Винтервуд

Глава семнадцатая

Флора, Эдвард и мистер Буш вернулись с прогулки в прекрасном настроении. Лицо у Флоры разрумянилось, а руки ее были полны листьев и ягод, которые собрал для нее мистер Буш.

— Мы спускались к озеру, мисс Херст. Мистер Буш говорит, что летом он свозит нас в лодке на остров. Да, еще знаете, мисс Херст, Вилли Джоунза пришлось положить в сельскую больницу. Доктор Манроу говорит, что он чуть не умер. Его отравили!

Лавиния, все еще подавленная после нескольких часов в затемненной комнате Шарлотты, снова задрожала, сама не зная почему. Просто Флора, как всегда, любила представлять все в мелодраматическом свете.

— Его не могли отравить. Это выдумка.

— Ничего подобного, мисс Херст. Он ел ягоды, которые растут на изгородях. Доктор Манроу говорит, это очень опасная привычка. Я хочу пойти навестить Вилли в больнице. Можно, мисс Херст?

— Ну что ж, может быть, завтра. А зачем ты пойдешь?

— По-моему, его отец слишком жестоко с ним обращается, заставляя забираться в эти темные трубы и при этом держа его впроголодь, так что ему приходится есть ядовитые ягоды. Я хочу ему сказать, что не сержусь на него за то, что он выпил мой шоколад. И, кроме того, Эдвард пообещал отдать ему кое-какие игрушки.

— Только старые, — твердо заявил Эдвард.

— Ах ты, жадный поросенок! У тебя такая масса игрушек, что мог бы пожертвовать и одну из новых.

— У меня их вовсе не много, и я, в отличие от тебя, не богат и не могу позволить себе купить все, чего мне захочется.

— А кто тебе сказал, что я богата?

— Мама. Она сказала, что со стороны бабушки Тэймсон было несправедливо оставить все свои деньги тебе, и она позаботится о том, чтобы я был вознагражден иным способом.

— Маленькое избалованное животное, — сказала Флора. — Мамин любимчик! Но ведь ты мог бы отдать Вилли часть твоих французских солдатиков.

— А зачем трубочисту солдатики? Он и играть-то с ними не сумеет.

— Прекрасно сумеет. Я бы ему показала.

Они продолжали пререкаться, а Лавиния тем временем сидела молча, недоумевая по поводу одолевавшей ее смутной тревоги, не в силах понять, что именно ее так беспокоит.

На следующий день Флора настояла на посещении Вилли. Он стряхнул с себя всякую сонливость и сидел в кровати с очень важным видом. Его личико, отмытое от сажи, было бледным, но бойким; своей живой смышленостью оно напоминало мордочку бельчонка. Столь близкое соприкосновение со смертью, по всей видимости, не только не испугало его, но даже доставило удовольствие.

— Доктору пришлось выкачивать у меня из желудка то, что я съел. А ел я эти самые ягоды. Я не знал, что они ядовитые. Прежде я никогда ими не отравлялся. Теперь мне придется провести здесь целую неделю, и меня будут кормить чем-то особенно питательным. Папа просто бесится. Он говорит, если я тут останусь и буду слишком много есть, я стану чересчур толстым и тогда ни на что уже не буду годен. Но я думаю, мне удастся найти себе другую работу.

— А какую работу ты хотел бы получить, Вилли? — с горячим интересом осведомилась Флора.

— Да я согласен делать что угодно, мисс, — весело отозвался мальчик. Он напряг мускулы своей худой ручонки. — Я силен как лошадь.

— Тогда я попрошу папу приискать для тебя место. Пока что ты можешь стать помощником садовника, а позднее, когда у меня будет собственный дом, ты сможешь перейти на службу туда.

Флора разыгрывала свою любимую роль гранд-дамы, и на маленького мальчика — этот мешочек костей, сидевший перед ней в больничной ночной рубахе, — это произвело должное впечатление.

— О, мисс, это было бы для меня прямо-таки огромным удовольствием. Значит, вы не сердитесь на меня за то, что я выпил ту штуку в вашей комнате. Она была такой вкусной, а я просто помирал от голода, хотя и наелся этих самых ягод. Но вы меня все-таки простите за то, что это сделал. Не знал я, что вы такая добрая.

— В моем доме ты сможешь пить молоко сколько захочешь. Я никогда не допущу, чтобы кто-либо из моих слуг голодал. Мисс Херст, где игрушки Эдварда?

Лавиния достала игрушки, и Флора вывалила их на кровать. Но Вилли проявил гораздо больший интерес к своей юной благодетельнице.

