Вокруг королевства и вдоль империи

СКРИПАЧ И ХУНВЭЙБИНЫ

Однажды в Шанхае я познакомился с моложавым на вид, элегантным мужчиной по имени Ван. Оказалось, мы родились в один год — год Змеи (правда, Ван, как принято у китайцев; вместо слова «змея» употреблял эвфемизм «маленький дракон»). Он был столь приветлив и словоохотлив, что я стал часто с ним видеться, обычно за ленчем в отеле «Цзинь Цзян». Ван был человек с тонкой душевной организации, но не лишенный чувства иронии. Как-то он упомянул, что испытал величайшее счастье в своей жизни, когда гулял по улицам в Сан-Франциско во время своей единственной поездки в Штаты — но никогда не пускался в занудные рассуждения на сей счет и не просил меня о помощи. Даже в Шанхае он выделялся из толпы, так как носил канареечно-желтый сюртук и серо-голубые брюки; на запястье у него были золотые часы, на шее цепочка, солнечные очки — дорогие.

— Люблю яркую одежду, — говорил он.

— А во время «культурной революции» вы могли носить яркое?

Рассмеявшись, он сказал:

— Ох; какой же это был хаос!

— Вас критиковали?

— Арестовали. Тогда-то я и начал курить табак. Обнаружил: если куришь, у тебя есть время собраться с мыслями. Они меня вызвали — хунвэйбины. И сказали: «Ты назвал жену Мао, Цзян Цин; сумасшедшей». Да, она правда была сумасшедшая! А я закурил сигарету и сидел, затягивался, думал, что сказать.

— И, что вы ответили?

— Я все равно ответил неправильно! Меня заставили писать рефераты. Заняться самокритикой!

— Расскажите, что это были за рефераты.

— Они давали мне темы: «Почему мне нравится Чарльз Диккенс», «Почему мне нравится Шекспир».

— Я думал, вам полагалось рассказывать, почему они вам не нравятся.

— Они бы не поверили, — сказал он. — Они меня называли реакционером. Следовательно, я должен был написать, почему мне нравятся эти писатели. Это было ужасно. Шесть страниц каждый вечер, после даньвэя[42], а они всегда говорили: «Это какая-то чушь собачья. Пиши еще шесть страниц».

— А в чем состояла ваша работа?

— Играть на скрипке в Красном оркестре. Одни и те же мелодии, снова и снова. «Алеет Восток», «Да здравствуют мысли Мао», «В плавании по морям все решает кормчий» и тому подобное. Они меня заставили играть под дождем. Я сказал: «Не могу — скрипка развалится на части». Они не знали, что скрипка держится на клее. Я сыграл. Скрипка развалилась. Мне выдали другую и приказали играть под деревьями во время Кампании Против Четырех Вредителей — отпугивать воробьев, чтобы не садились на ветки.

Под остальными тремя вредителями подразумевались комары, мухи и крысы.

— Какой абсурд, — сказал я. — Мы покрасили Хуаи Хай Лю — это еще абсурднее, — сказал Ван.

— Как можно покрасить улицу? — вопросил я (улица, которую он назвал, была одной из главных шанхайских магистралей).

— Мы ее покрасили в красный цвет, из почтения к Председателю Мао, — сказал Ван. — Ну разве не глупость?

— И много вы покрасили?

— Три с половиной мили, — сказал Ван и засмеялся, припомнив что-то еще. — Но были и более крупные глупости. Когда мы приходили в даньвэй, то всегда делали «цин-ань»[43] портрету Мао на воротах. Махали в воздухе цитатником, говорили «Да здравствует Председатель Мао» и салютовали ему. То же самое мы делали; когда выходили с работы. Люди что-то мастерили ради Мао — например, вязали на спицах его эмблему, или вышивали крестиком красную звезду и вешали в особой «Комнате Почтения» в даньвэе — стены в ней были выкрашены красным. Это делалось для Мао. Если люди хотели показать, какие они преданные, то прицепляли значок к Мао прямо к своей коже.

— Наверно, хунвэйбины были в восторге, — сказал я.

— Дело было не только в хунвэйбинах — теперь все их винят, но на самом деле никто не оставался в стороне. Поэтому теперь люди так стыдятся — сознают, что делали ради Председателя Мао не меньше глупостей, чем остальные. Я знаю одного банковского служащего, которого сделали ловцом мух. Он должен был убивать мух и складывать их в спичечный коробок. Каждый вечер приходил человек, пересчитывал мертвых мух и говорил: «Сто семнадцать — маловато. Завтра чтоб было сто двадцать пять». А послезавтра еще больше, понимаете? Правительство говорило, что будет война, «Враг наступает — будьте готовы».

