Воинский класс

ДЕСЯТЬ

— И он дал им уйти? — Кричал Павел Казаков, разговаривая по спутниковому телефону защищенной связи. Он находился в своем кабинете на своей секретной базе в предгорьях Карпат в центральной Румынии.

— Этот четов капитан эсминца был всего в нескольких километрах от моего танкера и дал им уйти?

— Он не «дал им уйти», Павел, — сердито возразил начальник генерального штаба Вооруженных Сил Российской Федерации Валерий Журбенко, находящийся в защищенном центре связи в Кремле. — На него двигались шесть больших самолетов с противокорабельными ракетами. У него было два варианта — отвернуть, как ему приказывали или быть размазанным по поверхности моря. Кроме того, он полагал, что ничего не может сделать — террористы подорвали танкер, и он полагал, что тот пойдет ко дну в любом случае.

Казаков гневно обернулся к спутниковому телевизору, по которому шли новости на CNN.

— Да неужели? Тогда почему я сейчас смотрю, как чертовы турки в своей гавани перегружают мою нефть на свои танкеры? — Это была правда: на танкере не случилось ни пожара, ни взрыва, по крайней мере, не одного, произведенного террористами[124]. Вскоре после того, как на место происшествия прибыли ВМФ и береговая охрана Турции, сильный пожар в трюме загадочным образом прекратился и оказалось, что угрозы затопления судна нет. Как по волшебству, рядом оказался другой танкер с пустыми танками, который, конечно же, начал перекачивать нефть с «Устинова».

Никаких террористов не было видно.

Рассказанное экипажем «Устинова» и вовсе было фантастикой. Они говорили, что было всего два террориста, и они были неуязвимы. Пули отскакивали от них, словно бумажные. У них не было оружия — они стреляли молниями из глаз, а еще у них были ружья размером больше человека, которые стреляли снарядами размером с батон колбасы, которые могли остановить корабль за много километров.

— Какого черта здесь происходит? — Кипятился Казаков. — Мне окружают трусы и бездари! Что делает правительство, чтобы получить обратно мой танкер и мою нефть? Это же акт пиратства в открытом море! Танкер шел под российским флагом. Чем вы занимаетесь?

— Верховный Трибунал обратился в Мировой суд от имени вас как гражданина России, — ответил Журбенко. — К сожалению, ваш корабль был поврежден в результате незаконной деятельности, а именно несанкционированного применения оружия в договорных водах Турции. Это случилось до прибытия турецких военных. Судно подвергалось опасности затопления, в результате действий как террористов, так и ВМФ России, так что было передано в ведение турецкой береговой охраны, Министра торговли и Директора по охране окружающей среды. Естественно, следствие будут вести как полиция, так и военная разведка.

— Это все бюрократические мумбо-юмбо, генерал, — возразил Казаков. — Когда я получу свой корабль обратно? Когда я получу свою нефть? Там продукции на двадцать пять миллионов долларов!

— Есть еще один вопрос, — сказал Журбенко.

— И что же?

— В Турции вам предъявлены обвинения в незаконном обороте наркотиков, убийствах, ограблениях, махинациях с ценными бумагами, уклонении от уплаты налогов и полудюжине других уголовных преступлений, — сказал Журбенко. — Не секрет, что и судно и нефть принадлежат вам, так что они были арестованы турецким судом из-за вашего отказа явиться и ответить на обвинения против вас.

— Что? — Крикнул Казаков. — Они не могут!

— Они могут, и они это сделали, — сказал Журбенко. — Ущерб по всем вашим обвинениям оценивается в пятьсот миллионов долларов, именно столько стоит корабль и нефть, захваченные турецкими кораблями.

— Я хочу получить свой корабль и свою нефть обратно, — отрезал Казаков. — Меня не волнует, как вы это сделаете. Отправьте военных, спецназ, похитьте турецкого президента — меня это не волнует! Я просто хочу свое обратно. Я не позволю турецким адвокатам и бюрократам ставить себе палки в колеса!

— У нашего правительства прямо сейчас есть собственные проблемы, — сказал Журбенко. — Если вы не заметили, наше маленькое дело всплывает на поверхность. Вскрывшиеся переговоры между Торном и Сеньковым, а также между вами и мной в «Метеоре» были показаны в сотне стран на двадцати языках. Когда я… Когда мы допустили утечку подробностей сделки между Торном и Сеньковым, мы подписали приговор и себе и Сенькову. Никто даже не обратил внимание на американского президента — бесхарактерный зеленый дятел признал все, и мир возлюбил его за такие жертвы, направленные за спасение своих мужчин и женщин из когтей злых русских, или какую-то такую ерунду. И я думаю, что Сеньков, возможно, нашел способ оградиться от этого бардака — в конце концов, от не отдавал никаких указаний и не несет никакой ответственности.

— У меня есть достаточно всего, чтобы вовлечь в это Сенькова, — сердито сказал Казаков. — У меня есть банковские документы, переводы и номера счетов в семи банках по всему миру. Я заплатил ему миллионы, чтобы он отдал приказы и развернул свою армию в моих интересах.

— Все это кодированные анонимные счета, — сказал Журбенко. — Ни один из них не указывает на Сенькова. Кроме того, конституция России запрещает преследование Сенькова за его действия на посту президента, а если Дума попытается объявить ему импичмент — а она этого не сделает, он слишком силен — он может просто распустить ее[125]. Худшее, что с ним может случиться — он обвинение в том, что он простофиля. А в тюрьме окажемся я и другие члены кабинета и Совета Безопасности.

Как будто в поддержку слов Журбенко CNN начал демонстрировать акции протеста у немецких и российских посольств по всему миру, от Албании до Москвы, от Норвегии до Южно-Африканской республики, протеста против действия российских и немецких войск на Балканах. Весь мир боялся российско-немецкой оси, видя в ней еще одну попытку захватить всю Европу, возможно, даже развязать Третью Мировую войну — но на этот раз успешную в виду невмешательства Соединенных Штатов[126].

И все это, говорили по CNN, случилось потому, что Павел Казаков был жесток и кровожаден. Когда-то он опасался за свою репутацию. Страх сменился невольным уважением ввиду его предпринимательской смелости и успеха. Теперь его ненавидели. Он был Врагом Человечества Номер Одни. Он не мог отправиться куда-либо, иначе как с целой армией телохранителей. Даже без объявленной награды за его голову — а Павел не сомневался, что вскоре таковая будет объявлена — он не был в безопасности. Кто отказался бы прославиться, избавив мир от подобного чудовища?

Глаза Казакова сузились от гнева, но его логический ум начал медленно брать верх над эмоциями и разрабатывать план.

— Тогда я могу предположить, — сказал он с сарказмом, — что вы говорите со мной с борта частного самолета, над Средиземным морем, направляясь в какую-то безымянную африканскую страну, не имеющую с Российской Федерацией договора о выдаче?

— Я не такой ублюдочный наркобарон как ты, Казаков, — сказал Журбенко. — Я сделал все это для России. Да, я взял за это деньги и надеюсь, что смогу переправить жену и сыновей из страны, чтобы они смогли распоряжаться ими прежде, чем МВД заберет у меня все. Но я сделал все это ради матери-россии, чтобы вернуть ей что-то из потерянной силы и слияния в мире. Я не буду бросать свой пост и свою страну.

— Тогда я полагаю, что вам придется жить с последствиями ваших решений, генерал, — небрежно сказал Казаков.

