Внимание - дети!

БИТЬ ИЛИ НЕ БИТЬ!

Наблюдал я это в вестибюле метро «Смоленская»: разгневанная мамаша влепила своему сыну одну за другой пару звонких пощечин и, кажется, намеревалась добавить еще, но мальчишка заорал истошным голосом:

— Да не бей ты по морде, мне же выступать сегодня!

Кто-то из невольных свидетелей этой мгновенной сцены засмеялся, а у меня, признаюсь, зашлось сердце.

Если бы вы слышали, с какой покорной безнадежностью, с каким горьким отчаянием мальчик, признавая право мамаши лупить его, старался оберечь только лицо…

Покорность его была такой красноречивой и потому такой страшной: ты, бей, бей, мама, но пониже.

Чехов, Горький, вся старая российская литература свидетельствует — детей били, били жестоко и непременно, видя в этом если не благо, то освященную традицией неизбежность. Вроде бы для пользы самих детей их лупили.

Как ни странно, но и сегодня проблема «силового воздействия» — бить или не бить? — до конца не решена, во всяком случае, не решена в повседневной практике.

«Бить или не бить?» — вопрос, задаваемый родителями чаще других вопросов, так или иначе относящихся к воспитанию детей.

И вот что интересно: спросят, а сами, не дожидаясь ответа, как бы авансом начиная оправдываться, напоминают:

— Хе-хе-хе, а ведь не зря, я полагаю, в старину говаривали: «За одного битого двух небитых дают…» — дескать, если надумаете отрицать «силовые приемы», так вы уж поосторожнее, потому как мудрость-то что говорит? И не чья-нибудь персональная это мудрость, а народная!

И еще очень любят родители козырять великим педагогическим авторитетом, он-де сказал однажды:

— Без наказания нет воспитания!

Ну что ж, мудрость «побивается» мудростью же: «Кто не возьмет лаской, не возьмет и строгостью» — и так народ говорит!

А на всякий авторитет, если постараться, можно, вероятно, найти еще больший авторитет: «…не оттого ли люди истязают детей, а иногда и больших, что их так трудно воспитывать — а сечь так легко? Не мстим ли мы наказанием за нашу неспособность?» — спрашивал у современников один из умнейших людей России — Александр Иванович Герцен…

Едва ли стоит выяснять, чей «козырь» выше и кто кого побьет народной ли мудростью, авторитетом ли великого предшественника; может быть, и проще и лучше подойти к этой поистине болезненной проблеме иным, самым прозаическим способом: взять да и посчитать, чего от рукоприкладства больше — вреда или пользы?

Как посчитать?

Ну хотя бы таким примитивным способом: опросить сто, тысячу, десять тысяч — сколько удастся — поротых ребятишек, пусть скажут, что они испытывали во время наказания, о чем думали после и как оно в конце концов повлияло — исправило их, не исправило, на сколько хватило «силового воздействия»?

Конечно, битые не могут быть объективными, и я отлично понимаю, предлагаемый метод не идеальный, и все-таки мы ничем не рискуем, если послушаем ребят.

Когда меня лупят, я рычу от злости и ненависти, потом мечтаю умереть, чтобы они поплакали и помучились.

Всегда, когда бьют, испытываю страшную обиду. Это для меня — огромное горе. От одного воспоминания об этом унижении меня трясет спустя несколько лет. Иногда я думаю: если меня сейчас кто ударит, я тут же уйду из дома, наделаю страшных глупостей и, может быть, даже совершу преступление. (Автору этих строчек 16 лет. — А. М.)

Когда наказывал отец, ненависть застилала глаза, я не признавала его права меня трогать. Если наказывала мама, задумывалась, а иногда, не часто, правда, даже соглашалась с ней. Но вообще я скажу: лучше бы как-то иначе учить детей уму — бёз ремня и палки…

Пороли меня в детстве очень часто, лет до 14. Бил отец. Мать обычно воздерживалась. За что били? За то, что воровал у отца деньги и покупал игрушки, книги, радиодетали. За то, что иногда поздно приходил домой. За то, что много дрался. За двойки в школе. За то, что взял сигарету в рот (впервые). Когда меня били, я всегда думал о мести. Иногда мне казалось, что я им не родной сын, а взятый из детдома.

