Византийская принцесса

Глава четырнадцатая

Флот севастократора остался в гавани восточнее Бельпуча. Город этот, не получив ни припасов, ни подкрепления, готовился к осаде в глубокой печали. Диафеб перешел из старого лагеря в новый, намереваясь двинуться на Бельпуч и выкурить оттуда Великого Турка.

А Тирант вместе с захваченным галиотом и знатным пленником отправился к Константинополь, дабы лично передать Великого Караманя в руки императора и рассказать обо всем, что случилось на море.

Тотчас Тирант стал готовиться к отплытию, а в столицу сломя голову поскакал гонец, дабы предупредить государя о том, что над генуэзским флотом одержана великая победа и что сам победитель желает поведать обо всем в подробностях.

Услышав об этом, император хлопнул в ладоши и отправил слугу за плотниками, которым приказал соорудить длинные деревянные мостки, уходящие в воду на тридцать шагов. «И накройте их бархатом», — добавил он.

Кармезина явилась к императору очень недовольная.

— Государь, почему вы не поставили меня в известность о том, что севастократор опять покрыл себя славой? — обратилась она к отцу, а затем возвела глаза к небу: — Похоже, я — самая несчастная из всех девиц императорского дома! Когда речь идет о делах неважных, меня выводят за руку и ставят перед всеми на помост, а когда происходит нечто действительно существенное для империи, обо мне забывают! Ведь я — всего лишь девица, а мужчины так заняты!

— Дитя мое, — император привлек ее к себе и поцеловал в щеку, — Тирант Белый опять разбил турок, на сей раз на море, и я даже не подозреваю о том, каким образом ему это удалось!

— Ну вот, скоро он приедет и все нам расскажет, — сказала Кармезина. — Полагаю, это будет увлекательное повествование. Его следовало бы записать.

— Разумеется, — кивнул император.

— И вы будете день и ночь проводить с ним в совещаниях, — добавила Кармезина. — Что в сложившейся ситуации вполне естественно.

— Я рад, дочь моя, что вы это одобряете.

— Конечно одобряю! — воскликнула Кармезина. — Ведь это очень разумно, и вам следует хорошенько узнать мысли друг друга,

— Так поступают все правители и все полководцы.

— И я тоже намерена так поступать, — сказала Кармезина и удалилась, оставив отца гадать касательно скрытого смысла последней фразы.

Когда галера севастократора и вместе с нею галиот, захваченный им у генуэзцев, показались в гавани Золотой Рог, огромная толпа народу, собравшегося в порту, разразилась приветственными криками. Император и Кармезина находились на специально сооруженном помосте, высоко над толпой, так что простонародье осталось далеко внизу, и никто не мог коснуться императорских одежд, даже по случайности, зато всем хорошо было видно происходящее на помосте.

Кармезина в ярко-багровом платье с меховой оторочкой по вороту и рукавам стояла рядом с отцом. Маленькая корона горела алмазами в ее волосах, а лицо разрумянилось от морского ветра. И ей казалось, будто она находится не на помосте в порту, а на палубе боевого корабля, который под всеми парусами несется навстречу смертельному врагу. От этих мыслей ей становилось весело, так что она с трудом сдерживала смех.

Ее волосы были тщательно заплетены в косы, а косы помещены в специальные шелковые чехольчики, перевитые жемчужными нитями. Кисти рук она прятала в пышных складках своего платья.

Ей казалось, что галера никогда не доберется до помоста, так медленно двигались корабли по гавани. Вся вода в гавани была пестра от цветов, и галера осторожно раздвигала их носом. Наконец вода всколыхнулась, помост дрогнул, раздался почти неслышный глухой звук: корабль причалил. Тирант вышел первым, опираясь на обломанное древко копья. Он еле двигался, так болела рана у него на ноге: за время плавания она воспалилась, и с каждым часом севастократору становилось все хуже. Лихорадка усиливалась, и он шел из последних сил.

Великого Караманя, разодетого в лучшие шелка из всех, что сыскались на галиоте, вели вслед за севастократором на длинной цепи. Чернокожие рабы, которых Тирант нашел на том же галиоте, бежали следом: их Тирант намеревался подарить принцессе, ибо уже имел случай убедиться в том, что эти негры хорошо вышколены и умеют забавлять своих господ забавными рожицами, а также ловко подают напитки и очищают фрукты.

Увидев помост, устланный роскошным бархатом, Тирант на миг замешкался, но затем ступил на него. Пленники шествовали следом. Тирант не оборачивался — а если бы обернулся, то увидел бы, как десятки людей прыгнули в воду, держа в зубах ножи, как стремительно начали они кромсать драгоценный бархат, причем каждый норовил отхватить кусок побольше, нимало не заботясь о том, что при этом режет руки соседей.

Вся эта возня происходила у севастократора за спиной. А он видел только помост и на нем императора, своего господина, и принцессу. А расстояние, которое ему предстояло пройти, казалось непомерно большим, поэтому Тирант прикрыл глаза ресницами, чтобы не бояться. Он погрузился в темноту — она всегда была его другом — и теперь просто шел, не заботясь о длине пути.

И наконец путь этот закончился. Тирант поднялся на помост. Вслед за ним чернокожие втащили и Великого Караманя. Негров этих очень забавляло то обстоятельство, что они ведут на цепи своего бывшего хозяина, поэтому они постоянно приплясывали и подталкивали друг друга подвижными плечами.

Тирант опустился перед императором на колени и поцеловал его руку, а затем поцеловал и руку принцессы. Опираясь на свой посох, севастократор встал, повернулся к пленнику и тихо сказал Великому Караманю:

— Ты должен приветствовать государя как подобает.

— Я плюю на тебя и твоего государя! — вскричал Великий Карамань. — У меня самого цари целуют ноги, и я никогда не преклонюсь ни перед кем.

— В таком случае, сукин сын, придется тебе сделать то, чего ты прежде никогда не делал, — произнес севастократор. Он говорил негромко, но вполне отчетливо, так что Великий Карамань отлично его понял. И, по скольку пленник продолжал упорствовать, Тирант ударил его своим посохом по шее и принудил опуститься на колени.

Толпа разразилась воплями, а Тирант грустно смотрел на принцессу, и перед глазами у него все расплывалось.

