ГЛАВА 1
Нам неведомо, случались ли в раннем детстве Вивиана Грея какие-то необычайные события. Забота самой любящей из матерей, опека самой внимательной из нянек нанесли огромный вред его превосходному характеру. Но Вивиан был единственным ребенком, следовательно, эти усилия были простительны. Первые пять лет своей жизни благодаря кудрявым локонам и очаровательному платью он был предметом своей собственной гордости и зависти всех влиятельных соседей, но со временем в нем начал развиваться дух мальчишества, Вивиан не только начал выпрямлять локоны и бунтовать против няни, но и настаивал - подумать только - чтобы ему разрешили носить бриджи! Когда начался этот кризис, выяснилось, что его разбаловали, было решено отправить его в школу. Мистер Грей также заметил, что ребенку почти десять лет, а он не знает алфавит, миссис Грей добавила, что он становится гадок. Судьба Вивиана была решена.
- Мне сказали, - сообщила миссис Грей мужу за обедом, - мне сказали, дорогой, что заведение д-ра Фламмери будет очень полезно для Вивиана. Ничто не сравнится с тем вниманием, которое там уделяют ученикам. Шестнадцать юных леди, все - дочери священников, их волнуют лишь проблемы морали и постельного белья; условия умеренные: 100 гиней в год для всех детей до шести лет, и небольшая доплата - только за фехтование, неразбавленное молоко и гитару. Миссис Меткаф отправила туда обоих своих мальчиков, утверждает, что их успехи ошеломляющи! Перси Меткаф, по ее словам, был столь же отсталым, как Вивиан, а на самом деле - даже еще больше; таким же был и Дадли, которого учили дома по новой системе алфавита с картинками, но он упорствовал до последнего, вопреки всем усилиям мисс Барретт, и произносил слово «обезьяна» как «я-бзя-на», только лишь потому, что над словом было нарисовано чудище, грызущее яблоко.
- Ты абсолютно права насчет ребенка, дорогая. Алфавит с картинками! Голова глупца с картинками!
- Но что ты скажешь о заведении Фламмери, Гораций?
- Дорогая, поступай, как считаешь нужным. Ты ведь знаешь, что я никогда не отягощаю свой ум такими вопросами,
и мистер Грей, выдержав семейную атаку, освежился стаканом кларета.
Мистер Грей - джентльмен, добившийся успеха, когда жар юности уже покинул его: теперь он мог наслаждаться пожизненным правом владения имуществом, приносившим ему приблизительно две тысячи в год. Он был не чужд любви к литературе и не выказал ни малейшей радости от того, что унаследовал состояние, денег хватило ненадолго, но они весьма пригодились молодому шалопаю, который не просто шатался по городу без профессии, но к тому же еще и обладал умом, непригодным для какой-либо деятельности. Грей, к удивлению своих бывших друзей-остряков, невероятно выгодно женился, и, поручив управление хозяйством жене, чувствовал себя независимым в своей великолепной библиотеке, словно никогда не переставал быть поистине свободным человеком, «холостяком в меблированных комнатах».
О юном Вивиане отец заботился так, как отцы обычно заботятся о наследниках, Вивиан еще не напомнил отцу, что дети - не просто игрушка. Конечно, общались они мало - Вивиан до сих пор был маменькиным сынком, родительские обязанности мистера Грея сводились к тому, что он ежедневно давал сыну стакан кларета, дергая его за уши со всей неуклюжестью литературной любви и возлагая на Бога надежду, что «пострел никогда не начнет марать бумагу».
- Я не поеду в школу, мама, - вопил Вивиан.
- Но ты должен, дорогой, - отвечала миссис Грей, - все хорошие мальчики идут в школу,
и в избытке материнской любви пыталась завить кудри своему чаду.
- Я не буду носить кудри, мама: мальчики будут надо мною смеяться, - снова вопил красавчик.
- Кто мог внушить ребенку такое? - задавалась вопросом мать, исполненная материнского восхищения.
- Мне это сказал Чарльз Эпплярд: его волосы вились, и мальчишки прозвали его девочкой. Папа! Дай мне еще кларета, я не хочу ехать в школу.
ГЛАВА 2
Прошло три или четыре года, разум Вивиана Грея невероятно развился. Он давно перестал носить оборки и рюши, трижды или четырежды поднимал вопрос сапог, в праздники печально прикладывался к бутылке кларета мистера Грея, поговаривали, что однажды обругал дворецкого. Кроме того, молодой джентльмен повадился на каждых каникулах намекать, что его товарищи в заведении Фламмери несколько недотягивают до уровня его друзей (первые зачатки фатовства!), бывший приверженец ровных волос потратил часть своего детского дохода на покупку макассарового масла и начал завиваться.
Миссис Грей ни на мгновение не могла принять идею дружбы ее сына с детьми, старшему из которых (если верить его собственным подсчетам) было не больше восьми: было решено, что он должен покинуть заведение Фламмери. Но куда идти? Мистер Грей высказалс за Итон, но его жена была из тех женщин, которых ничто в мире не могло бы разуверить, что закрытая школа - не что иное, как заведение, где мальчиков жарят живьем: слёзы, насмешки и мольба заставили отказаться от частного образования.
Наконец, было решено, что единственная надежда - на некоторое время остаться дома, пока не будет разработан план развития многообещающего ума Вивиана. За этот год Вивиан начал чаще, чем ранее, проникать в библиотеку, а живя постоянно среди книг, незаметно полюбил этих безмолвных собеседников, чья речь столь красноречива.
Насколько сильно характер родителя может повлиять на характер ребенка - пусть решают метафизики. Конечно, характер Вивиана Грея в эту пору его жизни заметно изменился. Всеобъемлющее и постоянное приобщение к плодам ума утонченного, требовательно развитого и очень сведущего не могло не оказать благотворное влияние даже на сформировавшийся ум с устоявшимися принципами, а сколь неизмеримо больше должно быть влияние такого общения на сердце юноши пылкого, наивного и неопытного! Поскольку Вивиан не вписывался в микрокосм частной школы, места, для которого он, благодаря своему нраву, подходил больше, чем любой юный гений, которого могли помнить футбольные поля Итона или холмы Уинтона, в выборе для него будущего Академа заключалась некоторая сложность. Мистер Грей лелеял два нерушимых постулата: во-первых, человек столь юный, как его сын, не должен жить в столице, следовательно, Вивиану не нужен частный наставник, во-вторых, все закрытые школы полностью бесполезны, так что, вполне возможно, Вивиан вообще не получил бы никакого образования.
Но вот заведение мистера Далласа сочли исключением из этой аксиомы. Сей джентльмен был священником, отлично знал древнегреческий и был беден. Он издал «Альцесту» и женился на своей прачке, потерял деньги из-за издания и друзей - из-за своей женитьбы. Спустя несколько дней вестибюль лондонского дома мистера Грея был заполнился всяческими портмоне, кофрами и чемоданами, адрес доставки указан размашистым мальчишеским почерком: «Вивиан Грей, эсквайр, преподобному Эверарду Далласу, приход Барнсли, Хэмпшир».
- Да хранит тебя Господь, мой мальчик! Напиши поскорее матери, и не забывай вести «Дневник».
ГЛАВА 3
Слухи о прибытии «нового парня» быстро распространились среди обитателей прихода Барнсли, и примерно пятьдесят юных чертят приготовились дразнить новичка, тут открылась дверь класса, и вошел мистер Даллас с Вивианом.
- Вот так денди! - прошептал Сент-Леджер Смит.
- Как тщательно продуман его наряд! - пропищал Джонсон-младший.
- Маменькин сынок! - гаркнул Барлоу-старший.
Вот это было позорной клеветой - безусловно, никто никогда не стоял в присутствии учителя с более безупречной выдержкой и гордой осанкой, чем Вивиан Грей в это мгновение.
Один из принципов системы мистера Далласа заключался в том, что новичка представляли во время уроков. Таким образом его сразу посвящали в суть дела, а любопытство его соучеников в значительной степени удовлетворялось в то время, когда оно не могло докучать ему лично, и, конечно, новичок был намного лучше подготовлен к завоеванию позиций в коллективе, когда отсутствие наставника становилось сигналом к началу устного общения с «новоприбывшим».
Но сейчас юные дикари прихода Барнсли нашли противника себе не по зубам, и спустя несколько дней Вивиан Грэй стал, бесспорно, самым популярным парнем в школе. Он был 'столь эффектен! Столь дьявольски хладнокровен! Всегда на высоте! Школьные вельможи, конечно, завидовали его успеху, но сама их презрительная ухмылка служила доказательством его популярности.
- Чертов щенок, - прошептал Сент-Леджер Смит.
- Думает, что всё знает, - пропищал Джонсон-младший.
- Считает себя остроумным, - гаркнул Барлоу-старший.
Несмотря на все эти интриги, дни в приходе Барнсли проходили, лишь доказывая рост популярности Вивиана. Хотя ему больше, чем большинству сверстников, не хватало точных классических знаний, талантами и различными умениями он неизмеримо их превосходил. Удивительно, что это в массе восхищает школьников в десять тысяч раз больше, чем самые глубокие познания в греческих стихотворных размерах или самые точные знания ценности римских монет. Английские стихи и сочинения Вивиана Грея вызывали всеобщее восхищение. Некоторые юноши переписывали эти произведения, чтобы украсить ими на рождественских каникулах альбомы своих сестер, хотя вся школа выводила корявым почерком зачатки стихотворений, которые получат премию, эпические поэмы на двадцать строк о «Руинах Пестума» и «Храме Минервы», «Агригенте» и «Водопаде в Терни». Творения Вивиана этого периода, вероятно, отвергли бы популярные двухпенсовые городские издания, хотя они кружили голову всей школе, а парней, писавших Латинские Диссертации и Греческие Оды, которые могли бы составить честь любому Классическому Журналу, большинство учеников считали такими же болванами, как они сами. Таково в нашем искусственном мире преимущество всего подлинного над вымученным и фальшивым.
Дубины стоеросовые, писавшие на «хорошей латыни» и «аттическом греческом», делали это так, что самый младший ученик в школе был уверен: если захочет, он достигнет такого же совершенства. Стихи Вивиана Грея не были похожи ни на что, что когда-либо появлялось в литературных анналах прихода Барнсли, а достаточно новое, естественно, считалось превосходным.
В мире нет места, где таланту воздают больше почестей, чем в английской школе. Воистину, в частной школе, если юноше больших талантов повезло и он наделен дружелюбием и великодушием, он не будет завидовать премьер-министру Англии. Если какой-нибудь капитан Итона или префект Уинчестера читает эти строки, пусть беспристрастно поразмыслит о том, в какой жизненной ситуации он может обоснованно надеяться, что в его власти - оказывать такое влияние, иметь такие возможности обязывать других и быть столь уверенными, что ему ответят любовью и благодарностью. Да, есть загвоздка! Горькая мысль! Эта благодарность жива лишь в пору нашей юности!
Я уверен, что Вивиана Грея любили столь пылко и преданно, сколь мы можем того ожидать от невинных юных сердец. Его изящные свершения были образцом совершенства, всё, что он говорил, свидетельствовало о том, что он - хороший товарищ, его мнением руководствовались при возникновении любого кризиса в однообразном существовании маленького сообщества. И дни проходили весело.
Однажды зимним вечером, когда Вивиан стоял в классе у камина с несколькими закадычными друзьями, они начали, как все мальчики, когда темнеет и они впадают в сентиментальность, говорить о Доме.
- Еще двенадцать недель, - сказал Огастес Этередж, - еще двенадцать недель, и мы свободны! Этот славный день необходимо будет отметить.
- Банкет, банкет! - воскликнул Пойнингс.
- Банкет - это просто одна ночь, - сказал Вивиан Грей, - мне нужна встряска посильнее! Как насчет домашнего спектакля?
Предложение, конечно, было принято с энтузиазмом, и только после того, как они единогласно решили устроить спектакль, вдруг вспомнили, что спектакли запрещены. Потом мальчики начали совещаться, нужно ли спрашивать разрешение у Далласа, потом вспомнили, что у Далласа спрашивали пятьдесят раз, а потом «предположили», что должны отказаться от этой затеи; а потом Вивиан Грей сделал предложение, от которого все тайно вздохнули с облегчением, но которое боялись принять: он предложил устроить спектакль, не спрашивая разрешения у Далласа.
- Ну, мы это сделаем, не спрашивая Далласа, - сказал Вивиан, - в этой жизни ничего не разрешено, и все всё делают: в городе есть такая штука - французский театр, это не разрешено, но у моей тети там частная ложа. Постановку спектакля доверьте мне, но какую пьесу мы поставим?
Этот вопрос, как всегда, стал благодатным источником споров. Кто-то предложил «Отелло», в основном потому, что будет легко зачернить лицо горелой пробкой. Другой был за «Гамлета», только потому, что хотел играть призрака - предложил это делать в белых бриджах и ночном колпаке. Третий был за «Юлия Цезаря», потому что сцена убийства - такая веселая.
- Нет-нет! - воскликнул Вивиан, устав от разнообразия постоянно сменявших друг друга проектов, - это не пойдет. Долой Трагедии, давайте Комедию!
- Комедия! Комедия! Очаровательно!
