Внутри мужчины. Откровенные истории о любви, отношениях, браке, изменах и женщинах

Бандит

Последние два года зима в городе психовала, как шизофреник со стажем. Она то кидалась в нас тоннами снега, то резко таяла и погружала в ледяную камеру. Пройти даже пару метров от автобусной остановки к дому было настоящей пыткой. Люди стонали от холода, и так — несколько недель подряд.

Я забыла, как пахнет свежая улица, слоняясь от одной стены к другой. Редкие встречи с друзьями, ночной бар на выходных… И вдруг среди этого холода я села в такси к Олегу.

— Едем, — сказала я, захлопывая за собой дверь. — Едем, — улыбнулся парень и выкинул в приоткрытое окно сигарету.

В машине было темно и призрачно, но уютно. Старые мягкие сиденья, иконка и детское фото перед лобовым стеклом. Не хватало только абажура с бахромой у нас над головами — для полного ощущения дома.

— Это ваш сын? — я кивнула в сторону фотокарточки.

— Да, — похоже, что водитель был не из разговорчивых. Я спрятала руки в пальто и отвернулась к окну. Снежинки были огромными. Я чувствовала себя игрушкой в стеклянном шаре, который заливается бумажным снегом, если его перевернуть. Фонари вдоль дороги светили тускло, но это было очень кстати.

— Вам холодно?

— Есть немного. На улице минус сто двадцать градусов.

Водитель рассмеялся и включил печку.

— Сейчас будет теплее. А зима… зима должна быть холодной. Я люблю зиму.

— Почему? — я посмотрела в глаза водителю.

Опыт подсказывал: сейчас на свет ночных фонарей всплывут интересные подробности личной мужской жизни.

— Такая же точно была зима, когда я сел в тюрьму.

Я осторожно потянулась к ручке двери, полная решимости выскочить на обочину дороги, если понадобится. Не каждый день едешь в темной машине с парнем, у которого за спиной решетка.

Перед моими глазами замелькали воспоминания. Я росла в городе, который был до краев наполнен преступниками. Однажды наш балкон перепутали с балконом какого-то криминального элемента, после чего он был разрисован следами от пуль. У моего папы тоже был пистолет, я знала, где он лежит, и знала, как его заряжать. Но мне никогда не нравилось брать его в руки.

— Только я уже не опасный. Просто молодой тогда был.

Я пожала плечами.

— А ваша жена знает о вашем прошлом?

— Так это она меня туда и усадила.

Мое воображение начинало оживленно плескаться внутри мыслей. Я забыла о том, что не помешало бы бояться, и отпустила ручку двери.

— А вас как зовут?

— Олег.

— А меня — Тамрико. И мне будет очень интересно послушать вашу историю.

В черной шапке, полупальто и перчатках без пальцев, он казался мне простым и неспособным на зло. Но внешность обманчива.

Я ведь и сама не то, что кажется. Олег смотрел на дорогу, немного сомневался, а потом произнес:

— Это не очень красивая история.

— Может, вам так только кажется?..

Водитель замолчал, а у меня начало сосать под ложечкой. То ли от волнения, то ли от голода, то ли от ирреальности происходящего: я мчалась в машине по ночному зимнему городу с бывшим заключенным. По-моему, из всего этого может получиться не только книга, но и занятный фильм. Как только я стала внимательно слушать людей и пытаться их понять, моя жизнь кардинально изменилась.

— Олег, а вы бы хотели сыграть в кино? — зачем-то спросила я. Наверное, в продолжение своих фантазий.

— В кино? Нет, никогда. А вот машину всегда хотел. Тогда, в двадцать один год, это была моя самая большая мечта… Знаешь, я рос в маленьком городишке сплошной тварью. Тюрьма по мне плакала лет с тринадцати, когда я впервые запустил ножом в одноклассника. Подрались, а он был сильнее, и я чирканул. Бывает. Учителя ругали, но родители меня не трогали: постоянно где-то работали. Умные девочки обходили меня стороной, боялись. Но иногда попадались и наивные. Таких я обманывал и брал силой. Я занимался сексом как сумасшедший, — в глазах Олега вспыхнули звериные воспоминания. Мне нравится, когда у человека есть прошлое, в котором он был другим. Люди, способные меняться, будут жить вечно. — Но больше всего мне нравилось видеть, когда люди боятся меня. Я был очень доволен собой. Вот ты довольна собой?

— Редко.

