дочери стройны, как молодые деревца, у них красивая походка. Они тоже не изменились со времен древнеегипетских царей. Только теперь женщины получили избирательные права. Осознали свое человеческое достоинство. Но далеко еще не все. Благодаря простым феллахам египетская нация, менявшая язык и веру, развивается, сохраняя свой облик, характер и образ жизни. Когда мы уходили, выпив со старостой чаю, мужчины безмолвно махали нам вслед.

В этот вечер наш капитан вновь бросил якорь. Когда мы спросили, в чем дело, он заявил, что поднимается ветер и вскоре волны будут бить о борт судна. Пароходик может легко зачерпнуть воды, что тогда будем делать? Мы взглянули на реку, кроткую, как остывший суп, и тогда капитан произнес фразу, которая в переводе на чешский язык становится сакраментальной. «Есть Нил ленивый и Нил иной». Мы вошли в заливчик и переночевали здесь. Никакого волнения на реке, разумеется, не было.

После полудня мы снова увидели затопленный храм на острове Филэ и гранитный лабиринт островков возле Асуана. У порогов чешские характеры проявились в превосходном аппетите и непоседливости. Мы плыли по реке пять дней и уже потеряли покой. По пути мы приветствовали направляющиеся в Вади-Хальфу пароходы. На этих трех- и четырехпалубных пароходах люди не путешествуют — здесь разбивают настоящие лагеря с очагами и палатками. Они помахали нам цветными платками.

Египтолог доктор Збынек Жаба

в тропическом шлеме

Каждую минуту мы лезли под душ, так как пот с нас лил градом, как в парной. К тому же нас одолели комары и мухи, и мы докрасна обгорели. Короче говоря, мы мечтали поскорей выбраться отсюда и были счастливы, когда сошли на берег в Асуане.

К нам на обед приехал инженер Собхи. И тут мы поняли всю разницу между нами, гостями и туристами, и инженером, для которого в этой адской каменной сковородке, где на камнях можно сварить яйцо, заключен смысл всей жизни. Именно здесь, у Асуана, Египет пробивается через гранитную скалу к независимости, в новое будущее. Здесь, где вообще не говорят, ибо слова высыхают на губах, где трудятся в поте лица в три смены. Шапку долой! В этом месте все гремит, словно фортиссимо оркестра, механические «бабы» — музыканты, а барабан — земля. При взгляде вниз на дно котлована начинает кружиться голова не только от высоты, но и от вида этого творения рук человеческих, схватки полуобнаженных людей с горой. Сейчас здесь пробуравливают гранитную громаду, строят четыре колоссальных туннеля для подачи воды к будущей гидростанции. Лязгают краны, скрипят землечерпалки, и грейферы судорожно царапают каменные стены. Огромная стена из плит растет, по грандиозности она не уступает плану строительства. Машины вывозят с горы раздробленный камень. Краны когтями поднимают многотонные блоки и уносят их к месту возведения дамбы будущей электростанции. На первый взгляд это бессмысленная работа. Здесь выкапывают, а сюда переносят. Но нет! Все делается по плачу. Здесь ни для кого ничего не существует, кроме стройки. Строителей охватило честолюбие. В них пробудилось честолюбие созидателей, которое с каждым днем все больше и ощутимее превращается в честолюбие национальное. Впервые за тысячелетия египтяне сами осуществляют техническое сооружение — сами и для себя. И на стройке трудятся такие же люди, что воздвигали пирамиды. Феллахи, которые познают в труде свою силу.

Огромная река, ось страны, потечет так, как ей прикажет человек, неся не только воду, но и свет. Нил становится донором, дающим кровь египетской земле. Нил — это все.

Бродили якорь у почти

безлюдной пристани