Волошский укроп

Х

Рынок на Трубной площади или попросту «на Трубе», как называла его вся Москва, собирался с самого рассвета. Здесь не было прилавков и закутков, как на других базарах. Торговцы стекались на открытый участок за домом Внукова стихийно, без определенного плана. Становились на любом приглянувшемся месте. Раскладывали товар прямо на земле, подстилая старую рогожу. Удобство такого метода заключалось в том, что в любую минуту можно было связать узлы подстилки крест-накрест, забросить получившийся узелок за спину и унести нераспроданное до следующего раза.

Продавали здесь всяческое барахло — от краденных сапог до фамильных драгоценностей, зачастую также добытых преступным путем. В этом смысле рынок имел дурную репутацию, оттого здешним торговцам часто пригождалось умение быстро убегать с узлом на плече.

С недавнего времени на рынке стали торговать живностью — щеглами и канарейками, стрижеными кошками, собаками, натасканными на защиту дома. Даже росомаху, помнится, какой-то охотник на цепи водил. Все эти звери да птицы были постоянно голодными, потому шумели, не умолкая: от лая, мяуканья, птичьих трелей гвалт вокруг стоял невообразимый. Потому и торговаться приходилось, повышая голос до крика. Добавьте к этому неудобству смрад от клеток и немытых псин, а потом еще грязь, повсеместно разносимую лаптями, сапогами и калошами. Да в придачу толпы людей, снующих туда-сюда, причем чуть не половина из них пришла лишь с одной целью: незаметно выкрасть у вас кошелек, перстень или часы, чтобы тут же продать их на противоположном углу рыночной площади.

Платон Ершов в привычном щегольском мундире чувствовал себя здесь не слишком комфортно. Хотя и он признавал, что суета эта им только на руку — можно наблюдать через два ряда, без риска быть замеченными, за торговцами специями. На всем рынке обнаружилось только трое таковых, причем все они стояли в одном месте, локоть к локтю — прямо напротив двухэтажного дома с дешевыми квартирами, где проживали студенты и самые мелкие чины.

— Который? — спросил Митя охрипшим голосом, явно страдая от недосыпания. Зато сапоги он сегодня надел старые, растоптанные, предполагая, что вновь придется много ходить. А спасительную трость он еще вчера вернул приятелю. — Кхе-м… Который из них?

Троица различалась не только внешним видом, но и способами торговли. Долговязый молодой брюнет с горбатым носом, выдающим уроженца кавказских гор, и жесткой щеткой усов, держал на плечах коромысло со спиленными концами. С него свисали на тонких бечевках шелковые мешочки разных цветов. Как только покупатель спрашивал мускатный орех или гвоздику, горец безошибочно ухватывал один из мешочков и отсыпал нужного товару. Кроме того, на коромысле болтались какие-то шишковатые колбаски, от которых долговяз постоянно отгонял мух. Время от времени он начинал выкрикивать непонятные слова: «Чурчхела сладкая! По-кахетински, по-имеретински… Ай, пальцы оближешь!» Но такие призывы только отпугивали людей, даже детишки, всегда падкие на сладости, не спешили лакомиться чуч… черх… Вот, и не выговоришь даже. Тогда кавказец замолкал ненадолго, но забывался и снова начинал зычно выкрикивать: «по-мегрельски, по-лечхумски…»

Сосед его торговал молча. Средних лет рыжий кудряш с золотой серьгой в ухе, сидел на перевернутом ведре. Сбоку стоял складной столик, плетеный из ивняка. На нем громоздились вперемешку плетеные же туески, и выдолбленные деревянные плошки, накрытые тканью. Торговец улыбался женщинам любого возраста — от юных служанок до седых старух. А когда покупатель выбирал нужную специю, ловко скидывал с пальца наперсток и отмерял им нужное количество перца, а то и шафрана. Как успел разглядеть Митя, таких наперстков у него было шесть, только указательный и большой пальцы оставались свободными.