— О, мне будет легко жить с этим, Павел, — сказал Журбенко. — Россия снова имеет на Балканах и в Западной Европе войска, на законных основаниях и с санкции ООН. НАТО сломлена, у нас есть мощный новый союзник в лице Германии, а каспийская нефть делает мою страну богатой. Я горжусь тем, что я сделал, Казаков, даже если меня посадят за это. Ваш танкер и ваш миллион баррелей для меня не имеют значения.

— Тогда, я полагаю, наши дела на этом заканчиваются, — сказал Казаков. — Вам понравится быть хорошим маленьким солдатиком в Лефортово. Помните, если уроните в душе мыло, не нагибайтесь, чтобы поднять его.

Казаков швырнул трубку с такой силой, что чуть не сломал свой спутниковый телефон за три тысячи долларов. Он пытался сохранять легкомысленный и ненапряженный тон в разговоре с Журбенко, словно потеря половины миллиарда долларов было для него плевым делом, но в действительности это был огромный удар. Так как нефть принадлежала ему от скважины до нефтеперерабатывающего завода, включая терминалы, и так как у него были заключены многочисленные «побочные сделки» с отдельными странами по транспортировке нефти, ни один его груз или корабль на Черном море не был застрахован, та как немного компаний в мире были готовы страховать наркоторговца и бандита[127]. Кроме того, его инвесторы ожидали платежей вне зависимости от того, попадет ли нефть в трубопровод или нет, что означало, что ему придется выложить еще семь с половиной миллионов из собственного кармана. Было бессмысленно просить отсрочку, реструктуризацию или объявлять о банкротстве — ему предстояло либо заплатить, либо бегать всю оставшуюся жизнь.

Кроме того, потеря танкера в результате действий загадочной и очевидно очень мощной террористической группы — вероятно ударной группы ЦРУ или SAS — затормозит транспортировку грузов на всех принадлежавших ему танкерах. Это означало лизинг судов, что было недешево, и в любом случае эти танкеры также станут мишенью, что значило, что транспортные компании либо просто откажутся перевозить нефть «Метеоргаза», либо взымать солидные комиссионные, дабы компенсировать возможный теракт.

Было только одно решение: отвлечь внимание мира от себя на нечто иное.

Он вышел из своего кабинета и понесся к самолетному ангару. Хотя он по-прежнему перебрасывал «Метеор-179» с места на место с нерегулярными интервалами, большинство известных или предполагаемых баз в Грузии, Казахстане, России или Болгарии были под сильным наблюдением, и эта база в Румынии представлялась наиболее безопасной. Он прошел мимо охраны и нашел Петра Фурсенко, который стоял перед Мт-179, обеспокоено обсуждая с техником черные и серые полосы в передней части самолета — внутренние ракетные пусковые установки.

— Доктор, обеспечьте мне самолет в вечеру, — приказал он.

Техник, с которым говорил Фурсенко, отошел, радуясь, что смог сбежать от Павла Казакова.

— У нас есть проблемы, — сказал Фурсенко.

— Сейчас меня не интересуют проблемы, только работоспособность и результаты. — Фурсенко не ответил, лишь посмотрел себе под ноги.

— Ну? Что не так?

— Новые повреждения крыла после последнего пуска ракет…

— Я думал, вы решили эту проблему.

— Мы не могли произвести полную переработку пусковых установок, сохраняя самолет в круглосуточной оперативной готовности, как вы требовали[128], - пояснил Фурсенко. — Мы могли производить только мелкий ремонт и наложить эксплуатационные ограничения. Экипажу разрешалось использовать внутренние пусковые установки только в случае израсходования остального боекомплекта и непосредственной угрозы, при скорости не более ноль-восьми звуковой, перегрузки не более двух G и угле атаки не более пятидесяти, — Фурсенко знал, что от этого авиационного технотрепа у его молодого босса начинает болеть голова и быстро решил перейти на более-менее хорошие новости. — Тем не менее, мы исправили повреждения и я полагаю, самолет готов к вылету.

— А если вы ввели эксплуатационные ограничения, почему появились повреждения крыла? — Фурсенко заколебался и Казаков понял причину. — Должно быть из-за того, что Егоров и Стойка нарушили эти ограничения. Я прав?

— Им было приказано сбить патрульные самолеты, — напомнил Фурсенко. — И они сделали хорошую работу…

— Они сбили только один бомбардировщик!

— Это было очень хорошо, учитывая противостоящие им силы, — напомнил Фурсенко. — Он столкнулись с четырьмя подготовленными турками и сумели сбить двоих, возможно, троих.

Казаков посмотрел в кабину. Геннадий Егоров сидел на переднем месте с повязкой на голове, вводя данные в систему, пока техники проверяли электросистему.

— Что с Егоровым?

— Легкое сотрясение мозга, полученное в ходе маневров уклонения. Санитар сказал, что все нормально.

— А Стойка?

— Вон он, — опасливо сказал Фурсенко. Казаков увидел, что Стойка держит в руках чашку чая, закрыв глаза.

— По-моему, у него грипп. Когда вы намерены дать новый список целей?

— Немедленно, — сказал Казаков. Он сердито посмотрел на Стойку и понял, что у этого засранца был отнюдь не грипп. — Две из них нужно поразить этой же ночью.

— Это рискованно, — сказал Фурсенко. — Тяжелое вооружение предполагает использование внешних узлов подвески…

— Почему? Есть внутренние отсеки. Две единицы вооружения — две цели[129].

— Это рискованно, — пояснил Фурсенко. — Как правило, на самолет устанавливается в два раза больше боекомплекта, чем нужно для, для обеспечения успеха в случае отказа вооружения или промаха. Две цели — четыре единицы боекомплекта.

— Значит используем внешние узлы подвески.

— Установка ракет «воздух-земля» на внешние узлы подвески означает, что мы не сможем установить на них ракеты «воздух-воздух» из-за ограничений по весу. Вооружения «воздух-земля» намного тяжелее и предъявляют большие ограничения маневренности.

— И? Внешние узлы и бомбоотсек для ударного вооружения, ракеты во внутренних пусковых для самообороны.

— Но мы не можем использовать внутренние установки, сэр, — сказал Фурсенко. — Повреждения…

— Вы говорили, что устранили повреждения.

— Мы исправили повреждения, полученные при запуске ракет в последнем вылете, но еще не устранили основную проблему, — сказал Фурсенко. — Кроме того, могут иметь место серьезные повреждения крыла, которые мы пока не могли выявить. Я бы предостерег от использования внутренних пусковых установок за исключением крайних ситуаций. А для большей безопасности я бы советовал даже не устанавливать ракеты в пусковые установки.

— Я плачу людям большие деньги именно за риск, доктор, — решительно сказал Казаков. — К тому же, если они смогут довести самолет обратно одним целым, я хочу, чтобы они их использовали. Ракеты не снимать, но использовать только при абсолютной необходимости — не атаковать цели просто так, даже если есть возможности. Оформите приказом.

— Но тогда не останется никакого оборонительного вооружения для противостояния угрозам, — настаивал Фурсенко. — Нам потребуются внешние узлы подвески для установки как оборонительного, так и ударного вооружения.

— Фурсенко, мы начинаем ходить по кругу, — раздраженно сказал Казаков. — Сначала вы говорите, что мы не можем использовать внутренние пусковые, затем говорите, что не сможет выполнить операцию без использования внутренних пусковых. Что вы действительно хотите сказать, доктор? Что самолет не готов к полету?

— Я… Я не это имел в виду, — наконец, ответил Фурсенко. — Это небезопасно без тщательного осмотра и ремонта.

Павел Казаков, похоже, что-то понял. Он кивнул и пожал плечами.

— Тогда, возможно, следует поразить одну цель, — сказал он. — Вас это устроит, доктор? Тогда можно использовать внутренний отсек для ударного вооружения, а внешние узлы подвески — для оборонительного.