ГЛАВА 4
После шквала предложений и такого же количества предложений повторных выбор остановили на суматошной драме д-ра Хоудли. Вивиан должен был играть Ренджера, Огастес Этередж готов был воплотить на сцене образ Кларинды, поскольку он был бледным мальчиком и всегда краснел, и остальные персонажи нашли талантливых сценических представителей. Каждый день накануне праздника посвящали репетициям, ничто не могло сравниться с той радостью и весельем, которое вызывали приготовления. Всё шло хорошо: Вивиан написал патетический пролог и остроумный эпилог. Этередж достиг больших успехов в сцене с маской, а Пойнингс был идеален в роли Джека Мэггота. Конечно, были некоторые сложности в поддержании порядка, но Вивиан Грей - такой превосходный организатор! Со столь безграничным тактом вышеуказанный организатор умиротворил Классиков, позволив Сент-Леджеру Смиту выбрать греческий девиз для фасада театра, Джонсону-младшему и Барлоу-старшему польстили, позволив им играть председателей собрания.
Но увы! Среди всего этого веселья быстро прорастали семена вражды и раздора. Мистер Даллас всегда был поглощен какой-нибудь недавно привезенной книгой немецкого комментатора, и у него был твердый принцип - никогда не переживать из-за того, что занимало его учеников во внеурочное время. В результате определенные полномочия неизбежно делегировали существам, которых называют «Младшими учителями».
Правила привлечения младших учителей придерживались в приходе Барнсли не очень твердо, поскольку добрейший Даллас ни на мгновение не доверял обязанности учителей третьим лицам, этих помощников он задействовал главным образом как неких полицейских, дабы управлять телами, а не умами юношей. Один из главных принципов новой теории, внедренной в заведении прихода Барнсли мистером Вивианом Греем, гласил, что мальчики должны относиться к младшим учителям как к старшей прислуге: к ним нужно относиться вежливо, конечно, как джентльмены относятся ко всем слугам, но сверх того никакого внимания им уделять не следует, и любой ученик, добровольно разговаривающий со старшим учителем, подвергнется бойкоту всей школы. Эта приятная договоренность не была тайной для тех, кого она непосредственно касалась и кому о ней, конечно, сообщили, хотя Вивиан, скорее, был их любимцем. Этим дюдям не хватило такта заслужить расположение мальчика, но они слишком боялись его влияния в школе, чтобы напасть на него открыто, поэтому ждали с тем своего часа с терпением, которое присуще только затаившим обиду.
Среди них была личность, которую следует упомянуть - этого человека звали Маллетт, он являл собой идеальный образец истинного помощника учителя. Это чудовище носило черное пальто и жилет, остальные предметы его одежды были того таинственного цвета, который известен под названием «перец с солью». Это был бесцветный жалкий человечек с курносым носом, белыми зубами и отметинами от оспы, длинными сальными черными волосами и маленькими черными глазками-бусинками. Этот дьявол наблюдал за успехами театральной труппы, и взгляд его был полон мстительного злорадства.
Никто не пытался утаить факт проведения репетиций от полиции, но со стороны полиции никаких возражений не было, двенадцать недель укоротили до шести, Ренджер тайно заказал из города платье и должен был получить меч со стальной рукояткой из Фентума для Джека Мэгготта, всё шло прекрасно, пока однажды утром, когда мистер Даллас, по-видимому, собрался уходить с томом Фукидида в издании Беккера под мышкой, достопочтенный Пастор вдруг остановился и заявил: «Мне сообщили, что в нашем учреждении затевается большое дело, и предполагается, что мне не следует об этом знать. Сейчас я не намерен называть какие-либо имена или факты, но должен сказать, в последнее время нрав учащихся прискорбно изменился к худшему. Сейчас даже не буду пытаться выяснить, не завелся ли среди вас чужак-подстрекатель, но должен предостеречь своих старых друзей насчет их друзей новых»,
после чего удалился.
Все взоры тут же устремились на Вивиана, лица Классиков сияли торжествующими улыбками, лица близких друзей организатора, назовем их Романтиками, были омрачены, но кто опишет выражение лица Маллетта? Спустя мгновение школу огласил взволнованный крик.
- Это не чужак! - крикнул Сент-Леджер Смит.
- Не чужак! - завопила подготовленная клака.
Друзья Вивиана безмолвствовали, не спеша подхватить обидную кличку, которой окрестили их предводителя. Те, кто не дружил с Вивианом, и скрытные слабые существа, всегда становящиеся на сторону сильнейшего, сразу же присоединились к хору хулителей, возглавляемому мистером Сент-Леджером Смитом. Этот тип, ободренный своим успехом и улыбками Маллетта, больше себя не сдерживал.
- Долой этого организатора! - крикнул он.
Его подпевалы присоединились к крикам. Но теперь Вивиан бросился в бой.
- Мистер Смит, благодарю за определение, примите вот это! - и ударил Смита с такой силой, что Клеон пошатнулся и упал, но Смит тут же поднялся, сформировался ринг. На взгляд обычного наблюдателя, силы были не равны, поскольку Смит был дородным детиной с длинными руками сильней и старше Грея.
Но Вивиан, хотя был деликатного телосложения и более юн, обладал большей силой духа, и, благодаря тому, что он был кокни, обладал большим мастерством. Он не носил белое пальто и не пил бесплатно скверный джин в заведении Бена Берна!
О, как красиво он дрался! Какие точные удары наносил! Его движения были быстрыми, как молния! Его удары ставили противника в тупик своим болезненным проворством! Смит был в равной мере поставлен в тупик и наказан, всё еще гордясь своей силой, размахивал руками дико и вероломно, вспотев, как разъяренный слон.
Десять раундов подряд результат оставался сомнительным, но на одиннадцатом силы начали покидать Смита, и силы сторон почти сравнялись.
- Давай, Рейнджер! Давай, Рейнджер! - улюлюкали сторонники Грея.
- Не чужак, не чужак! - рьяно кричала более многочисленная партия.
- Смит на полу, о боже! - воскликнул Пойнингс, секундант Грея.
- Продолжайте! Продолжайте! - кричали все.
А теперь, когда Смит наверняка должен был сдаться, вперед вдруг вышел мистер Маллетт в сопровождении Далласа!
- Как же так, мистер Грей! Никакого ответа, сэр. Я так понимаю, у вас всегда ответ наготове. Я не цитирую Писание всуе, но «Да не извергнут уста ваши хулу». А теперь, сэр, ступайте в свою комнату.
Когда Вивиан Грей вернулся к товарищам, заметил, что почти все его сторонятся. Только Этередж и Пойнингс встретили его с былым радушием.
- Ужасный поднялся переполох, Грей, - сказал Пойнингс. - После твоего ухода Доктор выступил с речью перед всей школой, ругался, что ты ввел в искушение и погубил нас всех, здесь царило счастье, пока не появился ты. Конечно, всё это подстроил Маллетт, но что мы можем сделать? Даллас говорит, что у тебя язык - змеиное жало, и не желает слушать наши доводы в твою защиту. Бесславный стыд! Ей богу! И теперь у всех парней какае-нибудь факты против тебя: одни говорят, что ты - денди, другие интересуются, будет ли следующей пьесой, которую поставят в твоем театре, «Чужак», а что до меня и Этереджа, мы уедем через несколько недель, и для нас это всё неважно, но что, черт возьми, ты будешь делать в следующем семестре, я не знаю. На твоем месте я бы не возвращался.
- Не возвращаться, да уж! Но я не таков, посмотрим, кто в будущем сможет пожаловаться на то, что мой голос слишком сладок! Неблагодарные глупцы!
ГЛАВА 5
Каникулы закончились, и Вивиан вернулся в приход Барнсли. По прибытии он свысока кивнул мистеру Далласу и сразу неторопливой походкой пошел в класс, где нашел сносное количество негодников, выглядевших так жалко, как школьники, покинувшие свои приятные дома, в целом выглядят двадцать четыре часа в сутки.
- Как дела, Грей? Как дела, Грей? - раздались возгласы из клубка несчастных мальчиков, обрадовавшихся, что их новоприбывший товарищ снизойдет до того, чтобы развлечь их, как обычно, свежей городской историей.
Но их постигло разочарование.
- Можем предложить тебе место у камина, Грей, - сказал Теофил.
- Спасибо, я не замерз.
- Полагаю, Грей, тебе известно, что Пойнингс и Этередж не вернутся?
- В этом семестре уже все об этом знают,
и он вышел.
- Грей, Грей! - окликнул Кинг. - Не иди в столовую, Маллетт там один, попросил его не беспокоить. О боже, парень идет туда, в этом семестре потасовка между Греем и Маллетом будет еще похлеще.
Дни, тяжелые первые дни семестра, неслись вперед, и все граждане маленького содружества вернулись.
- Что за скучный будет семестр! - сказал Эрдли. - Как мы будем скучать о друзьях Грея! В конце концов, они вносили оживление в школьную жизнь: Пойнингс был первоклассным парнем, а Этередж - чертовски добродушным! Интересно, с кем Грей будет дружить в этом семестре: видел, как он разговаривал с Далласом?
- Смотри, Эрдли! Эрдли! Это Грей ходит по футбольному полю с Маллеттом! - закричал простофиля, убивший половину каникул, глядя в окно.
- Черт возьми! Послушай, Мэтьюз, чья это флейта? Она чертовски хороша!
- Это флейта Грея! Я чищу ее для него, - пропищал маленький мальчик. - Он платит мне шесть пенсов в неделю!
- О, подслушиваешь! - сказал один из мальчиков.
- Отрубить голову! - поддакнул второй.
- Зажарить! - крикнул третий.
- Кому ты несешь флейту? - спросил четвертый.
- Маллетту, - пропищал малыш. - Грей одалживает свою флейту Маллетту каждый день.
- Грей одалживает свою флейту Маллетту! Неужто! Значит, Грей и Маллетт собираются стать закадычными друзьями!
Маленькую компанию огласил дикий крик, а потом все они разбежались в разные стороны, спеша разнести во всех направлениях поразительную новость.
Если власть помощников учителей в приходе Барнсли дотоле не была обузой, в этом семестре всё очень сильно изменилось. Придирчивая тирания Маллетта теперь действовала повсюду, всячески противореча и мешая комфорту мальчиков. Его злоба сочеталась с тактичностью, которой нельзя было ожидать от этого вульгарного ума, и которая, в то же время, не могла возникнуть на основании опыта человека его положения. Всему сообществу было очевидно, человек другого ума говорил ему, что делать, и что этот человек был посвящен во все тайны школьной жизни и знаком со всеми брожениями мальчишеских умов, а такие знания не может приобрести ни один педагог в мире. Не составляло труда выяснить, что за сила скрывалась в тени престола. Вивиан Грей был постоянным спутником Маллетта в его прогулках и даже в школе, он сторонился общества всех остальных мальчиков и даже не пытался скрыть тот факт, что рассорился со всеми. Превосходящая сила на службе превосходящего их ума долгое время была не по зубам даже объединенным силам школы. Если кто-то жаловался, письменный ответ Маллетта (Даллас всегда его требовал) был сразу же готов, всё объяснялось наиболее удовлетворительным образом, все жалобы победоносно отметались. Даллас, конечно, поддерживал своего заместителя, и вскоре его начали ненавидеть так же. Эта тирания длилась большую часть длинного семестра, дух школы был почти сломлен, но тут произошел новый акт насилия, характер которого заставил объединиться даже почти порабощенное большинство.
Был составлен блестящий заговор. Когда раздался школьный звонок, дверь сразу же забаррикадировали, чтобы Даллас не мог войти. Маллетта и его компаньона тут же постигло возмездие - доносчик, шпион, предатель! Звонок звенел, дверь была забаррикадирована: четверо дюжих парней схватили Маллетта, четверо бросились к Вивиану Грею, но остановились: он перевернул свою парту, оперся о стену и навел на них дуло пистолета: «Ни шагу вперед, Смит, иначе я выстрелю. Но сообщи мне, если захочешь перенести свою жажду мести вот на того пса: если смогу предложить какие-нибудь новые утонченные пытки, они к твоим услугам». Вивиан Грей улыбался, пока, судя по душераздирающим крикам Маллета, мальчики его «поджаривали». Потом он подошел к двери и впустил в класс Пастора, всё это время остававшегося снаружи. Восстановилась тишина. Последовало объяснение, и никаких запирательств: Вивиана Грея исключили из школы.
ГЛАВА 6
Вивиану уже исполнилось семнадцать, система частного образования столь бесспорно провалилась, что было решено - он проведет годы, оставшиеся до поступления в Оксфорд, дома. Сложно было представить себе провал более серьезный, чем первые недели его «курса обучения». Он постоянно нарушал святость гостиной присутствием древнегреческих томов скапулосов и гедериксов, оскорблял чувство пристойности утренних посетителей, врываясь в будуар матери со словарями и в комнатных туфлях.
- Вивиан, дорогой мой, - в один прекрасный день сказал ему отец, - так дело не пойдет, ты должен придумать какую-то систему для своих занятий, и найти какое-то место, где будешь читать книги. Выбери для себя комнату, выдели определенные часы дня для своих книг, и не позволяй никаким мирским соображениям заставить тебя нарушить их святость, и, прежде всего, мальчик мой, держи в порядке свои бумаги. Я нашел диссертацию о «Торговле в Карфагене» в своем полноформатном экземпляре «Декамерона» Дибдина, а «Эссе о метафизике музыки» (молю, мальчик мой, берегись журнальных борзописцев) подпирало «Монархию» Монфокона.
Вивиан извинялся, обещал, протестовал, и, в конце концов, садился «читать». Он получил основы точных классических знаний под руководством образованного Далласа, двенадцать часов в день и самоизоляция от общества за двенадцать месяцев устранили всё тлетворное влияние его неидеального образования. Результат этих чрезвычайных усилий был заметен. Двенадцать месяцев спустя Вивиан, подобно многим другим юным энтузиастам, выяснил, что всё остроумие и мудрость мира сосредоточены в пятидесяти древних томах, к несчастным современникам он начал относиться с той гордой надменностью, какую только можно было себе представить. Хор в «Медее», описывавший сияющее небо Аттики, заставлял его ненавидеть туманы Британии, пока мать раздумывала, не нанести ли визит в Брайтон, ее сын мечтал о заливе Саламин. Призрак в «Персее» был для него единственным образцовым привидением, а фурии в «Оресте» - идеалом структуры трагедии.