— Заметь, в чем хитрость, — наставлял почтмейстера Мармеладов. — На мизинцах у рыжего самые маленькие наперстки, но именно ими он отвешивает наиболее дорогие специи. Хитер, мошенник!

Третий торговец — невзрачный сгорбленный старичок с черной бородой, — носил на шее объемистый ящик, на манер коробейников. На него сыщик и указал своей тростью.

— Этот? — удивился Ершов. — Но почему? Что в нем такого особенного?

Ничего особенного в торговце не было. Серый сюртук, неприметный на вид. Черная борода чуть серебрится сединой. На левом запястье браслет из кожаных ремешков с блестящим полумесяцем. Даже издали видно, что это не золото, обычная латунь. Туфли — бесспорно выдающиеся, с загнутыми носами, но даже они никак не объясняют выбора Мармеладова.

— Из всех троих этот менее всего похож на описание, надиктованное свидетелями. Обычно, когда хотят отвести подозрение, выбирают полную свою противоположность. Каков был Дубровский? Молодой высокий блондин с чистым лицом. Кавказец молодой и высокий, да не блондин, к тому же усат. Рыжий тоже частично подходит под описание. Он бреется и, судя по роже, тот еще разбойник. Но в остальном не похож. А сгорбленный старик — это тот на кого мы бы вообще не подумали. Стало быть, он и есть Мехмет-бей.

— Как-то все это… Неубедительно! — продолжал сомневаться кавалергард. — Сплошные допущения, а не доказательства.

Наутро к адъютанту вернулся прежний апломб. То ли успехи в любовных баталиях, а может похвала начальства, — за доклад спозаранку, в котором он приписал себе большую часть заслуг Мармеладова, — окрылили юношу. Впору было бы парить гордым орлом, однако кавалергард имел внутреннее родство совсем с другой птицей: сейчас он снова ходил индюком, раздуваясь от важности.

— Желаете доказательств? Извольте, — сыщик заметил перемену в поведении Ершова и улыбнулся. — Вы смотрите на старика-торговца не меньше, чем я. Скажите, что самое интересное в его ящике? Только не оборачивайтесь резко, а то ненужное внимание привлечете.

Платон наморщил лоб, силясь припомнить.

— Ящик как ящик. Обыкновенный, обтянут кожей.

— А заметили ли вы, что внутри он разделен на ячейки? — спросил Мармеладов.

Адъютант бросил беглый взгляд на коробейника. Кивнул.

— И наверняка обнаружили, как и я, что в каждую ячейку втиснуты свертки, сделанные в виде конуса, с защипом на конце…

Ершов снова присмотрелся к торговцу и опять подтвердил правоту сыщика.

— Стало быть, вы увидели, что бумага, из которой сделаны свертки, плотная и слегка желтоватая…

В этот раз кавалергард разглядывал товар старика не меньше минуты. Потом, все еще не понимая Мармеладова, грубовато спросил:

— И?..

— Совсем такая же бумага, как в письме, которое похититель отправил обер-полицмейстеру.

Ершов ахнул и побледнел.

— Достаточно ли вам этого доказательства? — без тени злорадства поинтересовался Мармеладов. — А впрочем, есть и еще одно. Я приехал сюда первым рейсом конки, попутно побеседовал с кондуктором, кучером и, что важнее всего, с форейтором Ерёмкой. Именно он вспомнил, как некий прохожий угостил лошадку сахаром, почесал за ухом и пошел себе дальше. А через минуту Бурка стала взбрыкивать и ржать. Так вот, на прохожего Еремей смотрел мельком, опознать вряд ли сможет. Но запомнил накрепко, что у того была длинная черная борода.

«Ощипал индюка, выпотрошил и в суп бросил!» — одобрительно подумал Митя.