Он очнулся и обнаружил себя лежащим в постели. Севастократору отвели покои прямо в императорском дворце, на первом этаже, почти под самыми апартаментами принцессы Кармезины. Этого Тирант пока не знал; однако он сразу понял, что находится в комнатах, где прежде никогда еще не бывал. Рядом с ним сидела девушка с миской на коленях и лоскутом тонкого полотна в руке. Она как раз смачивала лоскут в прохладной воде, чтобы приложить ко лбу севастократора, когда встретилась с ним глазами.

— Где Великий Карамань? — спросил Тирант шепотом.

— Государь приказал посадить его в железную клетку и охранять как следует, — ответила служанка.

— Я упал? — спросил Тирант, кусая нижнюю губу от досады, что весь Константинополь видел его слабость.

— Нет, ваша милость. Вы остались на ногах, но государь сразу заметил, что вы теряете сознание. И потому он усадил вас на сиденье, а затем приказал нести вместе с этим сиденьем во дворец, — объяснила служанка. — Принцесса поддерживала вас за одну руку, а император — за другую, так что со стороны никто бы даже не догадался о вашем состоянии.

Тирант перевел дух.

— Я служу ее высочеству Кармезине, — добавила служанка, лукаво улыбаясь. — Что мне доложить моей госпоже?

— Что севастократор счастлив, — ответил Тирант, откидываясь на подушки и закрывая глаза.

Явились лекари и долго терзали его, сперва переменяя повязку, затем чем-то смазывая рану и вновь перебинтовывая ее. Под конец, как будто прежних мучительств им было мало, они заставили его выпить какую-то горькую жидкость и заверили, что это снимет жар.

— После подобного лечения самая смерть покажется мне избавлением и я встречу ее словами благодарности, — сказал Тирант.

— К севастократору вернулась способность шутить, — кисло произнес один из докторов. — Это верный признак скорого выздоровления.

И они ушли, оставив его в одиночестве.

Тирант хотел было встать с постели и пробраться в покои к принцессе, поскольку догадывался о том, что она где-то рядом; но стоило ему шевельнуться, как в комнату вернулся один из лекарей — он забыл какой-то свой инструмент. Мельком глянув на севастократора, лекарь заметил:

— Вам следует лежать в постели, если вы действительно желаете выздороветь, Иначе воспаление поднимется по ноге выше и поразит детородные органы.

После такого предупреждения Тирант замер и некоторое время боялся пошевелить не только ногой, но и рукой.

Он не знал, долго ли пребывал в этой застывшей мертвенной неподвижности; должно быть, немало, потому что все тело у него затекло. Он уже начал раздумывать над тем, не двинуться ли ему хотя быть чуть-чуть, просто чтобы кровь не загустела и не превратилась в опасную для жизни субстанцию (когда такое случается, человек умирает и лежит в гробу с отвратительным багровым лицом). И тут дверь отворилась снова.

Тирант в испуге глянул в дверной проем — уж не явились ли вновь его мучители. Но в комнату вошла Кармезина.

Не говоря ни слова, она подбежала к постели севастократора и обхватила его руками. А затем ловко забралась к нему в постель и натянула одеяло так, чтобы накрыть их обоих с головой.

— Нравится ли вам мой шатер, севастократор? — спросила она шепотом.

Он коснулся пальцем ее виска и подивился прохладе ее кожи.

— Это лучший боевой шатер из всех, — ответил Тирант тоже шепотом. — Я бы возил его по всем военным лагерям, потому что ни одна вражеская стрела не в силах пробить его полог.

— Я же говорила вам, что стала настоящим военачальником! — воскликнула Кармезина и тут же прижала ладонь к губам. — Некоторые военные операции надлежит проводить под покровом ночной тьмы.

— Чистая правда, моя госпожа, — подтвердил Тирант и отыскал губами ее подбородок.

Принцессе стало щекотно, подбородок ее запрыгал под поцелуями Тиранта — так весело она засмеялась.

— Я готова благословлять этого турка, который уложил вас в постель, — сказала она наконец.

— Я предпочел бы прийти к вам на собственных ногах, а не лежать перед вами, как бревно, — ответил Тирант.

— Нет ничего сладостней, чем раненый мужчина, — отозвалась Кармезина. — Вы, мужчины, когда страдаете, то подобны детям, и над вами приятно смеяться, вас можно мучить и терзать, зная, что легко убежать от увечного и избежать возмездия…

Тирант неожиданно схватил ее, и она ощутила крепость его рук. Ей даже почудилось, что ее заковали в железный обруч. Она попыталась вырваться, но обнаружила, что не может и пошевелиться.

— Нет уж, прекрасная дама! — возмутился севастократор. — Может быть, я и увечный, но возмездия вы все же не избежите…

И он поцеловал ее в губы.

В этот миг в комнату вошла императрица. Кармезина услышала ее шаги и выскользнула из постели Тиранта. К счастью, императрица этого не видела, так что принцесса попросту сделала вид, будто выпрямляется, после того как наклонялась.

— А, матушка, это вы! — как ни в чем не бывало произнесла Кармезина. — Я пришла навестить его милость. Говорили, будто он совсем плох. — В пальцах принцессы появился влажный лоскут, и она показала его матери: — Я хотела обтереть пот со лба севастократора, но случайно уронила этот лоскут.

— Испарина часто выступает на коже вследствие жара и лихорадки, — сказала императрица, усаживаясь рядом с Тирантом. — Я хорошо знаю, о чем говорю, и прекрасно разбираюсь в разного рода лихорадках, в том числе и гнилых. Вы, севастократор, этого наверняка не знаете, но рождение детей у женщины всегда сопровождается своего рода болезнью. Ведь женщины были прокляты Господом!

— Не говорите так, — отозвался Тирант, глядя в потолок. — Ведь хорошо известно, что женщина создана из чистой материи — из кости, в то время как мужчина слеплен из глины. И поэтому если мужчина и женщина оба вымоют руки, а потом вновь опустят руки в чистую воду, то после женщины вода останется незамутненной, а после мужчины она замутится, потому что все мужчины суть глина и прах.

— Как красиво вы рассуждаете! — воскликнула императрица. — Но все-таки женщины обречены на болезнь, вот почему они так хорошо умеют ходить за больными. Когда я рожала моего сына, ныне покойного, — тут она всхлипнула, однако быстро взяла себя в руки, — роды были очень тяжелыми. Я страдала двое суток, и один Бог знает, чего я натерпелась! Я кричала, пока хватало сил, а потом выбилась из сил и замолчала. А ведь крик облегчает боль, и об этом написан целый трактат… Лихорадка была у меня после этого еще почти месяц, и все опасались за мою жизнь…

— Должно быть, моя госпожа, вы очень страдали, — сказал Тирант.

