Внутри мужчины. Откровенные истории о любви, отношениях, браке, изменах и женщинах

Исключение

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я больше не встречалась с мужчинами для откровенных бесед. Карты памяти в моей голове были переполнены. Накопилось ровно двести жизней, и я решила, что пора остановиться и наконец-то проанализировать то, что со мной произошло за эти два очень странных года жизни. Я никуда не спешила и просто гуляла по городу — это было моим новым увлечением. В один из таких дней мне и позвонил Кирилл. Он знал, что проект уже окончен, но все равно настаивал на встрече. Я уже очень хотела поставить точку в этих переговорах, но вдруг почувствовала ломку по откровенности. Я согласилась увидеться, но только с одним условием: вслед за нашей беседой Кирилл должен был взять интервью у меня.

Мы встретились в центре города, на ступеньках большой лестницы. Кирилл пришел заранее, а я опоздала. Мне понравился его голос по телефону, и я не знала, что лучше надеть на встречу с ним. Хотелось произвести впечатление и запомниться. Я раскидала свои платья по всей квартире, но в итоге остановилась на аскетической черной юбке и таком же темном свитере. От образа монахини меня спасла только любимая красная помада и огромный каблук на туфлях.

— Привет, — Кирилл заманчиво улыбнулся и протянул мне руку. Она повисла в воздухе, ожидая моего прикосновения. Я уже знала: если мужчина протягивает свою руку, значит он впускает тебя в свою душу. Не стоит отказываться от предложенного маршрута — душевные путешествия всегда оправдывают ожидания.

Я взяла его теплую, крепкую руку в свою.

— Привет, Кирилл.

Весенний закат переливался сотнями оттенков. Похоже, небо знало, что это мое финальное интервью с мужчиной, и всячески старалось сделать эту встречу красивой.

Вечер располагал к разговору. Казалось, что в такой день ничем другим и нельзя было заниматься, кроме как делиться интимными мыслями.

— Спасибо, что уговорил меня встретиться.

Кирилл подмигнул мне и жестом, без слов, увлек за собой в сторону кофейни на углу улицы. В мире нет ничего заманчивее, чем молчание мужчины, который держит тебя за руку. И только сейчас я заметила, что он опирался на трость и сильно хромал.

— У тебя повреждена нога? Надеюсь, это скоро пройдет. Ты сломал ее? — я присела на деревянный стул и подперла лицо руками.

— Я горел в аду, — Кирилл смутно улыбнулся и приподнял брюки. Там был протез.

— О, извини.

— Ничего, это случилось давно, и мне уже не больно. Я очень поссорился со своей девушкой. Приревновал ее к кому-то, начал дерзить, и мы стали орать друг на друга. По-моему, нам даже соседи принялись стучать по батареям, чтобы мы угомонились. Но я уже не мог остановиться, меня несло на полной скорости. Я схватил ключи и поехал на машине куда глаза глядели. Мчался, зверски злой, и матерился себе под нос. В этот момент откуда-то выскочил мотоциклист, я испугался, вывернул руль и полетел с дороги в какой-то ров… Я даже ничего понять не успел: все было очень быстро. Сначала меня трясло со страшной силой, а потом машина начала трескаться, и я вместе с ней. Было так жарко и страшно, что я стал задыхаться, но не мог ничем пошевелить, фиговое ощущение. Меня спасли, а ногу не удалось.

Я вздрогнула, скатившись на самое дно своих воспоминаний. На первом курсе университета меня тоже спасли. Я пролетела сквозь стеклянную дверь, и тысячи острых осколков вспороли мою кожу. Желтое платье вмиг налилось алой краской от хлынувшей крови, и я стала терять сознание. Не было ни страха, ни боли, ничего не было вообще. Пустота — вот единственное ощущение, которое испытывает человек, шагнувший одной ногой в небо.

Страшно стало только спустя несколько недель, когда уже сняли швы и затянулись шрамы. И страшно оттого, что вся эта чертовщина могла закончиться совершенно иначе. До сих пор иногда мне снится совсем другой финал.