— Использование внешних узлов подвески порождает другую проблему, так как они значительно увеличивают эффективную площажь рассеивания, что плохо сказывается на малозаметности, — пояснил Фурсенко. — Если следует поразить только одну цель, мы могли бы оставить две оставшиеся внутренние пусковые установки для экстренных случаев, а внутренний отсек использовать для ударного вооружения.

Казаков снова кивнул. — А что Геннадий и Ион? Они в порядке?

— Геннадий, похоже, в порядке. Он под наблюдением, но, похоже, сотрясение мозга никаких последствий не возымело[130]. — Фурсенко взглянул на Стойку и нахмурился. — Что касается Иона… Нужно проверить, как он оправился. От гриппа.

Казаков кивнул и посмотрел на Егорова, копавшегося в приборах и общавшегося с техниками через гарнитуру.

— Если нужно будет выполнить испытательный полет, Геннадий сможет сделать это сам?

— Конечно. Генадий квалифицированный пилот и почти настолько же знаком с «Tyenee», как и Ион. Я мог бы полететь штурманом или отправить для этого одного из техников.

— Замечательно. — Казаков направился к Стойке. Тот не встал и даже не обратил внимания, просто сидя, закрыв глаза руками.

— Ион? Я надеюсь, тебе лучше? Я могу чем-то помочь?

— Я сделал все, что мог, Павел, — простонал Стойка. До носа Казакова донесся слабый перегар. — Мне просто нужно немного времени, чтобы собрать голову воедино.

— Это точно, времени уйдет много, — сказал Казаков. Стойка поднял на него воспаленные глаза и собирался спросить, к чему это было сказано, и увидел, как Казаков вытащил из кобуры 9-мм «Сиг-Сойер Р226», направил его Стойке в голову и нажал на спуск. Половина черепа Стойки разлетелась во все стороны, и его безжизненное тело, увенчанное мешаниной костей, плоти и мозгового вещества рухнуло на пол. Казаков сделал еще три выстрела в глаза и рот тела Стойки, пока его голова не превратилась в один комок кровавого месива.

Он повернулся к Фурсенко, все еще сжимая пистолет в кулаке и стел брызги крови и мозгового вещества со своего лица, превратившегося в жуткую маску смерти.

— Больше никаких оправданий от кого бы то ни было! — Рявкнул он. — Никаких оправданий! Когда я говорю, что что-то должно быть сделано, это должно быть сделано! Когда я говорю, что цель должна быть уничтожена, она должна быть уничтожена, или не возвращайтесь на мою базу! Меня не интересуют безопасность, неисправности, осветительные огни и тому подобная хрень! Вы делаете дело или подыхаете! Это понятно?

— Фурсенко, я хочу, чтобы самолет оказался в воздухе, с таким боекомплектом, который нужен, чтобы выполнить задачу, сегодня же вечером, или я убью вас всех и каждого! Вы уничтожите обе цели, которые я вам дам, обе, или даже не думайте возвращаться — да и не думайте о том, как жить дальше. Вам понятно? Теперь за работу, все, живо!

Три генерала ВВС вошли в Овальный кабинет и тихо встали возле стены, стараясь оставаться незаметными, не смея сказать ни слова и стараясь не делать резких движений. Все ожидали одного: отпиндюривания по полной программе из-за Маклэнэхана и его высокотехнологичных игрушек.

Президент закончил чтение отчета, предоставленного ему ранее директором ЦРУ Дугласом Морганом. Прочитав доклад, он передал его вице-президенту Лэсу Базику и уселся, глядя в никуда, размышляя. Базик просмотрел доклад и передал его государственному секретарю Кершвелю. Роберт Гофф уже проинформировал их о ситуации; Кершвель казался еще более расстроенным, чем президент. Наконец, несколько мгновений спустя Торн раздраженно покачал головой и посмотрел на министра обороны.

— Садитесь, господа, — сказал он.

После нескольких неудобных моментов напряженного молчания президент встал, обошел стол и уселся на его край. Отражающееся на его лице кипящее бешенство было очевидно для всех. Торн смерил взглядом каждого из генералов, а затем медленно и зловеще спросил:

— Генерал Венти, как мне остановить Маклэнэхана?

Председатель Объединенного комитета начальников штабов на мгновение задумался и ответил:

— Мы полагаем, что Маклэнэхан действует с небольшого украинского аэродрома вблизи Николаева. Командование специальных операций готово направить в район несколько групп, чтобы найти их. Одновременно мы перенацеливаем разведывательные спутники, чтобы осмотреть каждую базу, которую они могут использовать.

— Если нам повезет, мы найдем их через пару дней. Если только они уже не собрали вещи и не переместились в другое место, — вставил Морган.

— Если они модифицировали украинские вертолеты в авиационные заправщики, то область поиска следует расширить в два раза, — отметил начальник штаба ВВС генерал Виктор Хэйс. — Это как искать иголку в стогу сена.

— Не обязательно, — сказал Морган. — Если мы поймем их следующий шаг, мы могли бы перехватить их.

— Если бы мы могли добиться большего сотрудничества от украинцев или турок, нам было бы проще найти их, — добавил Кершвель. — Но этот «Черноморский Альянс» отказывается дать нам какую-либо информацию, хотя мы уверены, что они отслеживали и, возможно, помогали Маклэнэхану в его набеге.

— Похитить чертов супертанкер с миллионом баррелей нефти посреди Черного моря, — сказал вице-президент Базик. — Кто бы мог подумать, что они решаться на подобное? Мы что, теперь должны следить за каждым танкером в регионе? Чего они хотят? Чего добиваются?

— Маклэнэхан четко сказал мне, чего он добивается, сэр, — сказал генерал Хэйс.

— Заставить русских раскрыться, — сказал президент. — Атаковать Казакова — его нефтяную империю — и заставить его ответить.

— Именно, сэр.

— Сначала танкер, что дальше — нефтеналивной терминал?

— Это довольно легкие цели, учитывая, какие вооружения Маклэнэхан имеет в распоряжении, сэр, — сказал генерал-лейтенант Террилл Самсон.

— Мы можем организовать круглосуточное дежурство самолетами ДРЛО и арестовать его, как только он появится, — сказал Хэйс. — Мы запретим все несанкционированные полеты в регионе. Нескольких истребителей с заправщиками будет достаточно. Мы можем начать операцию немедленно.

— Найдите его, — с горечью в голосе распорядился президент. — Меня не волнует, если вам придется отправить все истребители, имеющиеся в наших ВВС. Найдите его. Больше никакой самодеятельности из-за угла. — Он взглянул на Гоффа, а затем перевел взгляд не Самсона.

— Генерал, можете обеспечить мне связь с Маклэнэханом?

— Сэр?

— По этому подкожному передатчику, которые используют в «Дримлэнде», — сказал президент, тыча пальцем в его левое плечо. — Они же работают в любой точке мира, верно?

— Да, сэр. Но я уже пытался связаться с генералом Маклэнэханом и членами его команды. Ответа не было.

— Он считает, что вы его предали.

Самсон застыл на мгновение и пожал плечами.

— Я не понимаю, как можно пре… — Он остановился, видя понимающий взгляд Торна, и кивнул. — Да, сэр, он именно так и считает.

— Он считает, что и я его предал, — пояснил президент. — Он полагает, что я пускаю Соединенные Штаты на самотек.

— Сэр, что думает Маклэнэхан, не имеет значения, — решительно сказал Самсон. — Он офицер… Я имею в виду, он был офицером, и должен был выполнять приказы.

— Вы же знаете, где он, генерал, не так ли?

— Сэр? — Напряженно сглотнул Самсон.