Даже наиболее остроумные и образованные юноши совершали ту же ошибку, но лишь у немногих эти чувства достигли такого предела, как у Вивиана Грея: пока его разум день ото дня всё больше слабел, подвергаясь прекрасному, но пагубному воздействию Классических Грёз, юноша случайно наткнулся на Платона.
Вот что удивительно - хотя душа Вивиана Грея, кажется, была сосредоточена и поглощена прекрасными страницами творений афинянина, пока с проницательной и почти вдохновенной пытливостью он искал, следовал за мыслью и размышлял над явленной тайной и неясным развитием, пока его разум склонялся в трепете и восхищении, когда он, кажется, прислушивался к тайнам Вселенной, открывающимся в восхитительных мелодиях бессмертного голоса, невероятно, но автор, изучение трудов которого оказалось для молодого ученого, наслаждавшегося своим энтузиазмом, единственным смыслом, для которого человек рожден и благодаря которому обретает свою сущность, в итоге спас Вивиана Грея от пожизненной участи мечтательного филолога.
Вивиан преисполнился решимости не жалеть никаких усилий и не пренебрегать никакими средствами, благодаря которым можно проникнуть в святую святых замысла своего могущественного наставника. Он решил атаковать неоплатоников. Существовала каста людей, о которых он знал главным образом благодаря ссылкам на их творения, рассыпанным в комментариях его «лучшего издания». В гордыне мальчишеской эрудиции Вивиан ограничил свою библиотеку только книгами Классических Авторов, надменные вожди более поздних учений не удостоились милости пребывания в его книжном шкафу. Столкнувшись с этой дилеммой, он бросился к отцу и, в ответ на его просьбу, признался, что его любимых авторов оказалось недостаточно.
- Отец! Мне хотелось бы досконально изучить труды неоплатоников. Хочу книги Плотина, Порфирия, Ямвлиха и Сирирнуса, Максима Тирия, Прокла, Гиерокла, Саллюстия и Дамаския.
Мистер Грей посмотрел на сына и рассмеялся.
- Дорогой мой Вивиан! Уверен ли ты, что авторы, книги которых ты просишь, истинные платоники? Быть может, некоторые из них достигли больших успехов в практической, а не теоретической области, тем самым нарушив главные постулаты твоего учителя? Это тебя шокирует. Кроме того, уверен ли ты, что эти джентльмены действительно «сняли священный покров, скрывающий от глаз профана сияющий образ»? Ты так в этом уверен, хотя все эти достойнейшие люди жили по крайней мере через пятьсот лет после смерти великого учителя? Мне нет нужды объяснять тебе, столь глубоко постигшему учение Платона, что даже проблески смысла учения великого философа тогда еще не были открыты. Странно! В те времена с равной благосклонностью относились к философии теоретической и философии фактов. Мистер Вивиан Грей, насколько я понял, вы желаете воспользоваться тем, что последующие столетия являют собой пробел, и завершить великий труд, начатый Проклом и Порфирием.
- Достойнейший сэр! Сегодня утром вы изволите шутить.
- Мой мальчик! Я улыбаюсь, но вовсе не от радости. Садись, поговорим немного. Отец с сыном, а тем более - отец с сыном в таких условиях, как мы с тобой, действительно должны общаться чаще, чем у нас это получается. Вероятно, это моя вина, но всё должно измениться.
- Дорогой сэр!
- Нет-нет, сейчас это - моя вина. Чья вина будет в будущем, Вивиан, время покажет. Дорогой мой Вивиан, ты уже год с лишним провел под этой крышей, твое поведение столь корректно, сколь только может требовать наиболее суровый родитель. Я не хотел вмешиваться в развитие твоего ума, и сожалею об этом. Я был безразличен, но вовсе не намеренно. Я действительно сожалею, поскольку, каковы бы ни были твои силы, Вивиан, у меня, во всяком случае, преимущество опыта. Вижу, ты улыбаешься, услышав слово, которое я использую столь часто. Ладно-ладно, сколько бы я с тобою не разговаривал, ты никогда не поймешь, что я подразумеваю под этим словом. Придет время, когда одно это слово будет для тебя всем. Пылкие юноши в своей оторванности от жизни слишком часто думают, что они - особенные, и у меня нет причин полагать, что ты - исключение из общего правила. Проведя целый год жизни так, как ты, без сомнения, сейчас ты думаешь, что никто никогда не проводил свои часы так же. Поверь мне, мальчик, тысячи делали то же самое, и, что еще важнее, тысячи делают это сейчас и будут делать потом. Выслушай совет человека, который совершил столь же много безумств, как ты, или даже больше, но который благословит то время, когда был дураком, если его опыт сможет принести пользу любимому сыну.
- Отец!
- Не волнуйся, мы просто совещаемся. Давай подумаем, что делать. Когда ты один, попытайся выяснить, каковы могут быть главные цели твоего существования в этом мире. Хочу, чтобы ты не принимал на веру теологические догмы без доказательств и не потакал своим сомнениям, отказываясь думать, но, независимо от того, пребываем ли мы в этом мире для испытания перед уходом в мир иной, или исчезнем полностью, когда испустим последний вздох, человеческие чувства говорят мне, что у нас есть обязанности, которые мы должны выполнять: перед близкими, перед друзьями, перед собой. Скажи на милость, мой мальчик, как твое изучение неоплатоников может споспешествовать одному из трех этих интересов? Верю, что мое дитя - не из тех, кто смотрит остекленевшим взглядом на достаток товарищей и мечтает о бесполезной жизни, полной праздных головоломок - такие люди считают свою жизнь накладной тайной, но всё равно боятся умереть. Плотина ты найдешь на четвертой полке в соседней комнате, Вивиан.
ГЛАВА 7
В Англии индивидуальность - единственный пропуск в высшее общество. Связана эта индивидуальность с состоянием, семьей или талантом, не столь существенно, но одно можно сказать наверное - чтобы попасть в высший свет, мужчине нужно происхождение, миллион или гениальность.
Благодаря своей репутации мистер Грей всегда был желанным гостем у сильных мира сего. Поэтому он все время переживал, что сын почти не бывает дома - боялся, что юношу увлечет лондонский свет. Поглощенный своими научными занятиями, твердо пообещав «не наносить визиты», Вивиан всё же время от времени оказывался в компании, в которой юноше показываться не пристало, и, что еще хуже, благодаря некой светскости и необъяснимой тактичности, которой наделила его Природа, этот девятнадцатилетний юноша начал считать это общество очаровательным. Большинство людей его возраста прошли через эти испытания, абсолютно не пострадав - они входили в определенные комнаты в определенные часы в накрахмаленных галстуках, фраках от Ньюджи и черных бархатных жилетах, а после, надоев всем, кто снизошел до знания о их существовании, с красными руками в белых перчатках удалялись в угол комнаты и заводили беседу с любым ребенком старше четырех лет, которого еще не отправили спать.
Но Вивиан Грей был элегантным веселым парнем с необходимой толикой дендизма, удерживавшей его от бестактностей, и острым языком. Все мужчины согласятся со мной, что единственный соперник, которого следует бояться сильному духом человеку - это умник. Сложно объяснить, почему они столь популярны у женщин, но леди Джулия Найтон, миссис Фрэнк Делмингтон и еще с десяток светских дам всегда опекали нашего героя, считавшего вечер, проведенный в их обществе, не вовсе скучным, поскольку ничто не обладает столь непреодолимым очарованием в глазах юноши, как улыбка замужней дамы. Вивиан вел последние два с половиной года столь затворническую жизнь, что почти забыл, что когда-то его считали приятным молодым человеком, поэтому, полный решимости выяснить, насколько оправдана эта его репутация, он окунался во все эти интрижки светского стиля.
Но Вивиан Грей был юным нежным цветком в моральной теплице. Его характер развивался слишком быстро. Хотя вечера он в целом проводил так, как мы описали, в остальное время этот юноша тяжко и неутомимо учился, прочитав столь много исторических трудов, он столкнулся с отраслью науки, безусловно, наиболее восхитительной в мире, но для юноши, несомненно, наиболее гибельной - с «изучением политики».
Судьба его была решена! Неизъяснимая жажда его души, столь часто приводившая его в смятение, наконец-то обрела объяснение. Стремление, неопределенное стремление, возникавшее у него постоянно, наконец было удовлетворено - величественный предмет, для изучения и работы над которым он мог задействовать силы своего ума. В волнении духа он мерил шагами свою комнату и тосковал о Сенате.
Можно спросить, что плохого во всем этом? Читатель, вероятно, пробормочет что-то о благородном духе и юношеском честолюбии. Зло было огромно. Близилось время, когда Вивиан должен был покинуть отчий дом и уехать в Оксфорд, начать долгую подготовку к житейскому поприщу. И вот этот человек, который должен был стать студентом, этот юноша, который собирался получить образование, был отягощен всеми желаниями зрелого ума, опытного мужчины, не обладая зрелостью и опытом. Он уже искусно читал в человеческих сердцах и осознавал себя пастырем, который должен вести людские стада. Идея поступления в Оксфорд для такой личности была оскорбительна!
ГЛАВА 8
По возможности нам следует лучше изучить работу ума Вивиана Грея в эту пору его жизни. Поглощенный множеством амбиций, в один прекрасный день он остановился и задался вопросом, каким образом он мог бы достичь своих блистательных целей:
- Адвокатура - вздор! Юриспруденция и плохие шутки, пока нам не стукнет сорок, а потом, при самых блистательных успехах, перспектива подагры и короны пэра. Кроме того, чтобы преуспеть на поприще адвоката, мне нужно стать великим юристом, а для этого мне следует отказаться от своего шанса стать великим человеком. Служба в военное время подходит только для сорвиголов (и я воистину таков), но в мирное время она годится лишь для идиотов. Церковь более рациональна. Поглядим: я, безусловно, готов действовать, как Уолси, но слишком много случайностей против меня! Ей-богу, я чувствую, что моя судьба не должна зависеть от случайности. Был бы я сыном миллионера или аристократа - мог бы получить всё. Будь проклят мой жребий! Желание нескольких плутовских пешек и толика плутовской крови сломали мою судьбу!
Таким было общее направление мыслей Вивиана, пока, дойдя почти до безумия, он не сделал, наконец, как ему показалось, Великое Открытие. Богатство - это Власть, говорит Экономист. А не Интеллект? - вопрошает Философ. Но всё же влияние миллионера явно распространяется на все классы общества, а почему же «Высокий Ум» столь часто покидает нас неизвестным и непризнанным?
Почему были государственные мужи, которые никогда не правили, и герои, никогда ничего не завоевавшие? Почему славные философы умирали в мансарде? Почему почитательницей поэтов была лишь Природа с ее эхом? Возможно, эти люди думали лишь о себе, и, будучи прилежными учениками своей натуры, забыли или презрели необходимость изучения других.
Да! Мы должны смешаться со стадом, мы должны понять их чувства, должны потакать их слабостям, мы должны сочувствовать скорби, которую не чувствуем, и разделять радость глупцов. О, да! Чтобы управлять людьми, мы должны быть людьми, чтобы доказать, что мы сильны, мы должны быть слабыми, чтобы доказать, что мы - великаны, мы должны быть карликами, подобно Восточному Джинну, спрятанному в заколдованной бутылке. Наша мудрость должна быть скрыта под безумием, наше постоянство - под капризом.
- Меня всегда поражали старинные истории о Юпитере, посещавшем землю. Во время этих причудливых приключений бог вовсе не был похож на Громовержца, он был мужчиной маленького достатка, пастухом, крестьянином, часто - даже животным. Могущественный дух в Традиции, великом моралисте Времени, почитал мудрость древних. Аналогичным образом я объяснил бы визиты Юпитера на землю. Чтобы править людьми, даже богу, оказывается, нужно чувствовать то же, что и человек, а иногда - то же, что и животное, по-видимому, обуреваемое наиболее низменными страстями. Следовательно, человечество - моя большая игра.
- Скольким могущественным аристократам сейчас не хватает лишь ума для того, чтобы занять пост премьер-министра, а что нужно Вивиану Грею, чтобы достичь такого же результата? Влияние такого аристократа. Если два человека могут оказать друг другу столь существенную помощь, почему бы не свести их вместе? Должен ли я, раз по праву рождения не могу воплотить в жизнь свои фантазии, провести всю жизнь киснущим мизантропом в старом шато?
Если предположить, что я познакомлюсь с таким вельможей, готов ли я к этому? Испытаю свою душу. Белы ли мои щеки? У меня достаточно ума для замыслов, я довольно искусно играю на самом блистательном из музыкальных инструментов - человеческом голосе, чтобы другие полюбили эти замыслы. Хотелось бы еще вот что: храбрость, чистейшую, идеальную храбрость, но разве ведом Вивиану Грею страх?
Вместо ответа он рассмеялся, и смех его был полон горчайшей издевки.
ГЛАВА 9
Следует ли удивляться, что Вивиан Грей, чей разум кипел от подобных чувств, должен был ждать прихода того времени, когда ему нужно будет отбыть в Оксфорд, с чувством отвращения? После многих часов горьких размышлений он обратился к отцу, поведал ему о своих чувствах, но скрыл от него свои истинные взгляды, сосредоточился лишь на бедственном положении человека, которого выбрасывают обратно в жизнь в то время, когда общество, кажется, особенно окрылено духом активности и столь много возможностей открывается ежедневно для храбрых и безрассудных.