О страшной мести я думал долго, неделями… Теперь (автору этих строчек 18 лет. — А. М.) это чувство прошло, и мне просто жаль отца, жаль, что он был таким неразумным. Своих детей, когда они появятся, я бить ни за что не стану.

Меня лупили раза два как следует. Первая мысль: за что, за что? Весь мир представлялся черным, одолевала ненависть к родителям, хотелось убежать из дома, умереть… А потом все проходило, между прочим довольно быстро, и забывалось и за что били, и о чем думалось во время наказания…

Пока бьют, соображаю, как бы улизнуть, и ору, чтобы они думали: вот сейчас он умрет… А потом, как вырвусь от них, мечтаю навредить им еще хуже. Когда-нибудь я все-таки сожгу их дом! Если, конечно, они не одумаются и не перестанут меня бить.

Ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть всех, кто прикладывал ко мне руки. И вырасту не забуду.

«Хоть бы он поменьше меня бил» — так я думаю во время порки. А сразу после — думаю: «Смогу или не смогу сесть?»

Во время порки я, само собой, притворяюсь и стараюсь изображаться совсем доходящим. И ору, и визжу, и плачу, и даже вою, как зверь… А после… убил бы их всех, да боязно… за такое спасибо не скажут.

Я испытываю чувства злости, ненависти, бешенства и больше всего презрения, как к фашистам…

При порке и вообще когда наказывают, я не о себе думаю, а о родителях. Подлецы вы! И за что вы мне такие достались? Куда от вас деваться? Ну, вырасту — поплачете вы у меня тоже…

Когда бьют, реву и проклинаю все и всех на свете. И стыдно, что реву, и не могу удержаться… Нет, от битья я не становлюсь ни умнее, ни лучше, только злее и очень хочется на ком-то отыграться…

Остановимся. И постараемся хотя бы приблизительно оценить высказывания пострадавших.

Если верить ребятам — а почему, собственно, им не верить? — от порок они делаются только злее, мечтают о мести, думают, как бы «отвести душу» на ком-то другом.

Так стоит ли бить?

Над этим надо задуматься. Это не такой уж риторический вопрос! Ведь бьют не ради собственного родительского удовольствия и не ради утверждения своей неограниченной власти над Петей или Колей, а в надежде чего-то от них добиться либо прекратить неугодное поведение.

Порка ничего к лучшему не изменяет. Даже не вдаваясь в моральную, этическую и прочие стороны проблемы, а рассуждая примитивно прагматически, пожалуй, целесообразнее отложить ремень и поискать какие-то другие средства воздействия…

А теперь попробуем взглянуть на предмет с иной точки. Дети единодушны, а взрослые?

Прежде всего я хотел бы познакомить читателей с письмом, присланным незнакомой женщиной со Львовщины. Письмо это посвящалось главным образом безобразиям, чинимым ее соседом по дому. Письмо чрезвычайно пространное, поэтому я приведу только те выдержки, которые имеют непосредственное отношение к нашему разговору.

«…Особенно отвратительно и постыдно ведет себя этот тип, когда наказывает своего десятилетнего сына — уверяю вас он не такой уж плохой мальчик! — Тараса. Он никогда не бьет ребенка в квартире, за закрытыми дверьми, а выволакивает для этой цели во двор, чтобы собрать „зрителей“ и тем самым еще больше унизить сына. Он заставляет плачущего мальчика раздеваться — стаскивать не только штанишки, но и трусики (даже в холодное время)… Порет он сына на садовой скамейке старым ремнем, нанося удары пряжкой…»

Излив свой вполне справедливый гнев на истязателя, женщина резко обрушивается на тех, кто молчаливо мирится и скорее с одобрением, чем осуждающе наблюдает за действиями соседа. А дальше спрашивает, каким образом можно привлечь родителя к ответу, какие органы должны заниматься охраной интересов Тараса, что они могут сделать, и пишет:

«…Вы только не подумайте, что я против наказания вообще!

Нет, конечно, строгость необходима. Как без строгости воспитать ребенка в твердых правилах поведения, не хулигана и не безобразника? Но для чего унижать и публично? Для чего десятилетнему выдавать норму, вполне подошедшую бы для взрослого парня, сильного и закаленного?