— Маклэнэхан может не отвечать, но эти имплантаты позволяют отслеживать местонахождение и состояние носителя, — сказал президент. — Вы сами сказали это. Вы точно знаете, где он, но не сообщили этого генералу Венти или министру Гоффу. Почему?

— Какого черта, Самсон? — Воскликнул Венти. — Вы удерживали эту информацию все это время?

— Сэр, никто не приказывал мне найти Маклэнэхана, — ответил Самсон.

— Прощайтесь со своими звездами, генерал, — прогрохотал Венти. — Вы только что попались.

— Разрешите начистоту, сэр?

— Не разрешаю! — Рявкнул Венти.

— Спокойно, генерал, — вмешался президент. — Слушаю вас, генерал Самсон.

Самсон поколебался, но всего на мгновение и с вызовом посмотрел на президента.

— Сэр, мне не нравится то, что делает Маклэнэхан, но только потому, что он делает работу за меня.

— За вас?

— Моя задача состоит в том, чтобы найти придурка Казакова и его малозаметный истребитель, чтобы сбить его, а не пытаться сбить наши собственные самолеты, — сказал Самсон. — Сэр, вы можете быть не готовы либо не иметь решимости действовать, это нормально. Вы президент и вы мой верховный главнокомандующий, и ваше слово решающее. Но когда честные офицеры, такие, как Маклэнэхан, все-таки решили действовать, они не должны подвергаться преследованиям со стороны собственного правительства.

Самсон посмотрел на Венти, на Хэйса, на остальных и снова на президента.

— Если вы прикажете мне найти Маклэнэхана и привести его сюда, сэр, я сделаю это. Я использую все средства, имеющиеся в моем распоряжении, чтобы сделать это.

— Хорошо. Я даю вам прямой приказ, генерал Самсон, — сказал президент. Он помолчал и продолжил: — Генерал, я хочу, чтобы мне установили подкожный передатчик. Сегодня. Прямо сейчас.

— Сэр?

— Вы меня услышали. Делайте звонок и доставьте его сюда немедленно.

— Но… Но что насчет Маклэнэхана? — Вставил Базик. — Как нам его остановить?

— Я поговорю с ним. Я хочу услышать его, — сказал Торн. — Если он превратиться в какого-то террориста или супергероя-вигиланта, мне нужно сделать это лично. Если я решу, что он, или те, кто рядом с ним, слетают с катушек, я отправлю каждый самолет и каждого солдата за его задницей.

Уже в вторую ночь толпа собиралась перед четырехэтажным офисным зданием через дорогу от посольства Германии в столице Албании Тиране — штабом миротворческих сил ООН, состоящих, в основном, из российских и немецких войск. Их задачей была охрана юга албанско-македонской границы. После того, как мировые СМИ объявили о сделке между Павлом Казаковым и российским правительством, массовые протеста вспыхнули по всем Балканам, но наиболее громкими они были в Тиране. Правительство Германии, считавшееся пособником России, стало для протестующих равной целью.

Этой ночью протесты усилились. Албанские войска появились заранее, но это только еще больше разозлило толпу. Албанские профсоюзы, разочарованные тем, что Казаков не стал обращаться к ним для строительства трубопровода, организовали протесты, а полиция и армия не стремились противостоять профсоюзам. Толпа заводила, разрываясь между посольством Германии и штабом ООН. Крики быстро переросли в драки, полиция и войска с трудом справлялись с толпой. Драки переросли в столкновения, столкновения в метание камней и бутылок, затем на смену камням и бутылкам пришли бутылки с зажигательной смесью.

На фоне беспорядочного шума практически незамеченным остался рев сирены — не полицейской и не пожарной — сирены воздушной тревоги. Через несколько мгновений в окнах правительственных зданий начал автоматически гаснуть свет — это был автоматический ответ на сигнал тревоги со времен немецкого блицкрига времен Второй Мировой войны. Внезапная темнота в сочетании с огнями машин скорой помощи и пожаров на улицах привела протестующих в явную панику.

Полиция только начала разворачивать спецтехнику с водометами и установками для стрельбы гранатами со слезоточивым газом, когда разверзся ад. Невероятная вспышка, огромный огненный шар и оглушительный грохот поглотили целый квартал. Эпицентр приходился на немецкое посольство. Когда огонь и дым развеялись, от посольства осталась одна воронка, окруженная горами щебня. Все, находившиеся рядом с посольством, демонстранты, солдаты, полицейские и зеваки либо погибли, либо умирали, а пожары разгорались за несколько кварталов от места взрыва.

— Разрушения огромны, сэр, — сказал директор Центрального разведывательного управления Дуглас Морган, зачитывая предварительный доклад. — От немецкого посольства осталась лишь груда бетона. Полиция и СМИ оценивали толпу протестующих в пять тысяч человек. Еще до десяти тысяч полицейских, репортеров и зевак оказались в зоне взрыва. Здание объединенного штаба ООН и НАТО через дорогу было серьезно повреждено — предварительные оценки говорят о трех сотнях убитых и раненых.

Президент Томас Торн тихо сидел в своем кабинете рядом с Овальным кабинетом. На нем была повседневная рубашка с брюками и сандалии, которые он в спешке надел после того, как его разбудили новостями о страшном взрыве в Тиране. Несколько телевизионных мониторов были настроены на различные мировые новостные каналы, но он приглушил звук, чтобы выслушать доклады членов Кабинета, не глядя на экраны, но глядя на стену за ними, словно мог видеть весь ужас, разворачивающийся за много тысяч километров.

— Сэр, ситуация ухудшается с каждой минутой, — торопливо сказал Морган. — Немецкое правительство приказало войскам, расквартированным в трех албанских портовых городах, выдвигаться на восток, к столице — не считая солдат, развернутых в самой Тиране, число которых оценивается около трех тысяч. По нашим оценкам, пять тысяч российских военных выдвигаются из полевых лагерей в Сербии и Македонии в города и устанавливают так называемые блокпосты — это очень похоже на оккупацию.

— Они реагируют слишком нервно, — тихо сказал Торн. Министр обороны Роберт Гофф удивленно посмотрел на него с таким выражением, словно у Торна только что выросли ослиные уши. Звучали ли в голосе Торна колебания, возможно, даже нотка сомнения? — Мне нужны факты, Даг, а не спекуляции или газетные сенсации. Если это вторжение, так и скажи. Если это передислокация войск в ответ на крупный теракт, тоже так и скажи.

— Это крупная передислокация войск в ответ на взрыв в Тиране, которая легко может перерасти во вторжение, — Морган прищурился, чтобы подчеркнуть свое заявление. — И это не оценка газетчиков, сэр, это моя оценка.

— Спасибо, Даг, — сказал президент, не выражая оценок в тоне, но с оттенком извинения в голосе. — Есть ли новая информация о воздушной тревоге, которая была объявлена за несколько минут до взрыва?

— Никаких сведений, сэр, — сказал Морган. — Министерство обороны Албании утверждает, что МВД Албании приказало включить сирены, чтобы попытаться разогнать митингующих. Из министерства транспорта не поступало никаких сведений о присутствии над столицей неопознанного самолета. Российские и немецкие силы заявляют, что их средства наблюдения не обнаружили никаких неопознанных самолетов.

— Но неопознанный самолет мог быть там — просто они не признают, что он был их, — заметил министр обороны Роберт Гофф.

— И какие же силы мобилизованы? — Спросил президент. — Немецкие войска в Албании, Российские в Сербии и Македонии. Какие-либо силы в России пришли в движение? В странах СНГ? Какие-либо силы российского флота? Российская или немецкая фронтовая авиация?

Морган покачал головой, быстро взглянул в свои записи, проверяя информацию, и снова покачал головой.

— Нет, сэр. Только обычные перевозки по морю и по воздуху. Выглядят, как обычные операции по снабжению.

— Я полагаю, что «оккупационные силы» будут нуждаться в большем количестве вспомогательных сил, чтобы успешно и быстро занять столицу, — отметил президент. — Кроме того, реальные оккупационные силы начинали действовать немедленно. Я пока не вижу признаков вторжения.

— Почему бы нам не сделать чего-то, если это случиться? — вмешался Гофф.

— Вероятно, нет, — ответил президент с ноткой раздражения в голосе.

— Я поверить не могу, что мы будем просто сидеть и ничего не делать! — Сказал Гофф. — Разве мы не должны связаться с немецким канцлером и российским президентом и предупредить их, что их действия напоминают оккупацию, и мы возражаем против этого шага? Разве мы не должны связаться с итальянцами боснийцами или нашими союзниками по НАТО и заверить их что мы, по крайней мере, следим за ситуацией и возможно, обсуждаем какие-то варианты?

— Я уверен, что они знают, о чем мы думаем и что мы делаем, — ответил президент. — Кроме того, дела весомее слов. Даже если «дело» — это просто ждать и смотреть.

— Не для меня, — выдохнул Гофф.

— А что для тебя, Роберт? — Резко парировал президент. — Скажи прямо, что мы по твоему, должны сделать? У нас две экспедиционные группы морской пехоты в Средиземном и Адриатическом морях, а также авианосная ударная группа в Эгейском море. У нас имеются две эскадрильи бомбардировщиков В-1В в боевой готовности в Джорджии и две эскадрильи «стелсов» В-2А в боевой готовности с неядерными бомбами и крылатыми ракетами в Миссури, а также экспедиционное авиакрыло в Южной Каролине, готовое к развертыванию в случае необходимости. Это примерно двадцать пять тысяч мужчин и женщин, четырнадцать военных кораблей и сотня боевых самолетов, которые мы можем перебросить на Балканы в течение восьми часов и, вероятно, в два раза больше за двенадцать. У тебя определены цели, Роберт? Составлен план операций? Что ты хочешь взорвать?

— Я не хочу ничего взрывать, сэр, я просто хочу дать понять Сенькову, Кайзингеру, Журбенко и всем другим психам, что нам не нравится то, что они делают, и мы готовы вмешаться, если они продолжат! — Ответил Гофф. — В том случае, если они расценят наше молчание как незаинтересованности или даже молчаливое согласие или разрешение, я хочу четко и решительно дать понять, что мы не потерпим наступательных действий в Европе, вне зависимости от того, провокация это или нет!

— Я думаю, что тебе нужно пояснить одну вещь, — сказал президент. — Роберт, я говорю тебе прямо — не расценивай мое так называемое бездействие как молчаливое разрешение или безразличие. Но я не намерен реагировать на угрозу войны собственными угрозами.. — Он подошел к Гоффу и положил руку ему на плечо. — Роберт, ты полагаешь, что нам следует кого-то шугануть. Я говорю тебе: нет. Будь, что будет. — Он понимал, что сказал намного меньше, чем его другу нужно было услышать, поэтому убрал из голоса успокоительный тон и сказал: — Иди домой, Роберт. — И это было не предложение, а приказ.

Роберт подался к президенту на шаг и спросил:

— А президенту Мартиндэйлу ты тоже так сказал? Просто «иди домой»? Или ты сказал ему что-то еще или даже решил чем-то помочь?

Если Гофф рассчитывал, что президент удивиться тому, что он знает об этой встрече, то тот не показал виду.

— Именно это я ему и сказал, Роберт — забыть обо всем, что он намеревается сделать, чтобы это ни было. Он не проводит американскую внешнюю либо военную политику — ее провожу я. Он в данный момент обычный человек, который должен подчиняться закону, без каких-либо специальных привилегий из-за своего прежнего статуса.

— Тогда зачем было утаивать эту встречу от меня?

— Потому, что это был личный разговор, — ответил Торн. — Просто разговор прежнего президента с нынешним. Если бы я не смог удержать его перед всем моим кабинетом, это был бы мой провал. — Гофф скептически посмотрел на него. Президент слабо и понимающе посмотрел на друга и добавил. — Возможно, по этой же причине ты не рассказал мне о том, что встречался с ним? — Челюсть Гоффа отвисла от полной неожиданности, а затем он начал судорожно закрывать и открывать рот, словно пойманная рыба. — Откуда я знаю? Ты сам сказал мне — не прямо, но это сказали твои глаза и движения. Я знаю тебя, Роберт, так же, как ты знаешь меня. Проблема в том, что ты знаешь меня настолько, что думаешь, что сможешь убедить меня и изменить мое мнение. Но это не так. Я знаю, что Мартиндэйл приходил к тебе. И знаю, что ты его выпроводил.

Гофф не мог скрыть своего удивления, но знал, что Торна ему было не переиграть. И он был настолько взвинчен, что хотел только заставить друга вызвериться на него так сильно, как только мог, просто чтобы посмотреть на это.

— А ты уверен? Уверен, что я выпроводил его, Томас?

— Более чем, — ответил президент. — То, что хочет сделать Мартиндэйл смело, интересно, сложно и рискованно, и именно это хотел бы сделать ты. Проблема в том, что то, что он задумал незаконно, ты это знаешь и не станешь нарушать закон. Вот почему ты так пытаешься убедить меня — потому что если этого не сделаю я, это решит сделать Мартиндэйл, у него скорее всего, ничего не выйдет и это будет смотреться как неуклюжий провал Соединенных Штатов. Что должно случится, Роберт, то случится. Я не собираюсь подливать масла в огонь неразберихи и страха. Так что иди домой, друг мой. Я позвоню тебе, если будет нужно.

Морган и Гофф вышли, оставив президента наедине с его мыслями — и его тайными страхами.

Удар по посольству Германии в Тиране прошел удивительно четко и безупречно — даже Петр Фурсенко, много раз проверивший свои расчеты, был приятно удивлен. Все прошло так хорошо и так быстро, что у него было мало времени на подготовку ко второй части своей опасной миссии.

Геннадий Егоров возглавлял их ударную группу спокойно и невозмутимо. Даже ввиду постоянной угрозы, исходящей от Павла Казакова и исходящей от него зловещей ауры демонического гнева, Егоров занял переднее кресло в кабине самолета и пояснил Фурсенко некоторые ключевые моменты, так как понимал, что хотя Фурсенко разработал этот самолет, он ни разу не летал ни на нем, ни на каком-либо другом. Егоров смог уговорить Казакова дать им еще день на подготовку, и это время они провели с пользой. К тому времени, как они были готовы к вылету, Фурсенко был уверен, что сможет быть помощником Егорова и нажимать на нужные кнопки в нужный момент.

Если что-то пойдет не так, он был очень сильно убежден, что их обоих придется выковыривать из этого самолета.

«Метеор-179» нес, несомненно, наибольшую боевую нагрузку, чем когда-либо: по подвеске с одной ракетой «воздух-воздух» Р-60 и одной 1 000-кг бомбой с лазерным наведением Х-73[131] под каждым крылом; две бомбы Х-73 в бомбоотсеке и 4 ракеты Р-60 в крыльевых пусковых установках на экстренный случай. Разместить ракеты Р-60 на внешних подвесках Егоров предложил в последнюю минуту: Tyenee был наиболее уязвим с двумя большими бомбами на внешних подвесках, так почему бы на заиметь дополнительную страховку? Когда бомбы на внешней подвеске будут использованы, или перед входом в зону цели, две дополнительные ракеты могут быть использованы для того, чтобы проложить самолету путь к цели или просто отстрелены. Оказалось, что в этом не было нужды, но Егоров продемонстрировал хорошее понимание операции и знание самолета.