Кавалергард вспыхнул, но ответ сдержал. Было заметно, что осерчал на сыщика, который прилюдно выставил его в глупом свете, хотя еще больше злился на себя. Развернулся на каблуках и молча двинулся прочь. Мармеладов удержал его за плечо, шепнул несколько слов и направился в противоположную сторону. Там толстяк в кафтане цвета гороховой каши ловко вырезал из деревянных чурбачков головы различных зверей. Одни только головы, но так натурально, что покупали их охотно. На большой колоде, поставленной вместо стола, раззявил пасть в беззвучном реве медведь, а вот лось — раскидистые рога, пожалуй, с ладонь. Мастер отбросил последнюю стружку и положил рядом с ними ушастого зайчишку.

— Маа-ам, купи-и-и! — захныкала девочка, уцепившись за юбку миловидной дамы лет двадцати пяти.

— Да на что тебе? — отмахнулась та.

— А я платьице сошью, соломой набью и будет куколка, — маленькая рукодельница захлопала в ладоши от предвкушения. — Маа-ам, ну купи-и за-ай-ку-у-у!

Дети точно знают, какую ноту нужно выскуливать протяжно, чтобы это раздражало взрослых до крайности, но при этом, одновременно вызывало жалость и желание потрафить капризу. Мать выдержала несколько секунд, но после дрогнула. Торг с толстяком проходил быстро и без особых неожиданностей:

— Семь копеек? Не многовато ли просишь?

— Да в самый раз.

— Продай за пятак.

— Может и вовсе за так?! Два алтына.

— Ладно, получи.

Мастер смахнул монетки в карман фартука и протянул девочке зайца. Та схватила игрушку двумя руками, прижала крепко к груди. Погладила, как живого, по длинным ушам. Через несколько шагов вдруг сунула пальчик в рот и зарыдала.

— Заноза-а-а!

Мать обернулась к резчику и завопила, на краткий миг перекрывая постоянный рыночный гам:

— Чтоб тебе пусто было, халабруй!

Мастер лишь усмехнулся, подхватывая с земли очередной чурбачок и зажимая его между колен.

— Метит Бог жадину-то, — прошептал он и тут же, повернув голову к Мармеладову, спросил уже в полный голос. — А вы чего изволите, барин? Медведя за двугривенный отдам, а сохатого, уж извините, за четвертак, не меньше. Могу для палки вашей приспособить, вместо оголовья.

Сыщик повертел трость в руках, но вежливо отказался.

— Нет, любезный, меня из всего удивительного мира животных интересуют лишь чудовища. В человеческом облике.

— Ты, барин, шутки шутишь, — насупился толстяк, — а мне некогда тут с тобой. Детей кормить надобно!

— Отчего же шутки… Вон, видишь бородача? Сумеешь его голову изобразить, заплачу рубль. — Мармеладов положил монету на чурбак и сказал удивленному резчику. — А если исполнишь все тихо, чтоб тот не заподозрил, получишь два.

— Сделаем, барин! Приходите через полчаса, все будет в лучшем виде.

Мармеладов и Митя успели съесть пару расстегаев, купленных у торговца вразнос. Теперь же прогуливались по площади, стараясь не терять из виду Мехмет-бея. А тот, похоже, ничего не замечал — спокойно топтался на небольшом пятачке, вежливо беседовал с покупателями.

— Ну и на кой черт тебе сдалась его голова? — поинтересовался почтмейстер у приятеля.

— Представь, что на охоте ты подстрелил тигра. Неужто его голову не повесишь на стену?

— Трофеем похвастать решил? Не похоже на тебя.

— Нет, тут иное, — сыщик говорил серьезным голосом, хотя глаза его улыбались. — Просто на тигра тебе удастся поохотиться лишь раз в жизни, два от силы. А после, глядя на голову побежденного врага, ты будешь вспоминать и переживать заново самые захватывающие моменты этой охоты. Вот и со шпионами расклад похожий. Когда еще нам повезет такого победить.

— Так это надо еще победить, — проворчал Митя. — Пока что мы не выяснили главного: где похищенная девочка?