- Вивиан, - сказал мистер Грей, - остерегайся попыток стать великим человеком. Успешной может стать лишь одна такая попытка из десяти тысяч, слишком пугающее неравенство. Поскольку ты - большой поклонник лорда Бэйкона, вероятно, ты помнишь его притчу под названием «Мемнон, или Слишком прыткий юноша». Надеюсь, ты не собираешься стать одним из этих сынов Авроры, которые, раздувшись от блестящего образа хвастовства и тщеславия, предпринимают действия, несоразмерные их силам.
Ты говоришь мне об особенно активном духе общества: если дух общества столь невероятно активен, мистеру Вивиану Грею следует остерегаться, чтобы общество его не обогнало. Мой мальчик, разве нежелание совершенствовать свой ум - именно то, что позволит тебе выиграть этот забег? Мы живем в век неустойчивых взглядов и оспариваемых принципов, в мерах, принимаемых нашими правителями, спекулятивный дух нынешнего времени, мягко говоря, неощутим. Нет, не надо, мой мальчик, почитай «Просопопею» или «Политическую экономию»! Мне известно, что ты собираешься возразить, но, сделай милость, оставим Тюрго и Галилея мистеру Каннингу и Палате общин, или твоему кузену Харгрейву и его Дискуссионному клубу. Но, кроме шуток, возьми шляпу, и пойдем в Эвансу, я обещал заглянуть, посмотреть на «Библию Мазарини», обсудим этом потом.
- Ты ведь знаешь, Вивиан, я - не фанатик, я не из тех, кто противится применению утонченной философии в повседневных житейских делах. Надеюсь, человечество способно совершенствоваться, я уверен, есть простор для огромных улучшений, совершенствование человека, безусловно, приятная мечта. (Хорошо, что Юнион-Клуб проявляет себя после открытия), но, хотя у нас могут быть паровые кухни, человеческая природа, полагаю, в наши дни почти такова же, как тысячи лет назад, когда мудрецы гуляли по берегам Илисоса.
Если наши моральные силы возрастут соразмерно физическим, хвала способности человека совершенствоваться! А почтенные праздные фланеры вроде нас с тобой, Вивиан, смогут получить возможность ходить по улицам Лондона без того, чтобы им наступали на пятки - именно этой церемонии я сейчас подвергаюсь. В наши дни все мы изучаем науки, но никто из нас не изучает себя. Это не вполне сократический процесс, а что касается греческого «познай себя» более древних афинян, этот принцип вышел из моды в девятнадцатом веке (я верю, что это - просто слова). Мы - единственные личности, о которых мы ничего не знаем.
Но, дорогой мой Вивиан, вернемся к непосредственной теме нашего обсуждения. В моей библиотеке, не подвергающейся влиянию и не контролируемой какой-либо страстью или партией, я не могу не заметить, что абсолютно невозможно, чтобы всё, чего мы желаем и к чему стремимся, происходило без малейшего или даже большого зла. Вероятно, через десять лет, или даже раньше, лихорадка спадет, твой интеллект созреет. А теперь, дорогой сэр, вместо того, чтобы говорить об активном духе столетия и возможностях, открывающихся перед храбрыми и безрассудными, не следует ли вам поздравить себя с тем, что великие изменения происходят в вашей жизни тогда, когда вам не нужно подвергаться опасности пострадать от их воздействия, и когда вы готовите свой ум к тому, чтобы воспользоваться преимуществами системы, когда эта система оформится и созреет?
Что касается твоей просьбы, Вивиан, она, безусловно, одна из наиболее скромных и рациональных из тех, с которыми ко мне обращались в последнее время. Если я могу как-то повлиять на твой ум, я предпочел бы оказывать влияние как твой друг, а не давать отцовские наставления, но чувствую, что мой отцовский долг - возразить против этого твоего непродуманного плана. Если ты решишь пропустить один или два семестра, ладно, так и быть. Но, знаешь ли, не вини меня, если потом об этом пожалеешь.
Тут мимо них промчалась роскошная карета миссис Ормолу, жены человека, владевшего всеми золотыми и серебряными копями христианского мира.
- А! Дорогой мой Вивиан, - сказал мистер Грей, - вот что занимает полностью твой ум.
В наш век все жаждут заработать огромное состояние, и, что еще ужаснее, заработать быстро. Эта жажда внезапного богатства порождает экстравагантные концепции и поддерживает тот дикий дух спекуляции, который сейчас подкрадывается из-за границы и, подобно Демону в «Франкенштейне», не только устрашающе бродит по лону природы, но и ухмыляется в воображаемом уединении наших тайных комнат. О! Я боюсь за судьбу современных юношей: их соблазняет временный успех нескольких любимцев фортуны, я наблюдаю, как их разум отвращается от перспектив, дарованных простым смертным, и, попомни мое слово, от единственного способа приобретения имущества - честной торговли и уважаемых профессий. Я боюсь за тебя и твоих товарищей. Дай бог, чтобы им не угрожала моральная и политическая дезорганизация! Дай бог, чтобы наша молодежь, надежда нашего государства, не была потеряна для нас! Сын мой, мудрейшие говорили: «Тот, кто торопится разбогатеть, не может быть чист душой». Давай зайдем к Кларку выпить виски со льдом.
КНИГА 2
ГЛАВА 1
Маркиз Карабас был младшим сыном в благородном семействе. Графа, его отца, как дровосека из сказки, Бог благословил тремя сыновьями: первый был идиотом и ему предстояло унаследовать титул, второй был деловым человеком и получил образование, которое позволяло заседать в Палате общин, третий был повесой и его отправили в Колонии.
Нынешний маркиз, достопочтенный Сидни Лоррейн, сделал отличную карьеру в политике. Он был подобострастен, высокопарен, неутомим и болтлив, как шептались в свете: друзья восхваляли его как льстеца и эрудита, бизнесмена и оратора. Наслаждаясь в равной мере выгодами коммиссионерства, услугами заместителей и прочими молочными реками и кисельными берегами политического Ханаана, он, наконец-то, увидел вершину пирамиды своих амбиций - Сидни Лоррейн стал президентом Палаты общин и проник в святую святых Кабинета министров.
В это время умер его братец-идиот. В качестве компенсации за потерю должности и для сохранения голосов избирателей граф Карабас получил титул пэра и великолепную должность, ничего не значившую: здесь он просто пыжился от гордости, не имея никаких обязанностей. Шли годы, различные изменения происходили в администрации, частью которой когда-то был его светлость, министры, к своему удивлению обретя популярность, поняли, что влиятельность Карабаса больше не имеет для них столь существенного значения, как раньше, так что его светлость объявили занудой и сдали в архив. Не то чтобы у его светлости отняли прекрасную должность, не произошло ничего такого, чтобы у непосвященных могло возникнуть предположение, что лучи влияния его светлости угасли, но секретные заявки маркиза в Казначействе больше не принимали, дерзкие заместители поправляли галстуки и шептались, что «влияние Карабаса осталось в прошлом».
Благородный маркиз вовсе не был нечувствителен к своему положению, поскольку он был, что называется, честолюбив, но сила его возможностей угасла под действием лет, праздности и дурного расположения духа, поскольку его светлость, дабы избежать апатии, ссорился с сыном, а потом, потеряв единственного друга, ссорился сам с собой.
Такова была выдающаяся личность, удостоившая в один прекрасный день в конце сезона 18.. года визитом Хораса Грея, эсквайра. Читателя, вероятно, удивит тот факт, что такой человек, как его светлость, стал гостей такого человека, как отец нашего героя, но правда заключается в том, что маркиз Карабас только что потерпел фиаско в качестве главы Королевского общества, он был достаточно амбициозен, чтобы занять эту должность, ему хотелось делать что-то хорошее, это был примирительный визит к одному из наиболее выдающихся членов этой организации, голосовавшему против него с особым энтузиазмом. Маркиз, оставаясь политиком, сейчас, как ему казалось, закрепил за собой голос принимавшего его хозяина на будущий День св. Андрея.
Кухня у мистера Грея была великолепна: хотя он был восторженным сторонником культивации мысли, в равной мере он поддерживал и совершенствование тела. Действительно, непременная зависимость здоровья одного от хорошего ухода за другим являлась одной из его любимых теорий, в то время он подкреплял ее приятными и остроумными обоснованиями. Его светлость был очарован своим новым другом, а еще больше - его теорией. В действительности маркиз придерживался того же мнения, что и мистер Грей: он никогда не выступал с речью, не съев перед этим сэндвич, и несчастье могло сломить его уже тысячу раз, если бы не приятная дружба или фрукты из Португалии.
Гостей было немного. Королевский профессор греческого, чиновник, только что спасшийся с Кокатоо, ученый муж и двое членов парламента с его светлостью, хозяин и мистер Вивиан Грей - вот и все участники званого вечера. О, нет! Были еще двое. Был мистер Джон Браун, модный поэт, стыдившийся своего имени и опубликовавший свои песни под более сладкозвучным и романтическим псевдонимом «Кларенса Девонширского», был мистер Томас Смит, модный романист, вернее сказать, человек, который изредка публикует трехтомник, половина которого содержит приключения юного джентльмена в провинции, а другая половина посвящена приключениям того же молодого джентльмена в столице: тип писателя, чья неумолчная болтовня о пиве и бильярде, манера есть суп и ужасные каламбуры дает воистину поразительное и точное представление о разговорах в изысканном обществе изысканной столицы Великобритании. Два этих джентльмена были «питомцами» миссис Грей.
Теперь можно затеять беседу. Каждый, конечно, подготовил определенную норму информации, без которой ни один мужчина в Лондоне не имеет морального права обедать в гостях, а когда эта информация была исчерпана, любезный хозяин дома возложил бремя на свои плечи и попытался, что называется, разговорить своих гостей.
О, эти лондонские обеды! Пустое искусственное ничто! И находятся существа, а среди них - и сливки общества, готовые день ото дня играть в одном и том же тусклом хмуром фарсе! Чиновник довольно пространно рассказал «о своем близком друге, суданце» и о кольчатой броне кирасиров Кокатоо, а один из членов парламента, состоявший в Гвардии, потерпел поражение в смехотворной попытке доказать, что лобовая броня гвардии Великобритании лучше, чем у гвардии Тимтомту. Миссис Грей, полагавшая, что обе стороны неправы, отдала предпочтение Судану. А ученый муж прочел лекцию о машине, которая может уничтожить пятнадцать квадратных футов человеческих существ в секунду, и при этом ее можно носить в кармане жилета. А классик, как для профессора, человек довольно светский, сообщил последние новости о новых раскопках в Геркулануме, полагая, что если бы им удалось развернуть один подозрительный свиток, мы тотчас получили бы трактат о том-то и том-то. Короче говоря, все произнесли свои речи. Воцарилось гробовое молчание, миссис Грей посмотрела на мужа и встала.
Удивительное дело: когда хозяйка дома встает, все чувствуют облегчение, человек с маломальским опытом точно знает, что впереди его ждет ужасная скука. Как бы то ни было, все наполнили бокалы, пэр во главе стола заговорил о политике. С уверенностью не могу сказать, что за весомую тему затронул экс-министр, поскольку я не обедал с Греем в тот день, а если бы и обедал, пребывал бы в таком же невежестве, поскольку я - человек скучный и всегда сплю за обедом. В любом случае, тема касалась политики, кларет лился рекой, разгорелся бурный спор. Маркиз, бесспорно, ошибался, его осыпали прискорбными придирками гражданский член парламента и профессор. Хозяин, не примкнувший ни к одной из сторон, поддерживал своего гостя, сколько мог, а потом предоставил его своей судьбе. Военный член парламента сбежал в гостиную поволочиться за миссис Грей, а ученый муж и африканец погрузились в обсуждение интеллектуального идиотизма Майской ярмарки. Романист хранил молчание, изучая мизансцену, а поэт отсутствовал, поскольку размышлял над сонетом.
Маркиз опровергал, прибегал к возражениям и был слишком резок для человека, не чувствительного к безнадежности своего положения, но тут с другого конца стола раздался голос молодого джентльмена, прежде хранившего глубокое молчание, но его молчание, если бы компания взялась судить по тону его голоса и теме его сообщения, вовсе не было вызвано отсутствием веры в свои возможности.
- По-моему, - сказал мистер Вивиан Грей, раскинувшись на свободном стуле отца, - по-моему, его светлость всё неверно поняли, как это обычно бывает, причиной стало незначительное словесное недоразумение в самом начале этого спора, отсюда и разногласия.
Глаза маркиза сверкали, губы маркиза были сжаты. Его светлость был счастлив, что его репутацию можно спасти, но, поскольку он не очень-то знал, каким образом можно осуществить это спасение, благоразумно предоставил поле битвы молодому чемпиону.
Мистер Вивиан Грей приступил к делу с предельным хладнокровием: он комментировал выражения, расщеплял и давал точные определения слов, исподволь внушал мнения, и, в конце концов, процитировал Болингброка, чтобы доказать, что мнение наиболее досточтимого маркиза Карабаса - одно из наиболее логичных, мудрых и убедительных мнений, которые когда-либо были провозглашены смертным. Столы повернули, гости были в изумлении, маркиз одергивал манжеты и постоянно восклицал: «Вот именно это я имел в виду!», а его оппоненты, переполненные вином и недоумевающие, сдались.