— В том-то и дело. А я был доволен собой каждый день. Когда доволен собой всегда, начинаешь думать, что тебе можно все. Этим я и занимался. Вместе с ребятами мы крушили ларьки, били витрины мелких магазинов, обожали с кем-то подраться ночью… Я закончил строительное училище, потом отслужил н армии, а потом вернулся в родной город, собрал друзей и продолжил развлекаться.

— Ты что — даже не представлял себе, что можно жить по-другому?

— Точно. У меня даже мысли не было, что можно жить по-другому.

Неожиданно друг для друга мы перешли на ты. Это было несложно: мне вдруг показалось, что передо мной сидит один из моих одноклассников — мальчишка с улицы, который выбрасывает кулаки чаще, чем дышит. Среди ребят, с которыми я училась, таких — ровно половина. Отсидевших из них свой срок — столько же. Я знала, что это ненормально, но Олег был для меня каким-то… давно знакомым, что ли. С сухим лицом и жилистыми пальцами. Нет, я уже не боялась его.

— А девушка у тебя была? По-моему, у всех бандитов должна быть какая-то страсть.

— Была, — Олег почесал висок, и свет фонаря, случайно блеснувший на его лице, открыл мне глубокий большой шрам над правым глазом. Волдырь прошлого. — Ее звали Катя. Я ее не любил совсем, но в сексе она была то, что надо. Хочу — да, хочу — нет, сегодня здесь, завтра там… Ну знаешь, играла со мной. Приходилось ее постоянно хватать за руки, но мне это нравилось. Она была как необъезженная лошадь — дикая, с черной гривой и дурным характером. Фыркала постоянно и стучала по столу. А еще она курила очень много и постоянно жевала жвачку. Катя была маленькой — только школу закончила, но в институт не поступила. Она работала официанткой: носила дурацкий белый фартук и черные лосины под ним. Ее ножки были местной достопримечательностью у нас в городе. А еще я дружил с ее старшим братом Он работал на СТО и обещал мне собрать тачку. Я ради этого тогда был готов даже с его бабушкой встречаться.

Мы рассмеялись, но без радости. В маленьких провинциальных городах, где бурлит только водка в пустых желудках алкоголиков, деньги не пахнут.

— Так как с машиной — получилось?

— Нет. Не успели. Это была очень красивая зима. Снег лупил как сумасшедший. Такие сугробы кругом были, хоть строй замки из них и зарывайся с головой. Снег — белый-пребелый, так блестел от света уличных фонарей… Наш город никогда раньше не был таким красивым, — Олег грустно посмотрел на меня. — В общем, мы с ребятами решили выпить. Было всего часов шесть вечера, но уже темно на улице. Мы купили водки, стаканчиков, колбасы какой-то и, недолго думая, забрели на школьный двор. Перелезли через заборчик, нашли лавочки позади здания, отряхнули от снега и удобно расположились. Сидим, значит, отдыхаем, все так душевно, совсем не холодно, и вдруг в окне школы, на первом этаже, зажигается свет. Мы не обращаем внимания и продолжаем свой зимний пикник. Через какое-то время это окно открывается и из него высовывается голова девушки. У нее были просто огромные глаза и длинные рыжие волосы. Она на нас смотрит и так грозно говорит: «Вы что, с ума сошли? Это же школа! Собирайте свои вещи и уходите! Тут же дети завтра будут, а вы бутылки и сигареты раскидали!» — «А ты кто такая?» — спрашиваю у нее. Она на меня смотрит своими огромными глазами и так же смело в ответ: «Я — Марина. Учительница». Это было так наивно и мило, что мне даже не захотелось грубить ей. Как можно хотеть свернуть шею рыжему котенку? Нельзя. Поэтому я так, почти по-доброму, сказал ей: «Ок, учительница Марина, скоро уйдем». Она почему- то поверила и закрыла окно. Мы с ребятами тут же покатились со смеху и продолжили свою пьянку. Где-то через час, наверное, опять этот голос: «Ребята, я же вас просила уйти!» Поворачиваюсь — она стоит недалеко от нас, уже в пальто, с сумкой в руках и в дурацкой вязаной шапке на голове. Глупая, честное слово: нас пять пьяных уродов, и она — рыжий котенок без когтей. Шла бы себе молча домой… — Олег умолк. Наверное, вспоминал. А может, просто взял паузу перед тем, как рассказать что-то особенно важное для него. Я не двигалась: это всегда так сложно — задевать уязвимые места человека и при этом не ударить по ним, сделав еще уязвимее. — Тут Сашка подходит к ней и, говорит: «А мы и уйдем, только вместе с тобой. Давай с нами пару стопок, а потом в гости». И начинает ее тянуть за руку. Она вырывается и пытается уйти, он ее догоняет и вдруг как ударит рукой по голове. Она тут же падает на снег и хватается руками за лицо, у нее кровь пошла — не то из носа, не то изо рта. Сколько раз я уже видел такую картину, сколько раз я в ней принимал участие, но не теперь. Такое ощущение, что снег разбудил во мне что-то живое. Мне не хотелось пугать эту вязаную шапочку. Я подошел к другу и стал его оттягивать. Он начал сопротивляться, в общем, слово за слово — мы давай пинаться. Потом он схватил бутылку и ударил меня по голове. В глазах сразу потемнело… Помню, что Марина вскочила, принялась кричать, что вызовет милицию, снег начал скользить у меня под ногами, стало сильно холодно в ногах — и все.