Нам наконец-то принесли меню, и я, не заглядывая в него, заказала чай со сгущенкой. Хотелось сладкого.

— Сколько тебе тогда было лет?

— Двадцать четыре.

— Странный возраст. Именно в двадцать четыре меня потянуло на интимные беседы с незнакомыми мужчинами.

— Это нормально. Мы все чего-то ищем.

— Что ищешь ты?

— Свою левую ногу.

Мы расхохотались, как лопнувшие шарики.

Если ситуацию невозможно исправить, над ней нужно от души посмеяться.

— Мои родители — богатые люди. Мне быстро сделали протез, наверное, лучший из возможных, но мне было плевать на этот факт. Сама понимаешь. Я был в шоке. Всю жизнь ты ходишь с руками и ногами, а потом раз — и у тебя их нет. Это невозможно осознать. Я превратился в кусок недоделанного и никому не нужного мяса. Как я теперь буду раздеваться на людях? Как я буду говорить людям о том, что у меня нет ноги? Я ненавидел. Это длилось больше года. Мне было плохо или даже хуже. Я ненавидел людей с ногами и Бога. Но больше всего я ненавидел себя. Обрубленное полено, сломанное дерево, гниющая изнутри древесина.

— Но довольно красивая, — я сказала чистую правду. Кирилл не был красавцем в истинном понимании этого слова, но что-то невероятное было в его голосе.

Казалось, что он не просто говорит, а обнимает меня своими словами. Похоже, именно это люди и называют обаянием.

— Это сейчас, Тамрико. Тогда, шесть лет назад, я выглядел просто ужасно. Мои мысли были прогнившими, а душа — насквозь черной. Таким я видел свой мир.

Наш столик был слишком узким, и мы сидели слишком близко друг к другу, так что скрыть свои эмоции было невозможно. Кирилл смотрел мне прямо в глаза, не отводя взгляда. Я даже чувствовала его дыхание: внешне спокойный, он все же волновался, и я тоже стала тревожиться.

— А твоя девушка?

— Она ушла от меня. Не сразу, конечно, чуть позже, когда меня уже выписали из больницы и засунули в протез. Я срывался на нее примерно тридцать пять раз в день, и однажды ей надоело это. Будь я на ее месте, поступил бы так же, — он немного помолчал. — Хочется немного расслабиться. Будешь кальян?

Я кивнула. Когда мягкий дым с привкусом яблока на молоке касается моего неба, я становлюсь свободнее. Мысли в этот момент не тревожат меня, а просто существуют в моей голове. Кальян будит многие из моих уснувших на время ощущений.

Уже через несколько минут мы с Кириллом пускали струйки дыма в потолок и все так же смотрели друг другу в глаза: похоже, нам удалось поймать общую волну, на которой мы оба ничего не боялись и полностью доверяли друг другу.

— И так…

— И так длилось больше года. Я убивался в ночных клубах, напивался до потери сознания, курил траву, принимал ЛСД. Деньги были не проблемой, и девушки оценили это. Я цеплял каких-то первокурсниц, покупал им все, что они хотели, и — надо же — их совсем не пугал и не беспокоил мой протез!

— Он мог действительно не беспокоить их.

— Мог. Но он чертовски беспокоил меня, я зациклился. Брюки, джинсы помогали скрыть мой недостаток, но каждый день неизбежно наступал момент, когда мне приходилось снимать одежду и видеть то, чего я видеть не хотел. Это как один и тот же кошмар, который тебе снится каждую ночь. А лето… Я возненавидел лето.

— А родители?

— А что родители? Банальные слова ободрения, поддержки и все в таком духе. Психологи какие-то. Но в такие моменты ты же никого не слушаешь. В конечном итоге спасти себя человек должен сам. А я себя спасать не хотел, наоборот — запихнуть поглубже. Так что я продолжал пить, ненавидеть и пользоваться наивностью девочек, которых трахал и бросал.

— Тебе нравилось причинять людям боль?

— Очень.

Я пожала плечами и наполнила свою душу кальяном У всех свои капризы. Я, например, добрая и постоянно плачу над фильмами, но могла бы я убить человека? Думаю, что могла бы. Потому что в мире все так относительно.

— Это дерьмо закончилось, когда я уговорил пойти со мной одну танцовщицу. Она обычно не брала личных заказов, но мне отказать не смогла. Я отлично научился совмещать настойчивость и давление на жалость. Этот гремучий коктейль не оставляет женщин равнодушными.

— Пожалуй, да. Материнский инстинкт: пожалеть, обогреть, прижать к груди.

— Последнее мне особенно нравится, — Кирилл подмигнул. — Ее звали Диана. Она приехала из маленького городка, училась на каких- то курсах, а по ночам танцевала в клубе. Дико сексуальная девушка. У нее был такой взгляд, что можно было сгореть на месте. А я-то знаю, каково это — гореть огнем. Было ощущение, что она пронизывает тебя взглядом, аж мурашки по коже начинали бежать. Еще у нее были тонкие красивые руки, которыми она так сексуально взмахивала в воздухе, когда говорила. И — да — ее танец: она двигалась так гибко и плавно, что не оставляла выбора. Она вся была сплошная эротика. Но самое удивительное было то, что в ней не было сельской дешевизны. Знаешь, мне кажется, что в женщине очень важно то, как она двигается. Как поправляет волосы рукой, как красит губы, как танцует, как оборачивается, когда ты ее зовешь, как жестикулирует и хмурится во время разговора… В этом смысле Диана была какой-то притягательной. Короче, она запала мне в душу, и я решил развлечься как следует.

— А потом бросить?

— Конечно. Мой план был именно таким. Но — он претерпел изменения. В сексе Диана оказалась такой же классной, как и на сцене. Бывает и такое. Через пару дней я снова позвонил ей: мне нужно было, чтобы она увлеклась мной. Но Диана сказала, что уезжает на несколько недель к бабушке в какое-то село. Я был разочарован. Мои планы были разрушены, я чувствовал себя униженным. Впервые перезвонил кому-то. Был жаркий июль. И вдруг она предложила поехать отдохнуть с ней. Я отлично посмеялся над этой шуткой, но… в итоге согласился. О, Тамрико, ты не представляешь себе этого ужаса: когда Диана говорила о том, что это глухое и дырявое село, она совсем не преувеличивала! Дома и правда там были полуразваленные, туалет на улице, сплошные грядки, никаких дорог. Из развлечений — два магазинчика с продуктами… Я не представлял себе, как протяну там неделю. Хотя представлял: Диана должна была ублажать меня круглосуточно.

— Ты что, никогда прежде не был в селе? — я сомнительно поджала губы и вспомнила деревню своего детства. С запахом курятника, ровной грядкой морковки и висящей на проводе лампочкой на веранде.

— Конечно, не был. В детстве я ездил отдыхать в лагерь в Болгарию или Турцию. Мои бабушки и дедушки — городские люди.

— Зачем же ты поехал туда?

— Какой-то внутренний голос говорил мне, что стоит проветриться. Я решил позабавиться, что ли. И одновременно поиздеваться над собой. Это звучало так трагично: он уехал в глухое село и одиноко доживал там свои дни…

— Да ты — нытик!

— Да, было дело. И я до последнего был уверен, что она передумает. А она была уверена, что я. Смешно. В общем, потянулись странные дни. С утра я пил сок, чай или молоко. В основном меню были блинчики, творог, яйца, лук, помидоры, картошка, укроп… Выпить было вообще нечего. Только пару раз в минуты полного моего отчаяния ее бабушка налила мне самогонки, — Кирилл рассмеялся. В его глазах появилось солнце: похоже, что жизнь изменилась к лучшему именно в этом далеком селе. — Днем мы ходили на озеро. Добраться до него было адским трудом: дорог не было, и мне было тяжело с моим протезом. Трость постоянно тонула то в песке, то между камнями… И конечно, там не было интернета. С сексом было тоже не очень: в бабулином доме нам возбранялось развлекаться, а на улице нас могли увидеть соседи. Приходилось обманом совращать Диану в каких-то лесах между высокими деревьями. Муравьи кусались, бабочки садились прямо на нас. Сельский секс в моей жизни был впервые.

Я представила себе ярко-красную бабочку на обнаженной спине Кирилла. Как она нежно и легко порхает по его мускулистым плечам, согретым лучами июльского солнца.

Сочетание силы и невинной красоты — так рождается настоящее удовольствие.

— Сколько ты выдержал, Ромео?

— Год. Ровно год.

— Сколько? — я расплылась в удивленной улыбке.

— Сам в шоке, — подтвердил Кирилл, кивая головой. — Однажды, когда мы в очередной раз пошли на озеро и Диана, такая сочная и спелая, выходила из озера, обливаясь каплями воды и с широко открытыми, искренними глазами, я вдруг понял, что люблю ее. Сразу же после этого мне стало легче жить. Как будто камень с души. Я с радостью просыпался утром и ел эти вареники с творогом. Я кормил свиней и лошадей, пробовал научиться доить корову — не вышло, правда. Я забыл про интернет. Осенью я нарубил дров, а зимой — топил печь. Это был лучший год в моей жизни.

— А твоя нога?

— Я забыл про нее тоже. Там некого было впечатлять, и я расслабился. Мне снова нравилось жить. И, кстати, именно там, в этом селе, я начал снимать. У меня был с собой фотоаппарат, и я стал делать снимки пейзажей, а потом и портреты. Как садилось солнце, как начинался ветер, как двигались морщины на лицах, как работали руки и как смеялись дети… Родители несколько раз приезжали, привозили мне денег — ровно на жизнь, без излишеств, и новую фотоаппаратуру с книгами по фотографии. Я влюбился в эту работу, я знал, чем теперь хочу заниматься. Но самое главное — я больше не был куском мяса. Мое тело снова стало чем-то целым. Фотоаппарат заменял мне ногу.

Я прикоснулась к щеке Кирилла — она была немного шершавой от щетины — и задержала на ней свою ладонь. Не знаю зачем Мне просто захотелось это сделать. Захотелось быть частью его целого.

— Как ты думаешь, почему это произошло?

— Похоже, все дело в смене обстановки. После жизни в большом доме, где ты не знал ни в чем отказа, поехать жить в село к бабушке танцовщицы из клуба, на которую ты запал после забитого косяка, да еще и с протезом вместо левой ноги — было верхом безумства. Но именно это сработало. Так что нужно не бояться подобных штук. То, что для одного безумство, для другого — реальность.

— Это ты сказал?

— Нет. Это Тим Бертон. Но это правда, я знаю точно.

Я ни на секунду не сомневалась в этом. И это невозможно объяснить словами, знаками, иероглифами или жестами. Ты просто двигаешься интуитивно, на ощупь, без гарантий, подгоняемый только инстинктом. Разум в такие моменты посылается далеко-далеко, за пределы Вселенной, логика почти что отсутствует, и ты не раздумываешь, ты просто делаешь. И — неожиданно — все складывается самым лучшим образом. Потому что тобой двигало сердце.

— Что было спустя этот год?

— Я вернулся домой, а Диана — к учебе. Потом она влюбилась в другого парня, и я отпустил ее. Свою роль в моей жизнь она уже сыграла, и я всегда буду ей благодарен. Что бы ни случилось, она всегда может на меня рассчитывать.

К нам подошел кальянщик. Вечер близился к концу, и нужно было просить счет. Я не была уверена, что мы будем видеться с Кириллом: уже два года как он живет в Европе и не планирует возвращаться. И все же свою роль в моей жизни он уже сыграл.

— Тамрико, я это все к чему тут рассказываю: никогда не знаешь, откуда подует ветер перемен. И когда кажется, что уже все кончено, — нужно просто рискнуть. Так и напиши в книге.

Я улыбнулась. Кирилл расплатился, помог надеть мне пальто и крепко обнял на прощание.

— Спасибо, что выслушала меня.

— Да, но, знаешь, ты не прав. Ты сказал, что ты — совсем не исключение. Но на свете нет двух одинаковых людей. Ты — исключение. Как и каждый из нас.

Это было мое финальное интервью с мужчиной.