— У вас что — нет ног, мисс? Вам придется весь век сидеть в этом кресле?

Флора немедленно преобразилась из знатной дамы в негодующего ребенка.

— Ничего подобного, Вилли Джоунз! Никогда больше не смей мне этого говорить, иначе я скажу папе, что ты выпил мой шоколад. Это была кража. За это тебя в тюрьму можно было бы посадить. Я никогда не смогла бы взять на службу человека, сидевшего в тюрьме.

— Но я никогда не был в тюрьме, мисс! — Вилли потерял нить разговора, как и Флора, пустившаяся в рассуждения об испорченности и греховности несчастных созданий, отбывших срок в тюрьме.

— Ты слишком много говоришь и при этом болтаешь глупости, Флора, — резко одернула девочку Лавиния. — Пошли, нам пора уходить.

— Но это же сущая правда, мисс Херст. Я никогда не потерпела бы рядом с собой человека, побывавшего в тюрьме. Папа никогда бы этого не допустил. А вы думаете, допустил бы, мисс Херст?

— Нет, — спокойно ответила Лавиния. — Я так не думаю.

Вначале, когда она обнаружила, что бутылочка с опием в комнате Флоры на две трети опорожнена, она решила, что в этом повинны слуги. Кто-то из них, наверное, зачем-то ею воспользовался — может, чтобы унять зубную боль или по какой-то другой причине. Хотя принять такую смертельную дозу только из-за зубной боли было бы просто безумием.

Но Мэри, когда Лавиния обратилась к ней с этим вопросом, ответила со свойственной ей сметливостью:

— Боже милостивый, да ведь если бы кто-нибудь выпил так много, мисс Херст, он бы несколько часов кряду проспал бы мертвецким сном и об этом обязательно узнала бы миссис О'Шонесси.

Мертвецким сном. Вилли Джоунз спал именно мертвецким сном...

Вилли Джоунз выпил шоколад, оставленный Мэри для Флоры. Никто не знал, что он вылезет из трубы и выпьет его. Шоколад был тем обычным напитком, который Флора выпивала утром, и естественно было предположить — и кто же это предположил? — что она его выпьет. Но Вилли Джоунз был голоден и хотел пить, и он и не смог устоять, увидев перед собой чашку с дымящимся напитком. И он бы умер, если бы ему не была быстро оказана медицинская помощь и если бы не был наделен от природы крепким здоровьем.

Флора не обладала крепким здоровьем...

Лавиния поставила бутылочку на место с большой осторожностью, чтобы скрыть, как сильно дрожит у нее рука. Ей надо было немедленно увидеться с Дэниелом. В голове теснились тысячи чудовищных мыслей. Шарлотта купила опий в деревенской аптеке. Она заявила, будто у Флоры болят зубы, что было неправдой. Она настаивала на том, чтобы Флоре давали это лекарство всякий раз, когда она будет слишком возбуждена. Именно с этой целью бутылочку поставили в такое место, чтобы она была всегда под рукой.

В то утро Шарлотта вернулась с верховой прогулки с Джонатоном Питом. Они что-то горячо обсуждали.

Шарлотта сразу же осведомилась, пила ли Флора свой утренний шоколад, и начала настаивать, чтобы девочка немедленно его выпила.

Позднее, когда Шарлотта во время ленча заглянула в столовую и увидела Флору сидящей за столом в совершенно нормальном состоянии, она упала в обморок.

Она сказала: «Наверное, быть мертвой очень холодно».

Она была в ярости от того, что Флора, ее собственная дочь, стала наследницей.

Если бы Флора умерла, ее родители, в качестве ее ближайших родственников, автоматически стали бы наследниками ее состояния.

Если бы после установили, что Флора умерла от чрезмерно большой дозы опия, Шарлотта стала бы утверждать, что Лавиния не соблюла необходимой осторожности, давая ей лекарство. Лавинии было бы бесполезно это отрицать, ибо в атмосфере скандала, который возник бы вокруг этого события, неизбежно выплыло бы ее прошлое. Ее заклеймили бы, даже не выслушав.

Лавиния пыталась взять себя в руки. Разумеется, все эти дикие фантазии не имеют ничего общего с действительностью — это обрывки какого-то кошмарного сна.

И все-таки Дэниелу необходимо сказать.

Дэниела не было дома, а после возвращения он был занят делами со своим управляющим. Казалось, он никогда не освободится.

К тому времени, когда Лавиния получила наконец возможность с ним увидеться, она взвинтила себя до того, что едва ли была способна говорить связно.

Сначала он ничего не понял и дважды спросил:

— С Флорой все в порядке?