У Вивиана Грея было правило - никогда не высказывать никакое мнение как свое собственное. Он слишком досконально изучил человеческую природу и знал, что мнения двадцатилетнего юноши, сколь бы правильными и здравыми они ни были, вряд ли примут старшие, хоть и ничтожные, собратья. У него была система для достижения успеха - он всегда высказывал свое мнение от имени какого-то выдающегося и уважаемого человека, мнение или совет, подкрипленные авторитетом имени, принимали и выслушивали, Вивиан Грей не боялся, что не сможет доказать правоту и обоснованность своих мыслей. Кроме того, он владел удивительным даром выдумывать импровизированные цитаты, то есть, мог непреднамеренно воплотить свои замыслы в языке, характерном для стиля любого определенного автора, в свете у Вивиана Грея была репутация человека с самой невероятной памятью, которой когда-либо обладал простой смертный, едва ли существовала тема для спора, в котором он не завоевал бы победу благодаря именам великих, которых привлекал на свою сторону. Его отцу было известно об этом его опасном даре. На этот раз, когда гул немного утих, мистер Грей посмотрел, улыбаясь, на сына, и спросил:
- Вивиан, мальчик мой, не мог бы ты сказать, в каком именно из трудов Болингброка мне отыскать красноречивый пассаж, который ты только что процитировал?
- Спросите у мистера Харгрейва, сэр, - ответил сын с непоколебимым хладнокровием, а затем повернулся к члену парламента:
- Мистер Харгрейв, у вас репутация лучшего знатока политических наук в Палате пэров, вы более близко, чем кто-либо, знакомы с трудами Болингброка.
Мистер Харгрейв этого не знал, но он был слаб, и, соблазненный комплиментом, боялся оказаться недостойным, признавшись в незнании этого отрывка.
Подали кофе.
Вивиан не позволил пэру ускользнуть от него в гостиную. Вскоре ему удалось завести с ним разговор, и, конечно же, у маркиза Карабаса никогда не было более занятного собеседника.
Вивиан пространно рассказывал о новом венецианском ликере и учил маркиза греть мозельское - об этой процедуре маркиз никогда не слышал (а кто слышал?), а затем полился поток анекдотов, и маленькие невинные выпады, и комплименты, столь изысканно вплетенные в беседу, что их с трудом можно было принять за таковые, и голос столь приятный и умиротворяющий, и цитата из собственных слов маркиза, и чудесное искусство, о котором маркиз не знал, благодаря которому всё это время яркий, болтливый, веселый, остроумный собеседник, знающий так много сплетен, политических новостей и кулинарных рецептов, был не столько мистером Вивианом Греем, сколько самим маркизом Карабасом.
- Ладно, мне надо идти, - сказал очарованный аристократ, - давно у меня не было такого настроения, боюсь даже, что я был достаточно вульгарен, чтобы шутить, ага-ага, но вы, молодые люди, такие грустные парни, ага-ага!
Не забудьте нанести мне визит, доброго вам вечера! И, мистер Вивиан Грей! Мистер Вивиан Грей! - сказал его светлость, оборачиваясь, - не забудьте о рецепте пунша «томагавк», который вы мне обещали.
- Конечно, милорд, - сказал молодой человек, - но его сначала нужно изобрести, - подумал Вивиан, подняв взгляд на уходящего. - Ну ничего, пустяки.
Chapeau bas! Шляпы долой! Слава маркизу Карабасу!
ГЛАВА 2
Через несколько дней после обеда у мистера Грея, когда маркиз Карабас сидел в своей библиотеке и вздыхал от скуки, глядя на свой огромный библиотечный стол, на котором прежде в три слоя лежали официальные сообщения, а сейчас - один-два тонких парламентских документа, отчеты управляющего и несколько писем от брюзжащих арендаторов, доложили о приходе мистера Грея.
- Боюсь вторгаться к вашей светлости, но я действительно не мог не принести вам обещанный рецепт.
- Очень рад вас видеть, очень рад.
- Это точный и правильный рецепт, милорд. «На две бутылки неигристого шампанского - одна пинта кюрасао». Глаза пэра загорелись, и гость продолжил: «Одна пинта кюрасао, фунт зеленого чая для аромата, и спрыснуть всё это виски «Гленливет».
- Превосходно! - воскликнул маркиз.
- Важный вопрос, который невозможно решить с помощью рецепта: как сохранить аромат. К какому из разрядов гениев принадлежит ваш шеф-повар, милорд?
- Первоклассный! Лапорт - гений.
- Отлично, милорд! Я буду чрезвычайно счастлив проконтролировать приготовление первой смеси для вас, и запомните непременно, - добавил Вивиан, вставая, - запомните, что его необходимо охладить.
- Конечно, дорогой сэр, но, умоляю, не вздумайте уходить так рано.
- Мне очень жаль, милорд, но я вынужден уйти под бременем обстоятельств, доброта вашей светлости огромна, но, боюсь, именно сейчас у вашей светлости нет настроения заниматься моими пустяками.
- Что такого особенного случилось именно сейчас, мистер Вивиан Грей?
- О, милорд, мне прекрасно известно о деловых талантах вашей светлости, но затруднительное положение, в котором сейчас оказалась ваша светлость, требует столь трепетного внимания, столь...
- Затруднительное положение! Трепетное внимание! Юноша, вы говорите загадками. Конечно, я занимаюсь бизнесом и у меня много сделок, люди столь упрямы или столь глупы - конечно, они обратятся за консультациями ко мне, и, конечно, я почитаю это своим долгом, мистер Вивиан Грей, я считаю это долгом каждого пэра в этой богоспасаемой стране (тут его светлость перешел на парламентский тон), по своему характеру, по своему происхождению я почитаю своим долгом помогать советом всем, кто считает для себя приемлемым ко мне обратиться.
Эффектная концовка!
- О, милорд! - беззаботно заметил Вивиан. - Я думал, это всего лишь сплетни.
- Думали что, любезный сэр? Вы действительно меня запутали.
- Я хочу сказать, милорд, что считал такие инсинуации невозможными.
- Инсинуации, мистер Вивиан Грей?
- Да, милорд! Инсинуации: разве не видела ваша светлость новый выпуск Post. Но я знал, что это невозможно, я сказал это, я...
- Сказали что, мистер Вивиан Грей?
- Сказал, что весь параграф безоснователен.
- Параграф! Что за параграф? - его светлость встал и яростно позвонил в библиотечный колокольчик:
- Сэдлер, принеси мне Morning Post.
Вошел слуга с газетой. Мистер Вивиан Грей выхватил ее из рук слуги прежде, чем она попала в руки маркиза, пробежал ее глазами со скоростью молнии, сложил страницы в удобной для чтения форме и вложил в руки его светлости, воскликнув:
- Прошу, милорд! Это объяснит всё.
Его светлость прочел:
«Нам стало известно о намечающихся изменениях в составе действующего правительства: Лорд Прошлый век, говорят, уходит в отставку, мистер Либеральные Принципы получит..., а мистер Мошеннический Покров... Благородный пэр, чьи практические таланты уже принесли пользу нации, покинув свою должность в Кабинете министров, попал в Палату пэров, сообщается, что им были предложены инициативы, характер которых можно осмыслить, но, в существующих обстоятельствах, с нашей стороны было бы нетактично на них намекать».
Ястреб не мог бы смотреть на свою добычу с более неподвижной и тревожной серьезностью, чем Вивиан Грей на маркиза Карабаса, пока глаза его светлости блуждали по параграфу. Вивиан придвинул стул ближе к столу напротив маркиза, и когда параграф был прочитан, их глаза встретились.
- Абсолютная ложь, - раздраженно прошептал пэр, сейчас выражение его лица казалось интеллектуальным.
Но почему же мистер Вивиан Грей счел факт таких инсинуаций «невозможным», признаюсь, я удивлен.
- Невозможно, милорд!
- О, мистер Грей, невозможно - это ваши слова.
- О, милорд, что могу я знать о таких вещах?
- Нет-нет, мистер Грей, что-то, наверное, бродит в вашем мозгу: почему невозможно, почему невозможно? Ваш отец так думал?
- Мой отец! О нет, он никогда не занимает свой ум такими вопросами, у нас - не политическая семья, не уверен, что он вообще когда-нибудь заглядывал в газету.
- Но, дорогой мой мистер Грей, вы слова не скажете в простоте. Почему вы решили, что это невозможно? «Невозможно» - особенное слово.
И маркиз задумчиво посмотрел на свой портрет, висевший над камином. Это было одно из наиболее удачных творений сэра Томаса, но удача заключалась не в сходстве и не в красоте живописи, в данный момент привлекшей внимание его светлости: он думал только о костюме, в котором предстал на портрете, о придворном костюме члена Совета министров.
- «Невозможно», мистер Грей, слишком особенное слово, - повторил его светлость.
- Я сказал «невозможно», милорд, поскольку уверен: если бы ваша светлость пребывала в расположении духа, в котором люди готовы публиковать такие инсинуации с каким-либо шансом на успех, положение маркиза Карабаса исключало бы саму возможность таких инсинуаций.
- А! - и маркиз почти встал с кресла.
- Да, милорд, я - молодой неопытный юноша, несведущий в вопросах светской жизни, без сомнения, я ошибался, мне еще многому предстоит научиться, - тут он запнулся, - но я уверен, что, обладая властью, маркиз Карабас не использует ее главным образом потому, что пренебрегает этим, но что могу я знать о таких материях, милорд?
- Разве власть - такая вещь, которой столь легко пренебречь, юноша? - спросил маркиз.
Его взгляд остановился на выражениях благодарности от «Купцов и банкиров Лондона достопочтенному Сидни Лоррейну, председателю и прочее, и прочее, и прочее» - роскошно украшенные, позолоченные, помещенные в рамку и застекленные, они висели напротив портрета Председателя.
- О, нет! Милорд, вы неверно истолковали мои слова, - рассыпался в пылких уверениях Вивиан. - Я - не хладнокровный философ, который будет презирать то, ради чего, по моему мнению, люди, настоящие люди из плоти и крови, только и существуют. Власть! О! Сколько бессонных ночей, сколько жаркой тревоги! Что за усилия тела и ума! Что за стезя! Что за ненависть! Что за острые стычки! Сколько всевозможных опасностей, которые я переносил бы вовсе не в благостном расположении духа! Но таковы, милорд, по моему мнению, чувства, свойственные неопытному юноше, а видя вас, милорд, столь состоятельного, что вы можете повелевать всеми и вся, продолжая жить привычной для вас жизнью, я, естественно, пришел к выводу, что объект моего обожания был суетной блестящей побрякушкой, и те, кто ею владеют, знают о ее абсолютной бесполезности.
Пэр сидел в задумчивости, отстукивая дробью «Дьявольские трели» на столе библиотеки, потом, наконец, поднял глаза и тихо прошептал:
- Вы столь уверены, что я могу повелевать всеми и вся?
- Всеми и вся! Разве я сказал «всеми и вся»? Воистину, милорд, вы анализируете мои выражения столь критически! Но я вижу, что ваша светлость улыбается при виде моего мальчишеского невежества! Действительно, я чувствую, что отнял уже слишком много драгоценного времени вашей светлости и слишком явно продемонстрировал свое невежество.
- Дорогой сэр! Я и не думал улыбаться.
- О! Ваша светлость столь добра.
- Но, дорогой сэр, вы действительно допускаете огромную ошибку. Я желаю, я просто жажду узнать ваше мнение по этому вопросу.
- Мое мнение, милорд! Чем может являться мое мнение, если не отзвуком мнения круга, в котором я живу, если не точным отражением чувств, присущих обществу?
- Мистер Грей, хотелось бы мне знать, что могло бы интересовать меня больше, чем точное отражение чувств, присущих обществу, относительно этого предмета?
- Милорд, большинство не всегда право.
- Мистер Грей, большинство не всегда ошибается. Ну же, дорогой сэр, окажите мне любезность - будьте честны, расскажите, почему общественность полагает, что все и вся находятся в моей власти, поскольку именно так, в конце концов, вы сказали.
- Если я так сказал, милорд, то лишь потому, что размышлял,, как делаю часто, что такое в нашей стране общественная жизнь? Разве это - не гонки, в которых
самые быстрые, безусловно, выиграют приз, и разве этот приз - не власть? Разве не владеет ваша светлость сокровищем? Разве ваше сокровище - не наиболее блестящий пост, дворянская кровь и влияние аристократа? В распоряжении миллионера находятся семена всего, но он должен ждать полвека, пока его наследники окажутся в положении вашей светлости, до тех пор его лишь называют благородным, а тогда он действительно обретет высокое положение. Все эти преимущества, ваша светлость, уже в вашем распоряжении, вместе с дополнительными преимуществом (одним, но каким важным!): вы уже доказали своей стране, что умеете управлять.
Воцарилась мертвая тишина, которую, наконец, нарушил маркиз.
- В ваших словах много правды, но я не могу скрывать от себя и не желаю скрыть от вас: я - уже не тот, кем был прежде.
О, амбиции! Разве не вы - родители правды?
- О, милорд! - пылко возразил Вивиан. - Это - ужасная ошибка, которую вы, крупные политики, всегда совершаете. Разве не думали вы, что интеллект - такой же товар, который можно купить, как красивые парки и нарядные замки? Благодаря испытанным блестящим талантам вашей светлости можно сделать всё, но, по-моему, если бы вместо искусного, опытного и осмотрительного политика я обратился к идиоту-графу, возможно, в конце концов добился бы столь же блестящих результатов.
- Да неужто? Ну вы и шутник, и каким же, интересно, образом?
- Почему бы и нет, милорд, но, чувствую, я злоупотребляю временем вашей светлости, иначе, думаю, я смог бы рассказать, почему общество считает вашу светлость всесильным, и как ваша светлость смогла бы в кратчайший срок стать премьер-министром.
- Нет, мистер Грей, уж говорите, коль начали. Я распоряжусь, чтобы нас не беспокоили, и мы немедленно продолжим.
Ну же! Меня увлек ваш способ мышления, мы должны полностью доверять друг другу.