Навигационная система во время короткого полета из Кодли к Тиране работала так точно и надежно, как это только было возможно. На протяжении большей части полета раздавались сигналы системы предупреждения об облучении, особенно вблизи македонской и албанской столиц, но никакие истребители или зенитно-ракетные системы не пытались бросить им вызова. Егоров передал Фурсенко несколько снимков обзорной системы, дабы убедиться, что посольство Германии выглядит именно так, чтобы в случае надобности уточнить цель, но прицельная марка оказалась направлена на нужное здание, и Фурсенко не пришлось делать ничего, кроме как снять предохранитель с системы сброса и правильно установить параметры, что он, разумеется, мог сделать с закрытыми глазами — в конце концов, он разработал систему и расположил все переключатели на системе управления и знал до мельчайших деталей все, что было нужно для успешного сброса бомб[132].

Но Фурсенко не закрыл глаз — и видел все, в том числе тысячи людей, заполонивших улицы возле посольства Германии. Одной тысячекилограммовой бомбы, разумеется, было достаточно, чтобы уничтожить небольшое здание посольства. Вторая бомба была наведена на ту же цель, но в действительности на несколько метров в сторону — прямо на переполненную улицу. Когда первая бомба ударила по посольству и на экране расцвело невероятно яркое облако, Фурсенко показалось, что он смог рассмотреть каждого их этих людей в отдельности, мог видеть, как по ним ударила взрывная волна, сбивая их с ног, как тонны щебня посыпались на них за миллисекунды до того, как налетели жар и град обломков. Затем система наведения автоматически переключилась в режим широкого обзора, и он уже не видел детально, как вторая бомба добавила свою ревущую ярость к первой.

Он знал, сколько смертей вызвал этот взрыв. Они, конечно, целились в здания, но Казаков, должно быть, знал о протестующих. Они могли бы подождать несколько часов, пока улицы не опустеют, но он этого не сделал. Он мог определить второй целью еще одно здание или что-то еще, но нет. Он сознательно выбрал эту цель из-за количества людей, которые окажутся в зоне поражения.

Это было правдой: Павел Казаков был монстром. Он приказал убить тысячи, чтобы замести следы так же легко и небрежно, словно заказывал курицу в ресторане.

— Как вы там, доктор? — Спросил Геннадий Егоров.

— Все нормально, — сказал Фурсенко. — И называйте меня Петр, прошу вас.

— Хорошо. И вы зовите меня Геннадий.

Они помолчали несколько мгновений. Затем Фурсенко сказал:

— Я думаю…

— Да, Петр?

— Мне не дает покоя то, насколько хладнокровно товарищ Казаков может застрелить человека, — сказал Фурсенко. — Человеческая жизнь для него абсолютно ничего не стоит.

— Это определенно добавляет нашему делу остроты, верно, — сказал Егоров с черным юморком. — Так много способов умереть.

Фурсенко снял маску, опасаясь гипервентиляции. Он посмотрел в лицо Егорова через зеркало заднего вида, надел маску и сказал:

— Он не оставит нас в живых, если мы вернемся. Вы же понимаете это?

— Ион провалился, Перт, — сказал Егоров. — Не смог выполнить задачу. По пьяни и дурости.

— Но Казаков выстрелил ему в голову, четыре раза, так легко, словно… Словно резал арбуз, — напомнил ему Фурсенко.

— Петр, забудьте о Стойке. Он напился и просто идиот.

— А избавившись от нас, он выбросит нас, «Метеор-179» и всех, кто работает там, в Кодле. Он убьет нас всех, так же легко, как убил Стойку и тех солдат в Болгарии.

— Петр, вы согласились работать на этого человека, — напомнил ему Стойка. — Вы сделали это добровольно, как и я. Мы оба знали, кто он и чего хочет задолго до того, как вызвались работать на него. После того, как мы сбили невооруженный самолет АВАКС, мы взяли его деньги. После того, как мы убили тех людей в Кукесе, мы взяли его деньги. После того, как он убил тех солдат в Болгарии, мы взяли его деньги. Мы такие же бессердечные палачи, как и он. Что вы предлагаете теперь? Улететь? Попытаться сбежать и спрятаться?

— Как насчет того, чтобы спасти себя?

— Тогда вам нужно найти способ убедиться в том, что он мертв, — сказал Егоров. — Потому, что если он останется жив, он найдет вас и придумает какой-нибудь жуткий способ убить вас. Он еще сделал Стойке одолжение, убив его так быстро.

— Возможно, нам попросить Запад о защите?

— Западу может быть нужно только то, чтобы мы дали показания против Казакова. Потом наши жизни будут им безразличны, — сказал Егоров. — Мы его сообщники, Петр, неужели вы этого не понимаете? То, что вы ученый, а не пилот или бандит, не освобождает вас от ответственности. Если мы дадим показания против Казакова, нас самих посадят, и тогда мы станем целью для его всемирной сети убийц. Если нас включат в программу защиты свидетелей, наши жизни окажутся в руках какого-нибудь правительственного бюрократа — и никаких гарантий защиты от Павла Казакова. Нет. У нас есть работа, которую мы должны сделать. Так давайте ее сделаем.

— Вы сошли с ума или просто ослепли? — Недоверчиво спросил Фурсенко. — Вы не видите, что происходит? Казаков — убийца. Как только мы сделаем для него работу, мы будем мертвы. Он получит свои миллиарды, а мы будем мертвы.

— Доктор, я хорошо знаю, что Казаков не убьет никого, кто работает на него, без достаточных оснований — иначе как за нелояльность или некомпетентность, — сказал Егоров. — Казаков щедр и лоялен тем, кто верен ему. Я уже говорил вас, что Ион был ненадежен и шел на ненужный риск без оснований. Он был опасен для организации Казакова и должен был быть устранен. Ион был моим другом и давним коллегой, но в этих обстоятельствах я согласен с Товарищем Казаковым — он него следовало избавиться. Если бы был другой способ сделать это, не рискуя тем, что он выболтает по пьяни всему миру о том, что мы сделали, я бы злился на то, что он был убит. Но он сам себя угробил.

— Я не дам этому случиться с ними, — сказал Егоров, бросив на Фурсенко пронзающий взгляд в зеркало заднего вида. — Мы выполним это здание, вернемся домой и будем готовы снова летать и сражаться. А если мы сделаем меньше, мы заслуживаем смерти.

То, насколько Геннадий Егоров оказался непробиваем, выбило Фурсенко из колеи. Этот умный и мягкий пилот и инженер превратился в бездумную машину убийства. Были ли причиной тому деньги? Власть? Острые ощущения от охоты и убийства? Как бы то ни было, Егорова ему было не сдержать.

Времени раздумывать над этим не оставалось, так как они приближались к последней цели. Егоров сказал Фурсенко проверить систему и подготовить две оставшиеся бомбы с лазерным наведением к сбросу за несколько минут до цели. Все было готово. Как только они вошли в зону сброса, Фурсенко включил инфракрасную систему и лазерный целеуказатель и начал поиск цели.

Это было не тяжело, потому что танкер «Метеоргаза» «Устинов» был одним из крупнейших судов в мире. Окруженный турецкими военными кораблями и вторым танкером, на который перегружались оставшиеся в его танках пятьсот тысяч баррелей нефти, он представлял собой очень заманчивую цель.