— Да, мистер Мерион. Я вам сказала, что несчастный случай произошел с сыном трубочиста. Но жертвой его должна была стать Флора. Я в этом уверена.

Она никогда не думала, что его лицо может стать таким холодным, таким суровым.

— Доктор Манроу сказал, что он выпил какую-то дозу опия?

— Нет, доктор Манроу приписал состояние Вилли ягодам, которые тот съел. Некоторые из них были, наверное, ядовитыми. Но бутылочка оказалась почти пустой. Последний раз, когда я ею пользовалась...

— Вы ею пользовались, мисс Херст? — Он говорил таким тоном, словно перед ним чужой человек и к тому же такой, которому он не доверяет.

— Да, я как-то на днях вечером дала Флоре выпить несколько капель, когда она была в истерическом состоянии.

— И часто вы это проделывали?

— Всего один-два раза. Мне велела это делать мне, миссис Мерион. Я должна признать, что действие было магическим.

— Бутылочка была совсем маленькая?

— Совсем маленькая. Я могу вам ее показать.

— В таком случае, если вы пользовались ею несколько раз, не должна ли она быть почти совсем пустой? Вы уверены, что помните, сколько оставалось жидкости?

— Я не слепая.

Он посмотрел на нее, и в его недоверчивом взгляде читалось, что, хоть она и не слепая, с памятью у нее, возможно, не все в порядке.

— Буфет, в котором стоял флакончик, был заперт?

— Нет.

— В таком случае к нему мог иметь доступ всякий, любая прислуга, питающая тайное пристрастие к опию. Такие вещи, как вам, без сомнения, известно, случаются. Человек, привыкший к употреблению опия, не обязательно засыпает. Когда — до сегодняшнего дня — вы проверяли флакончик, чтобы установить, насколько он полон?

Он забрасывал ее вопросами так, как если бы подвергал ее перекрестному допросу в суде. В ее ушах ясно звучали те, другие, вопросы: «Не скажет ли свидетельница суду, в каких отношениях она находилась с покойным? Дружеских? Интимных? Приглашала ли она его ранее в тот вечер к себе в комнату? Была ли игра в карты предлогом для этой ночной встречи?» Лавиния почувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Она не могла поверить в то, что лицо инквизитора перед ней — лицо Дэниела, что жестокий, неумолимый голос, который она слышит, — это голос Дэниела.

— Вы сами видите, мисс Херст, вы ни в чем не можете поклясться, а между тем вы, по всей видимости, намекаете на то, что моя жена могла иметь к этому какое-то отношение. Да как вы смеете?!

Она не понимала, что его мрачный вид — это вид человека, у которого сердце готово разорваться. Она знала одно: она не меньше его способна дать волю гневу.

— Да, смею, потому что мне небезразлично благополучие вашей дочери. Да, небезразлично, хотя, когда я поступила к вам, мне вовсе не хотелось, чтобы так случилось. И я никого конкретно не обвиняю, я вам сообщаю только факты. Прежде чем вы окончательно отмахнетесь от сказанного мной, вы должны по крайней мере переговорить об этом с доктором Манроу. А также с вашей женой и ее кузеном. Я вам сказала, что это ваша жена первой предложила прибегнуть к опию. Она получила его, сказав аптекарю, будто ей он нужен для Флоры, у которой болит зуб, но у Флоры зуб не болел. Зачем ей понадобилось лгать?

Он молниеносно ухватился за слабое место в ее версии:

— В то время ее тетка была жива?

— Да.

— Она не успела составить новое завещание? Во всяком случае, Шарлотта о нем не знала.

— Нет, не знала.

— Тогда что же за фантастическая история родилась в вашем сознании, мисс Херст, о причине, побудившей мою жену приобрести смертельный яд? Может, она хотела ускорить смерть своей тетки, чтобы та не изменила свое завещание?

— Неужели вы способны шутить в такую минуту!

— Нет. Я не шучу. У меня нет для этого оснований. — Она вся сжалась под его обвиняющим взором. Может, он думает, что она пытается сознательно погубить Шарлотту? — Вам бы следовало вернуться к своей подопечной.

— А вы что намерены делать? — спросила она, выходя.

— То, что сочту нужным.

Ей не оставалось ничего иного, как уйти. Сейчас не время было думать о ее собственных чувствах. Даже если она навсегда запятнала себя в его глазах, она испытывала печальное удовлетворение от сознания, что ею руководили исключительно интересы Флоры. Вела ли она себя несдержанно и импульсивно? Были ли ее мысли слишком настроены на возможность катастрофы? Может, и так. Возможно, ее собственный опыт лишал ее способности рассуждать спокойно. Быть может, она преувеличила то, насколько значительно уменьшилось содержимое бутылочки с опием. Быть может, Шарлотта сама принимала из нее опий, как, вероятно, поступала нередко, и единственной причиной, побудившей ее купить лекарство, было то, что она привыкла его употреблять.