— А вот тут ты прав. Дело нам досталось заковыристое, куда запутаннее прежних расследований. И враг, который один опаснее целой банды бомбистов. Хотя насчет главного тут бы наш юный кавалергард с тобою поспорил. Для него важнее всего уберечь государственные секреты от посягательств турецкого шпиона. И если ради этого придется пожертвовать жизнью Анастасии, боюсь, рука у Платона не дрогнет.

— Да уж, эти штабные герои… — процедил Митя сквозь зубы, презрительно, но вместе с тем печально. — Для таких как Ершов, смерть всего лишь статистика. Погибнет эскадрон, он просто фигурку с карты смахнет и даже не вздрогнет. Вот вчера мы столько покойников видели, а сегодня он про них даже не вспоминает. Бодрый и свежий, чуть не приплясывает. Я в его годы совсем не так бы реагировал…

— А как, позволь спросить, реагировал бы?

— Пил бы, братец. Три дня, никак не меньше. И то потом бы все эти отравленные гувернантки перед глазами стояли бы долго.

— Но ведь Платон, в отличие от нас, все время сражается, хоть и на незримом фронте. Отсюда и отношение. Война ведь без жертв не бывает, — Мармеладов пожал плечами, как бы изображая реакцию кавалергарда. — Ершов и про спасение Анастасии не думает совсем не из равнодушия или от душевной черствости. Взвешивает мысленно, что важнее. Вот спасем мы Анастасию, а шпиона с секретными сведениями упустим и из-за этого целый полк русской армии вырежут янычары. Стоит ли жизнь одной малышки гибели сотен солдат? Как бы ты выбрал, Митя?

— Это во что же мы все превратимся, если даже возможность такого выбора допускать начнем?! — взревел почтмейстер, своим оскалом более всего в это мгновение напоминая морду давешнего деревянного медведя. — Нечего в этой ситуации выбирать. Надо положить все силы и старания, чтобы спасть и девочку, и полк. Жизнь положить, если потребуется, но не сдаваться заранее.

— Гусар! — уважительно произнес Мармеладов, но после не удержался от дополнения. — А знаешь ли ты, сколько таких гусар стали влиятельными царедворцами? Ни одного. Потому что большое сердце, верная рука и горячая голова не слишком ценятся в кругах, где делается политика. Наш юный адъютант понимает это, хотя еще и до двадцати лет не дожил. А ты, Митя, и в пятьдесят не поймешь. Но это к счастью, разумеется.

Почтмейстер помолчал немного, пытаясь разобраться в том, похвалил его приятель или все-таки высмеял. Но все было так складно переплетено, что пришлось махнуть рукой.

— Вот ты, братец, стараешься посмотреть на любое дело с позиций других людей, — сказал он, подводя итог раздумьям. — Причем не только слегка неприятных, вроде этого Ершова, но и глазами мерзейших злодеев. Да это ведь то же самое, как валяться в грязи, чтобы понять, какими глазами свинья на мир смотрит… Стоит ли пачкаться, чтобы узнать ее взгляды?

Сыщик рисовал концом трости в пыли вроде бы отдельные круги и треугольники, потом соединил их дугой и получилась забавная поросячья морда.

— Именно для того чтобы не оказаться в итоге в грязи, рядом со свиньями, надо знать их мысли. Наперечет. Чего они хотят? Жрать, спать до об забор чесаться для удовольствия. Если я сведу свою жизнь только лишь к трем этим желаниям, то буду ничем не лучше ленивой хавроньи. Стало быть, важно вовремя заметить это и не допустить.

Мармеладов наступил на рисунок в пыли и пошел дальше, увлекая за собой Митю.

— Но и победить свинью довольно легко, лишив ее корыта, грязной лужи и забора. А что до злодеев… Взять хотя бы этого Мехмет-бея. Залезть к такому в мысли и понять, как они устроены невероятно сложно. Я еще могу понять, почему он так спокойно сидит на людной площади среди бела дня. Он уверен, что полиция в этом деле не участвует, а тайный сыщик, если такового и позвали, усердно ищет молодого блондина-гувернера. Думает, раз свидетели мертвы, то про его шпионскую сущность мы ничего не ведаем.

— Так это же хорошо! Вроде как у нас преимущество перед ним… Идем на шаг впереди. Разве не так?

— Нет, не так. Вот сидит он, подобно сфинксу каменному, отрешенный от всего, а нам не ясны дальнейшие намерения этого типа. Зачем ему Анастасия? Какие именно тайны басурман хочет получить в обмен на похищенную девочку? Сколь долго будет готовить следующий ход в шпионской игре? Есть ли у него сообщники, нам доселе неведомые? Видишь, сколько вопросов. А ответить не получается, не хватает пищи для умозаключений.

— Давай тогда о другой пище позаботимся. Еще по расстегайчику? На этот раз с рыбкой, — почтмейстер махнул рукой, подзывая разносчика. — Что тут…

— Каспийский осетр, г-н почтмейстер, — предложил торговец. — А то, может быть, с налимьей печенкой возьмете? Тоже-с всем по вкусу.

— Опять выбирать? Нет уж, не заставите. Давай оба! Эх, пропадать, так сытому.

Митя ловко подвернул свои роскошные усы, чтоб не мешались и принялся жевать на ходу, попеременно откусывая от разных пирожков. Шел он вслед за Мармеладовым, раздвигающим толпу своей тростью. Когда показалась широченная спина резчика, сыщик ускорил шаг, но все равно опоздал.

— Уж простите, барин, — толстяк прижимал мокрую тряпицу к разбитому носу, из которого обильно сочилась кровь. — Я старался поглядывать незаметно, да только раскусил меня бородач. Подошел и говорит: «И какую же цену назначили за мою голову?» Я отвечать-то не хочу, а язык вроде как сам ляпнул: «Два целковых». Тогда он улыбнулся: «А я ведь гораздо дороже стою». И что-то мне протягивает. Смотрю я на его руку, а потом вспышка яркая и дальше ничего не помню. Очнулся с разбитым носом, видимо двинул он меня своим ящиком в харю-то…

— Фигурки, разумеется, и след простыл, — подметил Мармеладов, пристально глядя на чурбан, за которым работал резчик.

Тот уныло кивнул и потянул из кармана серебряную монету.

— Забери, барин, не сработал я даже на грош.

— Напротив, все вышло как нельзя лучше, — сыщик выдал ошарашенному мастеру второй рубль. — Подержи-ка его на холоде, да к носу прикладывай. Быстрее заживет.

— Но голова… — вздохнул толстяк.

— Голову мы у него заберем, непременно. Теперь это уж моя забота.

Митя меж тем успел обшарить глазами половину рынка, но турецкого шпиона нигде не заметил. Однако, видя, что его приятель ничуть не переживает по этому поводу, решил дождаться объяснений. И они последовали, как только приятели отошли на самый край стихийного рынка, к трактиру «Крым». Здесь стояла черная карета, возле которой нетерпеливо вышагивал адъютант Ершов.

— Родион Романович, все вышло, как вы заранее предупредили! — горячо зашептал он, стараясь не привлекать интереса прохожих. — Как только вы обозначили Мехмет-бея, я тут же поспешил к жандармам и привлек двух лучших филеров для слежки.

— Все прошло тихо? — спросил сыщик, также вполголоса. — Не заметил ли турок, как вы указываете на него тайным агентам?

— Какое там! Он так заинтересовался — что же толстяк вырезает, — чуть шею не свернул, на соседний ряд заглядывая.

— Так ты всю эту историю затеял, чтобы внимание шпиона отвлечь? Ну да, этот тюха точно не мог бы действовать скрытно, турок его мгновенно заметил и раскусил, — восхищенно присвистнул Митя и вдруг помрачнел лицом. — Но ведь он запросто мог убить резчика, а у того, как ты слышал, детки малые.