И самое главное — какой это кошмар, когда наказание производится при посторонних, да еще с постыдным оголением…

Мне тоже случается наказывать свою дочь. Но, во-первых, я делаю это только дома. Во-вторых, могу дать ей шлепка, два-три подзатыльника, хотя предпочитаю ставить на колени в угол или лишать чего-нибудь вкусного — мороженого, конфет, сладкого, на время конечно…»

Вот такое это было письмо.

Хочется верить, что отец Тараса — редкостное исключение, осколок давно умерших ныне домостроевских традиций, ну а как быть с автором письма? Спорить? Скорее всего, это бесполезно: человек стоит на твердых позициях — наказывать надо, без физического воздействия нельзя, главное только — сохранять «разумную» меру… Знаю: разговоры о дозировке наказаний, способах, о более пли менее гуманных приемах ведутся от Белого до Черного моря и от Карпат до сопки Ключевской…

А ведь мальчишки и девчонки, которые поведали о своих переживаниях во время порки и после, ни один и ни одна, не горевали о том, что ремнем больнее, чем рукой, а линейкой еще хуже, — их не боль угнетает, а пренебрежение, сам факт насилия. Больнее боли — обида, страшнее страха — унижение! Вот что надо понять взрослым.

У меня были мягкие родители, они считали себя принципиальными противниками грубых методов воспитания и в обычном понимании слова не наказывали меня — не давали подзатыльников, не избивали, даже не шлепали.

Но когда я совершал очередное «правонарушение», а это случалось не так уж редко, на середину комнаты выставлялась высокая табуретка, я получал приказание водрузиться на неудобное это седалище, мне давалась в руки книга — «Приключения Тома Сойера» — и назначалась «мера пресечения»:

— Десять страниц вслух! С выражением…

Это звучало как десять лет строгой изоляции с последующим поражением в правах…

Что сказать теперь, спустя пятьдесят лет? Я возненавидел Тома Сойера, возненавидел Марка Твена, возненавидел чтение вообще; в те годы я искренне просил: отлупите лучше! Признаюсь, осмысленно «Приключения Тома Сойера» я прочел двадцатилетним, будучи военным летчиком; прочел на боевых дежурствах, сидя в тесной кабине И-16, похохатывая и поражая этим моего механика: надо же, командир до таких лет дожил, а «Приключения Тома Сойера» не читал?..

К чему это воспоминание здесь? А очень просто: бить или не бить — вопрос, конечно, требующий вдумчивого изучения и непременно строго принципиального ответа. Но не будем сужать проблему и сводить все дело к тому: рукой’— можно, ремнем — нет, розги оскорбительнее линейки, а вымоченные в соленой воде — это уж вообще из арсенала профессиональных палачей…

Наказание — всякое наказание — непременно связывается в сознании абсолютного большинства людей с унижением.

Вот что вспоминает о начале своей жизни известнейший летчик нашей страны, Герой Советского Союза Михаил Михайлович Громов: «Мне повезло в детстве. Вся атмосфера в семье располагала к тому, чтоб я рано почувствовал себя самостоятельным. Меня уважали, мне доверяли. Отец не побоялся подарить — мне, шестилетнему, перочинный нож. Я выточил лук, стрелы, чижика для лапты. Это было упоение творчеством. Меня никогда не наказывали. Я считаю, что наказание может воспитать в человеке двойную натуру: он будет бояться не дурного поступка, а только наказания. Станет обманывать, ловчить. Зато поощрением можно воздействовать не только на сознание, но и на чувства. Воспитание чувств — вот толчок к самовоспитанию. Главное, чтоб человеку не нравилось делать плохо, чтоб это было ему отвратительно».

Увы, не каждому везет в детстве так, как повезло Громову, и даже хорошие люди, случается, бывают изобретательны на наказания-унижения.

Дело происходило в скверике. Мальчик лет четырех заупрямился и никак не хотел уходить домой.

— Алик! — строго сказала мама. Но мальчик никак не реагировал на ее оклик. — Смотри у меня, Алик! — еще грознее повторила мама, а сама, не спуская глаз с сына, стала медленно открывать объемистую свою сумку.

Это движение произвело на мальчонку странное действие — он весь сжался и, вцепившись ручонками в край скамейки, не сводил глаз с маминых рук.

Признаться, я с недоумением ожидал, что же последует дальше.