Маркиз вернул себе одновременно свое кресло и самообладание, выглядел столь встревоженным, словно его величество давал ему указания насчет формирования министерства, к возмущению маркизы, несмотря на все увещевания, просьбы, угрозы и мольбы мистера Сэдлера.
Ее светлость была, что называется, блестящей женщиной: хотя дни ее славы были уже в прошлом, с помощью кашемира, бриллиантов и тюрбанов ее облик по-прежнему поражал. Ее светлость не была примечательна ничем, кроме вкуса в выборе пуделей, попугаев и ювелирных изделий, вызывая должное восхищение у Теодора Хука и Джона Буля.
- О, маркиз! - воскликнула ее светлость, а ее любимый зеленый попугай, слетевший со своего любимого насеста на левое плечо маркизы, начал кричать с нею в унисон. - О, маркиз, моя бедная Джулия! Вам ведь известно, мы заметили, какой нервной она была несколько дней назад, я дала ей блюдце маранты с молоком, кажется, ей стало немного полегче, и я сказала миссис Грейвс: «Я действительно думаю, что ей немного лучше», мы радовались мысли, что дорогая крошка насладится спокойным сном, но тут миссис Грейвс закричала: «О, миледи! Миледи! Джули плохо!», когда я оглянулась, она лежала на спине, билась в судорогах, глаза закрыты.
Тут маркиза заметила мистера Грея и наградила его столь величественным взглядом, какого только можно ожидать от дамы-покровительницы Альмака.
- Маркиза, мистер Вивиан Грей. Любимая, уверяю тебя, мы заняты самым важным, самым...
- О! Ни за что в мире не стала бы я тебя тревожить, лишь скажи мне, что, по твоему мнению, мне делать: пиявки, теплая баня, или послать за доктором Синей Таблеткой?
Маркиз был немного раздражен, кажется, ему хотелось, чтобы ее светлость вернулась в свою комнату. Он почти уже придумал нежное увещевание, досадуя, что его авторитетный юный друг стал свидетелем столь легкомысленного вторжения, но этот многоопытный юнец, к изумлению будущего премьер-министра, сразу же порекомендовал «теплую баню», а затем прочел, с равной скоростью и эрудицией, лекцию о собаках и их болезнях в целом.
Маркиза удалилась, «теперь волнуясь о Джулии не так сильно, как последние несколько дней, поскольку Вивиан заверил ее, что это - не апоплексия, а всего лишь первый симптом эпидемии».
Уходя, она шептала приличествующие случаю благодарности юному врачу Джулии.
- Да, мистер Грей, - сказал его светлость, пытаясь восстановить чувство собственного достоинства, - мы обсуждали настроения общественности касательно известного предмета, когда это злополучное вторжение...
Вивиану было несложно собраться с мыслями, и он продолжил, не будучи раздосадован, как его светлость, домашней сценой.
- Нет нужды напоминать вам, ваша светлость, что две большие партии, на которые разделено это Государство, по-видимому, несоразмерны. Ваша светлость прекрасно знает, как партия, к которой, как говорят, принадлежит ваша светлость, полагаю, ваша светлость знает, из кого состоит эта партия. С другой партией мы ничего поделать не можем. Милорд, я должен высказаться откровенно. Ни один мыслящий человек, а таковым, полагаю, является Вивиан Грей, ни один мыслящий человек не может хотя бы на мгновение предположить, что вы, ваша светлость, можете испытывать сердечную привязанность к партии, которая вас предала. Как же так, задают вопрос мыслящие люди, как же маркиз Карабас мог стать игрушкой клики?
Маркиз громко вздохнул:
- Они так говорят, да?
- Милорд, послушайте разговоры слуг в своем вестибюле, что еще мне нужно сказать? И что же? Разве это мнение - правда? Рассмотрим ваше поведение по отношению к партии, к которой, как говорят, вы принадлежите. Ваши избиратели принадлежат им, ваше влияние принадлежит им, и что вы получаете взамен всего этого, милорд, что взамен? Милорд, я не столь безрассуден, чтобы предположить, что ваша светлость, один и без поддержки, может быть вершителем судеб этой страны. Было бы смешно хоть на мгновение поверить в такую мысль.
Народ ни секунды не терпел бы существование такого человека. Но, милорд, сила - в единстве. Нет, милорд, погодите, я не собираюсь советовать вам броситься в объятия оппозиции, оставим такие советы для молокососов. Я не собираюсь следовать линии поведения, которая могла бы хоть на мгновение поставить под сомнение благородство вашего характера - оставим такие советы для глупцов. Милорд, именно для того, чтобы вы не изменяли себе, чтобы доказать благородство вашего характера и заставить маркиза Карабаса выполнять свои обязанности, выполнения которых требует от него общество, я, Вивиан Грей, член этого общества и скромный друг вашей светлости, высказываюсь столь дерзко.
- Друг мой, - горячо возразил пэр, - ваши слова не могут быть слишком дерзкими. Мой разум открыт для вас. Я чувствовал, давно уже чувствовал, что я - не тот, кем мне следует быть, делаю не то, чего от меня требует общество, но какова ваша панацея? Какой линии поведения мне придерживаться?
- Панацея, милорд! Я ни на мгновение не мог бы предположить, что существуют сомнения в существовании средств достижения всего на свете. Думаю, это слова вашей светлости. Я сомневался лишь в существовании склонности к этому у вашей светлости.
- Теперь вы не можете в этом сомневаться, - тихо сказал пэр, затем его светлость в беспокойстве осмотрел комнату, словно боялся, что кто-то здесь, притаясь, подслушивает его шепот.
- Милорд, - сказал Вивиан, придвинув стул ближе к маркизу, - если вкратце, план таков. Есть и другие люди, находящиеся в таком же положении, как вы. Все мыслящие люди знают, а вы, ваша светлость, знаете еще лучше, что есть и другие столь же влиятельные личности, с которыми обращаются столь же плохо. Почему же я не вижу единства этих личностей? Они завидуют друг другу, или каждый считает себя уникальным исключением из правил действия системы, жертвой которой является: как же так, спрашиваю я себя, почему вы хладнокровно взираете на положение друг друга? Милорд маркиз, во главе я поставил бы вас, я действовал бы заодно с вами, вот единство, в котором - сила.
- Вы правы, безусловно: есть Кортаун, но мы не разговариваем, есть Беконсфилд, но мы не общаемся близко, но многое можно было бы сделать.
- Милорд, вас не должны пугать немногочисленные трудности или незначительные усилия. Но, что касается Кортауна или Беконсфилда, или пятидесяти других оскорбленных мужчин, если им можно будет продемонстрировать, что в их интересах - быть друзьями вашей светлости, поверьте, и полгода не пройдет, как все они присягнут вам на верность. Предоставьте это мне, позвольте мне действовать от имени вашей светлости, - шептал Вивиан как можно более искренне на ухо маркизу, положив руку на руку его светлости, - позвольте действовать от имени вашей светлости, пользуясь вниманием вашей светлости, и я возьму на себя всю организацию партии Карабаса.
- Партия Карабаса! О! Нам следует подробнее это обдумать.
Взгляд маркиза сиял от чувства триумфа, он сердечно жал руку Вивиану и умолял его зайти завтра.
ГЛАВА 3
После этого разговора общение маркиза с Вивианом обрело постоянный характер. Ни один званый ужин в доме Карабаса не мог считаться идеальным без присутствия молодого джентльмена, а поскольку маркиза была в восторге от постоянного присутствия человека, с которым она всегда могла посоветоваться по поводу Джулии, по-видимому, в их доме не было никаких препятствий для того, чтобы Вивиан оставался в фаворе.
Граф Иглмор, единственный отпрыск, в котором сосредоточились все надежды прославленного дома Лоррейнов, находился в Италии. Кого из членов семейства действительно не хватало - так это достопочтенной миссис Феликс Лоррейн, жены младшего брата маркиза. Эта леди, истощенная весельем сезона, покинула город несколько ранее, чем обычно, сейчас она дышала свежим воздухом и изучала ботанику в великолепном поместье семейства Карабас, Шато-Дезир - именно в этом прекрасном месте Вивиаг собирался провести лето.
Тем временем жизнь Вивиана Грея была весела и безоблачна. Он бесконечно беседовал со своим благородным другом, они постоянно были погружены в глубокомысленные обсуждения. Но миру еще ничего не было известно, кроме того, что, по словам маркиза Карабаса, «Вивиан Грей был самым потрясающе умным и поразительно совершенным юношей из всех, кто когда-либо дышал воздухом этого мира», и, как всегда добавлял маркиз, «очень напоминал его самого в юности».
Но не следует думать, что Вивиан в глазах всего мира был столь же очаровательным существом, как в глазах маркиза Карабаса. Многие жаловались, что он замкнут, молчалив, насмешлив и высокомерен. Правда же заключалась в том, что Вивиан Грей часто задавался вопросом: «Кто будет моим врагом завтра?». Он был слишком тонким знатоком человеческого ума, чтобы не знать о трясине, в которой пытаются не погрязнуть все новички: он слишком хорошо знал об опасности ненужной доверительности в общении. Улыбка - другу, насмешка - миру: таков был способ управления миром, и таков был девиз Вивиана Грея.
ГЛАВА 4
Как нам описать Шато-Дезир, поместье, достойное принцев? В центре обширного ландшафтного парка, способного удовлетворить вкусы наиболее капризного любителя природы, посреди зеленых лужаек и глубоких лощин, холодных ручьев, дикого леса и мягкого редколесья находилось пологий склон, на нем стоял огромный особняк того грубого, но живописного стиля, который называют итальянской готикой. Возведен он был примерно в шестнадцатом веке. Гости заходили в благородные ворота, в убранстве которых преобладал вышеупомянутый стиль, но в различных их частях ионические колонны, рельефные своды и другие элементы римской архитектуры, смешанные с умирающей готикой, создавали огромное квадратное здание, в котором квадратные створчатые окна и треугольные цоколи или торцевые стены заменяли поле битвы, придавая поместью измененные черты итальянского здания. В центре двора из огромного мраморного бассейна, края которого были украшены прекрасными скульптурами лотосов, возвышалась мраморная группа - Амфитрита со своей морской свитой, чьи звучащие раковины и коралловые скипетры окатывали сияющими брызгами их стихии. Это творение, шедевр прославленного венецианского мастера, прожившего большую часть жизни в Виченце, приобрел Валериан, первый лорд Карабас, большую часть жизни проведший в качестве представителя своего монарха при дворе венецианского дожа, затем, наконец, он вернулся на родину и в строительстве Шато-Дезир попытался найти утешение после утраты своей прекрасной виллы на берегах Адидже.
За воротами возвышалась башня с куполом, маленькое квадратное оконце которой, несмотря на мощные колонны, освещало комнату для хранения документов дома Карабаса. На несущих стенах ворот и во многих других частях здания можно было увидеть гербы семейства, в то время как высокие ряды дымоходов, возвышавшиеся по всей крыше, отличались таким странным строением и резьбой, что были украшением, а не уродливым наростом. Когда вы заходили в квадратный двор, с одной из его сторон оказывался старый зал, где огромные резные балки дубового потолка держались на кронштейнах семейных гербов на стенах. Стены эти были из камня, но посередине между полом и потолком - дубовые панели с необычной резьбой, на стенах - семейные портреты в массивных рамах кисти голландских и итальянских мастеров. У террасы, в верхней части зала, в соответствии с планировкой находилось эркерное окно, при виде которого вы едва ли понимали, чему восхищаться больше - сиянию его цветных граней или богатству готического орнамента, щедро цветущего на каменной кладке. Здесь также готические завитки и подвески смешивались с итальянскими арабесками, которые были привезены в Англию Гансом Гольбейном и Иоанном Падуанскиим незадолго до постройки шато.
Сколь неистово затейливы эти старинные арабески! Здесь, в Шато-Дезир, на панелях старого зала, вы можете увидеть причудливые свитки, атлантов, чьи головы поддерживают ионическую волюту, в то время как для арки, возникающей из капителей, основой являются головы более чудовищные, чем у сказочных животных Ктезия, или столь нелепые, что вы забываете о классическом грифоне в гротескном представлении итальянского художника. Здесь была тараторящая обезьяна, ухмыляющийся пульчинелло, а вот - болтающий дьявол, которого можно увидеть в «Искушении святого Антония», а вот - скорбное мистическое лицо с бородой, которое подошло бы для заднего плана «Шабаша ведьм».
Длинная галерея тянулась вдоль верхнего этажа с двух других сторон четырехугольного здания, внизу - выставочные апартаменты, иногда услаждавшие восхищенный взгляд любопытных туристов.
Серые каменные стены этого старинного здания во многих местах были плотно увиты плющом и другими растениями-паразитами, чей темно-зеленый цвет листвы прекрасно контрастировал с багровым великолепием японской груши, изящно оплетающей окна нижних комнат. Вокруг поместься рос густой лес. Тут был вяз, густые ветви которого склонялись подобно гроздьям винограда, раскидистый дуб с причудливо искривленными корнями, ясень с гладкой корой и изящными листьями, и субантарктический бук, и тонкая береза, и темная ель, грубой листвой являвшая контраст стволам своих более красивых сородичей или реявшая намного выше их листьев, паря в духе свободы, достойном дикого сына гор.
Замок окружали огромные увеселительные сады в духе романтических «Садов Вералума». Воистину, когда вы блуждали по их чарующим тропам, казалось, что нет конца их разнообразным красотам, неистощима их бесконечная новизна. Зеленые пристанища сменялись извилистыми тропами, из тенистой колыбели вы выскакивали на благородную террасу, и, например, если устали от бархатных лужаек, могли отдохнуть на мху, пока ваш разум умиротворяла нежная музыка водопадов. Теперь ваш любопытный взор следил за восточными животными, греющимися на залитом солнцем пастбище, отвернувшись от антилопы с белыми копытцами и темноглазой газели, вы замечали вольер столь огромный, что в его решетчатых стенах плененные певцы могли строить на свободных ветвях свои собственные естественные гнезда.
