Вкус желания

Глава 23

Амелия смотрела на стаффордширские статуэтки на этажерке розового дерева в гостиной. Выставленные здесь украшения совершенно не создавали впечатления перегруженности. Сама она предпочитала скромную простоту мешанине из безделушек, часто демонстрирующую безосновательные претензии на вкус и богатство. Да, леди Армстронг сделала Стоунридж-Холл местом, которым мог бы гордиться каждый владелец. И это была еще одна из причин, почему Амелия так отчаянно стремилась уехать отсюда как можно скорее.

Ей не хотелось чувствовать себя здесь уютно. Но гораздо важнее было то, что она и Томас пересекли в своих отношениях точку не возврата. Жаром своих прикосновений и поцелуев он мог вознести ее в небеса, а после этого бросить в темные глубины отчаяния. Никогда и никто не действовал на нее так, как он. Амелия опасалась, что, оставаясь здесь, рискует своим сердцем, а идти на подобный риск она была не согласна.

С отъезда лорда Алекса три дня назад они кружили, не приближаясь друг к другу, как чужие. Их разговоры ограничивались фразами из пяти слов, не более: «Доброе утро. Я буду в конюшнях».

Сказав это, он исчезал и не показывался до конца дня. Долгие часы она работала в одиночестве. За вечерней трапезой он редко разговаривал с ней, предпочитая выбирать своей собеседницей мисс Фоксуорт, показавшую себя благодарной слушательницей. Он совершил постыдный поступок и все же игнорировал ее. И это было еще одним вопиющим свидетельством его высокомерия.

— Леди Амелия!

Амелия вздрогнула, услышав свое имя, и, стремительно обернувшись, увидела бледную молодую женщину, маячащую в дверях гостиной. Заговори о дьяволе или, как в этом случае, подумай о нем, и он тут как тут.

Приехав в Стоунридж-Холл, мисс Фоксуорт продолжала следовать советам Амелии и ухитрялась выкапывать из своего гардероба более яркие платья, что гораздо лучше подходило к цвету ее лица. Сегодня на ней было платье желто-зеленого цвета с рукавами реглан и пышной колышущейся юбкой.

— Что-то случилось? В последнее время вы так молчаливы.

Мисс Фоксуорт бочком протиснулась в комнату и смиренно стояла теперь возле скамеечки для ног.

Амелия заставила себя ответить бледной улыбкой:

— Ничего особенного. Вы застали меня в тот момент, когда я задумалась.

— Скучаете по дому?

— Да, возможно, немного.

В этом случае солгать было легче, чем выдержать двадцать вопросов… или сказать правду.

— Можем мы посидеть? Мне хотелось бы поговорить с вами, — произнесла мисс Фоксуорт.

Она подошла к дивану, обитому темно-синей тканью, слева от которого находился пухлый стул. Господи! Наверняка разговор будет скучным и унылым. Амелия села на мягкий стул и аккуратно расположила складки своего платья вокруг ног.

Мисс Фоксуорт села на край дивана и сложила руки на коленях. Лицо ее было серьезным.

— Мне хотелось бы заверить вас, что лорд Армстронг не имеет на меня видов.

Амелия готова была услышать от этой женщины что угодно, но такое заявление никоим образом не входило в число возможных тем.

— Прошу прощения?

Мисс Фоксуорт внимательно смотрела на нее умными глазами:

— С самого начала у меня возникло впечатление, что вам не нравится моя дружба с лордом Армстронгом. О, не поймите меня превратно, — поспешила она добавить. — Конечно, я не виню вас в том, что вы так отнеслись к этому. Возможно, мне и хотелось бы добиться его внимания, но, уверяю вас, он ко мне совершенно равнодушен. По крайней мере, в романтическом смысле. Поэтому я и сочла необходимым объясниться с вами.

Амелия чуть не задохнулась от смеха, пытаясь оправиться от потрясения, вызванного словами этой женщины, и отдавая должное точности ее наблюдений.

— Вы заблуждаетесь. Ничто не может быть дальше от истинного положения вещей, — сказала Амелия и на мгновение задержала дыхание, опасаясь, что в кристально-ясном синем зимнем небе сверкнет молния и поразит ее. После минутной паузы она продолжила: — По правде говоря, меня вовсе не касается подлинная природа ваших отношений с виконтом.

Теперь уже мисс Фоксуорт выглядела изумленной:

— Значит, вы обижены на лорда Армстронга, а не на меня?

— Нет, то есть я хочу сказать, что мое плохое настроение не касается ни одного из вас и ни с одним из вас не связано. Лорд Армстронг волен дружить и общаться со столькими женщинами, со сколькими захочет. Меня это ничуть не касается.

Навязчивость не была характерной особенностью мисс Фоксуорт, но тем не менее…

— Видите ли, мы так хорошо поладили в Лондоне. Мне не хотелось бы… — не отступала Фоксуорт.

— Право же, мисс Фоксуорт, не думаю, что…

— Ваша антипатия к нему основана на том мнении, которое вы высказали на балу?

Господи! Эта женщина когда-нибудь замолчит?

— Если дело в этом, я могу избавить вас от ошибочного мнения о неразборчивости лорда Армстронга в отношениях с женщинами, которых он встречает на своем пути. Вы ведь думаете о нем именно так?

— Если вы хотите убедить меня в том, что он святой, не стоит себя утруждать, — заметила Амелия.

Мисс Фоксуорт кивнула:

— Верно. Он не святой, но покажите мне хоть одного человека, которого можно было бы назвать святым. Лорд Армстронг добрый, верный и благородный человек. Вам известно, что он дал моему брату деньги на покупку офицерского чина? Он также оплачивает аренду нашей городской квартиры. И делает это с тех самых пор, как Маркус поступил в армию.

Ее голос потеплел от обуревавших ее чувств.

— Для Маркуса и меня Томас Армстронг — святой, и мы бесконечно ему обязаны. — Она издала короткий смущенный смешок и добавила: — Не поймите меня неправильно. В лорда Армстронга легко влюбиться.

Мисс Фоксуорт опустила глаза на свои колени и уставилась на руки с переплетенными пальцами.

— Но с моей стороны это было бы глупостью. Хотя он хорошо ко мне относится, он вовсе мной не интересуется. Конечно, будучи настоящим джентльменом, он стал бы это отрицать, но на самом деле я для него просто сестра Маркуса, несчастная старая дева, нуждающаяся в поддержке, в то время когда ее брат на войне. И, знаете, меня это устраивает. — Она подняла глаза на Амелию: — Я никогда бы не сделала ничего, способного подорвать нашу дружбу.

Зачем мисс Фоксуорт вздумалось все это ей рассказывать? Она ведь уже сказала, что не интересуется характером их отношений. Но на сердце у Амелии почему-то, полегчало.

Хотя Томас собирался провести рождественские праздники в Беркшире в доме сестры, он позволил слугам украсить холл так, как это сделала бы его мать. Елку поставили в комнате для завтрака, и она выглядела великолепно с толстыми ветками, увешанными огромным количеством украшений из бронзы и серебра. На фоне ночного неба, игравшего роль задника, дерево, сиявшее огоньками свечей, казалось маяком в окне, походившем формой на морской залив.

Но при всех внешних признаках рождественского веселья он не испытывал обычного праздничного подъема. Последние три недели Томас пребывал в столь сильном нервном напряжении, как никогда за всю свою предшествующую жизнь. И источником его беспокойства была Амелия. Она затрагивала все стороны его жизни. Его сон, если только ему удавалось уснуть, был в лучшем случае беспокойным и прерывистым. Его не оставляло чувство вины за то, что он лишил ее невинности. Неутолимое желание снова обладать ею заставляло его держаться как можно дальше от нее, насколько это было физически возможно.

Много раз он испытывал желание пойти к ней и объяснить, почему забрал ее письма. Но его останавливали два момента. Во-первых, не мог же он сказать ей, что Гарри высказал желание, чтобы он просматривал ее корреспонденцию. Во-вторых, он ясно видел, что любая его попытка заключить мир не была бы ею принята. Она обращалась с ним, как с парией, и сожалеет, что отдала ему свою девственность.

Проводя рукой по волосам, он вышагивал между выдвижным столиком и канапе и наконец рухнул в кресло, из которого мог видеть елку. Молча смотрел он на пляску огоньков свечей под сиянием лунного серпа, проникавшим снаружи. Он был слишком перевозбужден, чтобы лечь в постель, книга тоже не могла бы отвлечь его от постоянно преследующих его мыслей. Даже выпивка не успокаивала его нервы, не снимала напряжение мышц. Нет, на прошлой неделе ничто ему не удавалось. Томас уронил голову на спинку кресла и закрыл глаза. Но прекрасное лицо Амелии было прочно впечатано в его сознание и мысли. В мучительной тишине он услышал шелест ткани, мгновенно открыл глаза и повернул голову к двери. Фигура женщины, преследовавшей его во снах ночью и в мыслях днем, появилась и скользнула в комнату и остановилась перед елкой.

Томас бросил взгляд на высокие напольные часы возле камина и удивился: оказывается, сейчас много позже, чем он предполагал, — было без четверти одиннадцать.

Что она здесь делает? И, Господи, почему у нее не хватило ума надеть что-нибудь более пристойное, чем голубой шелковый пеньюар, окутывавший ее от стройных плеч до ножек в чулках? От ее вида у него защемило сердце, как бывает у мужчины, надолго лишенного женского общества и ласки.

Томас переменил положение и оперся локтями о расставленные колени. Она вздрогнула и порывисто обернулась на звук. Когда она разглядела его, сидящего в затененном углу, глаза ее округлились, рука взлетела к горлу.

— О Господи! Я не подозревала, что кто-то еще не спит, — произнесла она задыхаясь. — Я… я выбирала книгу… в библиотеке, когда заметила елку.

Она вдруг замолчала на полуслове, попятилась к двери, и лицо ее начало медленно покрываться румянцем.

— Не стану мешать вам разглядывать елку, — сказал Томас и тотчас же подумал, что настало время решительного объяснения.

Инстинкты Амелии убеждали ее немедленно бежать. Но, будучи отчаянной авантюристкой, она приостановилась, услышав его слова. Томас выглядел таким мужественным. Если на свете и был человек, обладавший особой аурой мужского обаяния, окружавшей его плотным облаком, то ему следовало держать его в узде, чтобы все женщины мира оставались в безопасности. И таким мужчиной был Томас Армстронг.

— Я хотела получше рассмотреть елку, — сказала Амелия, запинаясь, как ребенок, только что научившийся говорить.

На его щеках, заросших щетиной, появились две глубокие ямочки, а уголки рта тронула улыбка.

Амелия отвела от него взгляд и сделала вид, что внимательно разглядывает праздничную гирлянду, украшавшую каминную полку. Она ненавидела себя за нервозность, которая всякий раз охватывала ее, когда он оказывался поблизости.

— Вы начинаете напоминать мне вашего отца, — усмехнулся Томас и поднялся на ноги одним гибким, плавным движением.

Глаза Амелии сузились. Что, ради всего святого, это могло значить? Она ничем не походила на отца. Ничем!

— Вы оба начинаете заикаться в минуты волнения.

Ее отец никогда не испытывал волнения и, следовательно, никогда не заикался, как и она! По крайней мере с ней никогда этого не случалось до встречи с виконтом.

— Я не заикаюсь, — ухитрилась она сказать без запинки. — Здесь довольно прохладно. Я должна была бы догадаться, что слуги уже загасили огонь в камине.

Она не могла придумать ничего лучшего, а сказать что-то было надо, чтобы не выглядеть совсем уж нелепо.

— Почему вы нервничаете?

С каждым произносимым словом он на шаг приближался к ней. Инстинкт самосохранения требовал, чтобы она закрыла глаза и не открывала их.

— Я…

Амелия была вынуждена замолчать, почувствовав, что сейчас как раз сделает то, в чем он ее только что упрекнул: начнет заикаться. Она кашлянула и шагнула к двери.

— То, что вы ошибочно приняли за нервозность, на самом деле усталость. Уже поздно, и я утомлена.

Амелия попыталась было держаться высокомерно, но тщетно: как только он оказался достаточно близко, у нее сдавило горло, и последние несколько слов она произнесла тихо и с придыханием.

— Вы, должно быть, не очень устали, если пришли за книгой.

Лицо Амелии вспыхнуло. Вот чертов наглец!

— Вы бежите от меня, — сказал он тихо.

Еще пара шагов, и он окажется на расстоянии вытянутой руки от нее. Амелия повернулась, но не успела сделать и шага, как он сжал ее плечо. Он держал ее крепко и не выпускал. Его рука была сильной и теплой. По телу ее побежал огонь.

— Что вы делаете? — сорвался с ее уст хриплый вздох.

— Хочу знать, почему вы так нервничаете.

Он привлек ее к себе совсем близко. Решительно и неумолимо, Амелия отворачивалась, чтобы не видеть его груди, плеч и извилистой линии шеи. Она судорожно сглотнула:

— Томас, не делайте этого…

И содрогнулась, услышав просительную нотку в своем голосе, что говорило о слабости ее духа и тела.

— Не делать — чего? — пробормотал он, и голос его звучал обольстительно вкрадчиво.

Он стоял очень близко от нее, почти вплотную, и от него исходил присущий ему мужской запах, и от этого мысли ее смешались, а по всему телу пробежала дрожь.

Когда в прошлый раз они оказались так близко друг от друга, его руки лежали на ее груди, а языки переплетались. И он отступил первым, он, а не она, слабая женщина. Однако слабой она была только с ним, но все же не могла допустить, чтобы он управлял ее чувствами.

Он опустил голову, и его затуманенный взгляд был теперь устремлен на ее губы.

Она поспешила их плотно сжать и отвернулась. Но ноги ее будто приклеились к полу. Беги. Беги. Беги.

В этот момент из коридора донеслось слабое шарканье, и снаружи в комнату просочилась Тонкая полоска света. Томас стремительно сделал шаг назад и выпрямился во весь рост. В следующий момент его лицо обрело свойственное ему уверенное выражение.

Амелия вздохнула с облегчением и отвернулась, крепче запахивая пеньюар, будто он мог защитить ее от его власти. Она знала, что это невозможно.

— Доброй ночи, — пробормотала Амелия.

Она не посмотрела на него, не посмела посмотреть — и поспешила к выходу.

— В субботу мы отправляемся в Беркшир, — услышала она и мгновенно остановилась.

Резко повернула к нему голову.

— Я должна ехать?

— Неужели вы думаете, что я оставлю вас проводить Рождество здесь, в одиночестве?

Его тон был таким, будто он считал подобное предположение глупым. У ее отца на этот счет никогда не возникало сомнений. После смерти ее матери Рождество утратило для него значение. Если ему случалось проводить этот день дома, он неизменно зарывался в свои деловые бумаги и отчеты и оставался в своем кабинете.

— Право, я предпочла бы остаться одна.

Томас смотрел на нее так, будто ему хотелось взять ее с собой не больше, чем ей ехать в Беркшир.

— У вас нет выбора, Амелия. Вы едете со мной к моей сестре.

Амелия отрывисто кивнула и поспешила выйти, гадая, как сможет провести эти праздники в обществе Томаса Армстронга и не потерять себя окончательно.

Что, черт возьми, с ним творится? Он бы поцеловал ее и сделал бог знает что еще, если бы случайно проходивший слуга не спас его от него самого. Эта чертова женщина сводила его с ума.

Он вспоминал выражение ее лица, когда она здесь стояла, глядя на елку, и казалась такой хрупкой и одинокой, что сердце его сжималось. Он заметил в ее взгляде острую печаль, когда она повернулась к нему, и гадал, что могло быть причиной этой печали. Потом она отстранилась. В нем поднялось что-то странное: возможно, нечто животное, инстинкт хищника, преследующего самку.

Он изо всей силы тряхнул головой. Надо взять себя в руки. Им предстояло провести две недели в поместье Радерфорд с Мисси и ее семьей и с Картрайтом. Его губы непроизвольно сжались. Хотя бы ради соблюдения приличий он должен обуздать свои низменные инстинкты, вызванные к жизни Амелией. Да, она околдовала его, но эти чары были преходящими. Следовало принять во внимание и то, что у него сейчас не было любовницы, а это делало его уязвимым для ее обаяния. Разве когда-нибудь с ним жила несколько месяцев под одним кровом молодая, прекрасная и желанная женщина? Никогда. Не диво, что он слегка спятил. Но в Беркшире, возможно, его чувства рассеются так же быстро, как исчезают с рассветом летучие мыши.