— Алик! — в третий раз произнесла женщина. — Будет хуже…

Я взглянул на малыша, и мне сделалось просто страшно — он стал похож на кролика, замершего перед змеей, — оцепеневший, жалкий, с обреченными глазами.

И тут красивая мама движением фокусника выдернула из сумки… складной зонтик, щелкнула им под носом у мальчонки, и тот, закатившись в плаче, мгновенно сделался покорным, ручным, на все согласным…

Мама принялась утешать его:

— Я же тебя предупреждала, не надо быть таким упрямым, надо слушаться маму. Хватит, перестань реветь и пойдем…

И они вполне мирно удалились.

А у меня и сейчас начинает колоть сердце, когда я вспоминаю этот эпизод. Почему?

Малыш Алик боялся зонтика. С равным успехом он мог бояться пылесоса, половой щетки, вентилятора — с детьми это случается: какие-то, на наш взрослый взгляд безобидные, бытовые предметы вселяют в них панический ужас. Со временем страх проходит. Обычно сам собой. Мама, разумеется, знала об этом. И вместо того, чтобы осторожно постепенно отучать сына от неоправданного страха, подло эксплуатировала пугало-зонтик в своих эгоистических интересах…

А теперь выдержка из письма другой женщины, воспитательницы детского сада. Человек этот много и интересно поработал с детьми, казалось бы, все знает, все умеет, сама может научить любую мамашу, как подобрать ключик к трудному малышу. И вот поди ж ты — и она не избавлена от сомнений, от тревог…

«…Давно уже мне не дает покоя эта установка — без наказания нет воспитания… Как ее понимать? Может быть, пока это еще в какой-то мере справедливо.

Вообще в этой области у нас царит невероятная неразбериха. Если я, частное лицо, Анна Матвеевна, жена своего мужа и мамаша своей дочери, найду нужным отшлепать нашу девчонку, никто с меня, как говорится, не спросит и, скорее всего, никто не осудит. Согласны? Но если я, Анна Матвеевна, воспитательница детского сада № 983, отшлепала свою воспитанницу, хотя бы она была той же самой моей дочерью, скандал и неприятности обеспечены!..

Воспитательница — представитель общества. И я полагаю, если чего-то нельзя, справедливо, разумно нельзя этому представителю, то почему то же самое можно частному лицу?

Кто это придумал, будто родители пользуются особыми правами по отношению к своим детям?..

Убеждена — всякого, кто бьет детей, надо привлекать к ответственности, а родителей просто лишать родительских прав.

В этом я уверена.

А вот в чем сомневаюсь и хотела бы услышать ваше мнение: все мы стараемся, и это чрезвычайно важно, воспитать в каждом маленьком человеке отзывчивость, прочно привить ему это чувство, чтобы оно поселилось в ребенке навсегда и росло и развивалось вместе с ним. Ради этого я стараюсь быть с моими малышами ласковой, терпеливой, делаю им всякие приятности и сюрпризы, отзываюсь на каждую, даже мельчайшую их невзгоду…

Коллеги мне говорят: перебарщиваешь, Анна Матвеевна! Так нельзя, они тебе скоро на голову сядут.

Что касается головы — это, конечно, преувеличение, никто мне на голову не садится пока, но порой я и сама беспокоюсь: доброта, доброта, доброта… как бы не перекормить их добротой, как бы не забаловать, не изнежить.

Пожалуйста, поделитесь — что вы об этом думаете?..»

Подлинная отзывчивость развивается, во всяком случае мне так кажется, только в атмосфере спокойной доброжелательности. И я не думаю, что добром можно кого-нибудь испортить. Другое дело — одного добра, только ласки и терпимости для воспитания прочных навыков поведения мало. И без спроса нам не обойтись! А спрос требует своих усилий, своих воспитательных действий.

Каждый день пятилетний Вася кормит рыбок в аквариуме. Он уже хорошо усвоил, как и чем надо потчевать своих подопечных, он знает — кормежка не игра, не развлечение, а серьезное и ответственное дело.

Но если, исполняя свою обязанность, Вася делает что-то не так, как надо, ну, скажем, оставляет ненакормленными порученных ему рыбок, я думаю, будет вполне правильно заставить поголодать и Васю хоть полдня… Пусть почувствует.

