Внутренние новеллы

Дмитрий Григорьев ДОВЛАТОВ

Два куба — это нормально. Но обещанного Филом космоса не было. Не было ничего необычного. Энди вышел в коридор и почему-то решил позвонить Светке. Хотя до начала опыта не собирался. Светке по прозвищу Светофор. Почему светофор? Объяснить невозможно. Прозвища прилипают внезапно, порой из случайно брошенной фразы. Она не боялась контрастов и одевалась в яркие цвета: красный, желтый, зеленый — так что на фоне серой питерской улицы сразу привлекала к себе внимание. Кто-нибудь, наверное, сказал: «Ну ты и светофор». Это лишь одна из версий.

Светка говорила, что с утра будет дома, потом в институт.

Энди вышел в коридор — длинную кишку, протянутую от одного конца дома в другой. На небольшой полке под тусклой, но резкой лампочкой (Рембрандт, блин) — черная лягушка телефона. Большая лягушка, готовая укусить тебя за руку. Не суй пальцы в диск — он ворует твое время. Энди сунул четыре пальца в четыре отверстия диска. Вынул. Пальцы вдруг отделились и стали жить отдельно от Энди. Да, совсем не собранный человек. Такую фразу о себе он часто слышал в школе. А потом читал про несобранного человека в каких-то африканских сказках. В темноте стены на него грустно смотрели лики рембрандтовских стариков.

«Чего пялитесь» — мысленно сказал им Энди, и старики закрыли глаза. Он достал из кармана записную книжку… Точнее, книжечку, маленькую, в аккуратном кожаном переплете — подарок Билли. На каждой странице с трудом могли уместиться десять телефонов. Впрочем, книжка была почти пуста…

Энди попытался пытался поймать взглядом гусеницу из цифр номера Светки. Гусеница ловко выскользнула из поля зрения, а затем и вовсе переползла на следующую страницу. «Не уйдешь». Он придавил строчку пальцем, точнее мысленно потребовал, чтобы палец придавил ее и палец это сделал, а другой рукой начал набирать номер.

Занято.

Он набрал еще раз.

Наконец, линия освободилась, кто-то снял трубку и низким мужским голосом произнес:

— Ты можешь набрать номер ноль ноль пять пять или ноль ноль пять ноль или просто четыре ноля.

Энди набрал четыре ноля и с той стороны подошел его приятель, Миша.

— Ее позвать не могу, а вот её мужа, пожалуйста.

— Нет, спасибо.

«Что он гонит! Какой у Светки может быть муж?» Энди повесил трубку, и вдруг понял, что если бы набрал ноль ноль пять ноль, не было бы Миши, может, подошла бы она сама, или кто то еще, каждый из номеров был одним из путей, можно было бы по проводу пройти как по коридору и оказаться у нее в квартире… «ноль ноль пять пять, ноль ноль… Каждая комбинация приводила к разному».

Он захотел об этом рассказать Филу, побежал по коридору, открыл дверь. Филова комната странно изменилась. В ней почти не было мебели, висели ковры, а в углу сидела узбечка.

— А где Фил? — спросил Энди.

— Какой Фил?

— Ну, который тут живет…

— Вы, наверное, перепутали комнату, — сказала узбечка и улыбнулась.

Зубы у нее были золотые. Может не узбечка она вовсе, а цыганка. Фил говорил, что у них узбеки живут.

Энди развернулся и увидел перед собой Фила.

Ты чего, — сказал Фил, — совсем? Это же не моя комната.

— Какая разница. Они здесь все одинаковые.

Энди бросил взгляд в коридор, тёмный, освещенный под высоким потолком лампочками без абажуров — он тянулся на километры, и вдоль всего коридора были двери, двери, двери… И в конце — тупик, дверь в туалет. Темнота.

— Давай, не свети здесь, — сказал Фил.

— Тогда где свет в конце тоннеля? — продолжил свою мысль Энди.

Он пошел по коридору вслед за Филом, точнее, пошли его ноги.

— Останови их… — сказал он Филу, — быстрее, я упаду…

— Кого?

— Тормози. Дай мне догнать ноги.

Фил в ответ лишь рассмеялся.

Энди вошел в Филову комнату и упал на диван.

Над ним на сквозняке шелестели крыльями Филовы дадзыбао — листочки с надписями. Точнее, со стихами. Одно стихотворение на листочке. Энди поймал одно рукой, и оно легко отделилось от стены.

— Я вешал не для того чтобы обрывали — сказал Фил.

— Watch out where the huskies go, and don`t you eat that yellow snow — запел Фрэнк Заппа.

— Дурак, кто же будет есть этот обоссанный снег, — пробормотал Энди и сам провалился в желтую толщу.

— Уходим, — сказал Фил, — ты как?

Энди вышел из небытия.

— Никак. Я просто вырубился. Сколько сейчас?

— Два — сказал Фил. Что означало «Два» Энди переспрашивать не стал.

Впрочем, разговоры с Филом часто можно было свести к анекдоту о Чапаеве и Петьке:

— Петька, прибры… — кричит Чапаев, сидя за штурвалом самолета.

— Двести!

— Что двести?

— А что прибры?