— Не только отвлечь. Важно было столкнуть Мехмет-бея с места. Показать, что мы уже близко и заставить действовать немедленно. Так больше шансов, что он сделает непродуманный шаг. А что до резчика, — тут Мармеладов сжал трость, аж побелели костяшки пальцев, — риск был минимальным. Я все обдумал: не стал бы турок убивать на глазах у десятков очевидцев. Это ему невыгодно.

— Обдумал… То есть так в свою правоту уверовал, что готов был невинной жизнью рискнуть? — продолжал кипеть почтмейстер. — Как вчера с доктором? Однажды ведь уже ошибся. Да как ты вообще знать-то мог?

Мармеладов подошел так близко к Мите, будто хотел обнять, но тот вскинул руки, отстраняясь. Сыщика этот жест очень расстроил.

— Митя, да поверь же мне, не таков наш злодей. Нет, этот Мехмет-бей старается действовать издалека, чтобы не быть узнанным. Потому и поспешил свой портрет забрать. Заметь, он всех ядами травит, хотя мог бы сообщников в каком-нибудь переулке прирезать или дома задушить. Но его василиск…

— Только не начинай сызнова про своих василисков! — бушевал Митя уже не так сильно, однако же из природного упрямства гнул свое. — Ты не мог знать наверняка, как поведет себя турок, если ударится в панику. Ведь съездил же он резчика по морде. А если бы ножом ткнул? Смерть была бы на твоей совести.

Мармеладов помолчал, раздумывая, но лишь короткое мгновение. И вдруг заявил, совершенно вразрез:

— Так ведь шпион резчика не бил!

— Как же… А кровь? — опешил Митя. — Кровь из носа…

— Осмотрел ли ты колоду, на которой мастер резал фигурки? Вряд ли. А я вот проверил и, доложу тебе, на ней тоже была красная лужица. Прямо в центре. Если бы Мехмет-бей ударил кулаком или двинул ящиком в нос, то резчик бы опрокинулся назад. Представил картину? В тот момент вперед помешал бы упасть кулак а уж, тем более, ящик, мы же его видели — огромный короб… Могла ли эта лужица накапать после из разбитого носа? Сомневаюсь, для этого надо было нарочно сидеть в неудобной позе, нагнувшись вперед. Зачем бы резчику вдруг это делать? Нет, вариант тут напрашивается единственный… Лужица эта оттого, что резчик упал лицом на колоду. Помнишь его слова? Яркая вспышка, а дальше ничего не помню.

— Отчего же он упал? — в один голос воскликнули Митя и Платон, крайне увлеченные этой новой версией.

— Тут у меня два вывода: очевидный и фантастический. Например, некий сообщник турка незаметно подкрался и, по знаку Мехмет-бея, ударил резчика по затылку. Свинчаткой или дубинкой, здесь на рынке подобных умельцев много. Вывод это очевидный, да только я в него совсем не верю.

— Отчего же, Родион Романович? — уточнил кавалергард. — Ежели ваш вывод очевидный и простой, значит, так оно и было.

— Не уверен… — Мармеладов еще и для себя не нашел конечный ответ, а потому продолжал взвешивать на весах здравого смысла известные факты. — Вот вас, Платон, били когда-нибудь по затылку? Я говорю не об отеческих затрещинах в глубоком детстве, а так, чтоб со всей силы?

— Не доводилось, слава Богу! — пробормотал адъютант, не представляя, куда клонит сыщик.

— А меня, представьте, били. После того, как придешь в себя, голова буквально раскалывается. Поверьте, от расквашенного носа страдают куда меньше. И то, что резчик держался за нос, а не потылицу тёр, то что он ни разу не пожаловался на боль и ломоту, я принимаю как доказательство иной версии. Я уверен, что турок каким-то образом заставил здоровяка мгновенно уснуть или потерять сознание.

— Это как же… Шпион применил… колдовство, что ли? — удивился Митя.

Сыщик покачал головой и поправил:

— Гипноз.