— Не описать словами как! — подхватила императрица. — Но это ничто по сравнению с тем, как мучился государь, когда у него появился нарыв за левым ухом. Этот нарыв был огромным, как кулак, и внутри него имелось такое количество гноя, что при вскрытии пришлось несколько раз переменять тазы — все они наполнились гноем.

— Да, — сказал Тирант.

Императрица продолжала:

— С другой стороны, внешние воспаления не так опасны, как внутренние, потому что нарыв всегда можно вскрыть ножом. И хоть это и болезненно, но быстро проходит. Когда же начинают гнить какие-нибудь органы в животе или в груди у человека, то помочь ему невозможно, и лихорадка сжигает его день и ночь, и он плюется кровью и слизью, и ему больно мочиться, как будто все внутри у него набито колотым стеклом, а глаза у него краснеют, и он слепнет и в конце концов отходит в мир иной, изнемогая от скорби, в вони и нечистотах, всеми оставленный.

— Да, это ужасно, — сказал Тирант.

— С другой стороны, на войне можно получить рану, которая хоть и имеет вид внешнего повреждения, но перекидывается постепенно и на внутренние органы, — говорила императрица.

Тирант незаметно погрузился в сон и не слышал, как Кармезина вышла из комнаты. А государыня все говорила и говорила, и видит Бог, давно уже Тирант не спал так сладко, как под звуки ее убаюкивающего голоса.

И во сне к нему медленно приходило исцеление.

Едва к Тиранту вернулась способность вставать с постели, стоять на собственных ногах без дополнительной опоры и даже ходить, он тотчас воспользовался этим преимуществом и вошел в спальню к принцессе.

Кармезина в это время была занята с гребнями и украшениями для прически. Тирант вошел в тот момент, когда она собрала волосы в пучок и подняла их, открыв затылок и тонкую шею. При виде этого сокровища Тирант тихо вскрикнул, а принцесса выпустила из горсти волосы и обернулась к нему.

— Что это вы себе позволяете, севастократор? — воскликнула принцесса. — По какому праву вы сюда вошли?

Тирант смотрел на нее улыбаясь и молчал. А она положила на стол свой хорошенький гребешок из черепашьего панциря и, приблизившись к Тиранту, строго сказала:

— Если вас здесь застанут, то могут заподозрить в низких намерениях. Это-то вы понимаете?

Не отвечая, он поднял ее на руки и закружил по комнате, приостанавливаясь лишь для того, чтобы наклониться над ней и поцеловать ее веки, рот или соски. Кармезина обхватила его за шею и прижалась к нему, радуясь тому, какая крепкая у него грудь и какие сильные плечи.

— Вы несносный человек, — объявила Кармезина. — Врываетесь в спальню к принцессе и хватаете ее, как вам вздумается, а после таскаетесь с нею, как медведь с добычей.

Она сказала это потому, что Тирант тихонько смеялся, не разжимая губ, и это напомнило ей медвежье рычание.

Тут он остановился и посмотрел на нее с такой любовью, что у нее остановилось сердце.

— Вы и вправду так меня любите? — вырвалось у нее.

Он молча улыбнулся и провел кончиком носа по ее переносице, а когда она зажмурилась, снова поцеловал ее.

— Императрица!

Тирант с принцессой на руках быстро повернулся на голос. В спальню вбежала одна из приближенных девиц Кармезины — очевидно, сочувствуя любви своей госпожи, она стерегла комнату снаружи, следя за тем, чтобы туда никто не вошел и не помешал влюбленным.

Теперь эта девушка выглядела испуганной.

— Ее величество идет сюда, чтобы прочесть молитвы.

Тирант осторожно отнес Кармезину к ее туалетному столику и оставил там. Затем огляделся по сторонам в растерянности: спальня принцессы была такова, что спрятаться там было решительно негде: ни портьер, ни больших сундуков.

Он колебался, впрочем, недолго и без лишних раздумий бросился на пол в углу комнаты, а принцесса схватила в охапку приготовленные для одевания платья, юбки и плащи и навалила их кучей на Тиранта. Затем она преспокойно уселась сверху и принялась водить черепаховым гребнем по волосам.

Вошла императрица. Она была полностью одета и причесана и, казалось, испытала неприятное удивление, застав дочь неприбранной.

— Вам следовало бы поторопиться, дитя мое, — сказала императрица, — потому что ваш отец ждет вас. Он желает прослушать утренние молитвы вместе с вами.

— Эти ужасные волосы, матушка! — промолвила Кармезина, заставляя гребень запутаться в густых прядях. — Должно быть, мне снились тревожные сны, от которых все мои волосы перепутались, и вот теперь приходится разбирать их, чтобы не вырвать все из головы при неосторожном причесывании.

— Ничто не приводит мысли в порядок так хорошо, как тщательно причесанные волосы, — согласилась императрица. — Не стану вас торопить — сделайте все хорошенько.

И она уселась рядом с дочерью, расположившись на самой голове скрытого под одеждой Тиранта. И когда он представлял, что именно сейчас находится прямехонько над его левым глазом и левой ноздрей, ему делалось дурно.

— Император еще не разговаривал с вами о том празднике, который он собирается задать в столице в честь победы над Великим Караманем? — осведомилась императрица и чуть поерзала, устраиваясь поудобнее (ибо голова Тиранта имела шарообразную форму и, следовательно, оставалась малопригодной для сидения).

— Нет, — ответила принцесса, выпутывая свой гребень из очередной беды. — А что это будет за праздник?

— Грандиозный! — сказала императрица. — Начнется с торжественного пиршества в честь всех знатных и прекрасных дам столицы. Столы будут накрыты на большой городской площади, и они послужат естественной преградой для ристалища. И пока дамы и немолодые сеньоры будут пировать, все юные и доблестные рыцари сойдутся на ристалище в благородных поединках. На других площадях установят статуи и фигуры. Думаю, уже сейчас мастера трудятся, изготавливая фонтаны, которые будут изливать вино и сладкую воду для всех желающих.

— Должно быть, получится великолепно, — заметила принцесса.

Она потихоньку запустила руку в ворох одежд, нашла волосы Тиранта и стала перебирать их, пропуская между пальцами.