— Вот и «Устинов», — сказал Егоров, внимательно глядя на экран системы целеуказания. — Навигационная система отключена, как и над Тираной. Помните, что первая цель — «Устинов». Вероятно, мы потеряем его в огненном шаре, но нужно держать прицел, пока это возможно. Если мы промахнемся, то у нас останется вторая Х-73. Если попадем первой, то вторую применим по турецкому танкеру либо по турецкому фрегату поблизости. — Он даже рассмеялся. — Это научит турок не брать то, что им не принадлежит! Готовьтесь, доктор.

Заход был коротким и быстрым. Рядом были вражеские самолеты, но они вели патрулирование севернее и восточнее, чтобы прикрыть район от возможных самолетов из России. Турецкий фрегат вел обзор неба радиолокационной станцией, но без давно сброшенных внешних узлов подвески Мт-179 был слишком малозаметен, чтобы он мог его обнаружить. К тому моменту, как они окажутся достаточно близко, чтобы фрегат мог их засечь, бомба давно будет сброшена. Одной бомбы, без сомнения, будет достаточно, чтобы отправить «Устинова» на дно, взрыв, вероятно, уничтожит турецкий танкер и серьезно повредит расположенные поблизости суда, а вторая бомба довершит полное опустошение. Половина нефти с «Устинова» уже была перегружена, но разлив половины миллиона баррелей нефти в Черном море станет, без сомнения, крупнейшим разливом нефти в мире, более чем в два раза превзойдя катастрофический разлив с танкера «Эксон Вальдез» в проливе Принца Уильяма на Аляске.

Белый квадрат системы целеуказания прочно лежал на танкере. Егоров сказал Фурсенко переместить метку на самый центр среднего танка, структурно слабое место верхней палубы, который, к тому же, был практически пустым. Бомба, взорвавшись в пустом танке, приведет к воспламенению паров нефти и усилит взрыв в четыре раза, что, несомненно, разорвет танкер на части и создаст катастрофический разлив нефти, как они и хотели. Егоров сказал Фурсенко отметить турецкий фрегат как вторичную цель, но сказал не снимать метки с «Устинова», пока он не будет поражен.

Настроив переключатели и проведя окончательную проверку систем, Фурсенко открыл створки бомбоотсека и сбросил первую бомбу Х-73.

— Закрыть створки, включить лазер! — Скомандовал Егоров. Фурсенко включил лазерную систему целеуказания получил ответ от системы управления бомбы. — Параметры норма, лазер выключен. — Ему нужно было включить лазерную систему только на несколько секунд после сброса, чтобы дать бомбе целеуказание, а затем снова включить ее за десять секунд до попадания, чтобы подкорректировать бомбу на терминальном участке. Метка осталась на цели. Все шло прекрасно, как в Тиране. Все было…

ДИДЛ! ДИДЛ! ДИДЛ! — Услышали они сигнал станции предупреждения об облучении — вражеский радар обнаружил их. Это была обзорная РЛС турецкого фрегата. Егоров начал плавный разворот в сторону, стараясь двигаться не слишком резко, чтобы не потерять цели. Его обеспокоило это предупреждение, но вскоре он о нем забыл. Фрегат мог пытаться взять в захват бомбу, подумал он — 1000-килограммовая бомба Х-73 имела в десять рад большую эффективную площадь рассеивания, чем Мт-179. Все нормально. Бомба шла к цели идеально.

Десять секунд до удара.

— Включит лазер! — Крикнул Егоров. Он сразу же принял еще один сигнал «параметры норма» от бомбы. Ничто не могло ее остановить…

— Контакт! — Закричал Дуэйн Деверилл. — Энни, тридцать влево! — Он щелкнул переключателем системы голосового управления на джойстике системы отслеживания целей и скомандовал:

— Цель два, атаковать двумя «Анакондами».

— Пуск двух «Анаконд», прекращение процедуры пуска… створки открыты, ракета выпущена… поворот держателя, прекращение процедуры… ракета выпущена… поворот держателя, закрытие створок. — Ответила система управления огнем. Самолет выпустил две ракеты «воздух-воздух» большой дальности AIM-152 с расстояния тридцать восемь километров. Стартовые ускорители разогнали крупные ракеты до скорости в две звуковые, а затем заработали ГПВРД ракет, моментально разогнав их до пяти звуковых. Преодолевая более полутора километров в секунду, «Анаконда» в считанные мгновения преодолела расстояние, отделяющее его от цели.

Наводимая автономной радиолокационной системой, ракета прибыла в точку пространства всего в шестидесяти метрах над танкером «Устинов» и взорвалась — как раз в тот момент, когда в этом же месте оказалась бомба с лазерным наведением Х-73. Огненный шар вспыхнул над танкером, гигантским фейерверком осветив все на полтора километра вокруг. 29-килограммовая боевая часть «Анаконды» разнесла крупную бомбу прежде, чем так взорвалась, так что огненный шар был недостаточно сильным, чтобы повредить танкер, за исключением того, что опалил краску и вынес все сохранившиеся стекла в надстройке.

— Всем, кто меня слышит, всем, кто меня слышит, это «Ас-1-9», — сказал Деверилл на частоте 243,0 МГц, международной аварийной частоте, изучая дисплеи «суперкабины».

— Неопознанный летательный аппарат в двенадцати километрах от Эрегли, высота триста, выполняет правый разворот и движется на юг.

Они находились на борту бомбардировщика ЕВ-1С «Мегафортресс-II», барражирующим высоко над Черным морем в сорока восьми километрах от турецкой военно-морской базы в Эрегли. Он сканировал окрестности лазерным радаром «Мегафортресса» весь вечер, но не обнаружил ничего, пока прямо в небе не появилась бомба, понесшаяся к российскому танкеру. — Просто дружеский совет. Знайте, что здесь кто-то есть.

— «Ас-1-9», говорит «Сталкер-один-ноль», слышим громко и четко, — ответил Дэвид Люгер. Он находился на борту DC-10 «Скай Мастерс Инкорпорейтед», державшегося неподалеку от ЕВ-1С «Мегафортресс» на другой высоте. Он тоже сканировал небо лазерным радаром DC-10, и обнаружил неопознанный самолет и бомбу в тот же момент. — Возможно, вы захотите связаться с Эрегли-контролем на частоте 275,3. Удачи, ребята.

— Мы рады за вас — кто бы вы ни были, — ответила командир самолета Энни Дьюи, ощутив, что не смогла удержать слезы и не дать голосу дрогнуть. — Удачного полета.

— И вам того же, «Ас-один-девять», — ответил Дэвид. Энни услышала, как его голос смягчился и наполнился искренним пожеланием добра и мира. — Удачи вам в жизни, ребята.

Дэв протянул руку и коснулся руки Энни, лежавшей на РУД.

Она посмотрела на него и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

— Спасибо, — ответила она. — Будьте осторожны.

Дэвид Люгер переключил частоту с ощущением печали, но не сожалея. Он знал, что, вероятно, это был последний раз, когда он смог поговорить с Энни. Но она решила связать жизнь с Дуэйном Девериллом и значит, так было надо. Его судьба была иной.

Переключившись на защищенный тактический канал, он объявил:

— Всем «Сталкерам», я «Сталкер-один», «бандит» на два-два-один относительно меня, удаление пятьдесят один, ангел тридцать один[133], уходит вправо, вероятно, на новый заход.

— «Сталкер-два-два», принял, — ответил ведущей звена из трех турецких F-16. — Захожу на «бандита» на ангел тридцать четыре[134].

— Я «Сталкер три-один», принял, — ответил ведущий пары украинских МиГ-29. — Заходим на цель на ангел-двадцать девять[135]..

— Всем «Сталкерам», переключиться на канал синий-семь.