- Прелестный пейзаж! - думал Вивиан Грей, одним прекрасным летним днем приближаясь к роскошному шато. - Прелестный пейзаж! Вдвойне прелестный для тех, кто покинул кишащий толпами и раздраженный город. Возможно ли, что жители этого зачарованного поместья могут думать о чем-то, кроме сладкого воздуха, и наслаждаться чем-то, кроме благоухания цветов?
Тут он въехал в ворота сада, прекратил свой монолог и передал поводья груму.
ГЛАВА 5
Маркиз приехал на три-четыре дня раньше Вивиана, и, конечно, используя расхожую фразу, «все приготовления были завершены». Никто не должен был стать свидетелем приготовлений аристократа, во всех отношениях идеального, поэтому Вивиан отказался сопровождать своего благородного друга во время его поездки в шато. Мистер Грей, младший, был эпикурейцем, а все эпикурейцы согласятся со мной, что его поведение в этом смысле было очень мудрым. Я не очень хорошо разбираюсь в этих вопросах, но существует, как нам всем известно, тысяча мелочей, которые не ладятся после приезда даже самых упорядоченных семей, не говоря уж о других, поскольку любое разумное существо, добровольно созерцающее ужас английской семьи, проехавшей тысячу миль за десять часов, кажется мне слегка сумасшедшим.
- Грей, мальчик мой, как я рад тебя видеть! Позже, чем я надеялся, первый звонок прозвенит через пять минут. Надеюсь, твой отец чувствует себя хорошо?
Таким было приветствие маркиза, после чего Вивиан удалился, чтобы должным образом переодеться.
Первый звонок прозвенел, а затем - и второй, и Вивиан сел за обеденный стол. Он поклонился маркизе, поинтересовался здоровьем ее пуделя и слегка удивленно воззрился на свободное место напротив.
- Миссис Феликс Лоррейн, мистер Вивиан Грей, - представила их друг другу маркиза, когда леди вошла в комнату.
А теперь, хотя мы - из тех историков, кто полагает, что характер персонажей должен развиваться в рассказе о их действиях, а не посредством описания характера при представлении, всё же наш священный долг - посвятить несколько строк леди, только что вошедшей в комнату, а читатель пусть благосклонно прочтет эти строки, пока она принимает предложение попробовать какой-то белый суп: таким образом, он не пропустит ни слова беседы.
Достопочтенного Феликса Лоррейна мы прежде описали, как развратника. Пользуясь на этой стезе уважением, которое разрушило бы характер любого человека вульгарного, Феликс Лоррейн, в конце концов, одурачил юного барчука, для чего стал его близким другом.
Слухи об афере распространились, после надлежащего изучения ее объявили «слишком отвратительной», и виновного настигла тягчайшая кара современного общества - его изгнали из клуба. После этой злосчастной кары мистер Феликс Лоррейн был вынужден отказаться от широко обсуждаемой партии - брака с прославленной мисс Мехико, благодаря которому он был решительно настроен получить вес в обществе, купить коляску и выплачивать пенсион своей даме, а также - учредить подписку в пользу Общества борьбы с пороком. Феликс покинул Англию и отбыл на Континент, в должное время его назначили тамбурмажором на Барбадосе или фискальным служащим на Цейлоне, или что-то в таком роде. Пока он слонялся по Европе, ему удалось покорить сердце дочери какого-то немецкого барона, шесть недель миновали сладчайшим образом, счастливая пара выполняла соответствующие свои обязанности, идеально придерживаясь правил благопристойности, Феликс уехал из Германии к месту своего назначения в колонии, и взял даму с собой.
Мистер Лоррейн надлежащим и почтительным образом сообщил своей семье о женитьбе, а родственники с теплотом и дружелюбием никогда не отвечали на его письма, хотя ответа он и не ждал. Воодушевленный их примером, он никогда не отвечал на письма жены, которая в свое время, к ужасу маркиза, высадилась в Англии и воззвала к покровительству «семьи ее возлюбленного супруга». Маркиз клялся, что никогда ее прежде не видел, но одним прекрасным утром ее пустили с визитом, и с тех она больше не покидала кров своего деверя, и не только не покидала, но и получала величайшие выгоды от своего здесь пребывания.
Необычайное влияние, которым пользовалась миссис Феликс Лоррейн, конечно, не было связано с ее красотой, поскольку леди, сидевшая напротив Вивиана Грея, по-видимому, не претендовала на восхищение ее личными качествами. Цвет лица ее был плох, черты - равнодушны, ничто в ней не представляло интереса, у нее не было того, что делает уродливую женщину красивой - выразительного взгляда: несомненно, этот эпитет нельзя было применить к миссис Феликс Лоррейн, взиравшей на всё вокруг с безучастностью немецкой лени.
Дама кивнула мистеру Грею в ответ, и это было всё: затем она демонстративно небрежно помешала ложкой суп и отодвинула его, не попробовав.
У Вивиана не было настоятельной потребности оказывать знаки внимания соседке напротив, молчание которой, насколько он понял, относилось к нему. Но день был жаркий, Вивиана утомила езда, а у маркизы было великолепное шампанское, шлюзы его красноречия открылись, и он начал разговор. Сделал комплимент пуделю ее светлости, прочел цитату по-немецки для миссис Феликс Лоррейн, объяснил маркизу, что пудинг с изюмом и цукатами нужно есть с соусом «кюрасао» (этот обычай я, кстати, советую всем), а потом пошли его истории, скандальные сплетни и сентиментальные рассказы: истории для маркиза, скандалы для маркизы, сентиментальность - для сестры маркизы! Дама, распознавшая своего мужчину, больше и не подумает молчать, леди, прекрасно владевшая английским, заговорила на таком ужасном жаргоне, что ее никак нельзя было принять за англичанку, и это ее ужаснуло. Но вот ее настигло возмездие - Вивиан увидел, какое впечатление он произвел на миссис Феликс Лоррейн, заметил, что миссис Феликс Лоррейн теперь хочет оказать такое же впечатление на него, и твердо решил, что она этого делать не должна, поэтому последовали новые истории, новые комплименты, в конце он уже начал угадывать ее предложения и мысли. Леди молчала в восхищении!
В конце концов, важный обед закончился, пришло время старым добрым скучным английским дамам удалиться, но миссис Феликс Лоррейн не одобряла этот обычай, и, хотя она еще не убедила леди Карабас принять ее идею о праздниках души, когда они были наедине, добродушная маркиза сдавалась, и, дабы оградить себя от гама мужских голосов, к которому не привыкла за всю жизнь, маркиза Карабас дремала. Ее достопочтенный супруг, которого присутствие миссис Феликс Лоррейн избавило от необходимости говорить с Вивианом о политике, поспешно передал бутылку и, предположив, что, судя по закату, завтра будет прекрасная погода, разлегся в кресле и захрапел.
Миссис Феликс Лоррейн посмотрела на своих благородных родственников и неописуемым образом пожала плечами:
- Мистер Грей, поздравляю вас со столь радушным приемом: видите, мы приняли вас по-семейному. Идемте! Прекрасный вечер, вы видели лишь малую часть Шато-Дезир, мы можем насладиться свежим воздухом на террасе.
ГЛАВА 6
- Должна вам сказать, мистер Грей, это - моя любимая тропинка, надеюсь, она станет любимой и для вас.
- Разве может быть иначе - ведь это любимая тропинка в равной мере природы и миссис Феликс Лорейн.
- Право слово, хорошо сказано! Кто научил вас, юный сэр, столь метко перебрасываться репликами?
- Я не в состоянии разговаривать ни с кем, кроме женщин, - дерзко солгал Вивиан, он казался заинтересованным и наивным.
- Неужто! И что вам известно о столь неблагодарном занятии, как разговор с женщинами? - тут миссис Феликс Лоррейн передразнила сентиментальный тон Вивиана.
- Известно ли вам, - продолжила она, - насколько я рада, что вы приехали: мне начинает казаться, что мы станем отличными друзьями.
- Для меня это - более чем очевидно, - ответил Вивиан.
- Сколь приятна дружба, - воскликнула миссис Феликс Лоррейн, - очаровательное чувство, благодаря которому жизнь не превращается в проклятие! У вас есть друг, мистер Вивиан Грей?
- Прежде чем ответить на этот вопрос, хотелось бы узнать, какое значение миссис Феликс Лоррейн вкладывает в это важное односложное слово «друг».
- О, вы хотите определений. Ненавижу определения, и из всех определений на свете хуже всего мне дается определение дружбы: могу сказать (тут ее голос ослаб), могу сказать, что из всех чувств в мире дружба оказалась чувством наиболее роковым, но мне не следует заражать вас своей хандрой, хандра - не для юных энтузиастов вроде вас, оставим ее старухам вроде меня.
- Старуха! - воскликнул Вивиан с надлежащим удивлением.
- Старуха и есть! Сколько, по-вашему, мне лет?
- Кажется, не больше двадцати, - галантно предположил Вивиан.
Леди казалась польщенной и почти начала сомневаться, что ей на несколько лет больше.
- Умная женщина, - подумал Вивиан, - но тщеславная. Непонятно, что о ней думать.
- Мистер Грей, боюсь, сегодня вы нашли меня в дурном расположении духа, но увы! У меня есть на то причина. Хотя сегодня мы встретились впервые, в ваших манерах, в вашем взгляде есть что-то, что заставляет меня думать: мое счастье для вас - не вовсе пустой звук.
Эти слова она произнесла одним из нежнейших голосов, когда-либо услаждавших человеческий слух, медленно и отчетливо, словно для того, чтобы они остались в ушах того, кому были адресованы.
- Дражайшая мадам! У меня не может возникнуть ни одной мысли, не связанной с вашим...
- С чем, мистер Грей?
- С заботой о вашем благополучии.
Леди нежно взяла молодого человека под руку, взволнованно и печально поведала ему о несчастном жребии, выпавшем на ее долю, и жестокости ее судьбы. Равнодушие ее мужа было печальной темой ее жалоб, в конце она попросила у мистера Вивиана Грея совет: какой линии поведения ей следует придерживаться в отношении него, сначала надлежаще уведомив Вивиана, что только сейчас и только ему она рассказала об этом.
- С чего бы я здесь об этом упоминала, и кому? Маркиз - лучший из мужчин, но..., - она подняла красноречивый взгляд на Вивиана, - маркиза - любезнейшая из женщин, по крайней мере, думаю, так считает ее комнатная собачонка.
Совет Вивиана был краток. Он за две секунды послал ее мужа к черту, а затем настоятельно посоветовал его жене о нем не думать. Леди осушила слёзы и обещала постараться.
- А теперь, - сказала миссис Феликс Лоррейн, - я должна поговорить о ваших собственных делах. Я считаю ваш план превосходным.
- План, мадам!
- Да, сэр, план! Маркиз всё мне рассказал. Я ничего не понимаю в политике, мистер Грей, но если я не могу помочь вам управлять государством, возможно, я могу помочь управлять семьей, и мои услуги - в вашем распоряжении.
Поверьте, дел у вас будет предостаточно. Вот вам моя рука. Достаточно ли она хороша для вас?
Вивиан счел руку прелестной и рассыпался в приличествующих случаю любезностях.
- А теперь довольно - даже для вас, - сказала леди, - эти маленькие ворота ведут в мои апартаменты. Вы без труда найдете дорогу обратно.
С этими словами она удалилась.
ГЛАВА 7
Первая неделя в Шато-Дезир прошла довольно приятно. Утро Вивиана было полностью занято - он разрабатывал с маркизой грандиозные принципы новой политической системы: взвешивал интересы, уравновешивал связи и решал «чью сторону следует принять в важных вопросах?». О политика, яркий трюк! Всё это дело, хотя результаты его были блестящи, оказалось очень простым для двоих советников, поскольку один из первейших принципов мистера Вивиана Грея - всё возможно. Мужчины, бесспорно, неудачники по жизни, в конце концов, большинство делало очень мало, но все эти неудачи и всю эту неэффективность можно было объяснить стремлением к физической и душевной храбрости.
Некоторые мужчины были наделены гордыми замыслами и блестящим умом для создания величественной системы, но потом, когда наступал день битвы, они оказывались трусами, в то время как другие, чьи нервы были достаточно крепки, чтобы выстоять перед самым жарким огнем, были абсолютно несведущи в военной тактике и падали перед разрушителем, как храбрые наивные индейцы - перед цивилизованными европейцами. Теперь Вивиан Грей понимал, что существует по крайней мере один человек в мире, который не был трусом ни телом, ни душой, он с радостью пришел к приятному выводу, что его ждет приятная карьера. И действительно, на той должности, на которой он сейчас находился, водя дружбу с пэром Англии, торжественно обсуждая с ним наиважнейшие интересы, пока его ровесники кисли дома и в колледжах, следует ли удивляться - он начал воображать, что его теория основана на опыте и фактах. Нет, нельзя предположить хотя бы на мгновение, что Вивиан Грей был тем, кого мир зовет самолюбивым. О нет! Он знал меру своего ума и измерил глубину своих сил искусно и мастерски, но при этом его обуревала мысль, что он мог бы замыслить и решиться на большее.