— Надеюсь, севастократор оправился достаточно, чтобы принять участие в ристаниях, — проговорила императрица.

— Это не мне судить, матушка, — отозвалась принцесса. — Как бы я смогла судить об этом, коль скоро я не лекарь? Да и самого севастократора я не видела уже давно.

— Уверяют, будто он уже начал вставать на ноги и даже ходить без посторонней помощи, — сказала императрица.

— Я рада слышать это, — преспокойным тоном молвила Кармезина. А сама тайком накручивала волосы Тиранта на пальцы и злодейски путала их, чтобы затем разглаживать и причесывать.

Императрица посмотрела на дочь. Кармезина замерла, не вынимая руки из груды одежд, и с самым невинным выражением лица улыбнулась.

— Я уже почти совершенно готова, матушка, — сказала принцесса. — Осталось лишь надеть верхнюю одежду и закрепить прическу.

Императрица грузно поднялась.

— Не буду мешать вам. Поторопитесь, государь уже ждет.

И с этим мать принцессы вышла из ее спальни.

Тирант не видел того, что происходит, и не все понимал из услышанного, поэтому и после ухода императрицы он продолжал некоторое время лежать в неподвижности. Он боялся и дохнуть под тяжелыми бархатными одеждами, хотя меховая оторочка и причиняла ему множество страданий.

А принцессу начали одевать и шнуровать, и тяжесть, что придавила Тиранта, постепенно облегчалась. Сперва его избавили от лифа, потом от блио, затем от верхних юбок и наконец от обширного плаща. Под плащом и обнаружился севастократор, изрядно помятый и чрезвычайно красный. Волосы его торчали дыбом.

Он сел на полу и встряхнулся, точно зверь, перенесший трепку.

— Боже праведный! — вскричала Кармезина. — В каком это вы виде, севастократор! Как вам не стыдно! — Она бросила ему гребешок. — Приведите себя в порядок, иначе я не стану и глядеть на вас.

Он принялся покорно приглаживать тот вихрь, что устроила на его голове принцесса. Тем временем придворные девицы закрепили прическу Кармезины множеством заколок и укрепили в ее волосах драгоценные камни.

— Мне пора уходить, — сказал Тирант, приближаясь к ней.

— Да, — отозвалась Кармезина. Она не сводила с него взгляда и улыбалась через силу. — Вам пора уходить. Но мы ведь увидимся на мессе?

— Да, — сказал он. — Мы увидимся.

— Вы сможете принять участие в ристаниях?

— Я счел бы для себя величайшим позором, если бы уклонился от этого.

— Но вы одержите победу?

— Если не будет никого другого, кому эта победа понадобится больше, нежели мне.

— Кто же может оказаться этим «другим»? — удивилась Кармезина.

— Человек, который должен заслужить прощение своей возлюбленной, восхитив и удивив ее.

— Как! — воскликнула Кармезина. — Разве это не вы?

— Разве я должен заслужить ваше прощение?

— А разве вы не провинились передо мной?

— Если вы так утверждаете, то провинился.

Он подошел к принцессе совсем близко и уже потянулся к ней руками, чтобы обнять, но она вскрикнула:

— Не прикасайтесь! Вы испортите прическу!

И тотчас две девицы из числа приближенных Кармезины схватили Тиранта за руки, чтобы он не вздумал дотронуться до волос принцессы. Так что ему ничего не оставалось, как тянуться к ней губами и лишь слегка касаться ее щек или подбородка, — потому что девицы висели на нем и не позволяли ему придвинуться к Кармезине вплотную.

Наконец Кармезина сказала:

— Что ж, прощайте, севастократор.

И он, видя, что она вот-вот уйдет, а он лишен даже простого утешения поцеловать ее на прощание, исхитрился и ногой приподнял ее юбку, а затем всунул колено ей между бедер и коснулся того, к чему никто еще не прикасался. Кармезина вздрогнула всем телом, и казалось, что она вот-вот потеряет сознание; однако она все же устояла и просто выбежала из спальни.

А Тирант, поддерживаемый девицами, отправился к себе, вниз, где и прилег на постель — на правах больного.

Затем девицы вышли и оставили его в одиночестве.

Тирант тотчас снял штаны и положил их рядом с собой на подушку, заговорив с ними таким образом:

— Счастливые вы, мои штаны, особенно же ты, моя правая штанина! Ты побывала там, где мне быть пока запрещено, и видела то, о чем мне остается лишь гадать. Если бы ты могла говорить, то рассказала бы мне обо всем, что повидала под юбками принцессы. Но коль скоро ты безмолвствуешь, то мне остается лишь завидовать тебе…

Он поразмыслил немного и вскричал:

— Нет! Зависть — чувство недостойное; а окажу-ка я лучше моей штанине все те почести, которых она достойна!

И скоро правая штанина сверху донизу была расшита жемчугами и бриллиантами.

Последующие пять дней Тирант не видел Кармезины; принцесса же иногда наблюдала за ним из окна или сквозь какую-нибудь щель в портьерах.

Празднества начались через пять дней после достопамятного свидания. Специально ради торжества на огромной рыночной площади были установлены накрытые столы; как и говорила императрица, они отгораживали от всего остального мира прямоугольник, предназначенный для благородных рыцарских поединков.

Стены домов, окружающих площадь, были затянуты атласом с узором из лилий, так что эта часть города превратилась в своего рода огромный дворцовый зал. Император, его супруга и дочь сидели во главе стола, и все дамы заняли места по левую руку от императора, а все сеньоры — по правую.

Для того чтобы еще больше украсить пиршество, были выставлены двадцать четыре поставца, где держали драгоценные реликвии, церковное золото, чаши с золотыми монетами из казны императора, золотые кубки, блюда, солонки, самоцветы и прочие сокровища. Каждый из этих поставцов охранялся тремя рыцарями, облаченными в длинные парчовые туники. В руках у этих рыцарей имелись тяжелые серебряные трости.

Гости подходили к поставцам и любовались прекрасными и дорогими вещами, однако прикасаться к ним избегали. По приказу императора в поставцах находилась только золотая посуда, потому что все серебро выставили на столы и приглашенные ели только с серебра.

Привели также Великого Караманя, чтобы он принял участие в пиршестве, — ведь праздник затевался отчасти и в его честь! Великий Карамань был одет в богатые шелковые одежды белого цвета, которые красиво оттеняли его смуглую кожу; на его шее красовался тяжелый золотой ошейник, от которого тянулась цепь. Те негры, что прежде находились у него в услужении, привели его, держа за эту цепь.

Увидев пленника, дамы стали притворно пугаться, а рыцари приветствовали его кликами. Император же махнул рукой и приказал подать для Великого Караманя отдельное угощение. И он ел, сидя на земле, как и подобает в его положении.

Принцесса тоже взяла на праздник своего личного пленника — мальчишку-арапчонка; в отличие от Великого Караманя этот постреленок был совершенно счастлив, ибо сидел под столом, у ног своей госпожи, и поедал все те вкусные вещи, которые она потихоньку ему совала.

Сперва ничего не происходило: император желал, чтобы гости для начала немного утолили голод и любопытство и имели время осмотреться и задать все вопросы, какие у них появились.

Когда же костей на тарелках стало больше, чем мяса, посреди ристалища воздвигли помост и установили на нем большой трон, который накрыли роскошной тигриной шкурой. Затем появились восемь женщин в прекрасных и таинственных одеждах, причем одна была в белом платье с обнаженными руками, а все прочие держали в руках плети.

Император поднялся со своего места и обратился к женщинам громким голосом, так, чтобы все его слышали:

— Кто вы такие?

— Мы пришли судить ваш турнир и воздавать каждому по заслугам, — отвечала та, что была в белом платье.

— Назовитесь! — потребовал император.

— Я — Сивилла, — ответила женщина в белом платье. — Мне открыто прошлое и будущее, я исполнена мудрости и никогда не ошибаюсь. Поэтому мои приговоры всегда справедливы.

— Для кого приготовлен этот великолепный трон? — опять спросил император.

— Это мой трон, — ответила Сивилла. — Он вознесен над твоим, потому что и добродетели мои гораздо значительнее твоих. Ведь ты — всего лишь император Византии, в то время как я — Сивилла, воплощенная премудрость, которой открыты замыслы Господа. Но тот рыцарь, что окажется победителем в турнире, займет мой трон, и я с радостью уступлю ему мое место. Ибо мужество превосходит мудрость, и человеческое сердце, обиталище любви и отваги, гораздо важнее разума. Будь иначе, Господь поместил бы в центре человека не сердце, а голову и мозг. Но подобно тому, как полководец прячет самое ценное посреди воинов и не выставляет его при атаке вперед, сердце спрятано в средоточии тела и не выдается наружу.

— Кто же эти женщины с орудиями пытки? — продолжал спрашивать император.

— Это великие жены, принявшие страдание от любви, — отвечала Сивилла. — Королева Гиневьера, королева Изольда, королева Пенелопа, а также Брисеида, Дидона, Федра и Ариадна. Все они любили и были обмануты, кроме Пенелопы; но ей пришлось многое претерпеть ради своей любви.

— Для чего у них плети?

— Для того, чтобы карать, — ответила Сивилла очень сурово. — Каждый рыцарь, который на этом турнире будет выбит из седла и упадет на землю, попадет к ним в руки. И уж будьте уверены, они сумеют снять с него доспехи и высечь его в назидание всем неверным рыцарям и в утешение всем опечаленным женам. Ибо рыцарь, который верен своей даме, не может потерпеть поражение.

— Никогда в жизни я не слыхал ничего подобного! — воскликнул император. — Все это справедливо и обещает поучительное зрелище!

Он уселся на свое место, а Сивилла прошествовала к своему. И все женщины с плетьми устроились на помосте у ног своей госпожи.

Затем на ристалище вышли участники сражения, разодетые в роскошные доспехи. Все они представали перед императором, императрицей и принцессой и низко им кланялись, и каждый называл свое имя. Самым последним явился севастократор, и его вид показался наиболее удивительным из всех.

Тирант облачился в свой лучший доспех, однако правая его штанина была оставлена без поножей. Она сверкала драгоценными каменьями и благодаря такому убору выглядела не как человеческая конечность, а как некая волшебная колонна, которая внезапно обрела способность двигаться и отчасти сгибаться в колене.

Никто не понимал тайного смысла подобного убора, кроме принцессы, но Кармезина даже не покраснела, когда встретилась с Тирантом глазами. Напротив, принцесса слегка улыбнулась севастократору и протянула ему руку для поцелуя, произнеся ясным и твердым голосом:

— Я надеюсь, что вы победите на этом ристалище так же, как победили на поле боя, севастократор.

Государь, тайком наблюдавший за своей дочерью, пришел к выводу, что совесть ее совершенно чиста, равно как и совесть севастократора. Потому что Тирант смотрел на Кармезину чуть печально, а так выглядят мужчины, не получившие от возлюбленных драгоценного дара, которого добиваются. Кармезина же держалась победоносно, как девственница, неизменно побеждающая.

Среди придворных дам только Эстефания предавалась грусти, поскольку Диафеб отказался приехать на турнир, прислав ей письмо, в котором объяснял причину своего решения. Он должен был оставаться в Бельпуче и сторожить там Великого Турка, то есть продолжать осаду. И, пока долг принуждал его находиться вдали от милой сердцу подруги, он заклинал Эстефанию Македонскую не забывать о своих чувствах и клятвах.

«Ибо, вернувшись, первое, что я сделаю, — это превращу наш тайный брак в явный», — писал он в заключении.

Но Эстефания не могла не печалиться. Она совсем позабыла те времена, когда была счастлива в объятиях Диафеба, тогда как Кармезина печалилась из-за отсутствия Тиранта. Теперь герцогиня Македонская завидовала Кармезине и даже не хотела встречаться с ней глазами.

Когда все рыцари прошли перед государем и получили от него разрешение сражаться, внезапно явился еще один участник. В полном боевом облачении он въехал на украшенную городскую площадь и остановился, позволяя всем любоваться собой и дивиться его необыкновенному виду. Половина его платья была из алой парчи, другая половина — из фиолетового дамаста. Вышивка поверх дамаста изображала колосья, причем все зерна были жемчужными, а стебли — золотыми.

Узнать этого рыцаря не представлялось возможным, потому что лицо его было скрыто забралом, а говорил он измененным голосом. Единственным, что могло хотя бы косвенно указать на разгадку, был его меч, очень простой, совсем без украшений и, вне всяких сомнений, не раз побывавший в бою. Судя по этому мечу, рыцарь явился на турнир прямо с дороги.