Наверняка существовал какой-то простой ответ на все эти вопросы. Она была уверена, что найдет его, если будет в состоянии поразмыслить спокойно.

Но ее не покидало лишь одно чувство — холодящее сердце удивление. Не верилось, что этот человек, там внизу, с его суровыми глазами и жестокими словами, когда-то говорил, что любит ее.

Когда Флоре пришло время ужинать, Лавиния попросила Мэри принести поднос с едой и для нее. Она сказала, что ей не хочется спускаться вниз. Пришлось заверять Флору, что она не заболела. Однако несколько позже девочку еще больше заинтриговали происходящие события.

— Мисс Херст, что вы делаете?

Лавиния вносила в комнату одеяла и давала указания Мэри и Лили, пыхтевшим под тяжестью матраца, который они тащили:

— Поставьте его там, у окна. Я буду спать здесь, у тебя в комнате, Флора. Боюсь, что теперь, когда сил у тебя прибавилось, ты можешь ночью свалиться с кровати. Я вообще никогда не считала, что тебе следует спать одной.

У Флоры моментально возникли подозрения.

— Мое состояние ухудшилось?

— Нет, оно значительно лучше. Я же тебе объясняю.

— А вы правду говорите?

— Разумеется. Разве я когда-нибудь говорила тебе неправду?

— Тогда почему у вас такой сердитый вид? Я совсем не хочу, чтобы вы спали в моей комнате, если вам это так неприятно.

На этот раз у Лавинии лопнуло терпение.

— Ради Бога, не усложняй ситуацию. Уж позволь мне действовать так, как я считаю нужным.

Слуги тоже были удивлены. Она знала, что они начнут сплетничать. Тем лучше. Чем скорее кто-то там узнает, что Флора ни на минуту, ни днем ни ночью, не остается одна, тем лучше.

Мэри доложила, что хозяйка спустилась вниз к ужину. Лицо у нее было белое, как у призрака, и она опять надела свое черное траурное платье. Она расстроилась оттого, что хозяина за столом не оказалось, но он все-таки пришел, когда они уже приступили к третьему блюду. Он сказал, что задержался где-то по делу. Мистер Пит на этот раз был в дурном настроении и почти не разговаривал. Но зато мною пил (эта информация исходила от Джозефа, прислуживавшего за столом) и курил сигары хозяина. Как только хозяин и сэр Тимоти удалились в библиотеку, он остался пить портвейн в одиночестве. Сэр Тимоти говорил что-то насчет того, что прибыли проекты нового крыла дома, но хозяин сказал, что они его больше не интересуют, по крайней мене, в данный момент. У него слишком много других забот.

Дэниелу, как и Шарлотте, смерть Флоры была бы выгодна. Тогда он смог бы приступить к осуществлению своих заветных планов в отношении Винтервуда, от которых пришлось отказаться, когда леди Тэймсон изменила свое завещание. Он мог попытаться утешить свое горе от потери горячо любимой дочери, пристроив историческое новое крыло к своему столь же горячо любимому дому.

Лавиния не в состоянии была избавиться от путаных мыслей. В конце концов она села писать письмо Элизе, которой ей очень не хватало. Элиза умоляла время от времени сообщать ей, что происходит, особенно если это касалось Флоры. Она оставила Лавинии адрес своей сестры в Норфолке.

Излить на бумаге все свои мучительные тревоги было большим облегчением. Элиза, находившаяся в стороне от событий, способна была судить обо всем хладнокровно и прийти к разумным выводам. Лавиния запечатала конверт и велела опустить его в почтовый ящик в холле. Интересно, как долго ей придется ждать ответа? — нетерпеливо спрашивала она себя.

После этого она начала готовиться ко сну. Постель ее была приготовлена на полу. Спать она будет неспокойно, если вообще сможет заснуть. Такой одинокой она себя еще никогда не чувствовала.

Однако она только начала раздеваться, как в дверь Постучали. Вошла Фиби и сообщила, что хозяин хочет видеть ее внизу. Она, Фиби, должна посидеть около Флоры, пока Лавиния будет отсутствовать.

Он был в библиотеке совершенно один. Брюзгливым тоном он велел ей закрыть дверь, а затем подойти и сесть у камина. С ребячливым упрямством она заявила, что предпочитает постоять и выслушать, что он имеет ей сказать, но он коротко возразил, что он-де устал и как же он сможет сидеть, если она будет стоять.

Таким образом, против ее желания, атмосфера создалась теплая и интимная. С какими льстивыми речами он намеревается обратиться к ней на этот раз? Суровое выражение исчезло с его лица, и он действительно выглядел усталым.

— Почему вы не спустились к обеду, мисс Херст?

— Я предпочла поесть вместе с Флорой.

— Да, да, я понимаю. А сейчас Фиби осталась с ней?

— Да, мистер Мерион.

— Хорошо. Ну так вот, вы, вероятно, хотите знать, что сказал доктор Манроу?

Лавиния невольно с интересом подалась вперед.

— Вы виделись с ним?

— Да, виделся и говорил о яде, которым отравился Вилли Джоунз.

— И что он сказал?

— Он старый дурак. И к тому же полуслепой. Сам не понимаю, почему мы до сих пор пользуемся его услугами — разве что потому, что он всегда был нашим домашним врачом. И все-таки нельзя продолжать лечиться у врача, у которого на обоих глазах катаракта. До сегодняшнего вечера я не знал, что он ничего не видит; уронил трубку и начал искать, хотя она была прямо у него перед носом.

— Но что он сказал о Вилли, мистер Мерион?

— Он сказал, что мальчик сознался, что ел дикие ягоды, которые прежде никогда не причиняли ему вреда, но в этот раз ему, очевидно, попались особенно ядовитые, скорее всего белая бриония. Его, наверное, привлекли ее яркие ягоды. А может, это был черный паслен, ягоды которого неотличимы от черной смородины. Промывание желудка показало, что он ел ягоды, а также пил молоко. Доктору Манроу не пришло в голову заподозрить, что в молоке могло содержаться что-то еще, так как он видел перед собой ягоды, но тем не менее он признал, что симптомы, которые он наблюдал У мальчика — крайняя сонливость и инертность, — могли быть вызваны каким-нибудь другим ядом, например, опием. Главное, что больной поправляется и наверняка усвоил, что нельзя есть и пить что попало.

— И это все? — спросила Лавиния. — Выходит, никаких окончательных выводов нет.

— Нет. В отличие от вас, мисс Херст, я не намерен заявлять, что Вилли Джоунз едва не умер от питья, которое предназначалось для моей дочери.

— Вы в это не верите?

— Л вы?

— Я... я не уверена.

— Вас успокоит, если я вам скажу, что моя жена призналась, что не так давно дважды принимала опий, причем последний раз вчера вечером? Она сказала, что не могла заснуть. Вы сами знаете, в каком состоянии ее нервы, так что вряд ли вы станете отрицать, что она говорит правду.

— Конечно, не стану, — неохотно подтвердила Лавиния.

— Я хочу, чтобы содержимое этого флакончика было вылито.

— И это все, что намерены предпринять?

— Я хочу также извиниться перед вами за тон, каким разговаривал с вами сегодня днем. Вы нанесли мне крайне неприятный удар.

— Я знаю.

— Я думаю, вам, возможно, придется уйти, мисс Херст.

— Уйти?!

Она перехватила взгляд его черных глаз.

— Ситуация стала невыносимой. Я думал, что... но это невозможно. Как вы находите состояние Флоры после ее поездки в Лондон.

— Она окрепла.

— Да. Я тоже так считаю. Я думаю, она поправится. После Рождества Эдвард уедет с Саймоном в школу и я собираюсь на неопределенное время увезти Флору за границу. Если бы вы были настолько добры, чтобы остаться до тех пор... — он протянул к ней руку, — если я прошу у вас не слишком многого. Я уверен, что вы понимаете.

— Ситуация совершенно такая же, какой она была, когда мы были в Лондоне, — взорвалась Лавиния.

— Нет, хуже. Намного хуже. — Он собрался было что-то добавить в объяснение своих слов, но передумал и вместо этого сказал ей бесстрастным тоном: — А до тех пор я не хочу, чтобы Флору хотя бы на минуту оставляли одну. По-моему, вы и сами что-то предприняли на этот счет. Я высоко ценю вашу осторожность, и, хотя я нахожу все это излишним, рисковать мы не станем. Это вас устраивает?

Почувствовав, насколько сильна его боль, она позабыла о своей собственной:

— Мистер Мерион, эта ситуация не может длиться вечно!

— О, вряд ли она будет длиться. Как ни странно, мир не рушится. А тем временем приближаются праздники, и я хочу, чтобы детям было весело. Позаботиться об этом — ваша задача, мисс Херст. Можете вы с ней справиться?

Она сказала «да» просто потому, что больше сказать было нечего.