Волошский укроп

XII

Филер начал сбивчиво оправдываться. Он сопроводил торговца, держась на положенном по инструкции расстоянии, до Триумфальной площади. Там шпион зашел в почтовую контору и отправил телеграмму. Достать ее не удалось: сунулся к почтмейстеру, да тот отшил.

«Стало быть, не только я с презрением отношусь к агентам охранки», — подумал Митя и пообещал себе не забыть пожать руку принципиальному коллеге.

У филера не было времени, чтобы добиться своего — турок мог уйти. Потому он плюнул на телеграмму и продолжил слежку. Торговец ковылял медленно, постоянно останавливался, чтобы отдохнуть. Снимал свой короб и ставил на землю. Иногда заходил в лавку, но ничего не покупал. Так кружили они по улицам около часа. Оказались в районе Патриарших прудов и вот здесь-то шпион испарился.

— Свернул он за угол, в переулок какой-то… Я выждал, сосчитал до десяти — как предписывает инструкция, вдруг он проверяет… Повернул за угол, а там никого нет. Либо он убежал, либо зашел в какую-то дверь. Подергал — все закрыто. Пробежался направо, потом налево…

— Упустил! — в гневе повторил Ершов.

— Да погоди, Платон! — отмахнулся Игнатьев. — Сколько времени прошло с того момента, как турок исчез?

Филер посмотрел на циферблат настенных часов.

— Полчаса, не больше. Минут десять он потратил на поиски, а потом схватил извозчика, — по инструкции положено докладывать о провале со всей возможной расторопностью. Велел кучеру нахлестывать коней…

— Эх, зараза! — сорвался теперь уже и дипломат. — Где теперь прикажете искать похитителя?

Мармеладов откашлялся, привлекая к себе внимание.

— Возможно, это подскажет телеграмма, — просто сказал он.

Митя изъявил желание отправиться в почтовую контору на Триумфальной и привезти документ:

— Объясню по-свойски необходимость… Не раскрывая тайны, разумеется! Все же своему товарищу быстрее отдадут…

Г-н Игнатьев с благодарностью поддержал его порыв, рассыпавшись в заверениях, что сам он, а также канцлер и империя этого не забудут. Но рекомендовал взять с собой адъютанта. Настойчиво рекомендовал, повторил трижды. Во время препирательств по данному вопросу, все отвлеклись от филера-неудачника и серый типчик исчез в мгновение ока.

Вскоре Митя согласился с доводами дипломата и бурча себе под нос проклятия, вышел вслед за кавалергардом. Игнатьев прикрыл за ними дверь, прошелся по кабинету, подхватывая письма и бумаги — здесь два, там сразу пять, — сел у стола и стал рвать их в мелкие клочки. То ли дипломат сразу распознал эти документы как не представляющие ценности, то ли таким образом успокаивал нервы.

— Да вы присаживайтесь, Родион Романович! Нет правды в ногах, хотя ее и в головах часто нет… Как думаете, мог турок загипнотизировать г-на Арапова, чтобы тот предательство совершил?

Сыщик сел на стул, подхватил стаканчик с остывшим чаем и выпил одним глотком.

— Рад бы вас утешить, Николай Павлович, но… Это невозможно. Во время недавнего путешествия в Европу, я посетил парижскую школу гипноза. Их эксперименты вызывают живейший интерес, к тому же зимняя Франция не располагает к долгим прогулкам, потому я провел немало вечеров в научных лабораториях гипнотизеров и узнал много неожиданных фактов. Если угодно, перескажу вам кратко.

— Буду признателен, весьма и весьма! Тем более, что мы сейчас ничего не можем делать, только ждать. Давайте я вам еще чаю налью?

Мармеладов вежливо отказался. Игнатьев вежливо не стал настаивать. Они общались подчеркнуто спокойно и даже несколько отстраненно, хотя каждый переживал о побеге шпиона и дальнейшей судьбе его пленницы.