Мне очень близка идея смешанных пионерских отрядов и вообще ребячьих сообществ — спортивных, рукодельных да и любых других, — где малыши взаимодействуют с ребятами постарше и старшие опекают младших, передают им свое умение, сноровку, знания…

Эта идея должна бы, на мой взгляд, получить самое широкое распространение и поддержку, потому что многодетных семей делается, увы, не больше, а меньше. И что там греха таить, единственный ребенок чаще всего бывает ребенком избалованным и предрасположенным к эгоистическим замашкам.

Да и отдельные односемейные квартиры, все шире входящие в нашу жизнь, квартиры, приносящие столько радости взрослым, отнюдь не способствуют сплочению ребят и их взаимопониманию.

А о какой отзывчивости можно говорить, если ребенок изолирован от других детей? Только в общении с ними появляется настоящая душевность.

Хорошее сообщество ребят должно бы и, я уверен, может весьма действенно предотвращать детскую жестокость.

Нет числа нареканиям, которые приходится слышать: там гнездо разорили, там котенка до полусмерти замучили, а там и вовсе бессмысленно, зверски надругались над собачьей жизнью. И это при том, что миллионы ребят вовлечены и увлечены делом охраны природы, с огромной охотой заботятся о животных, о лесе, о водоемах — словом, вносят свой весомый вклад в сбережение среды обитания, как теперь стало принято называть окружающий нас мир.

Что же получается? Одни — союзники меньших наших братьев, другие — гонители…

Думаю, для того чтобы союзников день ото дня делалось больше, а гонителей — все меньше и меньше, ни в коем случае нельзя серьезное дело превращать в игру. И вот почему:

во-первых, сохранять природу им надо прежде всего для себя — пусть поймут это сразу;

во-вторых, пример «своего брата» — мальчишки, девчонки — действует на ребят убедительнее самых умных разговоров на заданную тему;

в-третьих, идея любого опекунства имеет тем больше смысла, чем крепче она «заземлена» на конкретные, жизненные, будничные дела.

Лично я не верю в существование прирожденной, а потому якобы и неизбежной детской агрессивности. Какие бы гены ни «выскакивали» вдруг в озорнике Вовке или тихоне Гале на передний план, я знаю: не зря обливалась потом, слезами и кровью наша цивилизация — обуздать «дремучий ген» мы можем! Если, конечно, будем заботиться о профилактике жестокости с самых первых шагов маленького человека.

Кстати, давно стало расхожим понятие: хороший он человек, не пройдет мимо чужого горя, не разделив его с другом, с приятелем, даже с малознакомым соседом. Все верно, и ничего исправлять не надо. Только, воспитывая ребенка, приучать его сочувствовать чужим неприятностям — мало.

Если вы хотите вырастить еще одно по-настоящему чуткое сердце, старайтесь научить своего малыша радоваться чужому успеху, чужому счастью. Это трудно. Больше того, это не всякому вообще доступно. Но уж если вы сумели научить человека такому ценнейшему проявлению душевного таланта — ликуйте!

Так все-таки бить или не бить?

Нет, я вовсе не ушел от разговора на эту тему. Ведь бьют не только ремнем — и словом, и даже взглядом…

Все, о чем у нас до сих пор шла речь, имеет поэтому самое прямое и самое непосредственное отношение к вопросу, вынесенному в заголовок этой главы.

Вы замечали, вероятно, как часто и охотно взрослые люди поддразнивают ребятишек. Так, не злобно, не очень всерьез, между прочим…

Спросишь:

— Что вы делаете? Объясните, почему дразните маленького?

— А знаете, очень уж на них смешно смотреть, когда они злятся… Ну прямо щенки, — ответит иной седоголовый, добродушного вида дядя.

Не улыбайтесь этому человеку в ответ, не качайте понимающе головой! У него тупое сердце. Разве такое поддразнивание достойно сочувствия и понимания? Взрослый заведомо пользуется своей безнаказанностью, ну что скажет ему тот малыш, которого он доводит до слез? Ничего!

Вы, наверное, обратили внимание: большинство хамов, позволяющих себе распоясываться при детях, куражиться дома над женами, очень вежливы и даже подобострастны с начальниками, представителями милиции, со всеми, кого они сами побаиваются…

Так еще раз — бить или не бить?