У него имелся при себе щит с изображением рыцаря, которого ведет на цепи девица, и девизом «В плену у любви». Подобный девиз говорил многое и в то же время умалчивал о главном: об именах. А без называния имен самое откровенное и сердечное признание не имеет ни ценности, ни цены, потому что сходные чувства могут испытывать разные люди. И сказать «Любовь», но не сказать, кто любит, — все равно что показать сундук для приданого, красивый, но пустой.

Император пожелал знать, кто таков этот незнакомец, но тот ответил лишь одно:

— Я рыцарь, который ищет приключений.

Первым вышел против безымянного рыцаря герцог Синопольский.

С этим сеньором Тирант впервые встретился незадолго до празднества — прежде герцог Синопольский находился в своих владениях, не имея возможности отлучиться оттуда из-за множества турок, что осаждали его замки. Но когда севастократор начал одерживать одну победу за другой, турки оставили Синополь, и герцог смог вернуться ко двору.

Это был красивый, любезный сеньор старше Тиранта лет на десять. У него были густые каштановые волосы и черные брови, почти совершенно сросшиеся на переносице. Севастократор и герцог Синопольский сразу ощутили взаимную симпатию и договорились вместе с герцогом де Пера, что станут защитниками ристалища — иными словами, им предстояло принимать вызов от любого, кто пожелает с ними сразиться.

Герцог Синопольский был в наряде из золотой парчи на голубом фоне, и многие дамы залюбовались им, когда он надевал шлем и брал копье. Безымянный рыцарь спокойно ожидал его на краю поля.

Подали сигнал, и противники помчались навстречу друг другу. Первым ударом неизвестный рыцарь разбил щит герцога Синопольского, но щит с девизом «В плену у любви» устоял.

Императору принесли новое кушанье, и он дал знак обоим рыцарям продолжать сражение. Снова протрубили трубы, и соперники сошлись в единоборстве. На сей раз они, по взаимной договоренности, обменялись ударами мечей, наполнив площадь сверканием и звоном.

Когда сражающиеся немного утомились, а взоры зрителей отчасти насытились чудесным зрелищем, государь махнул платком. Слуги тотчас внесли на площадь десятки блюд, на которых лежали запеченные в перьях птицы — лебеди и утки. Слуги держали блюда на головах, так что издалека могло показаться, будто все эти птицы сами собою плывут по воздуху, желая поскорее быть съеденными.

Противники на ристалище вновь разъехались и сошлись со страшным грохотом, ибо на сей раз неизвестный рыцарь могучим ударом выбил герцога Синопольского из седла. Герцог рухнул на землю и остался недвижим, а рыцарь поднял вверх победоносное копье и совершил круг по всему ристалищу. Он остановился перед троном Сивиллы, который теперь должен был по праву принадлежать ему — победителю; но Сивилла отказалась уступать свое место незнакомцу.

— Может так статься, что вы победили по случайности, — произнесла Сивилла. — Будь на моем месте Фортуна, она бы уже встала к вам навстречу и охотно бы вас поцеловала. Но я — Сивилла, и моя мудрость говорит мне о том, что случай бывает и добр, и немилостив, но всегда слеп. Чтобы занять мой трон, вы должны доказать мне, что достойны!

Тем временем к герцогу Синопольскому подбежали оруженосцы. Герцог лежал так неподвижно и в такой неловкой позе, что кое-кому показалось, будто он убит. По счастью, он был лишь оглушен и скоро со стоном пришел в себя.

Оруженосцы подняли его под руки и подвели к Сивилле.

— Что ж, — сурово произнесла Сивилла, — вот и побежденный! И с вами, сеньор, поступят так, как положено поступать с побежденными, и клянусь, что мы не отступим ни на шаг от обещанного!

Она сделала знак остальным женщинам, и те разоблачили герцога Синопольского. Он остался стоять в одной рубахе и штанах, и дамы, сильно пострадавшие от любви, наказали его ударами плети.

Затем герцог Синопольский удалился, а его место на ристалище занял герцог де Пера.

— Уж не знаю, — сказал он Тиранту, — кто этот нахал, который так ловко обошелся с герцогом Синопольским, но постараюсь узнать это! Надеюсь, Сивилла и ее прекрасные костоломши сумеют сорвать шлем с его головы и доспехи с его тела, а потом наградят его доброй поркой!

— Для этого вам придется выбить его из седла, — заметил Тирант. — Может быть, лучше мне попробовать?

— Хотите опозорить меня прежде, чем это сделает незнакомец? — спросил герцог де Пера.

Тирант пожал плечами:

— Вы же знаете, что я никого не хочу опозорить, кроме Великого Караманя; но и с ним ничего дурного бы не случилось, если бы он не убил собственную дочь.

Герцог де Пера сжал плечо Тиранта и протянул руку оруженосцу, чтобы тот закрепил на ней латную рукавицу.

Затем он выехал против незнакомого рыцаря. Тот ожидал совершенно спокойно. На приветствие герцога де Пера неизвестный ответил учтиво, хотя и измененным голосом. Они разъехались и начали съезжаться.

Все зрители перестали жевать, а двое или трое пирующих задержали во рту изрядный глоток вина — таким волнующим было это зрелище. Кони постепенно набирали скорость, копья утверждались в горизонтальном положении, ноги с золотыми шпорами прирастали к стременам. Послышался оглушительный треск: оба копья раскололись, и герцог де Пера вылетел из седла. Взметнулся широкий серый плащ, отороченный собольим мехом, блеснули в воздухе золотые шпоры, взмахнули перья шлема — и вот уже парчовый, латный великан повержен во прах.

А незнакомый рыцарь сидит в седле, сжимая обломок своего копья.

Видя, что герцог де Пера не двигается, он бросил на землю обломок и двинулся вдоль ристалища по кругу.

Император встал. В полной тишине слышно было, как кашляет кто-то из поперхнувшихся сеньоров. Император произнес:

— Кто же вы, сеньор? Вы победили двух герцогов, одного за другим, а я не упомню, чтобы подобное происходило на каком-либо турнире. Назовитесь!

— Мое имя — Опечаленный Любовью, — сказал незнакомец глухим голосом и наотрез отказался поднять забрало, объяснив, что дозволит сделать это либо Сивилле, либо той девице, которая держит его в плену.

Герцога де Пера оттащили к трону Сивиллы и там высекли плетьми, без всякой жалости и снисхождения. Кармезина, зная, что когда-то герцог де Пера надеялся жениться на ней, не захотела причинять ему еще горшую боль и на время наказания побежденного закрыла лицо платком. Но на самом деле она подглядывала и тайком улыбалась, потому что в продолжение порки герцог де Пера корчил, по ее мнению, преуморительные рожи.

А император сказал, подавая свой кубок слуге, дабы тот наполнил сосуд вином:

— Вот это рыцарь! Погодите, он еще и севастократора заставит принять порку.

Принцесса бросила платок на землю и отрезала:

— Вот уж никогда!

Император поднял бровь, но промолчал, не став спорить с дочерью. А императрица проговорила:

— Не опасно ли для севастократора сражаться с таким сильным противником? Когда я виделась с сеньором Тирантом в последний раз, он был очень болен и его нога все еще имела покрасневший и воспаленный вид. Я предлагала лекарю срезать на этой ноге все волосы, потому что волос лишает кожу силы. И когда некоторым мужчинам требуется дополнительный источник силы, они сбрасывают лишние волосы с головы, — это ли не доказательство того, как премудро устроены Господом вся природа и человеческое тело! — Тут государыня повернулась к принцессе и добавила: — Отправьте какую-нибудь соблазнительную девицу из числа своих приближенных. Пусть та спросит у рыцаря, как его зовут. Потому что сдается мне, это кто-то из иоаннитов… а может быть, Ипполит де Малвеи? Хотелось бы выяснить в точности.

Принцесса обернулась к одной из своих девушек и показала пальцем на незнакомца. Та встала и тотчас направилась к нему, держа в руке яблоко.

— Моя госпожа присылает вам это угощение, сеньор, — сказала девица.

Рыцарь взял яблоко и завязал его шарфом, а шарф прикрепил к доспеху.

— Я благодарю вашу госпожу, — ответил он. — И непременно съем залог ее милости, как только одержу третью победу и по праву займу трон Сивиллы.

— Остерегайтесь, как бы это яблоко не проглотил кто-нибудь другой, — молвила девица. — Потому что этот другой — самый лучший рыцарь на свете, и сейчас он намерен выступить против вас.

— Я не боюсь, — ответил незнакомец.

— Назовите ваше имя, — потребовала девица.

— Почему я должен назвать вам мое имя, если уже отказался сделать это?

— В обмен на яблоко, — пояснила девица.

— Самое дорогое дается самой дорогой ценой, — сказал рыцарь. — И чем выше цена, тем ближе вашему сердцу купленное. Моя родина — запад, а мой зверь — горностай.

Девица ничего не поняла из этих слов, но в точности передала их Кармезине; та задумалась и в конце концов рассудила так:

— Это франк.

— Полагаю, один из рыцарей святого Иоанна, — сказала императрица. — Что ж, это многое объясняет.

— Что именно? — осведомилась принцесса.

— Его скрытность, — сказала императрица. — Рыцарям Святого Иоанна запрещено участвовать в турнирах и прочих развлечениях. Они ведут почти монашескую жизнь, за тем исключением, что берут в руки оружие и выходят в бой. Но против христиан они никогда не поднимают оружия.

— Как много вам известно, матушка! — воскликнула принцесса.

Их разговор оборвали трубы. Тирант вышел на ристалище и встал напротив соперника.

— Надеюсь увидеть вас побежденным, — сказал ему севастократор. — И знайте, что одержать верх над таким прекрасным соперником я сочту великой честью.

Рыцарь молча наклонил голову, и они разъехались, а затем помчались друг на друга. Тирант увидел, как незнакомый рыцарь поднимает копье острием вверх, и тоже отвел копье, не пожелав нападать на противника, который отказывается от атаки.

Они проскакали мимо друг друга и остановились. Тирант подозвал к себе герольда и попросил передать незнакомому рыцарю, что сильно оскорблен его поведением.

— Спросите его, почему он отказывается от поединка со мной? Не потому ли, что я ношу титул севастократора? В таком случае пусть титул его не смущает! Мы вышли на ристалище не ради титулов, но ради доблести, так что незачем проявлять ненужную вежливость.

Услышав это послание, незнакомец ответил:

— Положим, я сделал это из вежливости. Но, если он будет настаивать, я поступлю с ним как с остальными! И вряд ли севастократору это понравится.

Тирант вскипел. Командуя армией, он подолгу обдумывал каждое решение, но на турнире в подобной осмотрительности не было никакой нужды; здесь Тирант чувствовал себя как рыба в воде, потому что на турнирах прошла вся его ранняя юность и половина детства.

— Что ж, — медленно произнес он, — подобная вежливость довольно оскорбительна.

По распоряжению севастократора им подали самые толстые копья, какие только нашлись. Противники снова погнали коней, сближаясь, но незнакомый рыцарь опять в последний момент уклонился от боя и поднял копье. Это сбило севастократора с толку, и он промахнулся.

— Вот хитрец этот незнакомый рыцарь! — сказал император, которого происходящее задело за живое. — Неужели он полагает, будто сможет долго дурачить нас? — И государь подозвал к себе нескольких рыцарей, наказав им: — Как только его поединок с севастократором закончится, хватайте лошадь незнакомого рыцаря под уздцы и не позволяйте ему уехать.

Так они и поступили и скоро привели безымянного к императору. Он сидел в седле спокойно и не чинил препятствий тем, кто его пленил.

Император сказал:

— Что ж, сеньор, вы победили всех, за исключением севастократора, с которым отказались сражаться. Наверное, у вас были на то свои причины! Хотя, если бы вы опустили свое копье, как полагается, севастократор сумел бы отомстить вам за поражение и позор двух герцогов.

— Возможно, — глухо отозвался незнакомец.

Принцесса улыбнулась ему, а император вдруг крикнул своим людям:

— А ну, снимите-ка с него шлем! Довольно он нас тут дурачил!

И рыцарь не успел и руки поднять, как с него уже стащили шлем.

Перед императором, его супругой и всеми дамами и сеньорами явилось лицо Диафеба. Он улыбался чуть смущенно, но без всякого страха, как улыбается, напроказив, любимое младшее дитя в семье.

— Та-ак!.. — протянул император. — Так вот кто морочит нам голову!

— Простите, государь, — сказал Диафеб с ложной покорностью.

Эстефания во все глаза смотрела на своего возлюбленного. Его образ вдруг затуманился, расплылся, и Эстефания потеряла сознание. Она упала на руки принцессе, очень бледная и бездыханная.

Кармезина испуганно похлопала ее по щекам и попыталась влить в ее онемевшие губы немного вина. Наконец Эстефания пришла в себя.

Император обернулся к девицам, потому что они очень шумели, и спросил, что произошло и отчего Эстефания вдруг упала.

— У меня слишком узкое платье, государь, — пробормотала герцогиня Македонская.

А Диафеб горделиво тряхнул смятыми локонами и прямиком направился к трону Сивиллы. И уж там его приветили: усадили на трон, принялись расчесывать ему волосы, обтирать лицо и носить угощение. Диафеб восседал с самым важным видом и принимал все почести так, словно сызмальства привык к подобному обращению.

Тирант не знал, плакать или смеяться. Выходка кузена оказалась для него полной неожиданностью. Тирант всегда считал, что Диафеб, при всей его склонности к озорным проделкам, не способен на подобный подвиг. Тем более что герцоги действительно были довольно серьезными противниками.

Когда все зрители достаточно насладились триумфом Диафеба, а герцогиня Македонская, распустив на платье шнуровку, утешилась сладким угощением, принесли факелы. Скоро начало темнеть, и состязания продолжились при свете пламени. Несколько пар рыцарей сражались пешими, и разнообразие ударов, которыми они обменивались, было так велико, что каждый поединок мог бы считаться особенным произведением искусства.

Принцесса высказала эту мысль своей матери, и императрица велела принести листок бумаги и уголек, чтобы сделать первые наброски, потому что дамы решили запечатлеть увиденное на большом вышитом гобелене, который потом следовало снабдить пояснительными записями и повесить в тронном зале.

После этих поединков пришла пора ужина, и все участники турнира, включая и выпоротых герцогов, охотно отдали дань трапезе, а певцы и жонглеры услаждали их зрение и слух всякими представлениями. Многие из этих представлений оказались по-настоящему смешными, например битва обезьянок, во время которой зверьки бросались друг в друга шапочками, или беседа человека, стоящего на ногах, с человеком, стоящим на голове; каждый из говорящих никак не мог сообразить, откуда доносится голос второго. Тирант хохотал до слез, а Диафеб на своем троне пытался сохранять величественный вид, но в конце концов прыснул и так подавился косточкой, что королева Гиневьера и королева Изольда едва сумели его спасти, в то время как королева Пенелопа изо всех сил стучала ему кулаком между лопаток.

— А вы заметили, — сказала принцесса своим дамам, — что у севастократора очень странный наряд?

Все дружно признали, что Тирант действительно избрал себе весьма необычный костюм. Виданное ли дело, чтобы одна штанина была обычной, а другая — вся расшитой драгоценностями?

— Давайте принудим его переменить одежду! — предложила Эстефания, которая совершенно оправилась от своего волнения и теперь была так же готова к шуткам и розыгрышам, как и ее возлюбленный.

Она кое-что пошептала на ухо придворным дамам принцессы, и те дружно рассмеялись. А Кармезина ни о чем не спрашивала. Она то любовалась Тирантом, который сидел на другом конце стола, ел, пил и хохотал, блестя зубами, то поглядывала на свою счастливую подругу, то рассматривала Диафеба на Сивиллином троне.

Бот к Тиранту подошла девица с большим кувшином для умывания и тазом.

— Простите меня, сеньор, — произнесла она, — но скоро начнутся танцы, и моя госпожа хотела бы танцевать с вами, однако она боится за свое платье.

— Если бы я мог, я разорвал бы платье на вашей госпоже, девица, — ответил Тирант, — и посмотрел бы на то, что она прячет под этими шелками! Но, к несчастью, я не смею сделать это на глазах у императора.

— Вы довольно смелы в выражениях! — сказала девица.

— А что еще мне остается? — Тирант с деланной печалью пожал плечами. — Я самый неудачливый рыцарь из всех рожденных женщиной! В поединке с лучшим из противников мне было отказано — Диафеб Мунтальский уклонился от боя со мной и сделал это не из трусости, а из обидной вежливости. Моя госпожа не позволяет мне заглянуть к ней под юбки и только смеется надо мной. Вот и получается, что из мужского и рыцарского сословия я перехожу в третье — монашеское; и вся моя сила теперь только в словах.

— Моя госпожа хочет, чтобы вы помыли руки, — сказала девица. — Потому что она видела, как вы кушали мясо и обмакивали его в красный соус с пряностями, а ведь на принцессе очень богатое платье.

— Клянусь купелью, в которую я вошел новорожденным язычником и из которой вышел христианином! — воскликнул Тирант. — Да ведь платье на принцессе красное, так что не будет ей большого ущерба от моих рук в красном соусе!

— Ах! — вскричала девица, делая вид, будто теряет сознание. Она падала так ловко, что всю воду из кувшина выплеснула прямо на штаны Тиранта.

Увидев, что произошло, девица изобразила настоящий ужас и стала причитать:

— Боже, помоги мне! Что я натворила! Ваши прекрасные штаны, севастократор! Они теперь совершенно мокры, как если бы вы, простите мою дерзость, внезапно обмочились!

— Ужасно, — подтвердил Тирант, поднимаясь из-за стола и стоя в луже воды.

— А какие у вас интересные штаны, — продолжала девица, постепенно оправляясь от испуга. — Это теперь во Франции такая мода — чтобы одна штанина была расшита, а другая нет? Или в какой-то другой стране?

— Это моя личная мода, — сказал Тирант. — Да, жаль, что теперь они вымокли, мои прекрасные штаны, но ничего не поделаешь. Если принцесса хочет танцевать со мной, придется ей делать это с мокроштанным кавалером, потому что я переменять их не намерен. Побеждал я на суше, победил и на море, так стоит ли бояться простой пресной воды?

И остаток вечера он танцевал с принцессой, которой пришлось смириться с тем, как выглядит ее кавалер.

Она прошептала ему на ухо:

— Мне-то вы можете рассказать, для чего оделись так причудливо?

— Конечно, — ответил он так же тихо. — Помните, как я просунул ногу между ваших бедер?

Она чуть покраснела, но при свете факелов это не бросалось в глаза.

— Скоро случится нечто такое, после чего вы сможете расшить обе штанины…

От этих слов у Тиранта закружилась голова, и он едва сумел закончить танец.