— А дальше?

— Проснулся я уже в больнице.

Я облегченно выдохнула. Как будто бы до последнего не знала, останется Олег жив или погибнет. Машина, дорога, лобовое стекло — все перестало существовать. Слова Олега превратились в кинокадры, и я отчаянно переживала за главного героя. Господи, и почему я раньше ездила в такси молча? И не только там. Почему мы так мало говорим друг с другом? Молчание — золото, считается. Но правильные слова куда дороже.

Неожиданно мой пятиэтажный дом вырос перед глазами, и Олег резко затормозил. Серый подъезд вылупился на меня, обнажая побитые, словно зубы забытого старика, ступеньки. ^г — Приехали. Дослушаешь?

Я быстро кивнула. Полтора года самых разных историй, моя вторая зима в интервью — я стала наркоманкой. Мне хотелось выслушать и понять всех.

— В общем, сильное сотрясение мозга было, а так ничего серьезного.

— Шрам над правым глазом — это он?

— Да. Но это был не последний мой шрам. Из больницы я попал в тюрьму. Марина все-таки вызвала тогда милицию, они приехали, забрали ребят, а меня — лечить. Потом был суд, на котором мне дали два года за решеткой за избиение и грешки прошлых лет. В городе ж меня хорошо знали. Вот так закончилась моя зима.

Олег достал сигареты, покрутил их в руке, но курить не стал. Для этого ему пришлось бы открыть окно, а на улице по-прежнему было слишком холодно. Мы буквально утонули в снегу, окруженные метелью со всех сторон. Крупные хлопья монотонно и методично укрывали машину белоснежной пеленой. Мы сидели в кромешной тишине: жаль, что зима не умеет говорить.

Скорее наоборот — это миг боли, когда наружу выплывают воспоминания, от которых ты уже столько лет пытаешься избавиться. Почему мы помним их с особой тщательностью? Почему плесень боли оседает на сердце с особой силой? Наверное, привязанность к страданиям делает нас человечными: без них непонятно, жива ли еще душа.

Сейчас был именно такой момент.

Подумать только: если беседовать с незнакомыми людьми, выясняется, что большинство из них — интересные. Хоть и с виду — вязаная шапочка, старые перчатки без пальцев.

— Получается, что Марина вызвала тогда милицию?

— Да. Я был взбешен. Если бы я в тот момент кого-то укусил, ему бы делали прививки от бешенства. Я был готов крушить все на своем

пути, но вокруг были только решетки и голые стены. У меня было до черта много времени подумать, и именно тогда мне в голову впервые пришла мысль о справедливости и чести. Я раньше даже не задумывался о том, что такое вообще существует.

— Тебе стало стыдно за свое прошлое?

— Нет. Как тебе объяснить это? — Олег постучал кулаком по коленке и напрягся. — В тюрьме не может быть стыдно. Это место учит тебя ненавидеть людей. Молча, в душе, но по-настоящему, до боли в пятках.

— Кого ты ненавидел больше всего?

— Этого рыжего котенка. Я мечтал о том, как выйду на свободу, найду ее и проучу.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Я ж ее защитить хотел. А это была тюрьма, Тамрико. Там живут убийцы, воры, налетчики, насильники. Одни гондоны, в общем. Они плюют тебе в еду, бьют тебя стулом по спине, испражняются на тебя, пока ты спишь. И ты отвечаешь им тем же. Каждый день одно и то же дерьмо. За два года я пропитался ненавистью, как килька маслом. О каком стыде ты говоришь? Ни одна светлая мысль даже не проскальзывает в тюрьме. Там нет добрых или совестливых людей. Там очень воняет и на квадратный метр такая концентрация мудаков, что становится тошно. Сгустки негатива такие в воздухе, что хоть топор вешай.

— А родители тебя навещали?

— Нет. Мамы тогда уже не было, а отец болел.

— А Катя в лосинах?

— Она приходила. Два раза. В первый раз сказала, что ее брат погиб: разбился на машине. Во второй раз — что беременна от кого-то и выходит замуж.

— Это, наверное, ужасно знать, что тебя никто не ждет?

— Нет — если ты тоже никого не ждешь.

Я не нашла, что ответить, ведь я всегда кого-то жду. Это у меня безусловный рефлекс, как глотать и дышать. Я жду прикосновений, жду встречи, жду утреннего секса и вечерних поцелуев… Быть может, это сильно старомодно и непрактично, но ведь и чувственно одновременно: в тоненьком кружеве, под теплым одеялом, запутавшись в длинных волосах и распаляющих мыслях, ты ждешь кого-то.

Как только я перестану ждать, я умру.

— Тебя не освободили досрочно?

— Какое там! — Олег взмахнул руками в воздухе. — В тюрьме я дрался еще похлеще прежнего. Но там это необходимо — нужно тратить куда- то свою злость. Тем более что секса у меня там не было. Ходили там некоторые парни, «опущенные», предлагали, но я сразу пресек это. Конечно, можно было договориться о женщине, но — всего два года, и я решил, что потерплю. Удовлетворял себя ночью на лежаке, и нормально. Жить можно.

— Я бы не смогла так жить.

Олег резко повернулся ко мне всем телом и неожиданно взял мои ладони в руки. Из-под черных митенок выглядывали большие коричневые пальцы со срезанными под самый корень ногтями. Эти пальцы оказались шершавыми, как наждачная бумага, и очень теплыми — а ведь в машине было довольно холодно. Я вздрогнула от неожиданности: впервые в жизни мои ладони сжимали руки бывшего заключенного. Это было так странно. Первая мелькнувшая мысль — страх, но не из-за Олега, а из-за папы — он точно не будет доволен, когда узнает про этот эпизод. А вслед за этим у меня возникло ощущение полной фатальности: я прямо должна была сесть в машину именно к нему, и мы должны были завести этот разговор. Это не дежавю, а какое-то внутреннее знание: ты все делаешь правильно.

Все так же, держа мои ладони в своих, Олег залез мне в глаза и как-то очень крепко, уверенно произнес:

— Запомни: когда в твоей жизни случается что- то ужасное, нужно смириться.

— Зачем?

— Это единственный способ найти в себе силы двигаться дальше.

— Значит, ты смирился?

— Точно. Я дрался с мужиками в тюрьме, но больше для разрядки. А со своими двумя годами я смирился. Именно это помогло мне. И я много думал над тем, почему я тогда не смирился с Мариной. Почему для меня было так важно найти ее и как-то проучить? Почему с каждым днем я думал о ней все больше и больше? Она зудела во мне, как больной зуб. Этот вопрос я задавал себе очень много раз.

— Нашел ответ?

— Да. А ты?

— Кажется, да. Похоже, она задела тем, что не боялась тебя.

— Точно. Именно так! — Олег откинул голову назад, и я увидела большой кадык на его горле. Это так странно, но он действительно не вызывал у меня ощущения сидевшего. Я все пыталась начать бояться его или брезгливо морщиться от его слов, но, кажется, моя инициация все-таки состоялась. Я наконец- то впитала истину: если боишься или не понимаешь человека, просто начни говорить с ним. Так рождается понимание. — Тогда, высовываясь из школьного окна и стоя перед нами в этой вязаной шапочке, она же ни на миг не боялась меня. Клянусь тебе, я мечтал убить ее, потому что никто не должен был знать, что в мире есть женщина, которая меня не боится. Я не должен был этого знать. Найти Марину было несложно: она работала в той же школе. Я выследил ее по дороге домой и однажды подловил в подъезде. Стояла зима, не такая, как в день нашей первой встречи, но было снова темно и холодно. Она — все в том же пальто, с той же сумкой, с той же шапкой на голове, с теми же рыжими длинными волосами… Увидел ее — и ненависть во мне скукожилась так сильно, что даже больно стало. Я схватил ее, кажется, за руки, и так крепко, сколько во мне было силы. Схватил, начал трясти из стороны в сторону, а потом давай кричать, глядя ей в глаза: «Ну что — теперь тебе страшно? Страшно? Скажи, что тебе страшно!» Она вертела головой туда-сюда и вдруг едва слышно сказала: «И все? Тебе только это нужно?» Я не ожидал такой реакции, выпустил ее из рук и убежал.