Нет! И прежде всего потому, что, как мы уже убедились, так называемые сильные способы воздействия не дают результатов, на которые они рассчитаны, и порки, шлепанья, подзатыльники ничего не улучшают, ничего не исправляют и не налаживают, вызывая озлобление, нарушая естественный процесс формирования личности, — словом, портят.

Но пусть меня упрекнут в известной нелогичности, все равно скажу: бывают особые, из ряда вон выходящие обстоятельства, когда все слова бессильны. Если ребенок обрывает крылышки бабочке, если он истязает щенка, мучает котенка — словом, причиняет боль живому ни в чем не повинному существу, не церемоньтесь, дайте по рукам мучителю!

Только не символически, а как следует дайте!

Боль — за боль! Может, воспоминание о справедливом возмездии остановит, сдержит в другой раз маленького садиста и тем самым спасет его…

А вообще — не бить!

Здесь уместно привести слова доктора юридических наук, генерал-лейтенанта милиции И. И. Карпеца: «Жестокость воспитывает трусость, пренебрежение к людям, просто элементарную подлость. Жестокие меры для социалистического общества неприемлемы».

А какие, спрашивают родители, наказания все-таки допустимы, если допустимы?

Если вы сумели установить хорошие, прочные отношения с ребенком, если пользуетесь его уважением, если он тянется к вам, — нет меры воздействия эффективнее, чем ваше временное пренебрежение общением с ним, лишение своего доверия.

— Ты сделал то-то и то-то, хотя прекрасно знал: так нельзя, и разговаривать мне с тобой не о чем… — Далее следует полоса отчуждения. Будто его и нет рядом. Его слова пропускайте мимо ушей, его искательные улыбки не замечайте.

И выдержите характер! Пусть попереживает.

Иногда бывает полезно сказать маленькому человеку и так:

— Ты меня разочаровал потому-то и потому-то, придется мне одному поехать — на выставку или в лес, в гости или на рыбалку. — И выдержать характер, не брать с собой провинившегося. Весь фокус тут не в лишении ребенка чего-то желанного (без компота и при царе Горохе оставляли!), а в том, что вы, уважаемый им человек, отказываетесь разделить с ним радость!

Дети, особенно маленькие, очень быстро усваивают: чем они громче и назойливее кричат: «Мама, я больше не буду… Прости меня, мамочка, я никогда больше так не буду!», тем быстрее им отпускают грехи. Есть даже такие ребята, у которых это причитание превращается, можно сказать, в условный рефлекс — шкодит и кричит, кричит во все горло: «Больше не буду, прости, больше никогда не буду!..».

Не советую торопиться с прощением. Раз, два, три поторопитесь, а там, глядишь, ваш сообразительный малыш, не успев выпутаться из одного проступка, будет смело вламываться в новый, совершенно точно зная: стоит только попросить о прощении — и прощение будет получено.

Что касается меня, я никогда не требовал словесных извинений от своих детей. Искупать вину, как, впрочем, и вообще самоутверждаться в жизни, можно и нужно только делами. Поступками.

Сломал — почини.

Не исполнил — исполни.

Шумел, мешая другим, — покажи, и не в течение пяти минут, а какого-то достаточно продолжительного времени, что ты научился считаться с удобствами других и можешь, когда надо, ходить на цыпочках и разговаривать шепотом…

— Ну а если я сорвался? — тревожно спросил меня один симпатичный папаша. — Знаете, как оно в жизни бывает: на работе неприятности, домой пришел — жена взвилась: где был, да то, да сё, а тут он под руку подвернулся. Ну и врезал… Понимаю, зря. Однако так вышло. Как быть?

— А так и быть: не делать вид, что вы правы, не придумывать вину, которой не было, а признать: виноват, ошибся, и попросить прощения.

Искренность всегда извинительнее любого хитроумства.

Проблемы воспитания неисчерпаемы, как море. И никому не дано предусмотреть все возможные повороты, варианты, тонкости, какие могут возникнуть в наших отношениях с детьми. И если даже вы придерживаетесь другого мнения о наказании, чем изложенное мной, прошу вас:

первое. Не спешите наказывать. Горячность — плохая помощница воспитателя;

второе. Не откладывайте наказание на слишком дальние сроки, иначе наказание превращается в месть. А месть всегда недостойна человека.