— Я «два-два», переключаюсь на синий-семь.

— Второй, подтверждаю.

— Третий, подтверждаю.

— Я «три-один», переключаюсь на канал синий-семь.

— Второй, принял, — пилот каждого истребителя переключил лазерный приемник на частоту, соответствующую той, на которой работал лидар DC-10, при помощи которого Люгер отслеживал неопознанный самолет. Поскольку радары истребителей не могли надежно засечь малозаметный самолет, лидар DC-10 был настроен на единственную частоту, при которой было возможно отслеживать самолеты. Как знал Дэвид Люгер, первый конструктор Метеора Мт-179, это был единственный способ отследить его.

— Я «Два-два», попался! — Раздался голос турецкого ведущего.

— Я «три-один», контакт! — Раздался голос украинского пилота несколькими мгновениями спустя. — Атакую.

— Что случилось? — Крикнул Егоров. — Мы потеряли бомбу! Что случилось?

— Она взорвалась до попадания в танкер, — сказал Фурсенко. Инфракрасная система все еще была наведена на «Устинов». За исключением некоторых незначительных повреждений, танкер остался нетронутым.

Все шло идеально до этого момента — за две или три секунды до удара. Что могло случиться, подумал Егоров. Система предупреждения об облучении ревела, выдавая данные о захвате несколькими радарами — поскольку в воздухе больше не было бомб, вражеские радары захватить могли только их. Взгляд Егорова яростно метался по панели управления. Все было совершенно нормально — не выпущенных воздушных тормозов или закрылок, ни неисправности двигателей, ничего, что могло увеличить их заметность и выдать их, никаких сигналов предупреждения, никаких…

Стоп, один индикатор горел, но не на панели предупреждающих сигналов, а на панели управления вооружением. Створки бомбоотсека были открыты.

— Фурсенко, черт подери! — Крикнул он, глядя широко раскрытыми глазами в зеркало заднего вида. — Створки бомбоотсека открыты! Закрой их немедленно!

Фурсенко посмотрел на приборную панель, потом почти сразу на Егорова.

— Я не могу, — сказал он странно спокойным голосом. — Гидравлика привода Б отказала и не отвечает. У меня нет управления створками.

Если Егоров хоть что-то знал об этом книжном черве, так это то, что старик врал ему!

— Выключи гидросистему Б и закрой створку электроприводом!

— Я пытался, — сказал Фурсенко все тем же спокойным голосом. Голосом человека, который смирился с судьбой. — Должно быть, механизм поврежден, я не могу закрыть створку. Возможно, Х-73 ударилась о частично открытую створку, этим же можно объяснить преждевременный взрыв…

Сволочь, он сделал это нарочно! Он не на секунду не мог поверить, что это был сбой.

— Черт подери, Фурсенко, ты понимаешь, что делаешь? — Крикнул Егоров в полной ярости. Что бы Фурсенко не сделал с приводами створок, Егоров не мог исправить это со своего места — Ты подписал нам смертный приговор!

— Почему, Егоров? — Спросил Фурсенко. — разве ваш замечательный Павел Казаков не поймет, когда вы скажете ему, что створки бомбоотсека вышли из строя?

— Пошел на хер! — Крикнул Егоров. Он заложил разворот и направился обратно к танкеру, одновременно отключая управление лазерным целеуказателем с места штурмана. — Я очень советую не трогать любые переключатели, Фурсенко, — предупредил он. — Если мы поразим цель, Казаков, быть может, оставит вас в живых, даже если узнает о саботаже.

— Идиот, посмотри на экран предупреждения! — Крикнул Фурсенко. Егоров действительно посмотрел — казалось, все турецкие ВВС поднялись против них. — Забудь! Турки будут здесь через минуту, прежде, чем ты сможешь даже начать заход. Уводи нас отсюда, пока еще можно!

— Нет! — Взревел Егоров. — Это мое задание. Товарищ Казаков приказал мне принять командование и выполнить ее, и я это сделаю, и никто меня не остановит!

Система предупреждения выдала данные о двух группах вражеских истребителей — одной турецкой, и еще одной, состоящей из истребителей советского производства, вероятно украинских — надвигавшихся на них. — Мы не сможем! — Воскликнул Фурсенко. — Отверни, пока они нас не сбили!

— Нет! — Снова крикнул Егоров. Он привел в готовность Р-60 в крыльевых установках. — Никто меня не возьмет! Никто! — Он включил инфракрасную систему «Метеора-179», навел ее на ближайшую группу истребителей, приближающихся с севера, подождал захвата цели и выпустил одну ракету по одному из истребителей, а затем довернул на «Устинов». Прицельная марка слегка сместилась от танкера и…

… И загорелся основной предупреждающий индикатор. Егоров взглянул на панель предупреждающих сигналов и увидел два индикатора «пожар в пусковой». В обеих внутренних пусковых установках произошло возгорание.

— Я выключаю питание систем вооружения! — Закричал Фурсенко.

— Нет! — Закричал Егоров. — Держи питание до сброса!

— Не получиться, — ответил Фурсенко. — Во внутренних пусковых серьезное возгорание, и нет способа прекратить его кроме полного отключения питания систем вооружения. Если этого не сделать, огонь прожжет все крыло. Я выключаю вооружение, пока все крыло не загорелось и мы оба не погибли!

— Я сказал, держи его, предатель долбаный! — Фурсенко потянулся к кнопке выключения систем вооружения, когда услышал оглушительное «БАХ!» и ощутил жжение в левом плече. К своему удивлению он понял, что Егоров вытащил пистолет из набора для выживания, как-то развернулся и выстрелил в него! Пуля разворотила плечо, отразилась о металл катапультного сидения и ушла вниз, в левое легкое. Он ощутил во рту привкус крови и знал, что скоро она пойдет изо рта и ноздрей.

Голова закружилась. Фурсенко попытался удержаться и найти переключатель. Он ощутил, что ему это почти удалось, когда его голова качнулась влево, и он заметил вспышку, вырвавшуюся из задней части кромки крыла рядом с фюзеляжем. Он точно знал, что это было. В этот же момент он ощутил толчок, когда последняя бомба с лазерным наведением Х-73 свободно вышла из бомбоотсека.

Он дотянулся до своих ног как раз в тот момент, когда хвост огня сменился взрывом, и все левое крыло отвалилось от самолета. Фурсенко рванул держки катапульты и вылетел из «Метеора-179». Горящие и беспорядочно крутящиеся остатки его красы и гордости едва не задели его, падая в Черное море. Катапультное кресло автоматически обрезало привязные ремни, и он продолжил набирать высоту, пока словно не остановился. Ровно в 4 267 метрах над поверхность воды барометрический высотомер дал команду на раскрытие парашюта, который благополучно раскрылся. К счастью, на протяжении всего полета он находился без сознания.

Когда он достиг воды, спасательный жилет автоматически надулся и включился срабатывающий от попадания в морскую воду сигнальный маяк. Фурсенко лежал на воде, запутавшись в стропах и начинал тонуть, так как парашют утаскивало вниз. К счастью, патрульный катер турецкой береговой охраны оказался всего в нескольких километрах и успел вытащить его за несколько минут до того, как парашют утащил бы его голову под воду.

«Метеор-179» ударился о воду примерно в пятнадцати километрах. Геннадий Егоров до последнего пытался совершить посадку на воду Черного моря. Удар о поверхность разметал самолет — и Егорова — на тысячи частей по всей поверхности моря.

Неуправляемая, даже не получившая первоначального целеуказания, способного направить ее в цель, 1 000-килограммовая бомба Х-73 ударила в воду примерно в двухстах пятидесяти метрах от «Устинова».