— Почему?

— Не знаю. Хотя знаю. Я никому прежде не говорил этого, даже Марине. Ты будешь первой. — Олег доверительно улыбнулся. — Похоже, что я тогда испугался. Мне стало страшно, что она сильнее, умнее, круче, мудрее меня. А для мужчины, поверь мне, это самый большой удар — осознать, что ты слабее женщины.

— И что — в такой ситуации проще убежать?

— Конечно.

Я кивнула В жизни каждой женщины случаются мужчины-дезертиры, и я не исключение. Сначала расцениваешь этот поступок

как предательство, а потом — как самый большой подарок в жизни: беглец освобождает место для другого человека, способного быть сильным, когда это потребуется.

А женщины другие: они не бегут, а вечно тянут до последнего вдоха, когда отношения становятся похожи на несчастного промокшего голубя без крыльев. И даже тогда мы продолжаем верить, что он еще однажды полетит в небо.

— В общем, я устроился работать грузчиком на стройку, и все было хорошо, но спустя полгода случайно увидел ее на рынке. Она покупала помидоры. Я стал идти за ней. Я следил за ней, за ее походкой и движениями, и вдруг понял, что еще никогда не хотел женщину с такой силой, как ее. Я стал представлять себе, как срываю с нее платье, как пахнет ее шея, как дрожит ее грудь, как она стонет от удовольствия. Я представлял себе, как накручиваю на руку ее рыжие волосы… Я возбудился до невозможности. Это такая стадия — «Хочу, и все». Хотя она совсем не была красивой.

— И как ты ее взял?

— Как обычно — силой. По-другому я не умею, — Олег варварски подмигнул мне. — Позвонил к ней в дверь, сказал, что хочу поговорить с ней, что не уйду, пока она не выслушает меня. Марина впустила меня. Мы сидели на диване, я нес какую- то чушь про работу, погоду и еще что-то. Она делала вид, что слушает меня, но на самом деле ждала, когда я наконец заткнусь. Это было так сильно заметно, что я решил подразнить ее и не пытался закончить свой разговор, а наоборот — говорил с еще большим усердием. Она нервничала, но ведь и не прогоняла меня. Это придало мне уверенности, и я сказал ей, что она очень красивая. Соврал. Но надо было как- то разрядить обстановку. Марина внимательно посмотрела на меня — никогда не забуду этот взгляд и эти глаза, — и я начал с силой целовать ее. Мы целовались долго, очень долго. Ее длинные волосы путались у меня в руках, как я и представлял себе. Потом я стал срывать с нее одежду, так быстро, как будто она горела и только так можно было ее спасти. Полностью раздел ее, уложил на диван и принялся целовать, кусать, сжимать, гладить — все, что можно было с ней делать, я спешил сделать. Мне казалось, что второго шанса у меня уже никогда не будет.

Я не помню, сколько времени все это длилось, но, по-моему, целую вечность. И это была самая яркая близость в моей жизни. Хотя я и правда не считал ее самой красивой.

Почему именно эти глаза, почему беспрекословно — не знает никто. Но это лучшее, что может произойти в жизни любого человека: быть настолько сильным, чтобы полностью подчиниться тому, кого любишь.

— Это что, была любовь?

— Да. Причем взаимная. Ее родители, конечно, были очень против меня. Поэтому мы уехали из города и поселились тут. А через два года у нас родился наш Богдан. Мы с Мариной рискнули и еще ни разу не пожалели об этом. Марина изменила меня, она разбудила во мне что-то хорошее, и началось это еще тогда — в школьном дворе, под снегопадом. А я что? Я не миллионер и не принц на белом коне, но я люблю ее больше всего на свете и всегда буду любить.

Я приоткрыла дверь, и холодный зимний воздух вместе с пушистыми хлопьями стал заигрывать с моей согревшейся душой. Мне действительно было тепло: люди любят друг друга, разве это может не греть?..