Как мы уже сказали, первая неделя в Шато-Дезир прошла довольно приятно, душа Вивиана наслаждалась утренними совещаниями о его будущем успехе со столь же пылкой радостью, с которой молодой жеребец изучает беговую дорожку, прежде чем броситься за золотом. А потом, по вечерам, были прогулки при луне с миссис Феликс Лоррейн! А потом леди так изящно ругала Англию, и посвятила своего спутника во все тайны немецких дворов, и пела красивые французские песни, и рассказывала легенды своей родной страны таким интересным полусерьезным тоном, что Вивиан почти вообразил, что она в них верит, а потом она отвела его к сияющему озеру в парке - сейчас оно выглядело, прямо как темно-синий Рейн! А потом она вспомнила Германию, погрустнела и начала ругать мужа, а потом учила Вивиана играть на гитаре, и еще разным глупостям.
ГЛАВА 8
Вторая неделя визита Вивиана подходила к концу, флаг развевался гордо на гордой башне Шато-Дезир, сообщая восхищенному графству, что у благороднейшего Сидни, маркиза Карабаса, дважды в неделю приемные дни в его величественном замке. А сейчас приехал живший по соседству пэр, исполненный изящества и важности, и мягкий баронет с его сердечным смехом, и веселый сельский помещик, и второстепенные джентри, и наемный сельский адвокат, и процветающий сельский землемер: одни почтили своим присутствием, другие - чувствовали себя обязанными, а третьи склонялись перед хозяином, словно отдать ему дань восхищения было для них почти столь же приятно, как пожирать его оленину и пирожки и залпом пить его прозрачные вина.
Кроме всех этих периодических посетителей дом был переполнен постоянными гостями. Здесь гостили виконт и виконтесса Кортаун с тремя дочерьми, лорд и леди Биконсфилд с тремя сыновьями, сэр Бердмор и леди Скроуп, полковник гвардии Делмингтон, леди Луиза Мэнверс с дочерью Джулией. Леди Луиза была единственной сестрой маркиза, гордой и без гроша в кармане.
Маркиз представил Вивиана всем этим выдающимся личностям как «чертовски умного молодого человека и особо близкого друга его светлости», после чего Карабас вышел из игры и предоставил поле битвы в распоряжение своего юного друга.
Вивиан отлично справился со своими обязанностями. Уже через неделю сложно было понять, кто из членов семьи Кортаун обожал его больше. Он катался на лошадях с виконтом, отличным наездником, его катала в карете леди, которая была отличным кучером, а после того, как он в достаточной мере рассыпался в комплиментах пони и фаэтону ее светлости, поведал ей «по секрету» некоторые свои идеи о мартингалах - как он заверил ее светлость, это являлось предметом его зрелых размышлений. Три благородные миссис были самой сложной частью плана, но он говорил о нежных чувствах с первой, рисовал наброски со второй и разругался с третьей.
Граф Биконсфилд мог позавидовать такому влиянию на Кортауна, мистер Вивиан Грей обещал его светлости, коллекционировавшему медали, уникальный экземпляр, о котором прежде никто не слышал, а ее светлости, коллекционировавшей автографы, частные письма всех гениев, о которых кто-либо когда-либо слышал. При таком разделении гостей Карабаса он не уставал от общения с семьей: сыновей он взял себе за правило игнорировать, поскольку эти члены семьи в целом лишены какого-либо влияния и, как правило, достаточно глупы, чтобы считать себя проницательными, из-за чего у них пренеприятнейший характер. Поэтому мудрец питает к ним мало любви, но горе глупцу, который будет пренебрегать дочерьми!
Сэра Бердмора Скроупа Вивиан счел менее поддающимся контролю персонажем, поскольку баронет был ужасно практичен, ни капли сентиментальности в характере. Но завоевать его было бы огромным достижением, поскольку сэр Бердмор был передовым помещиком, поссорился с министрами по поводу хлебных законов, и с тех пор его считали нелояльным. А баронет, в глазах света - человек почти дерзкий, счастливо пребывал под каблуком у жены, так что Вивиан ухаживал за женой и контролировал мужа.
ГЛАВА 9
Полагаю, Джулия Мэнверс воистину была самым прекрасным созданием из всех, кто когда-либо озарял наш мир своей улыбкой. Столь симметричная форма, столь идеальные черты, столь сияющий цвет лица, столь пышные золотисто-каштановые локоны и столь голубые глаза, освещаемые улыбкой, исполненной такого разума и смысла, редко благословляли взор восхищенного мужчины! Вивиан Грей, сколь бы ни был он юн, вовсе не был человеком, способным быстро потерять рассудок от любви. Он смотрел на брак как на комедию, в которой ему рано или поздно придется сыграть свою роль как высокооплачиваемому актеру, если бы его взгляды могли измениться хоть на йоту, он хоть завтра женился бы на принцессе Карабу. Но из всех жен в мире он больше всего боялся молодых и красивых, его больше всего удивляло, как государственному деятелю, женатому на красавице, удается выполнять свои общественные обязанности. Но, несмотря на эти чувства, Вивиан начал думать, что действительно не может быть особого вреда от разговора с таким созданием, как Джулия, он чувствовал, что короткая беседа с ней станет приятным облегчением в возложенных на него тяжелых обязанностях.
К удивлению достопочтенного Бакхерста Стэнхоупа, старшего сына лорда Биконсфилда, мистер Вивиан Грей, никогда прежде не снисходивший до того, чтобы признать его существование, спросил у него однажды утром с очаровательнейшей из улыбок и самым умиротворяющим голосом, «не проехаться ли им вместе». Молодой наследник, хоть и был упрям, согласился. Он вернулся в Шато-Дезир через несколько часов, отчаянно влюбленный в старшую мисс Кортаун. Пожертвовав два утра достопочтенному Дормеру Стэнхоупу и достопочтенному Грегори Стэнхоупу, он отправил их домой равно очарованными двумя остальными сестрами. Предоставив, как человек благородный, трех мисс Кортаун для увеселения своих бывших друзей, Вивиан оставил миссис Феликс Лоррейн для полковника, усам которого эта леди, кстати, явно оказывала знаки внимания, а затем, насладившись чувством всеобщей галантности старших, Вивиан предоставил весь день к услугам Джулии Мэнверс.
- Мисс Мэнверс, думаю, мы с вами - единственные верные люди в этом Замке Праздности. Вот я лежу на оттоманке, мои амбиции простираются не дальше обладания чубуком, чьими ароматическими завитками, должен признаться, я не решаюсь здесь насладиться, а вы, конечно, тоже слишком умны, чтобы первого августа делать что-то, а не мечтать о гонках, турнирах лучников и балах графства - это три самых очаровательных занятия, которыми может похвастаться деревня перед мужчиной, женщиной или ребенком.
- Конечно же, вы исключаете для себя спорт, в особенности - стрельбу, полагаю.
- Стрельба, о! А! Есть такая штука. Нет, я вовсе не умею стрелять, нет, нельзя сказать, что в свое время я не увлекался системой Мэнтона, но правда вот в чем - в ранней юности я перепутал своего близкого друга с фазаном и выпустил в него четырехзарядную обойму, изрядно попортив одно из самых очаровательных лиц христианского мира, поэтому я бросил этот вид спорта. Кроме того, как говорит Том Мор, у меня так много дел в деревне, что вовсе нет времени убивать птиц и перепрыгивать через рвы: довольно славная работенка для сельских сквайров, у которых должны быть, как у всех остальных, часы веселого досуга. Мои досуги носят иной характер и касаются другой местности, так что если я приезжаю в деревню, то лишь за приятным воздухом, красивыми деревьями и извилистыми ручьями - за тем, что, конечно же, люди, живущие среди этих красот круглый год, не находят очаровательным и достойным восхищения, вовсе не подозревают об этом. Согласны ли вы с Томом Мором, мисс Мэнверс?
- О, конечно! Но я нахожу это весьма неуместным, эту привычку называть столь фамильярно человека столь выдающегося, как автор поэмы «Лалла Рук» Том Мор.
- Жаль, он вас не слышит! Но, скажите, если бы я процитировал мистера Мура или мистера Томаса Мора, было бы у вас хоть малейшее представление о том, кого я имею в виду? Конечно, нет. Кстати, вы слышали прелестное прозвище, которым его наградили в Париже?
- Нет, какое же?
- В один прекрасный день Мор и Роджерс зашли к Данону. Роджерс назвал их имена швейцару - месье Роджерс и месье Мор. Швейцар распахнул дверь библиотеки и, к величайшему изумлению прославленного антиквара, объявил: «Месь Лямур!». Пока Данон раздумывал, действительно ли ему нанес визит Бог Любви, вошел Роджерс. Хотелось бы мне видеть лицо Данона!
- А месье Данон нарисовал портрет мистера Роджерса в образе Купидона, надеюсь?
- Ну что вы, мадам, королева Елизавета - вне подозрений. Мистер Роджерс наделен одним из наиболее изящных умов в этой деревне.
- Нет! Не читайте мне нотации с таким веселым лицом, иначе ваша мораль будет полностью отринута.
- А! У вас тут «Фауст» Ретча. Не ожидал увидеть на столе в гостиной Шато-Дезир что-нибудь столь старинное и столь превосходное, я думал, третье издание Тремейна - истинный образец вашей старинной литературы, а точная копия майора Денема всячески старается избежать современных веяний. Была чудесная история о возвращении Денема и Клаппертона. Путешественники поехали разными дорогами, чтобы прибыть в один пункт назначения. В своих блужданиях майор приехал к озеру, о котором раньше не слышал и которое с решимостью, очевидно, одобряемой в гвардии, окрестил «Озером Ватерлоо». Клаппертон прибыл через несколько дней после него, и водоем немедля перекрестили в «Озеро Трафальгар». Последовала жаркая перепалка. Если бы я сейчас был там, уладил бы спор, предложив в качестве названия, которое устраивает всех, «Озеро вооруженных сил».
- Все были бы счастливы.
- Как прекрасна Маргарет, - сказал Вивиан, встав с оттоманки и сев на софу рядом с леди. - Всегда думаю о том, что это - единственное Воплощение, в котором Искусство не являет нам пресную Невинность.
- Вы полагаете?
- Посмотрите на Уну в пустыне или Пай-девочку. Это, думаю, были самые невинные особы из когда-либо существовавших, и, уверен, вы согласитесь со мной, они всегда выглядели наиболее пресно. Нет, возможно, я неправ, возможно, это Пресность всегда выглядит невинно, а не Невинность - пресно.
- Как вы так всё тонко описывает, 100 градусов по Реомюру на термометре! Умоляю, расскажите что-то еще.
- Не могу, настроился на изящное: почти наверняка мог бы сегодня прочесть лекцию в Королевском институте. Вы не назвали бы это «Прозопопеями Невинности»?, - спросил Вивиан, разворачивая свиток красот, выцветших литографий Стюарта Ньютона. - Полагаю, Ньютон, подобно леди Уортли Монтегю, считает, что лицо - не самая красивая часть женского тела, по крайней мере, насколько я могу судить по этим тщательно выписанным щиколоткам.
Выражение лица этой Донны, несомненно, отличалось сонной безмятежностью, достойной кресла, на которое она облокотилась, ее щиколотка не уступала в гибкости скелету самого благочестивого факира.
- Прекрасно! Я - поклонник живописи Ньютона.
- О! Я тоже. Он, несомненно, умный парень, но слишком много сплина - материя, о которой мисс Мэнверс, должно быть, мало осведомлена
- О, отнюдь! Мама просто так визиты не наносит. Кто они?
- О, очень могущественные люди! Ведь мама просто так визиты не наносит.
Их речи - Указы с Керзон-Стрит, и Декреты в преддверии Майской ярмарки, подробнее расскажу потом. Как скучны эти мошенники! Ненавижу задерживаться в старинных семействах: там всегда заклюют до смерти. Если решите написать роман, мисс Мэнверс, не забудьте добавить туда описание воровского притона. Со времен «Тремейна» и Вашингтона Ирвинга ни один роман не обходится без воровского притона.
- Кстати, кто автор «Тремейна»?
- Мистер Райдер, или мистер Спенсер Персиваль, или мистер Дайсон, или мисс Дайсон, или мистер Боулз, или герцог Бэкингем, или мисс Уорд, или молодой гвардейский офицер, или старый священник из Северной Англии, или адвокат средних лет из Центральных графств.
- Мистер Грей, хотелось бы, чтобы вы достали для меня автограф мистера Вашингтона Ирвинга: хочу подарить его близкому другу.
- Дайте ручку и чернила - напишу вам такой автограф немедленно.
- Смешно! Ну вот! Вы мне поставили пятно на «Фаусте».
В это мгновение дверь комнаты внезапно открылась и столь же внезапно захлопнулась.
- Кто это был?
- Мефистофель, или миссис Феликс Лоррейн - одно из двух, или оба.
- Что!
- Что вы думаете о миссис Феликс Лоррейн, мисс Мэнверс?
- О! Считаю ее изумительной женщиной, очень умной женщиной, очень...но...
- Но что?
- Но я не могу определенно ее понять.
- Я тоже. Она - темная лошадка, и, хотя я - весьма искусный Эдип, признаться, ее я еще не разгадал. Вот, автограф Вашингтона Ирвинга для вас, прочтите - разве не в его стиле? Написать еще? Автограф сэра Уолтера, или мистера Саути, или мистера Милмана, или мистера Дизраэли? Или замахнуться на Байрона?
- На самом деле не могу одобрить столь беспринципное поведение. Но можете сделать мне один автограф сэра Уолтера.
- Бедный Вашингтон! - сказал Вивиан, рисуя автограф. - Знал его прекрасно. Всегда спал за обедом. Однажды, когда он обедал у мистера Хеллема, его перенесли во сне к леди Джерси, говорят, когда он открыл глаза в освещенном салоне, там было восхитительно! Сказка тысяча и одной ночи!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги