«Во времена правления халифа Гаруна аль Рашида жил в Багдаде аптекарь по имени Албуссан ибн Тагер, несметно богатый и статный. Он был более остроумен и учтив, чем обычно свойственно людям его профессии. Благодаря доброте, честности и веселому нраву все его любили и искали дружбы с ним. Халиф, зная о его добродетелях, полностью ему доверял. Он так высоко ценил аптекаря, что поручил ему обеспечивать его любимых дам всем, в чем они нуждались. Аптекарь выбирал для них одежду, мебель и украшения, всё - с превосходным вкусом. Его добродетели и благосклонность халифа заставляли эмиров и других высших чиновников искать его общества. В его доме встречалась вся придворная знать».
- Какие возможности таятся в этом сухом отрывке! - воскликнула мадам Каролина. - Я прошлась по нему ручкой и превратила в целую главу. Это одна из глав, которые я вам прочту. Только описание Альбуссана занимает десять страниц. Несомненно, внешности он был восточной. В сказке говорится, что он красив: я изображаю его с восточным разрезом глаз, у него тонкие изогнутые брови, благоуханная борода и тонкие усики. В сказке говорится, что он богат: у меня есть авторитеты в описании костюма мужчин его ранга среди современных писателей. В моем рассказе он предстает в балахоне из зеленого бархата и в розовых атласных шароварах, кинжал в его золотых ножнах усыпан драгоценными камнями, его пантофли украшены богатейшей вышивкой, и он каждый день принимает ванну из лепестков роз. Я считаю, что такое описание раскрывает правду, давая читателю представление о нравах эпохи, и таким образом я перепишу весь отрывок. Представляю, как я опишу его дом, «в котором встречалась вся придворная знать». Что за блестящая сцена! Какое разнообразие нарядов и персонажей! Какая роскошь! Какое великолепие! Представляю подробности банкета, которые, кстати, дают мне возможность добавить в повествование рассуждения о шербете, следуя примеру вашего историка Гиббона. Что вы думаете об искусстве живописных описаний?
- Восхитительно! - сказал Вивиан. - Сам фон Хроникер...
- Не смейте упоминать при мне этого мерзкого типа! - почти завизжала мадам Каролина, из-за авторской ревности позабыв о своем полукоролевском достоинстве. - Писака без искры даже не то что таланта, а хотя бы обычного воображения. Жалкий тип, занятый лишь тем, что драпирует и приукрашивает в своем собственном фантастическом стиле содержимое тюка старых хроник!
Возмущение Мадам напомнило Вивиану справедливую, но довольно грубую поговорку его родины, и он вывернулся из довольно неловкой ситуации с проворством, присущим ему в прежние времена.
- Сам фон Хроникер, - сказал Вивиан, - сам фон Хроникер, как я собирался заметить, будет повержен в прах после выхода в свет вашего романа. Он не может быть столь ослеплен тщеславием, чтобы не заметить, что ваша история в тысячу раз интереснее его выдумок. О, мадам, если вы смогли оживить иссушенную страницу истори, каковы же должны быть плоды вашего воображения!
ГЛАВА 5
Катаясь в парке, Вивиан встретил Эмиля фон Аслингена. Поскольку этот выдающийся господин сейчас благоволил англичанам и поражал жителей Райсенбурга тем, что катался в английской карете, ездил на английских лошадях и помыкал английскими грумами, он снизошел до того, что был невероятно вежлив с нашим героем, которого прошлым вечером провозгласил на суаре «очень стильным». Такая характеристика от такого человека подняла Вивиана в глазах жителей Райсенбурга даже выше, чем лестный прием у великого герцога и сердечные излияния мадам Каролины.
- Вы будете сегодня вечером у гофмаршала? - спросил Вивиан.
- А, это тот новый придворный, которого медиатизировали, да?
- Князь Малой Лилипутии.
- Да, - с манерной медлительностью ответил герр фон Аслинген. - Пойду, если мне хватит смелости, но, говорят, его слуги одеты в шкуры, а у него - хвост.
Бальный зал был залит ярким светом. Присутствовала вся королевская семья, сегодня воздавали честь новому государственному чиновнику: его королевское величество одаривал гостей сияющей улыбкой, а его супруга была вся увешана бриллиантами. Звезды и мундиры, ленты и ордена в изобилии. Представители дипломатического корпуса пришли в нарядах, принятых при их дворах. Поскольку утром распространился слух, что Эмиль фон Аслинген придет в мундире капитана королевской гвардии, юные лорды оделись в ультра-милитарном стиле. Каково же было их замешательство, когда поздно вечером их образец для подражания пришел развязной походкой в пурпурном мундире рыцаря Мальтийского ордена - фон Аслинген был рыцарем этого возрожденного ордена и участвовал в половине кампании против турков.
Королевская семья прибыла лишь несколько минут назад, танцы еще не начались. Вивиан стоял в центре зала, мадам Каролина удостоила его внимания и посетовала на то, что вчера он не пришел во дворец. Неожиданно всеобщий гам и суета, обычно царящие в больших залах, прекратились, все присутствующие замолчали, замерли и повернули головы к большой двери. Вивиан тоже оглянулся и был поражен - в дверях появился герр Бенкендорф. Его необычная внешность - за иключением кавалерийских сапог, он был одет так же, как в тот день, когда вышел встретить князя Малой Лилипутии и Вивиана на лужайке - сразу же привлекла всеобщее внимание, но мало кто из присутствовавших в зале знал, по своему опыту или на основании полученной информации, что этот человек - премьер-министр. Молва распространилась со стремительностью лесного пожара. Даже этикет немецкого бального зала, который почтил своим присутствием двор, не мог сдержать любопытство и удивление присутствующих. Да, даже Эмиль фон Аслинген поднес к глазу лорнет. Но сколь ни велико было изумление Вивиана, оно было вызвано не только этим неожиданным появлением человека, у которого он недавно гостил. Герр Бенкендорф пришел не один - по левую руку от него шла дама. Мимолетно взглянув на нее, Вивиан убедился, что не с нее рисовали таинственный портрет. Спутница Бенкендорфа была очень юна. У нее была полная роскошная фигура, из-за чего казалось, что она несколько маленького роста, но казалось так лишь мгновение, поскольку дама вовсе не была коротышкой. Ее красота не поддавалась описанию. Она была вне любых фраз, мне не приходят на ум сравнения, которые помогли бы объяснить ее красоту и не запутать читателей еще больше. Ее роскошные формы, белизна ее кожи, шелковые волосы - казалось, что это - томная султанша, но потом ее взгляд перечеркивал любую мысль о серале, бесспорно, глаза у нее были европейские и самые яркие из всех, которые когда-либо смотрели на этот свет: взгляд ее был острее, чем у орла. Если бы не глаза, лицо ее казалось бы печальным и, вероятно, даже меланхоличным, но взгляд придавал лицу выражение крайне оживленное и жизнерадостное, возможно, она даже была неугомонна и надменна: это могла быть даже отвага. На девушке был наряд канониссы Ковена благородных дам, в который принимают равно и протестанток, и католичек. Апельсинового цвета лента, свидетельствовавшая о сане канониссы, грациозно надета поверх строгого черного шелкового платья, на груди - бриллиантовый крест.
Герра Бенкендорфа и его прекрасную спутницу тут же бросились встречать гофмаршал, Арнельм и с полдюжины камергеров, все - в новых мундирах и чрезвычайно взволнованы, приложили все усилия, чтобы устранить с дороги премьер-министра Райсенбурга все препятствия, которые могли бы помешать ему отдать дань уважения монарху. Наконец, герр Бенкендорф достиг центра зала и представил юную леди его королевскому высочеству и мадам Каролине. Вивиан удалился при их приближении, и теперь оказался в толпе молодых офицеров, обожателей фон Аслингена и белых шляп с пурпурной каймой.
«Кто бы это мог быть?» - вопрос, волновавший всех. Хотя все по очереди признавались в неведении, на удивление, при этом каждый был готов ответить на данный вопрос. Таковы источники точной информации!
- Это Бенкендорф, не так ли? - воскликнул юный граф фон Эберштайн. - И его дочь, конечно же! Чего еще ждать от премьер-министра - плебея! Думаю, в следующий раз он приведет ко двору свою таинственную пассию.
- Она не может быть его дочерью, - возразил Берншторф. - Вспомните, канонисса этого ордена может быть лишь благородного происхождения.
- Тогда, должно быть, это его племянница, - ответил юный граф фон Эберштайн. - Кажется, припоминаю какую-то мутную историю про сестру Бенкендорфа, сбежавшую с каким-то вюртембергским бароном. Что там была за история, Гернсбах?
- Нет, это была не сестра, - возразил барон фон Гернсбах, - кажется, это была его тетя.
- Тетя Бенкендорфа, что за чушь! Можно подумать, у него когда-нибудь была тетя! Люди его калибра сами поднимаются из грязи в князи. У них нет родственников. Ладно, неважно, я уверен, была какая-то история с женщиной, так или иначе.
Будьте уверены, эта девушка - дочь той женщины, кем бы она ни была - тетей, племянницей или дочерью. Пойду всем расскажу, что мне всё известно: эта девушка - дочь той или иной женщины.
С этими словами юный граф фон Эберштайн удалился, чтобы распространить повсюду важный вывод, который ему позволило сделать его логическое мышление.
- Фон Вайнбрайн, - спросил барон фон Гернсбах, - как вы объясните это загадочное появление премьер-министра?
- О! На закате мужчины совершают отчаянные поступки. Думаю, это для того, чтобы порадовать ренегата.
- Молчите! Среди нас англичанин.
- Это всё сплетни - очередное дитя Бенкендорфа.
- Ну нет, это тайная миссия.
- Да, точно.
- А вот идет фон Аслинген! Великий наш Эмиль, как вы разрешите эту загадку?
- Какую загадку? Разве есть какая-то загадка?
- Речь об удивительном появлении Бенкендорфа.
- Бенкендорф! Ну и фамилия! Кто он такой?
- Так, пустяк - премьер-министр.
- Очаровательно!
- Конечно же, вы его видели, он сейчас здесь. Вы только что пришли?
- Бенкендорф здесь! - нарочито ужаснулся фон Аслинген. - Я не знал, что этот тип сюда явится. С Райсенбургом покончено, завтра уезжаю в Вену.
Но что это? Веселая музыка зовет танцевать, сначала - величавый полонез, нечто среднее между шествием и танцем. К удивлению гостей и к возмущению высшей знати кронпринц Райсенбурга возглавил полонез с прекрасной незнакомкой.Такое внимание к Бенкендорфу послужило печальным доказательством его власти и расположения к нему великого герцога. Полонез - чинное шествие, которым всегда открываются немецкие балы. Кавалеры с продуманным изяществом предлагают правую руку прекрасным дамам, и все танцующие вереницей следуют строго за ведущей парой, повторяя их искусные па, проделываемые по всему залу. Вскоре полонез сменился чередой вальсов, и незнакомка, оказавшаяся объектом всеобщего внимания, танцевала с графом фон Зоншпеером, одним из многочисленных чад Бенкендорфа, как, наверное, помнит читатель. Как злословят о бедном одиноком господине его бестактные ближние! Безусловно, главнокомандующий войск Райсенбурга внешностью отличался от предыдущего партнера юной леди по танцам. Кронпринц выполнил свой долг нехотя и без изящества: ни единого слова не сказал он даме во время шествия, и его врожденная лень была даже еще более оскорбительна, чем напускная апатия. Фон Зоншпеер, напротив, танцевал в истинно венском стиле и вертелся, как дервиш. Все наши старые добрые английские предубеждения против нежного, плавного, сентиментального, чувствительного, волнообразно опасного вальса быстро рассеялись бы, если бы мы начали исполнять эти ужасающие па в истинно австрийском стиле. Наверное, наши дочери будут столь же чувствительны к плавным па.
Грей решил не возобновлять прежнее знакомство с герром Бенкендорфом, поскольку этот господин не пытался с ним заговорить, и Вивиан не подошел к премьер-министру, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Герр Бенкендорф оставался в центре зала, он стоял между высокими креслами его королевского высочества и мадам Каролины, время от времени что-то говорил монарху и отвечал на реплики дамы. Даже если бы для герра Бенкендорфа посещение балов было привычным делом, он не смог бы продемонстрировать более идеальное самообладание. Он стоял, скрестив руки на груди, опустив голову и сверкая глазами!
- Дорогой мой князь, - обратился Вивиан к гофмаршалу, - вы - именно тот человек, с которым я хотел поговорить. Как вам пришло в голову пригласить Бенкендорфа, и как он принял ваше приглашение?
- Друг мой, - пожал плечами его высочество, - чудеса, да и только. Я его не приглашал, я бы уж скорее пригласил старика Йоханнесбергера.
- Вы не знали, что он приглашен?
- Понятия не имел! Вам следует обратить на это внимание, мне кажется, это какой-то особый случай. Друг мой, я сам удивляюсь, как неверно я понимал характер этого человека. Воистину он - один из самых благовоспитанных, вежливых и прекрасных людей из всех, кого я знал, он не более безумен, чем вы! Его власть слабеет, и мы знаем, сколь это абсурдно!
- Подозреваю, что он лучше большинства людей. Сиверса, конечно же, здесь нет?
- Нет! Полагаю, вы о нем слышали?
- Что слышал?
- Не слышали! Он сказал мне вчера, что напишет вам и всё расскажет.
- О чем мне следует узнать?
- Сиверс - очень чувствительный человек, и я очень рад, что он, кажется, наконец-то преуспеет в жизни. У всех мужчин бывают в жизни маленькие безрассудства, а у него они были слишком бедовые. О чем вам следует узнать? Он взялся за ум, так же, как я, и, надеюсь, вы тоже за ум возьметесь.
- Умоляю, дорогой князь, скажите, что произошло с Сиверсом.
- Он незамедлительно выезжает в Вену, его услуги пригодятся там, не сомневаюсь. Он получил хорошую должность, и я уверен, что Сиверс выполнит свой долг.
Его наниматели не смогли бы найти человека более компетентного.
- Вена! Это последний город в мире, в котором я ожидал бы встретить мистера Сиверса. Какую должность он там получил? Что за обязанности он там будет исполнять?
- Множество обязанностей. Он будет редактором «Австрийского обозревателя» и цензором австрийской прессы. Думаю, он, наконец-то, справится. Все мужчины совершают безрассудства. Я совершал. Не могу остановиться. Мне надо пойти поговорить с графиней фон С...
Вивиан не знал, печалиться ему или смеяться из-за столь странного завершения карьеры мистера Сиверса, но вдруг кто-то прикоснулся к его руке, и, обернувшись, он увидел герра Бенкендорфа.
- Существует еще один веский аргумент, сэр, - сказал премьер-министр без каких-либо обычных вступительных приветствий, - еще один веский аргумент против вашей доктрины Судьбы.
После этих слов герр Бенкендорф взял Вивиана за руку и начал расхаживать с ним туда-сюда по залу, несколько минут спустя, забыв, где находится, он погрузился в дебри метафизики. Это произвело новую сенсацию и породило слухи о «секретной миссии», министр, бесспорно, сын, и т.д., и т.д. - слухи разнеслись во все уголки зала.
Приближение его королевского величества позволило Вивиану вырваться из пут спора столь же глубокомысленного, сколь и бесконечного, и когда герр Бенкендорф удалился с Великим герцогом в укромный угол бального зала, фон Нойвид попросил Вивиана уделить время его сиятельству гофмаршалу.
- Друг мой, - сказал князь, - я видел, что вы разговаривали с неким человеком. Я ничего вам не сказал на этот счет, подойдя в прошлый раз, но, по правде сказать, был немного раздосадован, что он не заговорил с вами. Я знал, что вы гордец сродни Люциферу и не заговорите с ним первый, да, между нами говоря, мне и не хотелось, чтобы вы к нему обратились, что уж говорить, он даже не назвал вас по имени. Но причины такого его поведения сейчас очевидны, и вы должны признать, что он чрезвычайно учтив. Если помните, мы считали, что инкогнито - немного нарочито и довольно раздражающе. Помню, как вы его окоротили на зеленой аллее. Это было решительно, и, осмелюсь сказать, принесло пользу. Ладно, вот что я хотел сказать: в конце концов, я решился сказать, - продолжил его светлость с многозначительным взглядом, - у одного человека есть для этого отличные основания, не то чтобы он рассказывал мне когда-нибудь о них, и нельзя сказать, что я имею о них хотя бы малейшее представление, но, по правде говоря, когда человек столь чрезмерно вежлив и внимателен, я всегда думаю, что он не совершит подлость просто так, из прихоти, а его поведение было просто неприемлемо, вы ведь помните, друг мой. Я никогда не мог понять, с кем он разговаривает. Фон Филипсон, да уж! В тот день, когда мы пытались выбраться из дерна на той дороге, мы и представить себе не могли, что всё закончится вот так. Здесь даже более роскошно, чем в «Зале великанов» в Туррипарве, да? Но все мужчины совершают безрассудства, лучше всего - о них забыть. Например, бедняга Сиверс - кто совершил больше безрассудств, чем он? А теперь, похоже, он сделал прекрасную карьеру в свете, да? Вот о чем я хотел вас попросить, друг мой. Вон та девушка, пришедшая с Бенкендорфом, кто она, черт возьми, такая, я не знаю, будем надеяться на лучшее. Мы должны оказывать ей всемерное почтение. Я осмелюсь предположить, что это - его дочь. Вы ведь помните портрет. Да, все мы когда-то куролесили. Все мужчины совершают безрассудства, почему Бенкендорф не мог их совершать? Думаю, это, скорее, говорит в его пользу. Так вот, девушка: его королевское высочество был столь добр, что велел кронпринцу танцевать с ней полонез - это очень мило с его стороны, и очень правильно. Никакие знаки внимания нельзя считать чрезмерными в отношении дочери или подруги такого человека! Если в двух словах, этот человек создал Райсенбург. Чем был Райсенбург до прихода Бенкендорфа? Вероятно, тогда мы были более счастливы, и не было его королевского величества, которому нужно кланяться, мы не могли унизиться ни перед кем, кроме самих себя. Но неважно! Мы забудем. В конце концов, в такой жизни есть своя прелесть. Что за роскошное место! Но эта девушка - всё внимание следует уделять ей. Кронпринц был столь добр, что станцевал с ней полонез. А фон Зоншпеер: он - дикарь, но ведь он - фельдмаршал. Теперь, думаю, учитывая произошедшее между вами и Бенкендорфом, и то, с каким воодушевлением он возобновил ваше знакомство, учитывая всё это, этикет - на вашей стороне, поскольку вы - иностранец и мой личный друг, действительно, мой самый лучший друг, фактически я обязан вам всем, я обязан вам жизнью и даже больше, чем жизнью. Повторяю, учитывая всё это, я думаю, самое меньшее, что вы можете для нее сделать - это пригласить ее на танец, а я на правах хозяина вас представлю. Мне очень жаль, друг мой, - продолжил его высочество с видом глубочайшего раскаяния, - мне очень жаль, что я представил вас...., но не будем касаться этой темы. Мы не в праве жаловаться на герра Бенкендорфа. Вероятно, ни один человек в мире не повел бы себя с нами более по-джентльменски.
После столь удачной вступительной речи его светлости, в которой панегирик Вавиану и комплимент прекрасной незнакомке были перепутаны почти так же, как истоки рабства и история феодальной системы в более знаменитых тирадах князя, Вивиан вдруг понял, что танцует с безымянной красавицей вальс. Представляя юной леди Вивиана, гофмаршал дал ей возможность назвать свое имя, но она этой возможностью не воспользовалась.
- Должно быть, она - инкогнито, - прошептал его светлость. - Полагаю, фройлен фон Филипсон?
У Вивиана не было ни малейшего желания раскрыть природу отношений и узнать, что связывало Бенкендорфа с девушкой, с которой он сейчас танцевал. В стремительном вальсе не было пауз для разговора, но после танца Вивиан сел рядом с девушкой, намереваясь остаться надолго. Дама даже не позволила ему первым начать разговор. Усевшись, она сразу же начала умолять сказать ей, кто этот человек, с которым она танцевала предыдущий вальс. История графа фон Зоншпеера ее позабавила, и когда Вивиан рассказал сей анекдот, дама сказала:
- Вы - такой веселый человек. Расскажите мне теперь обо всех, присутствующих в этом зале.
- На самом деле, - ответил Вивиан, - боюсь, я очень быстро потеряю свою репутацию веселого человека, поскольку я - почти столь же чужой при этом дворе, как, похоже, и вы. Граф фон Зоншпеер слишком знаменит в Райсенбурге, так что даже я знаю его историю, а что касается остальных, большинство из них, насколько я могу судить, столь же незаметны, как я, и горазо менее интересны, чем вы!
- Вы - англичанин? - спросила дама.
- Да.
- Я сужу по вашей внешности и по тому, сколько вы путешествовали. Мне кажется, у англичан внешность очень специфическая.
- Это точно! За границей мы себя не приукрашиваем так, как дома.
- Да, внешность специфическая, - по тону дамы было понятно, что она не привыкла к возражениям, - и я считаю всех англичан очень красивыми! Я восхищаюсь всем английским, что необычно для этой части света: как вам известно, Юг в основном тяготеет ко всему французскому.
- Мне об этом известно, - подтвердил Вивиан. - Вот, например, - указывая на напыщенного типа, с самодовольным видом проходившего мимо, - вот, например, самый офранцуженный человек во всем Райсенбурге! Это гофмейстер. Он считает себя удачной копией Людовика Четырнадцатого! В своих мнениях и высказываниях он придерживается только общепринятых суждений. Как обычно и бывает в таких случаях, его традиционализм устарел.
- А кто этот мальтийский рыцарь? - спросила дама.
- Самый влиятельный человек в этом зале, - ответил Вивиан.
- Кто же это? - не терпелось узнать девушке.
- Узрите и трепещите, - продолжил Вивиан, - в его власти - решать, цивилизованный вы человек или варвар, восхищаться вами или питать к вам отвращение. Нет, не беспокойтесь, даже в Райсенбурге есть несколько еретиков, которые, подобно мне, ценят людей за убеждения, а не за модную одежду, и всегда готовы выразить заслуженное восхищение, несмотря на анафему, провозглашенную фон Аслингеном.
Дама отказалась танцевать снова, сославшись на усталость, и Вивиан остался рядом с ней. Ее веселые замечания, острые наблюдения и необычные вопросы его изумляли, ему льстило очевидное удовольствие, которое она получала от беседы с ним. Она говорила в основном о высшей придворной знати, восхищалась тем, как ярко описал Вивиан характер мадам Каролины, которую девушка сегодня вечером увидела впервые. Вивиан все время спрашивал себя, кем могла бы быть эта незнакомка, возможно, своеобразие такого человека, как Бенкендорф, вдруг сломало силу привычки и разрушило всю систему его существования, он решил порадовать дочь, племянницу или кузину, ничего удивительного.
- Я имею честь быть знакомым с герром Бенкендорфом, - сказал Вивиан.
Имя премьер-министра было произнесено впервые.
- Я видела, как вы с ним разговаривали, - ответила дама. - Полагаю, вы остановились у герра Бенкендорфа?
- Сейчас нет.
- Вы, конечно же, бывали в его уединенном поместье, очаровательное место!
- Любите орнитологию? - улыбнулся Вивиан.
- Никак не связана с научной деятельностью, но могу отличить попугая лори от яванского воробья, а снегиря - от канарейки. Никогда не забуду удивление, испытанное мною в первый день пребывания в его доме - обед закончился, дверь птичника была открыта. После этого я всегда сама выпускала птиц, а однажды открыла все клетки сразу. Видели бы вы это! Уверена, вам бы понравилось. Бедный герр Бенкендорф - я думала, он лишится рассудка, а когда я принесла белого павлина, он просто выбежал из комнаты в отчаянии. Прошу вас, скажите, как вам мадам Клара и Соволиц? Кто, по-вашему, красивее? Я не очень-то люблю эту старую фрау. Поистине, так мило со стороны герра Бенкендорфа мириться со всем этим, уверена, он не привык к гостьям в своем доме.
- Надеюсь, вы погостите у него подольше?
- Я не задержусь в Райсенбурге надолго, - ответила юная дама, улыбка сошла с ее лица. - Вы здесь уже давно?
- Почти две недели, приехал я сюда по чистой случайности. Я собирался ехать прямиком в Вену.
- Действительно, в Вену! Что же, я рада, что вы заехали в Райсенбург, не уезжайте сейчас. Вы знаете, что сейчас в Вене не сезон?
- Мне об этом известно, но я - человек столь неугомонный, что никогда не соотношу свои передвижения с действиями других людей.
- Но Райсенбург вы находите приятным?
- Очень. Но я - убежденный скиталец.
- Почему вы такой? - простодушно спросила девушка.
Вивиан был печален, кажется, дама, сама того не ведая, вызвала у него болезненные воспоминания, а она снова попросила его не покидать двор так быстро и выразила надежду, что обстоятельства не помешают ему выполнить ее желание.
- Это даже не зависит от обстоятельств, - сказал Вивиан, - Веление момента - единственный принцип, которым я руководствуюсь, так что я могу уехать сегодня ночью или остаться здесь еще на месяц.
- О, умоляю, останьтесь, - пылко воскликнула собеседница Грея. - Надеюсь, сейчас вы останетесь. Знали бы вы, какое облегчение - разговор с вами, после того, как меня волок в танце кронпринц и кружил в танце фон Зоншпеер! Эх! Я могу лишь вздыхать при мысли об этом скорбном полонезе.
Дама тихо рассмеялась, слова ее, очевидно, были вызваны вовсе не веселым расположением духа. Она снова попросила Вивиана остаться в Райсенбурге хотя бы до ее отъезда. Ее новая просьба была уж вовсе излишней, поскольку обещание было ею получено, как только она сообщила о своем желании, но не в первый раз за этот вечер Вивиан заметил, что его занятная спутница говорит, не осознавая, какое впечатление производит на собеседника.
Молодой граф фон Эберштайн, по его собственным словам, «к сожалению, взял на себя обязательства», и, следовательно, жаждал назначения советником по делам лесного ведомства, но свое назначение он мог получить лишь при благосклонности особы, которую деликатно называл «родственницей премьер-министра». К его огромному удивлению и разочарованию, ему было отказано в этой чести, и «родственница» больше не хотела танцевать, но, вероятно, чувстсвуя необходимость прекратить разговор со своим бывшим партнером по танцам, длившийся необычайно долго, очень обрадовала его сиятельство гофмаршала, заявив, что будет танцевать с князем Максимилианом.
- Это, по меньшей мере, очень любезно со стороны фройлен фон Филипсон.
Маленькому Максу хватило здравого смысла понять, что сегодня вечером танец с прекрасной незнакомкой - почетная обязанность, и теперь он считал себя самым важным человеком в зале, хотя на самом деле был лишь вторым после Эмиля фон Аслингена. Очевидно, в нем боролись врожденные чувства мальчика и приобретенные привычки придворного, что делало его забавным собеседником. Он говорил о Парке и Опере в стиле, достойном молодого графа фон Еберштайна. По его мнению, сегодня вечером мадам Каролина была столь же очаровательна, как обычно, а вот графиня фон З..., напротив, выглядела больной, потом он вспомнил о новом экипаже ее светлости, кстати, о экипажах, что вы думаете о новейшей моде на венгерсую упряжь? Веселая и доброжелательная собеседница вдохновляла мальчика на болтовню, и, осмелев от ее благодушия, он вскоре забыл о ходульных речах и начал взахлеб рассказывать о Туррипарве и своих лошадях, собаках, парке, ружьях и грумах. Станцевав вальс, дама взяла юного князя под руку, и они подошли к герру Бенкендорфу. Он принял ее очень заботливо и отвел к мадам Каролине, которая встала, усадила «родственницу» герра Бенкендорфа рядом с собой и, по-видимому, сказала что-то очень приятное.
ГЛАВА 6
Вивиан обещал мадам Каролине второй урок английского на следующий день после праздника у гофмаршала. Прогресс, которого добилась дама, и талант преподавателя, который проявился у джентльмена на первом уроке, преисполнили Мадам ученического энтузиазма, а Вивиан, по ее оценке, был самым квалифицированным учителем. Страстью мадам Каролины было покровительство: она выявляла скрытый талант и вдохновляла непризнанного гения, раскрывала тайны света неофиту, не знающему человеческую природу, или, короче говоря, была очень мила с теми, кого считала преинтереснейшими людьми - это была ее великая миссия и радость ее существования. Как только ее взгляд упал на Вивиана Грея, она твердо решила оказывать ему покровительство. Его страна, его внешность, романтическая история, связывавшая его со двором - всё это будоражило ее живое воображение. Она угадала его историю, он в одночасье стал героем романа, подробности которого были неопределенны, но, осмелимся предположить, эту неопределенность компенсировало присутствие главного героя. Его вкус и знание литературы довершили дело, мадам Каролина добровольно подпала под действие чар Вивиана Грея. Профессор нижненемецкого языка, чей блестящий гений делал ненужной церемонию бритья, и молчаливый карлик, чья необычная внешность заставляла забыть о его полнейшем идиотизме, импровизатор прозы и южноамериканский дикарь - всех их вытеснил Вивиан Грей.
Поскольку мадам Каролина, в сущности, была очаровательной женщиной, наш герой согласился потакать ее безобидным прихотям, он не просто сделал пометки в ее экземпляре «Карла Великого», переложенном листами белой бумаги, но даже согласился прочесть рукопись «Гарун аль Рашида». Наградой за его любезность и хороший вкус стала безграничная благосклонность.
Ему предложили апартаменты во дворце, но он отказался, а когда мадам Каролина узнала его подлинную историю и поняла, что у Грея нет ни желания, ни необходимости вернуться немедленно на родину, она начала соблазнять его местом при дворе, и, несомненно, если бы Вивиан захотел, он смог бы со временем стать лордом-камергером или, возможно, даже фельдмаршалом.
Утром условленного дня Вивиан зашел в комнату и увидел, что мадам Каролина пишет. При появлении Грея дама в углу комнаты перестала напевать мотив, под который танцевала с воображаемыми кастаньетами. Мадам встретила Вивиана с радостью, доверительно сообщив ему, что только что запечатала для него пакет - предисловие к «Гарун аль Рашиду», а потом представила ему даму: «Баронеса!». Дама, которая только что танцевала, вышла вперед. Это оказалась незнакомка, с которой он танцевал прошлой ночью. «Баронесса» протянула Вивиану руку и выразила искреннюю радость от новой встречи с ним. Вивиан выразил надежду, что она не устала на празднике, и спросил, как поживает герр Бенкендорф. Мадам Каролина была занята - она энергично запечатывала драгоценное предисловие. Баронесса ответила, что герр Бенкендорф вернулся домой, но мадам Каролина мягко настояла на том, чтобы она осталась во дворце. Она ни в коей мере не устала. Прошлая ночь была одной из самых приятных в ее жизни, по крайней мере, кажется, она может так сказать, поскольку мгновения скуки или печали были вызваны не событиями праздника, а, скорее...
- Скажите, мистер Грей, - перебила ее мадам Каролина, - вы слышали о нашем новом балете?
- Нет.
- Думаю, вы никогда не бывали в нашей Опере. Завтра вечером премьера, и вы не должны ее пропустить. Мы здесь очень гордимся своей Оперой.
- Даже в Англии ценят вашу Оперу, - сказал Вивиан, - у вас, вероятно, самый лучший из существующих в наше время оркестр.
- Оркестр превосходен. Его королевское величество - превосходный музыкант, он не жалел сил и денег на создание оркестра, и всегда дирижирует лично. Но, признаться, меня даже больше восхищает наша балетная труппа. Надеюсь, вам она понравится. Вероятно, вам будет приятно узнать, что наш новый прекрасный балет, который представят завтра, основан на великом произведении вашего знаменитого поэта, лорда Байрона.
- Что же это за произведение?
- «Корсар». О, что за прекрасное творение! Какая страсть. Какая энергия! Какое знание женских чувств! Какое противостояние характеров! Какие эмоции! Какие сцены! Скорей бы премьера. Гюльнара! Моя любимая героиня, красавица! Как вы думаете, что на ней будет надето?
- Вы - поклонница нашего Байрона? - спросил у баронессы Вивиан.
- По-моему, он очень красив. Я его видела однажды на карнавале в Венеции.
- Но его произведения, его великие произведения! Ма шер малышка, - сладчайшим голосом спросила мадам Каролина, - ты читала его произведения?
- Ни строчки, - наивно ответила баронесса. - И в глаза их не видела.
- Бедное дитя! - воскликнула мадам Каролина. - Я тебя усажу за чтение, пока ты здесь.
- Я никогда не читаю книги, - возразила баронесса. - Это невыносимо. Люблю поэзию и романы, но мне нравится, когда кто-то их мне читает вслух.
- Правильно, - согласилась мадам Каролина, - мы точнее можем судить о достоинствах литературного произведения, если воспринимаем его на слух. Душа - это сущность, невидимая и неделимая. В этом смысле голос человека напоминает о принципах его существования - мало кто будет отрицать, хотя некоторые материалисты отрицают всё, что человеческий голос неосязаем и слышен только там, где человек говорит. Следовательно, логично ведь сделать вывод о его неделимости? Значит, душа и голос похожи двумя важнейшими свойствами: в их духовном строении скрыта тайная гармония. На заре человечества существовала традиция, в соответствии с которой считалось, что душа и голос - одно и то же. Вероятно, в этом причудливом веровании заметно влияние пленительной и поэтической философии Востока, этих загадочных краев, - продолжила мадам Каролина. - Нам следует признать, что оттуда мы почерпнули всё. Юг - всего лишь ученик Востока, при посредничестве Египта. Я не сомневаюсь в справедливости этого мнения, - с жаром заявила мадам Каролина. - Я смело утверждаю, что являюсь сторонницей этого мнения, - увлеченно продолжила дама, - в трактате, который прилагается ко второму тому «Гарун аль Рашида». Отстаивая это мнение, я готова умереть на костре! О, чарующий Восток. Почему я родилась не на Востоке! Земля, где никогда не умолкает песнь соловья! Земля кедра и лимона, черепах и мирта, вечно цветущих цветов и небес невечерних! Блистательный Восток! Колыбель Философии! Дорогая баронесса, почему вы не разделяете мои чувства? С Востока мы получили всё!
- Надо же! - простодушно ответила баронесса. - Я думала, мы получили оттудатолько шали.
Только Вивиан заметил этот странный ответ, поскольку, по правде говоря, мадам Каролина была из тех людей, которые никогда не обращают внимания на чужие ответы. Всегда думая только о себе, она задавала лишь те вопросы, на которые могла бы ответить сама. Сейчас она льстила себе мыслью, что блестяще высказалась на свою любимую тему, и задумалась, что заставило ее произнести такую речь. Она снова вспомнила о Байроне и балете, а поскольку баронесса по крайней мере была согласна слушать, а у мадам Каролины не было с собой рукописи, которую ей очень хотелось бы прочесть, она предложила Вивиану прочитать им отрывок из «Корсара» на языке оригинала. Она открыла книгу на первой сцене в темнице между Гюльнарой и Конрадом. Это была ее любимая сцена. Вивиан читал с чувством и расстановкой. Мадам слушала в упоении, а баронесса, хоть и не понимала ни слова, кажется, была в таком же восторге. Наконец, Вивиан дошел до этого отрывка:
Любить пашу? Любить его! О нет!
Старалась прежде я найти ответ
На страсть его, но лед в моей крови.
Я знаю: без свободы нет любви.
А я раба, хоть избрана пашой,
Хоть кажется, что счастлива душой!
Я сердце опрашиваю иногда:
"Ты любишь ли?" - но не ответит: "Да!"
Как выносить ту нежность тяжко мне,
Сражаясь с отвращеньем в глубине,
И, ужас в сердце затаив своем,
От одного скрывать другого в нем!
Берет он руку - ах! мне все равно,
И кровь течет спокойно, холодно;
Отпустит - падает, как не жива,
И ненависти нет, и страсть мертва.
Лобзание не греет мне уста,
Я ледяною дрожью облита.
Когда б я знала чувств горячих пыл,
Быть может, гнев мне б сердце обновил,
Но встреч не жду и расстаюсь легко.
Он - здесь, я в мыслях - где-то далеко.
Приходят думы - я боюсь и жду,
Когда до омерзенья я дойду.
Чем быть его женою, - что мне честь! -
Я рабство предпочла бы дальше несть.
- Великолепно! - пришла в восторг мадам. - Какая правда! Какая страсть! Какая энергия! Какие эмоции! Какое знание женских чувств! Прочтите еще раз, умоляю: это - мой любимый отрывок.
- О чем этот отрывок? - с каким-то беспокойством спросила баронесса. - Расскажите мне.
- У меня есть французский перевод, ма миньон, крошка, - сказала Мадам. - Потом я вам его дам.
- Нет! Ненавижу читать, - надменно ответила молодая дама. - Переводите мне сразу.
- Ты - довольно-таки своевольная красавица, - подумал Вивиан, - но твои глаза так горят, что ни в чем тебе нельзя отказать! - и он начал переводить.
Когда Грей закончил перевод, Мадам снова пришла в восторг. Баронесса была очарована не меньше, но ничего не сказала. Она казалась взволнованной, побледнела, подняла на Вивиана свои прекрасные глаза - взгляд ее был полон скорби, посмотрела на него серьезно и отошла в противоположный угол комнаты. Несколько мгновений спустя она вернулась на свое место.
- Как жаль, что вы не хотите рассказать мне эту историю, - с пылом серьезности сказала она.
- У меня есть французский перевод, ма бель, красавица моя! - воскликнула мадам Каролина. - Сейчас я хочу задать мистеру Грею несколько вопросов.
И отвела Вивиана в альков.
- Простите, что эта маленькая умилительная дикарка нас потревожила, мне кажется, у нее есть талант, хотя она, несомненно, необразованна. Мы должны сделать для нее всё, что в наших силах. Она совсем ничего не знает о хороших манерах, это забавно, но, по-моему, ей присуща врожденная утонченность. Мы ее быстро отшлифуем. Его королевское величество считает, что к ней необходимо относиться с величайшим вниманием. Как вам известно, Бенкендорф - истинный гений (о премьер-министре мадам Каролина говорила тише, поскольку это была измена по отношению к князю Малой Лилипутии). Страна перед ним в неоплатном долгу. Открою вам тайну: это - его дочь. Во всяком случае, я в этом не сомневаюсь. Бенкендорф когда-то был женат на благородной даме, рано умершей красавице, очень интересная женщина! Его королевское величество ее очень уважал. После этой тяжелой потери премьер-министр стал шутником и воспитал эту очаровательную девушку наиболее странным образом, никто не знает, где. Теперь он счел необходимым привезти ее обратно, очевидно, он растерян. Его королевское величество обратился ко мне. Мои отношения с премьер-министром прежде были несколько натянутыми, но теперь всё наладилось. Я должна сделать для нее всё возможное, и считаю, что ей следует выйти замуж за фон Зоншпеера - он такой же сын Бенкендорфа, как вы, или за молодого Эберштайна, или за молодого Гернсбаха. Мы должны что-то для нее сделать. Вчера вечером я предложила жениться на ней Эмилю фон Аслингену, но он ответил, что, к сожалению, уже привез себе несколько дикарок из Бразилии, так что в ней не нуждается.
Пришел гофмейстер, чтобы сообщить о скором прибытии его королевского величества. Баронесса без стеснения объявила, как ей жаль, что приедет его величество - ведь теперь она не узнает, чем закончилась эта интереснейшая история. Мадам Каролина сделала ей выговор, девушка выслушала ее, не собираясь подчиняться.
В комнату вошел его королевское величество с кронпринцем. Он сердечно приветствовал юную даму, и даже кронпринц, вдохновленный необычной сердечностью отца, поклонился и что-то сказал, запинаясь. При появлении великого герцога Вивиан собрался уйти, но мадам Каролина попросила его остаться, а его королевское величество, обернувшись, милостиво поддержал ее просьбу и добавил, что мистер Грей - именно тот человек, которого он очень хотел увидеть.
- Я забочусь о том, - тихо сказал он Вивиану, - чтобы доброму другу Бенкендорфа было комфортно в Райсенбурге. Поскольку вы - один из немногих, кто удостоился его близкой дружбы, вам известны наши государственные тайны, - с улыбкой добавил великий герцог. - Я уверен, что вам будет приятно помочь мне осуществить мое желание.
Его королевское величество предложил дамам покататься на лошадях, а он сам с кронпринцем и мистером Греем будет их сопровождать. Мадам Каролина выразила согласие, а вот баронесса, подобно всем дерзким девицам, не привыкшим к условностям света, вдруг начала робеть и возражать. Она глядела букой, недовольная и равнодушная, сказала, что у нее не будет настроения кататься, по крайней мере, еще часа два. К удивлению Вивиана, даже великий герцог решил потакать ее причудам и сказал, что готов сопровождать их после придворного обеда. Пока Вивиана развлекало общение с Мадам, великий герцог полностью посвятил себя баронессе. Его королевское величество пребывал в прекрасном расположении духа, а его изысканные манеры и изящная беседа вскоре отогнали облако, несколько мгновений застилавшее чело юной дамы.
ГЛАВА 7
Великий герцог Райсенбурга страстно любил музыку, и его народ, соответственно, состоял из меломанов. Вся столица день и ночь пиликала на скрипке или дула в трубы, гобои и фаготы. А вот в воскресенье царило торжество гармонии. Опера развлекала двор и самых богатых граждан, почти во всех частных домах проходили семейные концерты или выступали небольшие оркестры. В открытых ресторанах, которых было много в пригородах, с ласкающими слух, романтическими и фешенебельными названиями вроде «Тиволи», «Аркадия» и «Вокзал», никогда не было недостатка в профессиональном или любительском оркестре. Если пройтись по городу воскресным днем, вы насладитесь картиной невинных домашних радостей. В садовой беседке можно увидеть толстого бюргера со светлым, широким, добродушным, солидным немецким лицом, который потеет над изощренными экзерсисами французского горна, мудро сняв лишнее бремя - гороховый сюртук и пеструю жилетку, и аккуратно сложив всё это рядом, а его большие сонные голубые глаза сейчас озаряет пламя энтузиазма. Его дочь, нежная утонченная девушка, перебирает струны изящной гитары, подсматривая ноты в раскрытой партитуре, которая стоит перед ее отцом на массивном пюпитре. Она поет в унисон с матерью, которая, подобно всем немецким матерям, выглядит, как копия дочери, только на двадцать лет старше. Старший брат держит смычок скрипки с видом великого музыканта, в то время как младший, студент университета, изливает свои сентиментальные чувства с помощью флейты. На этом же инструменте играет высокий утонченный юноша в черном, который стоит за спиной родителей, рядом с дочерью, время от времени он отрывает взгляд от нотной тетради, чтобы посмотреть в глаза юной фройлен. Это клерк муниципального совета, и в следующем году на Михайлов день, если ему удастся, как он надеется, добиться небольшой прибавки к жалованью, он получит больше прав участвовать в этом воскресном семейном концерте. Такова одна из многочисленных групп, лицезрение которых, несомненно, доставит удовольствие любому человеку, которому нравится смотреть на своих ближних, отдыхающих после трудов праведных и предающихся столь спокойному и разумному развлечению. Мы бы с радостью бродили по городу, наблюдая такие сценки, даже юмор таверн достоин нашего внимания, но мы должны рассказать читателям о более важном мероприятии.
Служба в придворной часовне и придворный обед закончились. Мы находимся в Оперном театре Райсенбурга, и, конечно, встаем при появлении королевской четы. Здание скромных размеров роскошно украшено, но вряд ли можно сказать, что со вкусом: хотя не только декорации, но и всё здание украсили росписи выдающихся художников, в оформлении преобладает патриотизм, а не хороший вкус. Оперу построили сразу после войны, когда Райсенбург, воодушевленный успехом своей тридцатитысячной армии, вообразил себя великим милитаристским государством. Трофеи, штандарты, пушки, орлы заполнили все уголки Оперного театра, вытеснив лиры, тамбурины, трагические кинжалы и комические маски. Королевская ложа в форме палатки умещает почти пятьдесят человек. Она размещена точно по центру Оперного театра, пол ее нависает над задними рядами партера, а потолок достигает второго яруса, ее багровые портьеры связаны золотыми шнурами, наверху сияет огромная корона. Оперу освещает лишь одна центральная люстра.
Сегодня вечером шла постановка «Отелло» Россини. Как только в зал вошел великий герцог, заиграла увертюра, его королевское величество подошел к краю балкона и начал сам дирижировать музыкантами, неуклонно задавая ритм правой рукой, в которой он держал театральный бинокль. Бинокль он использовал, конечно, не только для того, чтобы смотреть на оркестр, но и для выявления нерадивых или неумелых исполнителей, поскольку в вышколенном оркестре Райсенбурга не смог бы выявить невнимательность или оплошность даже орлиный взор его королевского величества, усиленный длинным черным оперным биноклем, или его тонкий слух, развившийся благодаря всесторонним тренировкам.
В Оперном театре царила идеальная тишина: когда монарх дирижирует, мир идет в Оперу, чтобы слушать. В Райсенбурге идеальная тишина была велением моды и правилом этикета. Но в перерывах между актами оперы показывали балет, и вот тогда все могли разговаривать, смеяться и делать сколько угодно замечаний.
Великий герцог гордился точностью своих декораций и костюмов столь же, сколь и изысканным мастерством своих исполнителей. Действительно, в Райсенбурге опера была зрелищем, которое не могло не заинтересовать человека со вкусом. Когда поднялся занавес, взору зрителей предстал дом старика Брабанцио. Это была точная копия роскошных архитектурных творений Скамоцци, Сансовино или Палладио, украшавших Большой канал в Венеции. Вдали возвышались купола Собора святого Марка и величественная Кампаниле. Вивиан не мог не восхититься этим прекрасным произведением искусства, воистину, именно таков должен быть его стиль. Грея больше удивило, но не менее порадовало появление самого Отелло. В английских театрах мы привыкли видеть этого безрассудно смелого мавра в костюме его родины, но правильно ли это? Великий герцог Райсенбурга решил, что неправильно. Отелло был авантюристом, в раннем возрасте он, подобно многим иностранцам, поступил на службу в армию Венеции. Там он дослужился до высших чинов, стал генералом армии и флота, и, наконец, вице-королем любимого королевства. Разве можно предположить, что такой человек, делая столь успешную карьеру, сохранит манеры и костюм своей родины? Разве не следует признать, что в таком случае его карьера вовсе не была бы успешной? Вероятнее всего, он нарочито копировал манеры страны, в которую переехал. Вряд ли в том или в любом другом веке к мавру в тюрбане относился бы с почтением обычный христианский солдат Венеции, или возмущенные христиане хоть на мгновение согласились бы с тем, что одну из самых могущественных армий Европы возглавляет язычник, это скандал. Если даже Шейлока, который жил в своем квартале и общался только со своими соплеменниками, хватали за бороду на Риальто, что подумали бы венецианцы, ставившие своих дожей выше королей, если бы увидели, что те на равных беседуют и вручают блистательные награды Республики последователю Мухаммеда? Вот что думал великий герцог Райсенбурга по этому вопросу, интересующему англичан, и, признаю, мысли эти заслуживают внимания. Он считал, что актер, исполняющий роль Отелло, должен появиться в полном облачении средневекового венецианского вельможи - так мог бы одеваться вельможа из свиты Корнаро, Гримани, Барбериго или Фоскари.
Первый акт оперы закончился. Баронесса сказала Вивиану, как она рада, что наконец-то опера закончилась, поскольку ей очень хочется узнать, что будет происходить в балете, она еще не поняла эту историю. Вчерашний перевод, выполненный Вивианом, очень ее заинтересовал. Грей вкратце рассказал ей историю Конрада. Она слушала очень внимательно, но никак не прокомментировала услышанное.
Балет в Райсенбурге был не просто средством продемонстрировать искусство танца. Он притязал на то, чтобы с помощью телодвижений и жестов, сопровождаемых музыкой, влиять на умы зрителей на меньше, чем обычное драматическое представление. В этом представлении танец был случайным украшением, так же, как в жизни. Поэтому танцевали только в подходящих случаях, танец был естественным продолжением какого-то события в представляемой истории. Например, представим, что тема балета - история Отелло. Танец, скорее всего, покажут на большом представлении в честь прибытия мавра на Кипр. Это будет соответствовать моменту. Наши чувства не возмутяться при виде мужа, который делает па-де-шассе, чтобы убить жену, или при виде того, как ни в чем не повинную Дездемону душат подушкой в пируэте. В большинстве случаев исполнители главных ролей в такого рода представлениях даже не были танцорами. Но так было не всегда. Если героиня - Диана, поэтическая достоверность не будет оскорблена, если богиня присоединится к целомудренному танцу своих нимф-охотниц, а если героиня - баядерка Гете, естественно, индийская танцовщица может быть героиней и драматического представления, и стихотворения. Одно из наиболее впечатляющих представлений - серьезная профессиональная пантомима. В некоторых особо интересных случаях она выглядит даже более естественно, чем спектакль со словами, она более выверена логически, поскольку нам фактически демонстрируют внутренний монолог, а магию представления не разрушает звук человеческого голоса в то мгновение, когда, как все мы знаем, человек молчит.
Занавес вновь поднимается. С Пиратского острова доносятся звуки шумной пирушки, триумфа победы. Там празднуют недавний успех. Различные группы в подлинных костюмах греческих островов сидят на скалистой авансцене. Слева на обрыве скалы возвышается башня Медоры, а справа сияет голубое Эгейское море. Входит процессия женщин, чтобы возвестить о прибытии Конрада и Медоры, почтивших своим присутствием праздник невежественных подданных. Пираты и женщины танцуют народный танец, после чего появляются восемь полностью вооруженных воинов и танцуют военный танец, отбивая ритм щитами и гремя саблями. Неожиданно танец прекращается: на горизонте появляется парус. Пираты, стоящие ближе всего к краю сцены, бросаются на берег, чтобы помочь выгрузиться своим долгожданным товарищам. Капитан судна выходит вперед взволнованным шагом, он мрачен. Он встает на колени и вручает Конраду свиток, атаман разбойников читает в едва скрытом смятении. Спустя мгновение преданный Хуан оказывается рядом с ним, текст свитка открывается, танец прекращается и начинается подготовка к отплытию через час в город паши. Сцена опустела, Конрад и Медора остались одни. Таинственный атаман погружен в свои мысли. Он стоит, скрестив руки на груди, и неотрывно смотрит на желтый песок. Кто-то нежно положил ему руку на плечо, вернув от размешлений к действительности, он встрепенулся и повернулся к незваному гостю, нахмурив брови. Он видит Медору, и на его хмуром лице появляется грустная улыбка. «И вновь расстаться мы должны! Сейчас, немедля, невозможно!». Она льнет к нему в мучительной боли и преклоняет перед ним колени в обожании. Никакой надежды, никакой! Он обещает вскоре вернуться, предчувствуя беду. Твердой рукой обнимает ее за талию. Вытирает тяжелую слезу с ее бледной щеки, и пока он советует ей веселиться со служанками в его отсутствие, звучит печальный гром сигнальной пушки. Отчаянная порывистость ее движений разительно контрастирует с прежним оцепенением. Она его не отпустит.
Медора спрятала лицо на груди Конрада, ее длинные волосы парят над его плечами. Он уже начинает волноваться, но тут приплывает корабль, входят моряки и их печальные из-за предстоящей разлуки жены, паж приносит лорду Конраду его плащ, карабин и охотничий рог. Он вырывается из ее объятий, и, не решаясь оглянуться, бежит по скалам и садится на корабль. Судно отплывает, жены остаются на берегу и машут своим пришедшим в отчаяние мужьям. На авансцене Медора стоит неподвижно на берегу, ее фигура могла бы вдохновить Фидия на создание статуи Отчаяния.
В невероятной роскоши зале суровый Сеид возлежит на бесчисленных подушках на золотом ковре. Его бородатые придворные стоят вокруг него. Покои ярко освещены, в отверстие в дальнем конце декораций покоев мы видим сверкающий город и блестящие вельботы. Паше сообщают о приходе Гюльнары в чадре до пят. Даже надменный Сеид встает, чтобы почтить свою прекрасную фаворитку. Он снимает драгоценную вуаль с ее зардевшихся щек и усаживает по правую руку от себя. Появляется танцовщица, потом в действие включаются ведущие артисты. Здесь начинается профессиональный балет, здесь Биа, Нобле или Ронци Вестрис, или ее грациозный супруг, или знаменитый Альберт, или прыгучий Поль скакали бы свободно, без удержу становились бы в театрал
ьные позитуры, отнюдь не разрушая трагизм истории.
Конечно, появляется дервиш, конечно, корабли подожгли, и, конечно, Сеид отступает. Декорации меняются, мы видим блестящий гарем, спасение его обитательниц, освобождение Гюльнары, пленение Конрада.
Сцена в темнице. На циновке в оковах лежит всеми покинутый Конрад. Дрожащее пламя одинокой лампы едва освещает тяжелую решетку огромных ворот, ведущих в его камеру. Несколько минут никакого движения. Зрителю позволяют полностью увериться в безнадежности положения героя. Его жизненное поприще завершено, надежна его темница, стражники его неподкупны, оковы не разорвать. Завтра он проснется, и его посадят на кол. Вдруг раздается слабый звук, столь слабый, что зрителю он кажется случайным. В темных воротах появляется белый силуэт: это охранник или палач? Ворота осторожно открываются, и на авансцену кроличьей поступью выскакивает женщина. Гюльнару играет девушка с телом пэри и душой поэтессы. Царица гарема движется взволнованным шагом, в левой руке она держит лампу, за поясом ее воздушного платья - кинжал. Она беззвучно подходит к узнику. Конрад спит! Как же так, он спит, в то время как тысячи оплакивают его крушение и погибель, а она ходит туда-сюда в беспокойстве, не в силах уснуть! Тысячи мыслей блуждают на ее раскрасневшемся лбу, она смотрит на зрителей, и ее черные глаза вопрошают, почему этот Корсар столь дорог ей. Она возвращается и поднимает лампу в изящной белой руке, чтобы осветить лицо узника. Неотрывно смотрит на спящего, медленно дрожащей рукой прикасается к кинжалу и вздрагивает от ужаса. Гюльнара вновь прикасается к кинжалу, он выпадает из ее жилетки и падает на пол. Корсар иросыпается, смотрит удивленно, видит женщину не менее прекрасную, чем Медора. Смутившись, она рассказывает ему о ситуации, в которой оказалась, говорит, что ее скорбь столь же неизменна, как ее обреченность. Он клянется, что готов умереть, он неустрашим, думает о Медоре, но забывается в объятиях Гюльнары. Гюльнара бледнеет, когда Корсар клянется в любви к другой. Она не может скрыть свою страсть. Он удивлен и признается, что считал ее возлюбленной своего врага Сеида. Гюльнара вздрагивает, услышав это имя, расправляет плечи и горько улыбается:
»Любить жестокосердого Сеида! О нет, не он - любовь моя!'.
Актеры играли превосходно. Зрители разразились привычными аплодисментами восхищения. Мадам Каролина аплодировала, постукивая пальчиком по вееру. Сам великий герцог подал сигнал к аплодисментам. У Вивиана никогда прежде не возникало столь сильного чувства, что слова бесполезны. Вдруг его руку сжали. Он оглянулся - это была баронесса. Она облокотилась на спинку кресла, и, хотя делала всё возможное, чтобы скрыть волнение, слеза о судьбе несчастной Медоры скатилась по ее щеке!
ГЛАВА 8
В вечер оперной премьеры ко двору прибыли придворные молодой эрцгерцогини - невесты кронпринца Райсенбурга. В свиту входил старый седобородый генерал, который учил ее императорское высочество оружейным приемам, а также - ее наставник и исповедник, древний беззубый епископ. Их юная хозяйка должна была приехать несколько дней спустя, и прибытие столь важных представителей ее свиты свидетельствовало о начале долгой череды роскошных празднеств. После обмена комплиментами и табакерками его королевское величество пригласил гостей на смотр пяти тысяч солдат и пятидесяти генералов, назначенный на следующее утро.
Армия Райсенбурга была экипирована лучше всего в Европе. Никогда нигде не видали людей с грудью более пухлой, с усами более нафабренными, в более белоснежных гетрах. Великий герцог был военным гением и изобрел новый фасон воротников кавалерии. Его королевское величество очень хотел удивить старого седого наставника своей будущей дочери умелыми эволюциями и представительностью своих легионов. Дело было тонкое, в конце намечались тактические учения, во время которых зрителям предстояло увидеть наиболее изощренные эволюции и наиболее сложные маневры, которые человеческие существа придумали для того, чтобы уничтожать себе подобных или избегать уничтожения. Фельдмаршал граф фон Зоншпеер, главнокомандующий объединенных сил его королевского величества великого герцога Райсенбурга, после настоятельной просьбы монарха соизволил провести учения лично.
Сначала было довольно сложно отличить армию от свиты - Дарий в проливе Исс не сверкал эполетами и не был окружен столь многочисленной свитой, как граф фон Зоншпеер. Куда бы он ни направился, за ним следовало множество развевающихся плюмажей и сверкающих эполет, лошадей в пене и блеске стали. В общем, он походил на огромную военную комету. Если бы судьба Райсенбурга зависела от итогов этого дня, фельдмаршал и его генералы, адъютанты и ординарцы не могли бы быть более усердны и взволнованы. У фон Зоншпеера было не менее четырех лошадей под уздой, кажется, он менял их каждые пять минут. Вот он несется вдоль строя уланов на черном боевом скакуне, а вот огибает колонну кирасиров на белом. Тирольцев он воодушевляет своей речью на коне темно-рыжей масти, а к мужеству и военному пылу артиллерии взывает на гнедом. День был прекрасный. Оркестры соответствующих полков играли на поле триумфальные марши. Войска прибывали постепенно, зрелище было колоритное. Вдали играла музыка, вскоре появились войска пехоты. Заиграл легкий горн, и полк тирольцев вышел из тени соседнего леса. Литавры и рожки возвестили о прибытии отряда кавалерии, а появление передового отряда легкой кавалерии свидетельствовало о том, что за ним следует артиллерия.
Гербы и штандарты сияли на солнце, военная музыка разносилась по всему полю, непрерывно били в военные барабаны, от звука военных труб в жилах закипала кровь. Время от времени вдали появлялись клубы пыли, свидетельствующие о прибытии полка кавалерии. Даже сейчас полк на подходе: это - красные уланы. Как элегантно их полковник, молодой граф фон Эберштайн, гарцует на берберийском коне! Неужели Тезей оказался Кентавром? Его шпоры и узда кажутся, скорее, символами независимости, чем инструментами управления: граф не наказывает и не направляет. Всадник неподвижен в седле, конь подчиняется ему без управления. Кажется, человек позаимствовал тело животного, а животное - человеческий разум. Его полк выстроился на поле, подняв высокие копья, словно здесь выросла молодая безлиственная роща, но державшим строй уланам было сложно сдерживать боевой пыл своих коней. Услышав звук горна, они стояли, раздувая ноздри, уже вдыхали войну, еще не видя врага, били то одним копытом, то другим, словно сетуя на Природу за то, что она сотворила их чем-то столь прозаическим.
Все войска прибыли, и на поле началась необычная суматоха. Фон Зоншпеер снова сменил скакуна, и пока пересаживался на другого, успел раздать указания по меньшей мере дюжине адъютантов. Ординарцы спешили во все уголки поля. Над палаткой фельдмаршала поднялся новый флаг, довольно большой. Сигнальный выстрел! Музыка на поле стала тише, мгновенно все замолчали в тревоге, еще один выстрел, и еще один! Все оркестры всех полков одновременно начали играть национальный гимн: на поле выехал королевский двор!
Мадам Каролина, баронесса, графиня фон З... и некоторые другие дамы надели установленную форму королевской гвардии. Мадам и баронесса были прекрасными наездницами, воодушевление родственницы Бенкендорфа, когда она лихо выехала на поле под гром пушечной канонады, в грохоте барабанов и гуле труб, поразительно контрастировало с ее смятением и подавленностью прошлым вечером.
- Вашей светлости нравится поле, уставленное палатками, полагаю! - сказал Вивиан, оказавшись рядом с ней.
- Я люблю войну! Это - развлечение королей, - ответила дама. - Как сияют на солнце латы и шлемы этих кирасиров! Видите фон Зоншпеера? Интересно, с ним ли кронпринц!
- Думаю, да.
- Так и есть! Итересуется ли он чем-нибудь? Прошлым вечером в Опере он казался воплощением Апатии. Я не заметила, чтобы он улыбался или двигался, едва ли хоть раз услышала его голос! Но если он любит войну, если он - воин, если он думает о других вещах, а не о балах и пантомимах, это превосходно! Прекрасно для его страны! Возможно, он - герой?
В это мгновение кронпринц, находившийся в свите фон Зоншпеера, медленно подъехал к монаршьей чете.
- Рудольф! - обратился к нему великий герцог. - Сегодня ты командуешь своим полком?
- Нет, - тихо пробормотал кронпринц.
Великий герцог подъехал к сыну и тихо с ним поговорил, видимо, со всей серьезностью. По-видимому, отец увещевал его, но монаршьи наставления возымели лишь один эффект - лоб кронпринца еще больше нахмурился, а его вялое лицо стало еще более печальным. Баронесса очень внимательно наблюдала за разговором отца с сыном. Когда кронпринц, нарушив волю отца, остался с придворными и позволил возглавить свой полк подполковнику, юная дама подняла свои лучистые глаза к небесам с тем же выражением скорби и обреченности, которое так заинтересовало Вивиана в то утро, когда он переводил ей душераздирающий отрывок про Корсара.
Но поле почти опустело, и началась имитация войны. Справа появился большой полк кавалерии, состоящий из кирасиров и драгун. Авангард легкой кавалерии и уланов под командованием графа фон Эберштайна отделился от них, чтобы измотать врага, предполагалось, что выступит укрепленный отряд пехоты. Несколько эскадронов легкой кавалерии тут же бросились вперед, выстроились в ряд, врезались в колонну и попытались с помощью тонких маневров обойти идущего вперед врага с фланга. Они успешно выполнили всё, что им было поручено, и начали перестрелку в авангарде своей собственной армии, чтобы дать время на осуществление всех необходимым передислокаций на линии фронта, авангарад неожиданно просигналил отбой, находясь между бригадами линейной конницы, открыв подготовленную батарею пушек, и приближающийся враг попал под шквал сосредоточенного огня. Воспользовавшись преимуществом, полученным благодаря этому неожиданному салюту своей артиллерии, фон Зоншпеер, командовавший кавалерией, отдал приказ наступать.
Тотчас помчались вперед все полки кавалерии, боевая линия врага была сразу же разрушена. Но пехота под командованием одного из гостивших у Великого герцога родственников, князя фон Копьепудра, ловко выстроилась квадратами и начала виртуозно отступать батальонами в составе четырех подразделений. Наконец, батальоны заняли более выигрышную позицию, чем прежде. Их снова начали обстреливать из артиллерии, продвигавшейся вперед пропорционально, на них снова бросились огромные эскадроны кавалерии. Теперь квадраты пехоты частично отступили. Они уступили кавалерии, но ликующая конница к своему смятению поняла, что враг не разбит, а формирует внутренние квадраты с выступающими углами. Кавалерия мгновенно отступила, но лишь для того, чтобы дать возможность своей артиллерии сравнять упрямого врага с землей. Пушки поработали на славу. Все кирасиры и драгуны под командованием своего военачальника с новыми сосредоточенными силами бросились вперед. Пехота была повергнута в величайшее смятение и начала отступать, безнадежность ее положения усугубили уланы и драгуны, бывший авангард, который, воспользовавшись благоприятным моментом, снова бросился вперед и усилил эффект наступления всей армии, настигая беглецов копьями и захватывая их в плен.
Победоносный фон Зоншпеер в окружении адъютантов галопом поскакал к своему монарху за поздравлениями.
- Где ваши пленники, фельдмаршал? - с деланной улыбкой спросил его королевское величество.
- Каков будет выкуп за нашего горемычного гостя? - спросила мадам Каролина.
- Надеюсь, у нас еще будут учения, - с пылающими щеками и горящими глазами сказала баронесса.
Но главнокомандующему не следует отвлекаться на пустые комплименты. Его снова ждут на поле битвы. Все войска выстроились в ряд. Сейчас они выполняют искуснейшие эволюции. Не будем утомлять читателя их описанием, также не будем пространно рассуждать о сравнительных преимуществах построений 'cremailliere' и 'echiquier', об обязанностях тиральеров, о сосредоточенном огне и эксцентрическом движении, о развертывании войск, обстреле с фланга, диагональных построениях и эшелонах. День закончился тем, что все войска снова выстроились в ряд и прошли в боевом порядке перед главнокомандующим, чтобы он смог оценить их дисциплину и проверить экипировку.
Смотр закончился. Граф фон Зоншпеер с адъютантами просоединился к королевской свите, и, объехав поле, все поехали в его палатку, где для них приготовили закуски. Фельдмаршал, которому польстил интерес баронессы к событиям дня и ее очевидное знакомство с наглядными подробностями военной тактики, был с ней чрезвычайно любезен, но объект его восхищения не реагировал на знаки внимания, которые половина придворных дам сочла бы столь же высокой для себя честью, как внимание самого великого герцога - столь могущественным человеком был фельдмаршал и столь мало он был склонен любезничать с прекрасным полом!
- В палатке оставайтесь рядом со мной, - попросила баронесса Вивиана. - Хотя я люблю героев, фон Зоншпеер не в моем вкусе. Не знаю, почему вам так польстили мои слова - ведь вы, подобно всем англичанам, не воин, правда? Всегда так думала. Не обращайте внимания! Вы ездите на коне не хуже фельдмаршала. Думаю, я без зазрений совести могла бы отправить вас с поручением, но нет, я хочу, чтобы вы оставались рядом со мной. Мне пришла в голову счастливая мысль сделать вас своим королевским шталмейстером, когда я получу права назначить своего шталмейстера.
Вивиан оценил комплимент юной баронессы - он взолнованно поклялся, что служба рядом с ней - венец его желаний, его глаза встретились с глазами дамы, она покраснела, опустила взгляд на шею лошади, а потом отвернулась.
Палатка фон Зоншпеера идеально подходила для успешного военачальника Райсенбурга. Ее интерьер украшали захваченные у всех сторон трофеи.
На крыше возвышался черный орел Австрии, сбоку палатку поддерживал бронзовый галльский орел. Седой генерал помрачнел, увидев флаг войск, которыми, вероятно, когда-то командовал. Он выразил свое негодование беззубому епископу, тот перекрестился пальцами в бриллинтовых перстнях, после чего при помощи нечленораздельных звуков призвал к сдержанности и умеренности.
За легким ужином обсуждали, в основном, военные темы. Мадам Каролина совершенно не разбиралась в теме беседы, но очаровала всех присутствующих офицеров, поскольку оказалась самым заинтересованным лицом в палатке. С непревзойденным изяществом она произнесла панегирик «маленькой победоносной войне». Седой старик-генерал много разглагольствовал о «старых добрых временах», подразумевая тридцать лет грабежей, резни и разрушений, вызванных Французской революцией. Он с восхищениям вспоминал об ужасах, которые, как он боялся, больше не повторятся. Эрцгерцог Карл и князь Шварценберг были богами его пантеона, а гусары Надашти и драгуны Вюрмсера - младшими божествами его кровавых Небес. Одна из эволюций этого утра, изобретенная лично фон Зоншпеером, при развертывании конницы произвела огромную сенсацию, все согласились, что она очень пригодилась бы Дезе и Клерфе в Нидерландах двадцать восемь лет назад, этот маневр превосходил даже маневры конницы Зейдлица в битве с русскими при Цорндорфе. Короче говоря, все битвы минувшей войны снова были разыграны в палатке фельдмаршала. Наконец, от эрцгерцога Карла и князя Шварценберга седой старик-генерал перешел к Полибию и месье Фолару, а великий герцог решил, что дело приняло слишком крутой оборот, и покинул вечеринку. Мадам Каролина и большинство ее придворных дам сели в кареты, чтобы ехать домой. Они находились почти в пятидесяти милях от города, но баронесса, несмотря на горячие увещевания, снова села на лошадь.
Они поехали домой легким галопом, баронесса - в своем обычном расположении духа, Вивиан - погруженный в мысли о своей прекрасной спутнице. Ее характер поставил его в тупик. Он почти не сомневался, что она - не такая милая простушка, какой считает ее мадам Каролина. Некоторые люди хорошо знают свет, но не знают людей. Мадам Каролина была именно такова. Она оценивала людей с точки зрения света. Несомненно, баронесса была женщиной сильных страстей. Ее поведение в Опере, которое никто не заметил, служило очевидным тому доказательством. То, что она знает свет лучше, чем показалось Грею после разговора с ней, также стало очевидным после ее действий и слов, произнесенных сегодня утром. Вивиан Грей был решительно настроен узнать ее характер получше. Очевидно, дама с благосклонностью относилась к его обществу, так что ему нетрудно было достичь своей цели. Как бы то ни было, даже если он ничего не выяснит, это будет хотя бы развлечением для него. Вечером Вивиан пришел на большой бал во дворце и сразу же начал искать баронессу. Ее окружали денди. Их знаки внимания она отвергала с презрением, их комплименты высмеивала немилосердно. Грей незаметно присоединился к ее кругу и стал свидетелем того, как она забавы ради уничтожила молодого графа фон Эберштайна. Эмилия фон Аслингена здесь не было, благодаря ему интересная дикарка вошла в моду и больше не стоила его внимания, следовательно, он покинул круг ее общения. Вскоре юная дама заметила Вивиана, сказала без какого-либо смущения, как рада его видеть, и попросила присаживаться на ее шезлонг. Это предпочтение вызвало переполох среди ее ревнивых обожателей, и, поскольку объект их интереса больше не обращал внимания на их реплики и даже выражал презрение, они постепенно разошлись. Вивиан остался наедине с баронессой, они долго разговаривали. Дама демонстрировала очаровательное невежество во всём и с простодушной наивностью задавала вопросы на общеизвестные темы. Вивиан был уверен, что ее невежество не наиграно, и также был уверен, что она не страдает слабоумием: хотя баронесса удивляла его незамысловатыми вопросами и желанием лучше понять темы, которые обычно обсуждают в обществе, в равной мере она изумляла его острым умом, властностью и энергичностью, с которыми требовала немедленно сообщить ей информацию по всем возможным вопросам.
ГЛАВА 9
На следующий день после смотра войск был назначен придворный бал-маскарад. Ожидалось особенное развлечение. Энергичной душе мадам Каролины надоел обычный эффект, который производят такого рода увеселения, где обычно бездомный турок и странствующий поляк невозмутимо выделяются в толпе испанских девиц, швейцарских крестьян и господ в форме, поэтому она изобрела кое-что новое. Идея у нее была остроумная. Выражаясь ее высоким штилем, вечеринка должна представить «век»! Большие трудности возникли при определении века, который следовало почтить вниманием. Сначала возникла поэтическая идея воплотить нечто первобытное, возможно - допотопное, но Ной, или даже отец Авраам, были сочтены персонажами не слишком романтическими для костюмированного бала, поэтому вскоре перешли к векам послепотопным. Нимрод и Сарданапал были персонажами выдающимися, их хорошо могли бы представить смотритель шотландских борзых и распорядитель пиров, но серьезным препятствием оказалось отстутствие интересного женского персонажа. Семирамида не лишена своеобразного стиля, но для мадам Каролины она была не совсем парижанкой. Начали предлагать новые века и выдвигать новые возражения, так что «Комитет выбора» в составе самой Мадам, графини фон З... и нескольких других модных дам постепенно прошелся по четырем великим империям. Афины недостаточно аристократичны, и женщины там были никем. Мадам Каролина восхищалась Аспазией, но сомневалась, что придворных дам Райсенбурга удастся убедить нарядиться на бал-маскарад в костюмы греческих гетер. Рим предлагал больше возможностей, но возникало еще больше трудностей. Дамы много дней трудились над изучением вопроса, но по-прежнему были далеки от решения, и Мадам обратилась за помощью к великому герцогу, который предложил «что-то национальное». Предложение было приемлемое, но, по мнению мадам Каролины, до ее появления на свет в Германии царило варварство и жили одни лишь варвары, так что же может быть интересного в этой стране с национальной точки зрения? Средние века, как их обычно изрображают, кроме эпохи Карла Великого, «этого оазиса в пустыне варварства» - используем ее красноречивый оригинальный образ, так вот, Средние века были ей отвратительны. «Век рыцарства миновал!» - вслед за мистером Берком восклицала мадам Каролина. Век рыцарства миновал, к счастью. Какие источники информации могли существовать в век рыцарства? В век, когда не существовало ни этической, ни эмпирической философии, в век, когда в равной степени люди не были знакомы ни с учением об ассоциации идей, ни с учением об электричестве, в век, когда они не обладали знаниями о безграничных силах человеческого ума и о безграничной силе пара! Если бы мадам Каролина была супругой итальянского великого герцога, выбрать было бы легко - при дворе Медичи нашлось бы всё необходимое, и дальше искать не нужно. Но Германия никогда не рождала на свет героев, никогда здесь не было прославленных мужей или интересных личностей. Что оставалось делать? Остался век Фридриха Великого, но это было слишком недавно и могло оскорбить австрийцев, так что и думать об этом невозможно.
Наконец, когда «Комитет выбора» почти пришел в отчаяние, кто-то предложил век, который не только будет немецким, не только порадует императорский дом Австрии, но, что намного важнее, позволит каждому нарядиться в интересных современников этого персонажа, принадлежащих к каждой из наций - век Карла Пятого! Предложение приняли с энтузиазмом и тут же утвердили. «Комитет выбора» тут же распустили, а его члены сразу же реорганизовались в «Комитет организации». Незамедлительно составили списки всех людей прославленных, выдающихся или пользовавшихся дурной славой и живших в имперской Германии, в королевствах Испании, Португалии, Франции или Великобритании, в государствах Италии, в США или, короче говоря, во всех известных странах мира. Фон Хроникер, которого за новый исторический роман наградили лентой и титулом барона, был назначен секретарем «Комитета костюмов». Все гости, получившие карточку с приглашением, должны были до указанной даты прислать ответ с указанием своего персонажа и эскизом костюма, который они намеревались надеть, чтобы их планы одобрили дамы из «Комитета организации», а их костюмы утвердил секретарь по костюмам. Благодаря этому два человека не смогли бы выбрать два одинаковых костюма и явиться в них на бал. Обычная зависть, интриги, недвольство и враждебность - благодаря влиянию и невозмутимости мадам Каролины всё было улажено. Только Эмиль фон Аслинген демонстративно игнорировал Комитет организации и Комитет костюма, отвечая на неоднократные требования достопочтенного секретаря высокомерным молчанием. Возмущенный барон фон Хроникер начал умолять «Комитет организации» вмешаться, но Эмиль фон Аслинген был слишком могущественным человеком, чтобы другие обращались с ним так же, как он обращался с ними. Если бы на королевский маскарад пришли все герои, кроме этого капитана гвардии, затея могла бы провалиться, воцарилась бы тьма вместо сияния десяти тысяч ламп и блеска драгоценных камней государства, на балу было бы скучно, даже если бы каждый из гостей был остроумнее Пасквино, бал был бы вульгарен, даже если бы его посетили все лорды с древними гербами, ведущие свою родословную с допотопных времен! Следовательно, всё, что могли сделать дамы из «Комитета организации», это включить мятежного фон Аслингена в список ожидаемых гостей, в связи с его неповиновением было решено, что ни один гость или гости не могут явиться в костюме без билета, полученного от члена «Комитета организации» или «Комитета костюмов». Несмотря на столь решительные меры, никто не говорил о мятежном поведении Эмиля фон Аслингена с большим восхищением, чем сами дамы из Комитета. В итоге он стал еще влиятельнее и популярнее, чем прежде, если это вообще возможно, этой эскападой он вызвал восхищение людей, которые, решись они последовать его примеру, были бы раздавлены и изгнаны из общества главным образом благодаря усилиям человека, которому решились подражать.
В дворцовом саду располагался просторный амфитеатр на зеленой поляне для зрителей спектаклей, которые летом иногда ставили при дворе. Сцена была оформлена в том же вкусе, ряды деревьев по бокам служили кулисами, множество увитых зеленью беседок и летних павильонов окружены высокими изгородями из лавра - там актеры скрывались, чтобы переодеться. Это называлось «деревенским театром» - здесь была разветвленная сеть лабиринтов, рощ и изогнутых тропинок в одном стиле. Театр окружали более двенадцати больших фонтанов. В конце одной тропинки морской конек брызгал водой из ноздрей, а на другой тропинке Нептун выливал океан из вазы. Усевшись на скале, бог Аркадии, получеловек - полукозел, божество глупых овец и глупых поэтов, выпускал тонкие струйки из своей деревенской свирели, а посреди зеленой рощи влюбленная Салмакида, купаясь в прозрачном водоеме, кажется, высматривала своего Гермафродита.
Именно в чертогах этого деревенского театра мадам Каролина и ее советницы решили с помощью своего волшебства не просто остановить на одну ночь время, а вызвать дух минувших столетий. Конечно, время года было уже не то, чтобы здесь колдовать, но погода, как мы уже не раз упоминали, была невероятно хороша, именно сейчас ночи были столь теплы и прозрачны - никакой росы и тумана, как в середине итальянского лета.
Но уже восемь часов, мы опаздываем. Неужели передо мной силуэт, только что сошедший с полотна Гольбейна? Прочь с дороги! Это - паж императора Карла Пятого! Двор направляется в театр. Театр и сад ярко освещены. Как красиво - тысячи цветных ламп освещают все уголки рощи. Луна взошла и миллионы звезд! Если сейчас не так светло, как днем, все же достаточно светло для развлечений. Вероятно, вы не смогли бы выписать вексель или прочесть рукопись при таком свете, но как раз при таком освещении можно прочитать любовное письмо или совершить еще тысячу дел.
Да здравствует Император! Мы бы описали его костюм, если бы это не было подражанием фон Хроникеру. Читатель, ты видел портрет Карла кисти Гольбейна, прекрасно, к чему описания? На этом веселом празднике присутствовали в избытке тяжелые цепи и курьезные воротники, золотая и серебряная парча! Хватало здесь колышущихся плюмажей и дорогих лосин! Хватало малинового бархата, и красно-коричневого бархата, и темно-желтого бархата, и пурпурного бархата, и серо-голубого бархата, и багрового сукна, и зеленой тафты, и шелка с вышивкой! Множество величественных нарядов и причудливых шемизеток, коротких малиновых плащей, усеянных жемчугом и драгоценными камнями! Круговорот разноцветного великолепия, пурпурный бархат с белой вышивкой и белые атласные платья с черной вышивкой! Множество роскошных фуфаек из дамаста и прозрачных косынок с Кипра, безделушек из венецианского серебра размером с дукат, тиар и клобуков духовенства, разноцветный атлас, кровавые сердца, вышитые на нарядах страдающих влюбленных, причудливые изречения оплаканной галантности! А подробности - разве не найдете вы их у забытых и обворованных авторов старых хроник? И разве не появятся эти подробности в достаточном количестве в очередном великом историческом романе?
Великий герцог оделся императором. Наш друг гофмаршал пришел в костюме Франциска Первого, Арнельм и фон Нойвид явились в костюмах маршала Монморанси и маршала Лотрека. Старый беззубый епископ отдал должное Клементу Седьмому, а его спутник, древний генерал, был непреклонным Помпео Колонной. Князь из дома Нассау, один из гостей Великого герцога, пришел в костюме своего авантюрного предка принца Оранского. Фон Зоншпеер был заносчивым и одаренным бунтарем, коннетаблем Бурбоном. Молодой барон Гернсбах заслужил сераль, поскольку шествовал в костюме Сулеймана Великолепного, и все семейные драгоценности его вдовствующей матушки сияли на его роскошном тюрбане. Наш друг граф фон Эберштайн стал воплощением рыцарства Байярдом. Младший Берншторф, близкий друг Гернсбаха, следовал за своим турецким самодержцем, словно турецкий Пол Джонс-Барбаросса. Итальянский князь надел костюм Андреа Дориа. Гофмейстер, наш французский знакомый, обожавший литературу, нарядился протестантским электором Саксонии. Его свиту составляли главные литераторы Райсенбурга. Редактор «Атакуй Всех Ревю» раньше был католиком, но несколько лет назад решил, что католичество клонится к закату, и ловко сменил веру, сейчас он пришел в костюме Мартина Лютера, на которого походил лишь ренегатством и свирепостью. Напротив, редактор «Хвали Всех Ревю» пришел в костюме мягкого и кроткого Меланхтона. Мистер Сиверс, еще не уехавший в Вену, оделся Эразмом Роттердамским. Ариосто, Гвиччардини, Ронсар, Рабле, Макиавелли, Пьетро Аретино, Гарсиласо де ла Вега, Саннацаро и Парацельс одолжили свои имена множеству безымянных критиков. Два брата-генерала пришли к костюмах Кортеса и Писсаро. Благородный директор картинной галереи был Альбрехтом Дюрером, а его заместитель - Гансом Гольбейном. Придворный художник, убогий подражатель современной французской школы живописи, оделся героем Корреджо, а равнодушный скульптор - величественным Микеланджело. Фон Хроникер убедил князя Копьепудра, одного из своих самых пылких почитателей, явиться в костюме Генриха Восьмого Английского. Его высочество был одним из тех истинных патриотов Северной Германии, которые считают свою родину Эдемом и искренне верят, что первородный грех следует наконец-то искоренить на большой песчаной равнине между Берлином и Ганновером. Князь Копьепудр провел всю жизнь в патриотических сетованиях о том, что все княжества Германии следует объединить в одну великую страну, и втайне надеясь, что в случае объединения Север вознаградят за снисхождение к этому союзу исключительным правом на все привилегии Империи. Конечно, все очень хотели, чтобы сегодня ночью этот герой оделся в истинно национальном духе. Возобладали доводы фон Хроникера, ему удалось убедить его светлость Копьепудра отказаться от идеи прийти в костюме древнего Арминия, князь очень жалел, что ему пришлось отказаться от идеи перевоплощения в своего любимого героя с волосами до лопаток и закутанного в шкуры до подбородка. Фон Хроникера могло удовлетворить только появление его любезного патрона в наряде венценосца - всё остальное было ниже его достоинства. Патриотизм князя рассеялся под действием льстивых речей романиста, как цветы сливы падают на землю, когда на них подует мальчик, вытирая от пыли фрукт, прежде чем жадно его съесть.
Как только его светлость согласился переодеться в грубоватого Гарри, тайная цель его советчика тут же раскрылась. Ни один придворный исповедник, соблазненный перспективой получения кардинальской шапки, не выдавал тайны своего монарха с большим рвением, чем фон Хроникер, стремившийся надеть костюм кардинала, а для этого нужно было, чтобы князь Копьепудр согласился одеться английским королем. Сколь бы гордо ни расхаживал князь в костюме царственного Гарри, его походка была жалким шарканьем в сравнении с величавой поступью фон Хроникера в образе высокомерного и честолюбивого Уолси. Рядом с ним кардинал Риенци был никем: сегодня вечером у Уолси было столько пажей, сколько у дам нижних юбок!
Наименее галантный из писателей, пропустите дам вперед! Несомненно, мадам Каролина в образе умной красавицы Маргариты Наваррской заслужила бы ваше почтение и восхищение без приказов! Прелестная королева казалась истинной богиней улыбок и острот, юный Макс в роли ее пажа нес рядом с ней иллюстрированный том ее стихов. Рука любимой сестры Франциска, как мы помним, когда-то очаровавшая даже императора, лежит в руке ее прекрасной тезки, ясноглазой Маргариты Австрийской. С этими царственными дамами беседует, и, по-видимому, состоит в их свите молодой кавалер со светскими манерами и в фантастическом наряде. Это Клеман Маро, «поэт принцев и принц поэтов», как его окрестил восхищенный век: он предлагает на критический суд остроумной королевы Наварры несколько строк, воспевающих ее красоту и веселье этой ночи - одно из этих коротких стихотворений Маро, некогда столь знаменитых, может быть, страница, вырванная из веселых и воздушных псалмов, которые поэт с присущей ему галантностью посвятил «Дамам Франции»! Хорошенько рассмотрим модного песнопевца! Маро был настоящим поэтом, в его времена его читали не только королевы и чтили не только придворные, рассмотрим его хорошенько, поскольку в костюме этого литератора предстал Вивиан Грей. Мадам Каролина с большим трудом нашла персонажа для своего фаворита, поскольку списки были составлены еще до его прибытия в Райсенбург. Сначала Мадам хотела, чтобы он оделся каким-нибудь прославленным англичанином той эпохи, но достаточно важного героя не нашлось. Все наши соотечественники, общавшиеся или связанные с императором Карлом, были церковниками и гражданскими чиновниками, а сэр Николас Кэрью и другие щеголи времен Генриха Восьмого, которые, посетив Париж, офранцузились даже еще более смехотворно, чем сам гофмейстер Райсенбурга, по зрелом размышлении были сочтены недостойными представлять век Карла Пятого на балу мадам Каролины.
Но кто это шествует в окружении придворных дам, камергеров и секретарей? Четверо пажей в золотой парче, все - сыновья французских принцев крови, поддерживают ее шлейф, корона обрамляет локоны, поседевшие не только от времени, но и от мыслей, но демонстрация верноподанных чувств излишня - мы видим, что перед нами - мать принцев: этот широкий лоб, орлиный нос и проницательный, насквозь пронизываюший взгляд могут принадлежать только королеве, так же, как царственная походка и роскошный кортеж множества придворных. Молодая королева Наварры спешит засвидетельствовать свое почтение матери Франциска, блистательной Луизе Савойской, делает изящный реверанс молодая очаровательная графиня фон З..., в образе одной из самых знаменитых женщин-дипломатов.
Мы забыли про еще одного персонажа: неоднократные приказы отца и постоянные просьбы мадам Каролины наконец-то заставили кронпринца надеть маскарадный костюм. Как только он уступил их настоятельным просьбам, барон фон Хроникер пришел к нему с эскизами костюма австрийского принца, в последствии - Филиппа Второго Испанского. Если мы на мгновение забыли о столь важном герое нашей книги, как будущий Великий герцог, то лишь потому, что он так искусно перевоплотился в своего персонажа - никто не мог поверить, что это притворство: стоя у кулис амфитеатра, нахмурив лоб, с грустным взглядом, выпятив губу, безвольно опустив руки, он казался фанатиком без надежды и деспотом без цели.
Час прошел, все гости собрались. Пока они довольствуются прогулкой вокруг амфитеатра, прежде чем задумаются о танцах или о променаде по парку, им нужно осмотреть костюмы друг друга. Великолепнейшая сцена. Королеву Наварры представили императору, и они гуляют рука об руку. Руку Маргариты Австрийской император вручил своему законному сыну, но, продолжая молча прохаживаться рядом с юной баронессой, кронпринц вскоре отнял руку, которая не попыталась его удержать. Клеман Маро собрался вернуться в более отдаленную часть процессии, но великий герцог, заметив, как опечалилась его любимая супруга, снисходительно произнес: «Мы не можем себе позволить лишиться своего любимого поэта», после чего Вивиан оказался за мадам Каролиной слева от юной баронессы. За ними шла Луиза Савойская с сыном, королем Франции, за монархами - большинство придворных дам, толпа офицеров, среди них - Монморанси и де Лотрек. Мимо проходит король Англии, но его великолепие остается незамеченным в свете превосходящей пышности Уолси.
Помпео Колонна извиняется перед папой Клементом за то, что заточил его в Замке Святого Ангела. За ними следуют электор Саксонии и принц Оранский. Сулеймана Великолепного сопровождает его адмирал, а символ мужества Байярд почти дрожит из-за слухов о предательстве коннетабля де Бурбона. Лютер и Меланхтон, Эразм Роттердамский и Рабле. Кортес и Писсаро, Корреджо и Микеланджело, длинная процессия дам и господ всех национальностей, столь длинная, что амфитеатр не может ее уместить, процессия следует через сцену в прилегающий летний павильон.
В то мгновение, когда император и прекрасная королева находились в центре сцены, к ним бросился раненый воин с лицом, бледным, как луна в затмении, в шлеме со знаком духовного ордена, в черном плаще, наброшенном на левое плечо, но не скрывающем доспехи, с мечом в правой руке и распятием в вытянутой левой. Процессия резко остановилась - все узнали Эмиля фон Аслингена! Мадам Каролина залилась густым румянцем, когда поняла, что столь прославленного, столь «интересного» героя, как Игнаций Лойола, основатель Ордена иезуитов, не включили в исчерпывающие списки ее комитета.
ГЛАВА 10
Генрих Английский возглавил полонез с Луизой Савойской, Маргарита Австрийская к танцу не присоединилась - вскоре его сменил вальс. Император почти не отходил от королевы Наварры, то и дело разговаривая с поэтом ее величества. Австрийский принц мгновение покружил вокруг дочери своего отца, словно набираясь решимости пригласить ее на вальс. Один раз он даже открыл рот, неужели он заговорит? Но юная Маргарита никак не поощрила это невероятное усилие, и Филипп Австрийский, еще более грустный и мрачный, чем прежде, если это вообще возможно, незаметно ретировался. Кронпринц ушел из парка, и теперь все лица озаряла улыбка, кроме лица юной баронессы. Любезный великий герцог, не желая видеть мрачное выражение на лице кого-либо из гостей сегодня вечером, повернулся к Вивиану, беседовавшему с мадам Каролиной, и сказал: «Нежнейший поэт, у вас наверняка найдется песня или куртуазный комплимент, который прогонит облако со лба нашей любимой дочери Австрии! Ваша популярность, сэр, - великий герцог заговорил тише, отбросив пародийно-героический тон, - ваша популярность, сэр, среди придворных дам не может возрасти более благодаря моим панегирикам, поверьте, я заметил, с каким рвением и мастерством вы выполняли мои пожелания относительно того, чтобы сделать наш двор приятным для родственницы человека, сделавшего для нас столь много, герра Бенкендорфа. Мне сообщили, мистер Грей, что вы не собираетесь возвращаться на родину слишком быстро, мне хотелось бы видеть вас среди своих дорогих гостей. Если вы не хотите жить во дворце, не выполняя свои обязанности перед Государством, мы без труда отыщем для вас должность и оденем вас в официальный мундир. Подумайте об этом!
Произнеся это с очаровательной улыбкой, его высочество продолжил прогулку по парку об руку с мадам Каролиной.
Юная баронесса за ними не последовала. Сулейман Великолепный и безупречный Байярд, пират Барбаросса и мятежник Бурбон тут же ее окружили. Мало кто мог сравниться в роскоши стиля с турецким императором и его адмиралом, мало кто нес более очаровательную чушь, чем рыцарь без страха и упрека, не было человека более напыщенного, чем воинственный коннетабль, но объект их внимания игнорировал все знаки почтения и попытки развеселить. Баронесса слушала их безо всякого интереса и отвечала лаконично. Она даже не снизошла до словесной перепалки, как бывало прежде, чтобы смирить их тщеславие и проверить их остроумие. В ее отношении к ним не было ни вежливости, ни презрения. Если их реплики она слушала без улыбки, по крайней мере, ее молчание не было уничижительным, даже самый пустоголовый болтун, порхавший вокруг нее, чувствовал, что его уважают, а не смотрят свысока. Ее поведение внушало им благоговейный страх, никто их них не решался дерзить, вскоре все они поскучнели. Придворные денди Райсенбурга, арбитры стиля и лорды хорошего вкуса в изумлении переглянулись, когда к вящему своему удивлению поняли, что в столь избранном обществе в одно мгновение воцарилось всеобщее молчание. В такой ситуации каждый из присутствующих решил, что во имя чувства собственного достоинства ему нужно незамедлительно покинуть общество сей дамы. Выходцы с Востока, воспользовавшись тем, что Бурбон еще раз произнес реплику, на которую ему снова не ответили, невозмутимо удалились. Шевалье отступил эффектно и с достоинством, присоединившись к проходившей мимо процессии, а коннетабль, которого оставили в одиночестве и тишине, был вынужден в конце концов сухо откланяться и в унынии покинуть единственную женщину, к которой смог бы снизойти, влюбившись. Прислонясь к дереву неподалеку, Вивиан Грей с живейшим интересом наблюдал, как сформировалась и рассеялась свита юной баронессы. Когда уходил фон Зоншпеер, она подняла взгляд от земли, и ее глаза встретились с глазами Грея. Баронесса кивнула Вивиану, но без своей привычной улыбки. Он подошел к ней, но она молчала. Наконец, он сказал:
- Не самая блестящая сцена!
- Вы полагаете? - спросила дама, ее тон и манеры заставили Вивиана почти поверить, что за ней стоит герр Бенкендорф.
- Несомненно, это - его дочь! - подумал он.
- Вы невеселы сегодня? - спросил Вивиан.
- С какой стати мне веселиться? - если бы дама сама не пригласила его к ней присоединиться, ее тон заставил бы Вивиана подумать. что его общество столь же ей неприятно, как общество графа фон Зоншпеера.
- По-моему, сцена просто блестящая, - продолжила баронесса, несколько секунд помолчав. - Во всяком случае, все здесь присутствующие так считают, за исключением двух человек.
- И кто же это? - спросил Вивиан.
- Я и кронцпринц. Мне почти стыдно, что я с ним не танцевала. Наши характеры удивительно похожи.
- Сегодня ночью вам нравится быть саркастичной.
- Кто же будет жаловаться, если главный объект моих насмешек - я сама.
- Очень тактично с вашей стороны взять на себя такое бремя, - сказал Вивиан, - поскольку лишь вы в силах его нести. Единственный человек, который в состоянии высмеять вашу светлость, это вы сами, и то я считаю, что, сколь бы ни были вы искренни, ваша самокритика должна услаждать нас вашей похвалой себе.
- Нет, хватит комплиментов, я хочу услышать от вас кое-что получше. Я больше не в силах выносить сияние этих ламп и платьев! Давайте несколько минут погуляем на более уединенным и прохладным тропинкам сада.
Баронесса и Вивиан ушли из амфитеатра не по той тропинке, по которой оттуда вышли великий герцог и мадам Каролина. В парке было довольно пустынно, в амфитеатре осталась лишь немногочисленная королевская свита.
Некоторое время Вивиан гулял со своей спутницей по парку, разговаривая о пустяках. Баронесса более не была рассеянна, судя по ее разговору и манерам, но казалась угнетенной, а Вивиан хоть и льстил себе недеждой, что сейчас он более остроумен, чем обычно, с горечью понял, что его остроты даму не развлекают.
- Боюсь, вам здесь скучно, - сказал он. - Может быть, вернемся?
- О нет, останемся здесь! У нас осталось так мало времени, чтобы побыть вместе, мы не можем позволить себе даже час скуки.
Вивиан собрался ответить, но услышал веселый голос юного Максимилиана, звучавший где-то рядом. Приближалась королевская свита.
Баронессе очень не хотелось столкнуться с придворной процессией, но идти вперед или отступать по тропам этого лабиринта было почти одинаково опасно, так что они скрылись в зеленых зарослях, о которых мы упоминали ранее - действительно, это была вечнозеленая роща, в центре которой Нимфа фонтана высматривала любимого ею карийского юношу. Лунный свет падал на мраморную статую, изображавшую Нимфу с непревзойденным мастерством: скромность боролась в ее душе со страстью, она входила в чистую воду, тревожно прислушиваясь к развязной походке беззаботного охотника.
- Воздух здесь холоднее, - сказала баронесса, - или звук падающей воды так освежил мои чувства. Процессия прошла мимо. Давайте не будем туда возвращаться, вряд ли я хотя бы еще мгновение смогу выдержать свет этих ламп. Как странно, что у меня вызывает отвращение сцена, призванная всех очаровать!
- Я думал, вам эта сцена покажется особенно очаровательной, - сказал Вивиан, - а вы сегодня печальны!
- Разве? - спросила баронесса. - С чего мне быть печальной, не больше, чем обычно. Сегодня я ждала развлечений, не произошло ничего для меня неожиданного, именно этого я и ожидала. Но я грустна! Как вы думаете, счастливый человек может грустить? Думаю, да. Но вряд ли я могу сказать точно, грустна я или счастлива, грусть и радость я узнала только за эти несколько дней.
- Должно быть, в вашей жизни сейчас происходят важные события, раз за столь краткий срок вы впервые познали такие страсти! - Вивиан смотрел на баронессу испытующим взглядом, голос его выдавал волнение.
- Да, событий много, конечно, очень много важных событий, - ответила дама задумчиво, тщательно подбирая слова.
- Мне невыносимо видеть облако печали, омрачающее ваш лоб! - воскликнул Вивиан. - Разве вы забыли, сколько планов было на этот вечер? С каким нетерпением вы ждали этого маскарада? Как горько мы сожалели о том, что копия Римской империи канула в Лету?
- Я всё помню, но лучше бы забыла! Тогда я не была бы грустна, я бы веселилась, но если я вспоминаю, как быстро исчезают с лица земли другие пародии, не считая этой роскошной процессии, чему мне радоваться? Почему бы не плакать?
- Ну, если мы возьмемся рассуждать о тщете счастья в земной юдоли, боюсь, вместо того, чтобы вас вдохновить - а именно таково мое желание, я окажусь слишком близок вам по духу. Но такие темы - не для вас.
- Почему же такие темы подходят человеку, который, хоть и наставляет меня со всей серьезностью и изяществом, всё же вряд ли вправе выполнять роль Ментора, учитывая его возраст? - улыбнулась баронесса. - Человеку, который, я уверена, столь же мало заслуживает и столь же мало привык к горю, как и я!
- Когда я узнал, что у вас есть повод для скорби, - ответил Вивиан, - и когда вы рассказали мне, что думаете о моем жребии, я убедился в том, что слишком часто имел печальную возможность наблюдать - человеческое лицо не более искренно и столь же лживо, как маскарадные костюмы, в которые мы сейчас облачены.
- Но вы ведь не несчастны? - поспешно спросила баронесса.
- Сейчас- нет, - ответил Вивиан.
Его спутница села на мраморную балюстраду, окружавшую фонтан: она не сразу заговорила снова, и Вивиан молчал, наблюдая за ее неподвижным лицом, ее большие блестящие глаза вдумчиво смотрели на воду фонтана, сиявшую в лунном свете. Нет, не ее таинственный портрет он видел в доме Бенкендорфа!
Она обернулась и взолнованно воскликнула:
- Друг мой, обретенный так поздно, почему мы должны расстаться?
- Расстаться, дорогая моя! - тихо порывисто прошептал он. - Расстаться! Почему мы должны расстаться? Почему...
- Не спрашивайте, ваш вопрос причиняет мне боль!
Она попыталась вырвать руку, Вивиан сжал ее еще сильнее, рука баронессы осталась в его руке, она оглянулась, оба молчали.
- О, мадам! - воскликнул Вивиан, встав перед ней на колени. - Почему мы несчастны?
Он обнял ее за талию, слегка склонив голову, их красноревичивые взгляды встретились, их дрожащие губы слились в поцелуе!
Печать любви, чистоты и веры, мне и целомудренной луне не следует краснеть, ведь луна освещает лица влюбленных.
- О, мадам, почему мы несчастны?
- Мы счастливы, разве это не счастье, не радость, не блаженство? Блаженство, - тихим прерывистым голосом прошептала она, - на которое я не имею права. Отпустите мою руку, счастье - не для меня!
Она вырвалась из его объятий и встала. На ее взволнованном лице была скорее тревога, чем любовь. Кажется, ей стоило огромных усилий прийти в себя, эти усилия были мучительны, но успешны.
- Простите меня, - быстро и неразборчиво заговорила она. - Простите меня! Я должна всё рассказать, но не могу, во всяком случае, не сейчас. Мы слишком долго отсутствовали, наше отсутствие в этот вечер заметят, сегодня вечером мы должны угодить другим. Но я всё расскажу. Ради вас, ради меня, прошу вас, идемте, идемте. Вы знаете, что сегодня вечером мы должны быть веселы, и мы будем веселиться. Кто нам помешает? По крайней мере, это мгновение принадлежит нам, и если будущее будет печально, почему бы сейчас не пошутить?
ГЛАВА 11
Читателю не следует полагать, что Вивиан Грей думал о юной баронессе только в стремительно развивающихся эпизодах, эскизы которых мы набросали. Лишь несколько минут в день, которые он проводил не рядом с ней, ее образ не занимал его мысли. Характер баронессы интересовал Вивиана с самого начала. Его случайное, но удивительное знакомство с Бенкендорфом заставило его воспринимать любого, кто был связан с этим необычайным человеком, с чувством гораздо более странным, чем то, которое могло бы возникнуть у молодых придворных аристократов, ничего не знавших о характере премьер-министра. В характере и положении баронессы определенно была какая-то тайна, хорошо согласовывашаяся с эксцентричной и романтической карьерой премьер-министра Райсенбурга. Вивиан понятия не имел, что именно связывало баронессу с Бенкендорфом. В свете о ней говорили как о его дочери, а утверждение мадам Каролины подтвердило мнение света. Вивиан до сих пор не знал, как ее зовут, и хотя в те краткие мгновения, когда они наслаждались возможностью поговорить наедине, он прилагал все усилия, на которое способна благовоспитанность, побуждаемая любопытством, и использовал множество мелких уловок, которые хорошо известны человеку умудренному, чтобы узнать ее имя, все усилия были тщетны. Если тайна существовала, дама умело ее скрывала, и при всей своей наивности и странном незнании света, при том, что дух ее, очевидно, был неуправляем, с ее губ ни разу не слетело опрометчивое слово, которое могло бы пролить свет на вопрос, интересовавший Вивиана. Баронесса была порывиста, но никогда не бывала неосмотрительна, ее осторожность была удивительна, учитывая ее молодость и вспыльчивый нрав. Прошлой ночью, кажется, было лишь одно мгновение, когда ее страсти какое-то время боролись и победили рассудительность, но это было лишь мгновение. Это выражение непреодолимого чувства стоило Вивиану бессонной ночи, сейчас он ходил из угла в угол по номеру своего отеля, думая о том, что, как ему казалось прежде, никогда больше не будет занимать его мысли.
Баронесса прекрасна, она его любит, и она несчастна! Любовь любой женщины льстит чувствам мужчины, неважно, сколь горькую чашу знаний о мире он испил до дна. Похвала глупца - фимиам для мудрейшего из нас, и хотя мы думаем, что наше сердце разбито, нам всё равно приятно узнать, что нас любят. Воспоминания о Вайолет Фейн были столь же свежи и сладки для Вивиана Грея, как в то мгновение, когда он в первый и последний раз целовал ее зардевшуюся от румянца щеку. Любить снова, на самом деле любить так, как он любил когда-то - Вивиану казалось, что это невозможно, он по-прежнему так думал. Сначала его заинтересовал характер баронессы. Она ничего не знала о человечестве, но была прекрасно знакома с отшлифованными формами светского общества, ее невероятная красота, загадочное положение в обществе, гордый дух и пылкие чувства, меланхолия, в которую она время от времени погружалась, ее невероятное своенравие - всё это удивляло, ошеломляло и очаровывало его.
Но он вовсе не было влюблен. Ему ни на мгновение не пришло в голову, что его одинокое сердце может таить чувство к столь очаровательному и юному существу. Вивиана пугали бедствия, всегда следовавшие за ним, он очнулся бы от чар прежде, чем еще раз попросил женщину разделить с ним его печальную участь разрушенной жизни. Баронесса была небезразлична к обществу Вивиана, она не льстила его тщеславию и не вызывала у него мыслей более серьезных, чем мысли о том, как сделать для нее наиболее приятным уходящей час, но благодаря этому рядом с баронессой Вивиан был менее мрачен, чем обычно. Покидая дворцовый зал, он думал, что его образ тот час выветрится из памяти баронессы, а если она встречала его вновь весело и радушно, Вивиану казалось, что таким приемом он обязан, вероятно, тому, что не столь легкомыслен, как граф Эберштайн, и намного забавнее барона Гернсбаха.
Тем с большим удивлением он прошлым вечером понял, что его любят, его любит эта высокомерная красавица, принимавшая знаки внимания благороднейших аристократов с плохо скрываемым презрением и так кичившаяся своим сомнительным родством с премьер-министром буржуазного происхождения, что лишь ее невероятная красота и всесилие ее отца могли служить оправданием ее поведению.
Вивиан уступил волшебству мгновения и ответил на чувства, которые дама вновь начала скрывать, лишь только призналась в них. Если бы он вышел из парка нареченным женихом баронессы, он, вероятно, мог бы пожалеть о своей поспешной помолвке, и священный образ его первой свято чтимой возлюбленной мог бы напомнить о чувстве, которое он предал, но как Вивиан расстался с этой удивительной незнакомкой? Его отвергли, хоть и ответили на его чувства взаимностью, нежным голосом баронесса говорила Вивиану, что только он мог бы сделать ее счастливой, но с грустью сообщала, что счастье - не для нее.
Как это возможно? Неужели она обещана другому? Вивиан вспомнил, как баронесса была взволнована в Опере, он часто об этом думал! Наверное, так и есть. Другой мужчина! И кто этот соперник? Кто этот гордый хозяин сердца, которое не может биться для него? В это мгновение он вспомнил слова мадам Каролины о том, что баронессу следует выдать замуж, вспомнил, как Мадам сказала, что фон Зоншпеер - не сын Бенкендорфа. Фельдмаршал тоже был уважаемым другом премьер-министра, теперь Грей понял, что вовсе не по своей вине фон Зоншпеер проводит рядом с баронессой меньше времени, чем он. Действительно, необычная галантность главнокомандующего стала предметом множества насмешек молодых придворных, и реакция немилосердного объекта на эти ухаживания не осталась незамеченной, его жалели. Но на что мог надеяться бедняга фон Зоншпеер, если Эмиль фон Аслинген сказал о нем: «Это человек, нежнейший комплимент которого столь же затянут, громогласен и непонятен, как фейерверк в день рождения!».
Как только Вивиан понял, в чем дело, как только он убедился в существовании серьезного препятствия любви и союзу его с баронессой, он начал задаваться вопросом, какое право имеют третьи лица вмешиваться во взаимную привязанность двух людей. Вивиан думал о баронессе в залитом лунном светом саду, думал о том, как она пытается преодолеть свою чистую естественную страсть. Думал о ее невероятной красоте и безмерной любви. Потом представлял эту исключительную красавицу в объятиях фон Зоншпеера. Нет, с отвращением и возмущением он отбросил это видение. Баронесса принадлежит ему.
Так велела природа. Баронесса не должна быть невестой никакого другого мужчины. Прежде чем отказаться от нее, он лично вырвет Бенкендорфу бороду в его убежище, преодолеет все риски и опасности, которые только способно представить пылкое воображение влюбленного. Разве он безумец, чтобы отказываться от счастья, которое ему наконец-то предлагает Провидение, Судьба или Случай? Юношеская любовь не воплотилась в жизнь, женщина, которую он любил, не стала спутницей его жизни, он мог прожить оставшиеся годы в мире и спокойствии. Вероятно, его испытания закончились. Увы! Вот последнее заблуждение несчастных!
Вивиан зашел во дворец, но дамы слишком устали на маскараде прошлой ночью, никого из них не было видно. Вечером он присоединился к маленькому избранному обществу. Здесь был только великий герцог, Мадам, их гости и обычная свита, Вивиан и фон Зоншпеер. Тишина и спокойствие, царившие в маленьком кружке, не столь разительно контрастировали с шумом, блеском и великолепием минувшего вечера, как сдержанность, с которой баронесса встретила Вивиана, контрастировала с ее волнением в саду. Она была радушна, но бесстрастна. Он не смог поговорить с нею наедине хотя бы минуту. Мадам Каролина завладела его вниманием, чтобы помочь фельдмаршалу и обсудить сравнительные достоинства Поупа как моралиста и поэта, и Вивиан с горькой обидой наблюдал, как его гнусный соперник, которого он теперь всемерно ненавидел, непрестанно палил из всех орудий в нетерпеливые уши очаровательной дочери Бенкендорфа.
Под конец вечера в комнату вошел гофмейстер и шепотом что-то сообщил баронессе. Она поспешно встала и вышла из комнаты. Когда гости начали расходиться, баронесса вернулась. Мадам Каролине надоело слушать комплименты гофмаршала, и Вивиан воспользовался возможностью подступиться к баронессе. После нескольких торопливых фраз дама уронила перчатку. Вивиан вернул перчатку ей. Вокруг было так много людей, что говорить можно было только на общие темы. Перчатка снова упала.
- Вижу, - с красноречивым взглядом сказала баронесса, - что вы - рыцарь-отступник, иначе не расстались бы с перчаткой дамы так просто.
Вивин быстро огляделся. Никто за ним не наблюдал, он молниеносно спрятал перчатку. Грей поспешил домой, вбежал по лестнице отеля, запер дверь, в неописуемом волнении оторвал драгоценную перчатку от груди, вывернул ее и нашел спрятанную записку. Записку написали карандашом, торопясь, некоторые слова повторялись по несколько раз:
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги