Устав от мудрецов и балагуров,
Я в зеркало взгляну средь бела дня,
И в зеркале возникнет Винокуров
Евгений.
И воззрится на меня.
Что ж он увидит? В двух шагах всего
Стоит двойник, его подобье.
Немного наклонясь, и исподлобья
Разглядывает пристально его.
И видит — рядом, в зеркале стоит
Его оптическое отраженье,
Уже не юноша, а все же не старик.
Во взгляде отраженья напряженье.
Куда ж направлен напряженный взор?
Конечно, на того, кто, стоя рядом.
Рассматривает пристально, в упор
Свое подобье напряженным взглядом.
Он смотрит на меня,
Я на него
Смотрю…
И все… И больше ничего.
Казалось бы. Но сколько в этом скрыто!
Как мало прожито! Как много пережито!
Я такая простая девчонка.
Озорная, шальная, ничья.
Я свой парень. Но где-то и в чем-то
Просто баба и женщина я.
Ах, мужчины, вы сладкоречивы.
Хоть и знаем мы вас наизусть.
Но мы сами с усами, мужчины.
Намотайте себе на ус!
Вы привыкли мыслишкою тешиться.
Все уверенней становясь.
Что на ваших плечах все держится
И все наши надежды на вас.
Сами вы себе кажетесь сильными.
Но, наивные мужички.
Шевельните своими извилинами.
Напрягите свои мозжечки:
Ведь окончилась ваша эпоха
И смешон этот гонор ваш.
Хорошо это или плохо.
Слабый пол — мы берем реванш!
Поглядите вокруг себя во поле
Или в городе наугад:
Проглядели вы, братцы, прохлопали —
И крутом уже матриархат.
Вы не бойтесь матриархата.
Сейте хлеб, обжигайте горшки.
Но учтите, что ваша хата
С краю. С краю! Вот так, мужики!
Меж тем я решительно знаю
По прихоти сна моего.
Что я в этой пьесе играю.
Но только не помню кого.
Мне снился сон, загадочный и странный.
Он был цветной и широкоэкранный.
И снилось мне, что сплю я под сосной
И сон смотрю, загадочный, цветной.
Сон состоял из двух отдельных серий.
Мне снилось, что я просто зайчик серый.
А кто охотник? Кто судьба моя?
Вы не поверите: охотник тоже я!
Да. я один во сне играл две роли.
Быть может, это не играло б роли.
Но вот я, зайчик, вышел погулять, —
А я, охотник, стал в себя стрелять!
О, я был замечательный охотник.
До молодой зайчатины охотник!
И когда заяц на поляну вышел.
Я из себя, как говорится, вышел.
Не понимал я. что, стреляя дробью,
Я самого себя сейчас угроблю.
Но вот звучит ужасное «пих-пах»
(А может быть, «пиф-паф»?). Но, не дослушав.
Я падаю, разбрасывая уши.
И зайчики кровавые в глазах…
В груди моей безжалостный свинец.
Прощайте, мои зайчики… Конец
Первой
Серии.
И вот я в летейские воды вхожу.
И вот я уже холодею.
Я голову, может, за прихоть сложу
Увидеть в лицо Лорелею.
…И в белую ночь ее вольных волос
Вошли мои пальцы, как кони в овес.
Хочу Лорелею узреть наяву,
От страсти своей изнываю!
И вот я ныряю, и вот я плыву,
И вот, наконец, доплываю.
Катилась вода, светила звезда,
И так Лорелея спросила:
— Зачем, о поэт, вы приплыли сюда?
И я ей ответил красиво:
— Я в Лете холодной едва не простыл,
Я чуть не утоп, когда к вам сюда плыл,
Чтоб в белую ночь ваших вольных волос
Вошли мои пальцы, как кони в овес!
Услышав слова про коней и овес.
Она не сдержала загадочных слез.
— Как жаль. — ее дивные губы шепнули, —
Как жаль, что вы не утонули!
…Собаки
Просто внешностью запаздывают.
А так они
Почти что люди.
Я пса.
Ей-богу б,
Осебячил, —
А что верней
Любви
Собачьей?!
Жил пес.
Типичный сын собачий.
И вот однажды.
Веря в чудеса,
Я пожалел его
И осебячил.
Облаго —
детель —
ствовал
Пса!
И начал пес
Во всем
Мне подражать,
и само —
учкою
За две недели
Так насобачился
Стихи писать.
Что вскоре
Съел собаку
В этом деле!
Пес много
Написал стихо —
творений.
Но так как
Внешностью
Он все же
Запоздал, —
Во избежанье
Всяких
Осло —
жнений
Я как свои
Их относил
В журнал.
И вот теперь
В отместку за грехи
Я сам не в силах
Справиться
С задачей
И разо —
браться.
Где мои стихи,
А где.
Как говорится.
Бред
Соба —
чий?!
Трамваи! Хотя и электромоторные,
Могли б они справиться? Разве трамваям
Развить было можно скорость метройную?
Куда им!
Я утверждаю, что метро
Полезнее трамвая.
И сочинять сегодня про
Метро стихи желаю!
Едва проснувшись поутру.
Все москвичи спешат к метру.
И ранней утренней порой
Я тоже пользуюсь метрой.
Пускай на улице жара —
Не жарко мне внутри метра,
А если холод на дворе —
Совсем не холодно в метре!
О нет, не описать пером.
Как с детства я горжусь метром
И как с далекой той поры
Москвы не мыслю без метры!
Так пусть растет число метров!
Чем дальше в лес, тем больше дров!
С тихим смехом —
Навсегданьица!
Никударики летят.
Каждый вечер, взявшись за руки
И прощальный
бросив взгляд,
С тихим смехом
никударики
К никомурикам
летят.
Ни в Европе,
ни в Америке
Не найти их —
ведь живут
Никомурики в Нигдерике,
Где ничторики
поют.
В реках там
есть ничемурики.
Где ж еще им гнезда вить?
Очень любят
никомурики
Ничемуриков
ловить.
Потому-то,
взявшись за руки
И прощальный
бросив взгляд.
С тихим смехом
никударики
К никомурикам
летят.
Я об этом с упоением
Написал стихотворение.
Но понять его
никторики
Не сумеет
низачторики!
Пародийный цикл «Белеет парус одинокий…» я начал писать давно. Первая из этих пародий была написана в 1947 году, а последняя — в декабре 1978-го.
Героями цикла «Белеет парус…» становились только такие поэты, которые, с моей точки зрения, имеют свой индивидуальный почерк и отличаются лица необщим выраженьем.
Любители поэзии хорошо знакомы с произведениями этих поэтов, что позволяет мне не предварять каждую пародию эпиграфом, как бы подсказывающим читателю, какие именно строки послужили поводом для данной литературной пародии.
Я вообще предпочитаю по возможности обходиться в пародиях без эпиграфа, потому что эпиграфы — вещь опасная и подчас оказываются смешнее самих пародий.
В тумане моря белеет одинокий парус.
Что он ищет в дальней стране?
Что он покинул на родине?
Волны бушуют и ветер свистит,
А мачта скрипит и гнется.
Он не ищет счастья.
Он не от счастья удирает.
Под ним светлая вода.
Над ним золотое солнце,
А он хочет плохой погоды.
Как будто в бурях есть покой.
Шел я, от ходьбы упарясь,
По-пехотному, пешком.
Шел и вдруг увидел парус
Прямо в море голубом,
А по совести признаться.
Между нами говоря.
Парус — он не станет, братцы.
Даром по морю болтаться
И белеть в тумане зря.
Я до выдумки охочий.
И подумал я тайком:
Что он ищет днем и ночью
И чего, промежду прочим.
Кинул он в краю родном?
Почему он все маячит.
Все белеет над водой?
Счастья ищет — не иначе.
Вот так, думаю, задача,
Елки-палки — лес густой!
Ах ты, парус-парусище.
Счастья ищешь?. Вот чудак!
Присмотрелся: нет, не ищет.
Показалось только так…
Сел я. значит, на пригорке.
Скрутку в палец толщиной
Закурил я из махорки
Для завесы дымовой,
(В нашем деле, если горько.
Если что-нибудь не так.
Выручает нас махорка.
Дело, стало быть, табак.
Без махорки, как без рук.
Как на празднике без брюк.)
И меня от той махорки
Осенило на пригорке:
Хочет бури парус мой!
Как сказал бы Вася Теркин:
— Будто в бурях есть покой!
Да, он, мятежный, просит бури,
Летящей в грохоте тирад,
В неописуемом сумбуре
Над Эйфелевой башней, над
Тулузой, Тулой, Сальвадором.
Сорбонной, черт ее дери.
Над склеротическим Собором
Парижской Богоматери!
Да, он, мятежный, просит бури!
Он адекватен ей без слов!
Пусть грохнет по клавиатуре
Тупоголовых черепов!
Катитесь к черту, лежебоки.
Вам не понять ни бе, ни ме!
Белеет! Парус! Одинокий!
Компране ву? By пониме?
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер, рыдающий навзрыд.
И крупным планом на экране
Белеет парус — индивид.
Под ним волна бежит, играя.
Над ним луч солнца золотой,
И я шепчу: — Моя родная.
А ты мне шепчешь: — Мой родной.
И вот, собою не владея
(Ведь как-никак тринадцать лет),
— Проклятая, — шепчу тебе я,
— Проклятый, — шепчешь ты в ответ.
И я, готовый благородно
Бежать, бежать на край земли.
Беру билет в международный
И еду к черту, за Фили.
О, как я жил все эти годы,
Как я скитался, боже мой.
Как я искал плохой погоды.
Как будто в бурях есть покой!
С соседями, вскрывая банки
Консервов, мучась и любя,
В пути на каждом полустанке
Мы выпивали за тебя.
Соседи говорили: — Ишь ты,
Какой взволнованный пиит.
Одно из двух: он счастья ищет
Или от счастия бежит.
Я жил в гостиницах различных.
Опять же мучась и любя,
В провинциальных и столичных.
Проклятая, из-за тебя.
В гостиницах, где номер с ванной —
То и другое я снимал —
И по тебе, моей желанной.
Неоднократно тосковал.
И вот настала эпопея.
Пришла желанная пора,
И я спросил: — Теперь тебе я
Признайся, нра или не нра?
И вновь сидим в кино в Рязани,
Тапер уволен за дебош,
А на заштопанном экране
Одно и то ж, одно 41 то ж:
Под ним волна бежит, играя.
Над ним луч солнца золотой.
И я шепчу: — Моя родная,
И ты мне шепчешь: — Мой родной.
Вдали у края небосвода
Чернеет парус над водой.
Что ищет парус в наших водах.
Зачем приплыл он к нам — чужой?
Под ним струя светлей лазури.
Над ним луч солнца золотой,
А он, мятежный, хочет бури.
Как будто в бурях есть покой?!
Так пусть же знает, что, нахмурясь.
Готовы мы везде, всегда
Ответить бурею на бурю
И парусом на парус. Да!
Я молод был. нырял, бывало.
Вглубь и при шторме плыл любом.
И голова моя всплывала
В тумане моря голубом.
Я был выносливый, кудрявый
И над пучиною морской
Ритмично взмахивал то правой
Рукой,
то левою рукой.
И забывал о всех обидах.
Да, как пловец я был неплох
И делал вслед за вдохом — выдох.
Вслед за которым — снова вдох
И снова выдох… Соразмерность
Чередований, думал я,
В тебе своя закономерность
И диалектика своя!
Я молод был… Благоразумней
Теперь я стал. Мне суть видна.
К чему нырять? На берегу мне
Тепло… Зачем мне глубина?
Выступаю в споре
Остром, как клинок.
Кто сказал, что в море
Парус одинок?!
Нет. покамест сам я
Есть могу и пить,
Никому не дам я
Одиноким быть!
Непростую тайну
Я постиг давно:
Вира или майна —
Это все равно!
Парус, успокойся.
Вот рука моя.
Никого не бойся.
Если рядом я!.
Вечер или утро —
Ты не одинок.
Не грусти. Полундра!
Я с тобой, браток!
И держись уверенно,
Мы ведь моряки!
Мы, как те два берега
У одной реки.
В горах моих, где горные потоки.
Давно живет предание о том,
Что есть на свете парус одинокий,
Белеющий в тумане голубом.
Но знает лишь один старик глубокий.
Один кунак в селении моем.
Что ищет тот абрек в стране далекой.
Что кинул тот джигит в краю родном.
Я жажду бури! Где моя папаха?
Где мой кинжал, не ведающий страха?
Я вдаль хочу, в неведомый простор!
Любимая, простимся у порога…
И выхожу один я на дорогу.
Где ждет меня в машине мой шофер.
От лица
моего
Поколения
Заявляю
без
церемоний:
— Не чувствую
Умиления
При виде
паруса
В море.
Это красиво,
каюсь.
Пусть
ахают
Тани и Тони,
Но
существует
Парус
Для красоты.
Что
ли?!
Уолл —
стрит
Свои планы
Лелеет,
Коварные
планы
Вынашивает.
А он
все
в тумане
Белеет.
Белеет
и нашим
И вашим?!
У всех
трудовые
будни.
А парус,
он что —
Хворый?
Ведь то.
что он ищет
Бури, —
Так
это
ж
Одни разговоры!
Но если
ты ищешь.
Парус, —
Берись
за работу
Любую,
Иди
в геологи.
Парень,
И
ищи
руду.
А не
бурю!
Белеет парус. Я в море купаюсь.
Я вспоминаю школу мою.
Мы проходили «Белеет парус
Одинокий…»
Лермонтова М. Ю.
По программе, которую утвердил
Наркомпрос,
Изучали мы это произведение.
А я пацаном любознательным рос,
А я задавал за вопросом вопрос
(Что ищет парус? — первый вопрос.
Что кинул парус? — второй вопрос),
Я задавал за вопросом вопрос
И не получал объяснения.
Всю жизнь я искал на вопросы свои
Ответы. Нашел. И теперь без отсрочки
Хочу поставить точки над «и».
Точки над «и» —
это наши точки.
Красивую ложь мы придумать смогли бы.
Но лгать не хочу и не буду,
ибо
Следует правде в глаза смотреть.
Что ищет парус? Он ищет рыбу!
Что кинул парус? Он кинул сеть!
(Добавлю для ясности в этом вопросе:
«Кинул сеть» — в смысле «забросил».
И значит, читать эту фразу впредь
Следует так: он забросил сеть.)
Парус не стонет, не ноет, не хнычет.
Народ перед ним поставил задачу:
Выполнить план рыбодобычи.
Не забывая о рыбосдаче.
И в сети к нему заплывает сельдь —
Здоровая пища, полезная снедь.
Мне нравится парус. Мне он симпатичен.
Я лично желаю ему удачи
Как в отношении рыбодобычи.
Так в отношении рыбосдачи.
Я верю: вплывет в магазины рыба.
Щука, окуни и караси.
Так скажем парусу наше спасибо.
Простое рабочее наше мерси!
Вы
Можете думать.
Что это
Всего только лодка, а это
Посланец далекой планеты
Белеет со скоростью света.
Вы
Можете думать.
Что это
Посланец далекой планеты,
А это
Обычная лодка.
Посланцем представшая ловко.
А может быть, в том и отличие
От нас;
Наших братьев по разуму.
Что те изменяют обличие
И выглядеть могут по-разному.
Какими б вы ни были в массе.
Люблю я вас в звездном сиянии.
И если нет жизни
На Марсе,
Живите у нас, марсиане!
Смотри, какой парус!
Смотри, какой белый!
Вокруг него хаос,
А он плывет смело.
А он плывет белый,
А он плывет смелый.
И из него песни
Попробуй
Не
Сделай.
А ты говоришь: — Где парус?
А ты говоришь: — Где белый?
А сам ты. как рыба палтус.
Упитанный и дебелый.
Нет. ты совсем не парус.
Не лодка и не шаланда.
Ты словно птица страус.
Хоть не лишен таланта.
Я говорю: — Ветер свищет!
А ты говоришь: — Обойдется…
Я говорю: — Мачта гнется!
А ты говоришь: — Разогнется!
Парус ушел в волны.
Волны ушли в море,
Море ушло в полночь,
А ты ушел в спальню.
Ах, ты такой трезвый,
Ах, ты такой пресный.
Что из тебя песни
Не выйдет.
Хоть
Тресни!
Уходит светлый день, но, не горюя,
От всей души его благодарю.
— Спокойной ночи, море! — говорю я.
— Спокойной ночи, парус! — говорю.
Над синим морем свищет ветер вольный.
И. глядя на вечернюю зарю,
Я говорю: — Спокойной ночи, волны!
Вы так играть устали! — говорю.
Ах, ветер, зря усталости не прячь ты.
Спокойной ночи, перестань свистеть…
— Спокойной ночи! — говорю я мачте.
Уставшей за день гнуться и скрипеть.
— Спокойной ночи, звезды, звери, рыбы,
Спокойной ночи, жители морей!
А я не сплю. Ищу я бурю, ибо
Хочу сказать «спокойной ночи» ей.
Однажды я на яхте плавал в море.
Как хорошо мне было на просторе!
Но видел я, как Мачта то и дело
Одновременно гнулась и скрипела.
В одной конторе тоже так ведется:
Зампом директора, который там сидит.
Всегда перед начальством низко гнется.
Зато на подчиненных зло скрипит.
Пора покончить с этим навсегда!
Да!
Я питаюсь теперь
в диетической скромной столовой…
На стене там картина,
где парус в просторе морском.
Диетический суп
заедаю я кашей перловой.
А перловую кашу
запиваю потом молоком.
В море парус белеет.
Он молод и что-то он ищет.
Я нашел все, что нужно,
простое меню возлюбя.
О, такая простая
вегетарианская пища.
Как с тобой хорошо!
И как раньше я жил без тебя?
Ах, как дурно я жил,
забывая, что мясо — отрава!
Как неверно питался,
являлся домой на заре…
Здесь, над манною кашей,
я понял, что истина, право.
Не в вине — в винегрете
И не в буре покой, а в пюре!
О, сколь радостно жить
новой жизнью, простой и здоровой.
Без излишних калорий
свободнее дышит душа!
Допиваю компот.
Покидаю пределы столовой.
Погруженный в раздумья,
к шашлычной бреду не спеша.
Зачем, помилуйте, какой-то имярек
Нарек наш Понт Эвксинский
Черным морем?
Нет, мы с самим названием не спорим.
Но прежде даже самый древний грек
Сказал бы вам, где Понт Эвксинский…
Ныне
И древних греков нет уже в помине.
И Понт, представьте, более не Понт…
— Остановись, мгновенье! — просит Фауст. —
Ведь скроется, уйдя за горизонт.
Спустя минуту одинокий парус!
Но Мефистофель дремлет, и его
Подобная проблема не тревожит.
А мачта все скрипит и гнется оттого.
Что не скрипеть она не может.
Белеет парус одиноко,
Под ним вздымается легко
Волна, в которой стиль барокко
Неотделим от рококо.
Волна, как воля флибустьера.
Вольна. Свободна, как перо
Неукротимого Вольтера,
Весьма ценившего Дидро.
Играют волны на просторе.
Как симфонический оркестр,
И ветер свищет в ре-мажоре,
И музыка звучит окрест.
Времен нанизывая звенья
На историческую ось.
Люблю тебя, Петра творенье.
Как мне писать уж довелось.
Люблю тебя любовью барда.
Державный вид твоих колонн
И надпись на твоих ломбардах:
«Здесь будет город заложен!»
Вот
Такой
Над морской
Голубою волной
Парус видел вчера я.
(ВОЛН ИГРА. МАЧТЫ СКРИП. ВЕТРА СВИСТ.)
А на пляже транзистор, играя.
Буржу —
азный
Наяривал
Твист.
Вот
Какой
Стиховой
Я построил
Кораблик на славу.
(ЕСТЬ В НЕМ СМЫСЛ ИЛИ НЕТ — ЭТО ВСЕ НЕ БЕДА.)
Я его запущу в свою книгу поплавать.
Там хоть мелко.
Но все же
Во-да!
Ах, Мария Петровна, ах, Мария,
ах, Манечка-Маня!
Ах. направьте, пожалуйста, вдаль свой
задумчивый взор.
Ваша светлость Маруся, ах. что там белеет
в тумане?
Там прогулочный катер, как парус, уходит
в простор.
А на катере белом пластинку заводит механик,
И над морем взволнованным слышится струн
перебор.
И мой голос выводит: «Ах. ваше высочество Маня,
Ах. направьте, пожалуйста, вдаль свой
задумчивый взор!»
А на катере белом механик заводит цыганочку,
И не слышен оттуда лирический наш разговор.
Как прошу я покорно: «Ах, ваше величество.
Манечка,
Поскорей на меня устремите ваш
царственный взор!»
Как певец, ваша честь, очень славен повсюду
в народе я.
Но готов ради вас я на подвиг любой!
Ах, Мария Петровна, ах, ваше
высокоблагородие.
Вот что с нами выделывает их благородье —
Любовь!
Я — парус, море я в тумане голубом,
Я сам в себе
белею одиноко,
Я сам себя ищу в стране далекой
И кинул сам себя в краю родном.
Ах, я волна, играю я водою
И. изменяясь десять раз на дню,
Я ветер,
гнущий мачту над волною,
И мачта я,
и сам себя я гну.
Я разный, я такой многообразный,
И, расплываясь в разные края.
Я не бегу от счастья понапрасну,
Поскольку счастье — это тоже я!
Я разный: я струя светлей лазури,
Я солнце, я луч солнца золотой.
Я буря,
И прошу я только бури
Аплодисментов.
В этом мой покой!
О, моря первозданный хаос,
О, пены кружевной узор!
Принадлежит сейчас мой взор
Тебе, мой одинокий парус.
Мой мальчик, мой удельный князь…
Играют волны, веселясь,
Я слышу в воздухе соленом
Тревожную взаимосвязь
Меж скрипом мачты и наклоном.
Пусть так! И все же я смеюсь.
Хоть слаб мой голос в странном хоре.
О, этот тройственный союз
Тумана, паруса и моря!
И я не утираю слез.
Да будет нам покой неведом,
А есть ли счастье — суть не в этом!
Плыть иль не плыть? —
Вот в чем вопрос!
Вон парус белеет!
Эй, шизик-очкарь.
Очки поскорей наденьте!
Белеет он уголочком платка
Над карманом пижона и денди.
Яхта? Вельбот? Шаланда?
Ах! Во дает! Шалава!
Прощаюсь я с морем, с волной.
С параболою залива…
Спасибо за парус твой.
За то, что белеет, спасибо!
Жужжит надо мной оса.
Улетела, не укусила.
За то, что от боли спасла.
Спасибо, оса, спасибо!
Спасибо тебе, сосна,
Сознательная древесина.
Ты станешь бумагой сама
Для книги моей, спасибо!
Спасибо за то, что я есть
И читают меня в жилмассивах!
Спасибо за то, что я весь.
Как парус — в тумане…
Спасибо
За то, что туман по стихам
Плывет фрегатом по рыбам.
А что за туманом там?
А ни фига там!
Спасибо
За то, что дозволено мне
Рифмовать карася с керосином —
Большое спасибо!
За то, что (а2 + в2) = а2 + 2ав + в2
И значит, действительно знание —
сила.
Большое, большое спасибо!
За то, что страдаю
На всех континентах красиво.
Благодарю тебя, жизнь,
Сенк ю! Данке шён! Грацио!
Очень спасибо!
Значит, так, я врать не стану:
Пропустили мы сперьва
Без закуськи по стакану.
А потом еще по два.
В настроении питейном.
Чтобы, значит, отдохнуть,
«Старку» горькую — портвейном
Подсластили мы чуть-чуть.
«Солнцедаром» закрепили.
Сделали по три глотка
И морской водой запили.
Чтобы закусить слегка.
Трали-вали, тили-тили.
Мы с Серегой не шутили.
Тили-тили, трали-вали.
Мы сурьезно выпивали!
Трешка у меня в кармане,
У меня душа горить…
— Что ты видишь там, в тумане? —
Друг Серега говорить.
— Вижу парус. — отвечаю, —
Прямо в море голубом.
И по этому случаю
Я мотаю в «Гастроном».
Тили-тили, трали-вали,
Мы по новой добавляли,
Трали-вали, тили-тили.
Мы про парус говорили.
— Парус, — говорит Серега, —
Счастья ищет, паразит!
Я говорю: — Побойся Бога.
Наоборот, говорю, Серега:
Он от этого бежит!
А Сереге все неймется.
Все он спорить норовит:
Я говорю, мол, мачта гнется,
А Серега — нет, скрипит.
Тили-тили, трали-вали.
Мы друг другу в ухи дали!
Трали-вали, тили-тили,
И по новой пропустили.
Я лежу, от счастья млею,
И Серега мой притих.
И два паруса белеют
В двух туманах голубых!
Лето 1978 года отличалось небывалым урожаем лопухов. Они заполонили Переделкино, обретая порой причудливые, роскошные формы. По этому случаю некоторые обитатели Дома творчества решили изменить традиции, воспев в стихах не розу, а лопух.
Азартное состязание стихотворцев вылилось в Лопухиаду. Владлен Бахнов принял в ней участие в излюбленном жанре пародии.
Ввез лопухи в Россию первым Петр.
(За что князь Меншиков — слуга до гроба
верный.
Его прозвал удачно — Петр Первый…)
Царь посетил в Париже как-то Нотр
Дам де Пари, где рядом с сонной вербой
Растения цвели во всей красе
Невиданные… Возле Нотр Дама
Царь Петр спросил у пышногрудой дамы:
— О, миль пардон, что это? Кес ке се?
В глазах у фрейлины мелькнул испуг,
И все же, совладав с душевной драмой.
Она пролепетала: — Се лё пух…
Царь перевел с французского — лопух!
И ввез его в Россию
Вместе с дамой.
Я расскажу в стихах, а не в прозе.
Один весьма любопытный факт:
Как лопухи убирают в колхозе?
А лопухи убирают так:
Ждут наступления подходящего момента,
И, когда лопух достигает зрелости.
Берут колхозников 20%
И еще 50 % студентов.
А к ним еще 30 % доцентов,
И они лопухи собирают в целости.
И не нужно им ни наград, ни премий.
Я лично по радио сам слыхал.
Что мы уже в настоящее время
Перегнали Америку по лопухам!
Бродить средь лопуховой пущи
Иль, говоря немного проще,
Валяться в лопуховой чаще.
А если еще проще — в роще.
Где лопухи тучней и гуще,
А значит, и сочней, и слаще,
И стихотворцем быть ведущим,
В больших количествах творящим,
Вездепечатным, вездесущим
И ничего не говорящим.
Я все приказы строго выполняю.
Меня ни в чем не упрекнуть плохом.
Прикажет мне страна моя родная:
— Стань лопухом!
— И стану лопухом.
Да, хоть поэтом я великим признан.
Ей, как лопух, я, стало быть, нужней.
Ведь лопухи полезны для Отчизны,
Чем больше лопухов, тем зеленей.
В одной конторе Райлопухперо
Давно когда-то
Транжирили народное добро
И что ни год, все раздували штаты.
Мораль: коль штат в конторе вдруг распух.
Взгляни:
А твой начальник не лопух?
Один главбух-лопух влюбился в Розу,
А Роза-то была женой завхоза.
И вот главбуха вызвали в местком
И поделом!.
Тут дело пахнет аморалкой!
Ну что ж, нам соблазнителя не жалко.
Пускай не будет лопухом.
И донжуана крепко обругали!
Мораль:
Не нарушай морали!
Где в далекие времена
Лопухи покрывали пространство.
Находилась большая страна.
Ханство древнее — Лопуханство,
Правил ханством Великий Хан.
Царь царей, шах нишах Лопухан.
Из ученых известно трудов —
А с трудами знаком хоть с какими я! —
В Лопухиндии с древних веков
Развивалась вовсю лопухимия.
Сто заводов, тыща цехов.
Проявляя большую сноровку.
Из растущих вокруг лопухов
Гнали, гнали вовсю лопуховку.
Лопухане алкали ее, и в духане алкали ее,
А потом, разойдясь на бровях.
Не нарушив традиций старинных.
Засыпали они в лопухах.
Будто на лопуховых перинах.
Лопуховка! Кто пил это зелье.
Знает тягостный час лопухмелья.
Когда все Лопуханство стремится
Хоть чернилами лопухмелиться.
И к утру до того распухали
Лица, жаждавшие лопухмелиться —
Что обычно приятные лица
Превращались совсем в лопухари.
И в столице того Лопуханства
Процветало тогда лопухамство.
И об этом в заморских столицах
Злопухатели злопухали.
Посвящается Всемирной Лопухиаде,
проходившей в Переделкине в августе 1978 г.
«Прощай, свободная стихия…»
(Так называю лопухи я.)
Благодарим вас, лопухи.
Вы подарили нам стихи.
Отдохновенье и веселье.
И сквозь магический кристалл
Лопух нежданно обретал
То форму стансов, то газели.
Мы лопухам поем хвалу:
Впервые нас влекло к столу
Без принужденья, без притворства.
И Переделкино для нас
Вдруг превращалось, хоть на час.
В дом творчества и чудотворства.
В Доме творчества «Переделкино» одновременно появились пожилая, с крашеными волосами переводчица и столь же почтенного возраста лысеющий прозаик. За обоими тянулась худая слава стукачей. Между ними начался флирт, заметный окружающим. Это послужило поводом написать стихи.
Как душа родную душу сразу узнает сполна.
Он узрел ее и тут же понял: вот оно — Она!
И сошлись в любви две хари, и открыли
общий фронт
Рыженькая Мата Хари и лысеющий Джеймс Бонд.
И, представьте, Мата Хари неприступной не была,
Отдалась ему в угаре и в экстазе донесла!
Тут вскричал Джеймс Бонд: «Ах, как ты,
о любимая, могла
Донести про эти факты, про интимные дела?»
Но случилось все иначе, ведь предмет ее забот
Тоже был не хвост собачий, а хороший патриот.
И, секундам зная цену, он воскликнул: «Ну и мир!»
Вынул из ноздри антенну и шифровку дал в эфир.
Тут решают все мгновенья, как Рождественский поет:
Чье скорее донесенье до начальника дойдет.
А покамест бродят в паре, уходя за горизонт.
Рыженькая Мата Хари и лысеющий Джеймс Бонд.
Читая Боккаччо, новеллу прочти ту.
Где бедный стукаччо влюблен в стукачиту.
Любви не ищи там, где не доверяют:
Увы, стукачйта стукаччо играет.
Но в сердце пустом есть свои интересы,
И шепчут о том стукачам стукачессы.
Стукаччо, ты влип, и вино непочато,
А жаль, ведь могли б у вас быть стукачата.
Жестокий романс достигает крещендо.
А вокруг Ренессанс, времена стукаченто.
Проблемы отцов и детей нет в стране.
Где мы проживаем, — и точка.
Чему доказательством служит вполне
Товарища Сталина дочка.
Уходят герои, уходят герои.
Не вытерпев бед, поражений, обид.
Инфарктом один, а другой — геморроем,
А третий соратником верным убит.
Да, лбом стены не прошибить,
И приговор тебе неумолимый сказан.
Что ж, фильмом можешь ты не быть.
Но повестью ты быть обязан.
Ты забавно размалеван,
И, как воду, пьешь вино,
Сделай, Клоун, сделай. Клоун,
Так, — чтоб было мне смешно.