— Что за враг?

— Империалисты: Россия, Индия, Соединенные Штаты. Неважно, который враг. Враги придут и нас всех убьют, — сказал Ван, театрально закатив глаза. — И потому мы должны были делать кирпичи для обороны. Девяносто кирпичей в месяц с каждого человека. Но мои родители были уже старые, и мне приходилось делать кирпичи за них. Обычно я приходил домой с работы; писал реферат «Почему мне нравится западная музыка» и делал кирпичи — надо было сдать двести семьдесят в месяц. А еще меня всегда спрашивали про мою яму.

— Вашу яму?

— «Шэнь ва дун» — постановление «Копайте глубокие ямы». Тоже для обороны. На случай войны у каждого должна была иметься яма. Время от времени хунвэйбины стучались в дверь и спрашивали: «Где ваша яма»? Ван сказал, что по всему Шанхаю есть бомбоубежища, сооруженные по приказу Мао («к грядущей войне»), но, разумеется, они ни разу не использовались по назначению. Я попросил показать мне какое-нибудь из них. Мы отыскали один такой бункер — очень похожий на заброшенную станцию метро — по адресу Нанкинская улица, 1157. Оказалось, теперь в нем кафе-мороженое. Меня поразило, что отныне это, очевидно, местечко, куда парни ходят целоваться с девушками. Кафе было битком набито молодыми китайцами и китаянками, сцепившимися в полунельсоне[44] — так они представляют себе страстные объятия. Ирония судьбы состояла не только в том, что эти юные создания целовались и тискались под сводами объекта, выстроенного нервозными параноиками-хунвэйбинами в 60-е годы, но и в том, что заведение называлось «Кофейня Дун Чан», принадлежало государству и управлялось государственными служащими.

Как-то, рассказывая Вану о своей поездке по Советскому Союзу, я упомянул, что из-за дефицита товаров в магазинах местные вечно докучают иностранцам — уговаривают продать джинсы, футболки, кроссовки и прочее.

— В Китае этого никогда не бывает, — сказал я.

— Нет, — подтвердил Ван. — Кстати, вот что я вспомнил. Года три назад в одном отеле в Шанхае остановился русский артист балета. Я ходил на спектакль — великолепно! А танцовщик был очень красив. Я его узнал, и он мне улыбнулся. И тут он показал на мои кроссовки, а потом на себя. Я понял: он хочет мои кроссовки. Кроссовки были дорогие — «Найк», я заплатил за них пятьдесят юаней. Но деньги меня мало волнуют. Мы сравнили ступни, нога к ноге. Один размер. Я не знаю ни слова по-русски, но я чувствовал: он очень хочет эти кроссовки.

— Вы ему их продали?

— Подарил, — сказал Ван, досадливо поморщившись: мол, какая мелкая услуга. — Мне стало жалко человека, которому хочется всего лишь кроссовки. Как грустно, что он не может их достать у себя на родине. Я снял кроссовки и пошел в свой офис босиком! Он был страшно счастлив! Я подумал: «Он вернется в Россию. И никогда этого не забудет. Будет рассказывать: "Как-то я был в Китае. Я встретился с одним китайцем и попросил у него его собственные кроссовки, и он их мне подарил!"».

Помолчав с минуту, Ван сказал:

— В Китае можно достать все, — что пожелаешь. Продукты, одежду, обувь, велосипеды, мотоциклы, телевизоры, радиоприемники, антиквариат. Если желаешь девушек, то найдешь.

Затем, широко распахнув глаза, Ван добавил:

— Или мальчиков, если желаешь мальчиков.

— Или дефиле модельеров.

— Дефиле показывают по телевизору почти каждую неделю, — сказал Ван. — Шанхай ими славится.

Я спросил его, какого мнения старики обо всех этих нововведениях — проститутках и высокой моде в стране, где всего несколько лет назад западное упадничество осуждалось и все ходили в мешковатых синих робах.

— Старикам нравится теперешняя жизнь в Китае, — сказал Ван. — Они просто в восторге. Почти никто не против. Раньше они чувствовали, что их сильно угнетают.