Энди натянул свитер и куртку. Последняя была предметом Эндиной гордости. Ее оставил Юрка, цивильный и правильный брат Энди, вернувшийся из стройотряда. Светка отодрала все нашивки на рукавах, заменив их на бисерные узоры. И с той и с другой стороны красовались пацифики. На спине — белая трафаретная надпись: вместо названия отряда две перекрещенных флейты и надпись Aqualung — вообще-то Энди не очень любил Джетро Талл, любила Светка, она и вырезала трафарет, и лепила Эти акваланги и флейты на куртки и футболки друзей.

На груди над левым карманом вместо стандартной кожаной нашивки с аббревиатурой ВССО (Всесоюзный Студенческий Строительный Отряд — прим. авт.) и мастерком, отражающим восходящее солнце, красовалось две: чуть выше «ОТ» и под ним «СОСИ». Как-то, досужий мент, разглядывая Эндин студенческий, спросил, что за неприличное слово: СОСИ.

Энди с совершенно серьезным выражением лица объяснил, что ОТ — это отряд, а СОСИ — Советский Объединенный Студенческого Интернационала.

— Не я придумал, — добавил Энди, — наше руководство.

— Понятно, — сказал мент.

Энди подымало добавить, «Вот и получается, отсоси, чувак» но последствия этого добавления были весьма предсказуемыми.

Ноги давно вернулись к Энди. Но кеды не налезали.

— Блин, что за ферня, — сказал он Филу, — ноги распухли.

Фил снова рассмеялся.

Энди вдруг стало до слез обидно.

— У меня ноги распухли, а ты!

— Ну да, если ты Катькины кеды будешь пытаться надеть…

— Это не…

Действительно, кеды были чужие.

Эндины кеды нашлись в углу комнаты. Сплошные измены. И комната не та, и кеды. Все неясно, кроме одного — куда пойти. Пойти в Муху ловить Светку. Идти к свету ловить муху.

И Энди и Светка учились в Мухе, точнее Светка училась на тканях, а Энди на монументалке, но сейчас Энди не учился — взял академку, типа, по болезни.

На улице он почувствовал себя в полном адеквате. И есть захотелось. Дома у Фила кроме старых корок хлеба ничего не было. Может в Гастрит — предложил он Филу.

— Я на нуле, — сказал Фил, — Карась обещал треху подкинуть. Мы в Сайгоне в три договорились.

Энди, в отличие от Фила, не любил Сайгон. Фил готов был часами стоять за столиком и попивать кофе то с одним, то с другим. Энди не любил кофе. Ему больше нравилась «тихая беседа за ужином». Правда, во дворе котельная, где всегда можно было выпить совсем не кофе, и рядом живет Боб. Можно и к нему. Но и у него жратвы нет. Ладно, встречу Светку, а там решим.

Они с Филом расстались у Сайгона, Фил занырнул в дверь, а Энди, преодолев сомнения, отправился дальше, в сторону училища.

У пивного ларька на Моховой огромная очередь… Энди подошел ближе… Обычная серая очередь, люди в пиджаках в куртках, но посреди… Среди недопохмеленной мрачной серой публики возвышалась фигура в камзоле, бархатных штанах и со шпагой.

Петр Первый?!

Энди отвел глаза в сторону, затем снова сконцентрировался на очереди. Царь не исчез. Кроме Энди никто на него не смотрел — словно царь у пивного ларька явление самое что ни на есть обыденное.

Рядом Театралка. Видимо, чувак удрал с репетиции. Энди вгляделся в потрепанную рожу царя. Правда, давно уже не студент, препод…

Нет, кино снимают, — он вдруг увидел низенького по сравнению с царем человека с камерой и женщину, подходящих к очереди. Прикольно. И кино явно левое — ни света, и камера любительская восьмимиллиметровая, такая же как у Фила. Человек кричал что-то про мизансцену, про конфликт, про антагонизм народных масс…

Петр первый, как и подобает царю, гордо молчал. Очередь вяло огрызалась.

А ведь ему могут и навалять… — так же вяло подумал Энди, — но Петр, судя по всему, крепкий мужик, защитит.

Энди подумал о пиве. Он хотел пить… Но повторять подвиг царя и становиться хвостом змеи не хотел. Тем более, собирался дождь, точнее он уже шёл, незаметно и тихо.

— Ходят тут всякие сатирики, плять, юмористы…

Этот возглас из очереди относился не к дождю, не к Энди, а к киношнику. Но ларек уже был позади. Он продолжал наводить орудия соблазнения в спину Энди, но тот ускорился и был вне пределов досягаемости.

Энди вспомнил другого своего приятеля, Олега Павловского, тот тоже учился в Мухе, и сочинял длинные боевики про Сэнди Блека, истории, которые потом, лет через десять, стали реальностью — там была вечная криминальная война, причем танки были замаскированы под пивные ларьки… А жил Олег, тайно продавая коллекционерам фальшивых малых голландцев, картины которых рисовал с упоением настоящего мастера тех времен.

Ларек, был грязно-зеленого цвета. Как танк. А Энди шел дальше. От светофора к светофору. Но ни один из них не был Светкой.