Сыщик поведал в живописных подробностях, как французские врачи оборудовали трехэтажный особняк в уникальную больницы. На первом этаже, в большом зале, принадлежавшем раньше учителю танцев, устраивали собрания с демонстрацией гипноза всем желающим. Во второй этаж допускались только люди, проявившие научный интерес — здесь были устроены лаборатории и проводились настоящие глубокие эксперименты, а не просто показательные выступления. Третий этаж оставался закрытым для посещений, поскольку там располагались пациенты из домов призрения и клиник для душевнобольных. Их пытались исцелить при помощи новомодных методик, но удавалось это далеко не всегда, потому на окнах были установлены прочные решетки, а обитателей этажа держали в смирительных рубашках или вовсе привязанными к кроватям.

— Каждый вечер monsieur Шарко или кто-то из его учеников проводил сеансы гипноза. Любого человека из толпы отключали за минуту, в том числе и отъявленных скептиков. С виду это очень просто: доктор делает пассы руками и отдает негромким голосом приказы: «Вы засыпаете! Вы теряете волю! Вы хотите выполнять только то, что прикажет мой голос!» В это время какой-то араб в уголке выстукивает на барабанах восточную мелодию — легонько, кончиками пальцев. Там-тадам-там-там, тадам-там-там… Убаюкивает почище колыбельной. Бывало, что под нее засыпал не только испытуемый, но и еще несколько зрителей из толпы. Их, понятное дело, всегда успевали подхватить соседи, особенно старались карманники — после такого гипнотического сна можно было очнуться без кошелька.

— А что же, были такие, с которыми не получалось совладать? — с явным интересом спросил Игнатьев. — Вот вы, Родион Романович, наверняка бы не уснули. Рациональный ум отрицает чудеса.

— Я бы не стал даже пробовать свои силы в противостоянии с парижскими докторами. Это не чудеса и не ярмарочные фокусы. Это наука, и французы настолько сильно продвинулись в ее изучении, что могут подвергнуть гипнозу любого. Вера или неверие, мистицизм или рациональность — все это здесь вообще не содержит никакого значения. Молодой врач-невропатолог Йозеф Бабинский, — сын поляков, которые бежали от восстания в Варшаве, прекрасно говорит по-русски, с ним мы общались теснее других… Так вот, Йозеф утверждает, что для погружения в гипноз можно использовать не только голос и ритмическую музыку, но также определенным образом направленный свет, либо нагретый до правильной температуры металл, либо ароматы цветов и трав. Факторов, усыпляющих сознание человека много. Правда, существует еще одна научная школа, в городке Нанси, и тамошние профессора утверждают, что все это мишура и для успеха важен лишь голос гипнотизера. Если он попадает в определенную тональность, все получится. Если нет — увы… Но парижане считают нансийскую школу сборищем бездарей и не воспринимают всерьез.

— Получается, гипноз — это опасное оружие, от которого ни за каким щитом не укрыться?

— Отчего же? Щит, разумеется, есть, — улыбнулся сыщик. — Бабинский научил меня особой методике. Нужно повторять про себя один стишок, тогда гипноз не подействует сразу.

— Чей же это стих? Да Мюссе? Сюлли Прюдома?

— Не могу сказать.

— Неужто и тут секреты? — удивился Игнатьев.

— Нет, просто это уличное творчество. Стишок составлен из отборнейших французских ругательств. Давайте на ухо, разве что…

Даже опытный дипломат, услышав заветную фразу, покраснел и крякнул:

— Однако ж!

Поразмыслив немного над сказанным, г-н Игнатьев все-таки вернулся к прежнему вопросу.

— Давайте проверим, верно ли я понял. Гипноз не подействует сразу, если мысленно браниться. Но рано или поздно сознание любого человека все равно подчинится гипнотизеру. Так?

— В общих чертах, да.

— Почему же тогда вы отрицаете невиновность обер-полицмейстера?! Разве не мог Чылгын кюрт проникнуть в его разум и выведать все тайны против желания?

— Не мог, в том-то и дело! Усыпленного человека нельзя заставить действовать во вред себе. Можно внушить желание ударить вас по голове, — Мармеладов неожиданно замахнулся тростью, заставив дипломата вздрогнуть. — Хотя и здесь не исключена заминка, так что гипнотизер постарается убедить меня, что голова ваша — лишь тыква. Но нельзя заставить бить тростью самого себя. Или шагнуть с крыши. Или признаться в тайных преступлениях, проступках, пороках. Понимаете? Нельзя заставить рассказать секрет государственной важности. Сработает защита и человек тут же выйдет из-под гипноза. Сумеет удержаться в последний миг.

Сыщик опустил трость и продолжил.

— Я сначала не поверил, но во время сеанса это было доказано. Молодая парижанка лаяла и кукарекала, когда это приказывал monsieur Шарко, но как только ей велели раздеться на публике — моментально пришла в себя. Другой случай возник следующим вечером: солидный банкир, пришедший с женой, впал в глубокий транс. Он пел куплеты из водевиля, так разошелся, аж пританцовывать начал. Но как только задали вопрос: «С кем и как часто вы изменяете супруге?» — отключился. Упал в обморок, однако не выдал себя.

— Все равно выдал, — ухмыльнулся Игнатьев. — Раз отключился, значит есть, что скрывать. Жена, небось, трепку устроила?

— Скандал разразился немыслимый, да. Но вы должны понять: для мозга любая опасность равноценна. Отдайте приказ скинуть платье или шагнуть навстречу несущемуся поезду, — не важно! — у человека сразу сработает спасительный инстинкт.

— Прискорбно и прескверно, — подытожил министерский чин.

Снова надвинулось молчание, подобно грозовой туче, закрывающей сразу половину неба. Тишина нарушалась лишь изредка, когда Игнатьев прихлебывал из миниатюрного стаканчика.

— Вы только не подумайте, Родион Романович, что это нарочно для неудобства гостей задумано, — начал оправдываться он, поймав взгляд сыщика. — Я ведь тоже люблю чаевничать по-нашему, от души, с баранками и вареньем. Но нельзя сноровку терять. В Турции все беседы проходят за чаем, а пьют они его из таких вот немыслимых емкостей… Сейчас я распоряжусь, чтобы вам большую чашку принесли. А может быть, отобедать желаете?

Ответить Мармеладов не успел. Второй раз за день дверь распахнулась без стука. Хозяин кабинета и в этот раз никак не откомментировал бестактное вторжение, напротив, обрадовался вошедшим.

— Ну? Добыли? — и тут же, увидев расстроенное лицо почтмейстера, всплеснул руками. — Неужели, неудача?!

Митя подошел к столу и выложил казенный бланк.

— Привез, привез телеграмму. Но зря мы возлагали надежды на эту улику. Это просто заказ на поставку трав и пряностей…

Игнатьев быстро пробежал глазами короткий текст, потом вчитался внимательнее и с тяжким вздохом откинулся в кресле.

— Ваша правда, Дмитрий Федорович… Обычное деловое послание, — он протянул телеграмму Мармеладову. — А вы что думаете?

Сыщик взял бумагу, прочитал содержание молча, но после повторил вслух:

— «

Жду розмарин зпт ваниль зпт корицу Москве тчк Двадцать пять фунтов тчк Мята засохла зпт придется выбросить тчк Использую базилик тчк

— А Бог его знает, — ответил почтмейстер. — Чыл-мыл-юрт… Или как там, мать его? Шпион отправил ее в Петербург по срочному тарифу. Сказал там уже ждет поставщик, он и востребует.

— Мы пока ехали обратно, раздумывали как лучше поступить, — включился адъютант с предложением. — Сошлись во мнении, что нужно облаву провести, вокруг Патриарших прудов. Помните, свидетели утверждали, что похититель увел девочку в том направлении, по Петровскому бульвару. И от филера он именно там ускользнул. Место совпадает, надо взять сотню городовых и жандармов, все там обыскать.

— Глупости, — тут же отреагировал Мармеладов, не давая дипломату даже обдумать предложение. — Все, что говорили свидетели, по задумке Чылгын кюрта — это туман. Дымовая завеса. Раз упомянут был Петровский бульвар, стало быть, это последнее место в Москве, где он станет прятаться. Скорее уж пойдет в противоположном направлении.

— Но ведь филер… — начал было почтмейстер.

— Бестолочь этот филер! Шпион наверняка заметил его еще на рынке, раз устраивал представление с ахами, охами и бросанием короба на землю. Нарочно пошел в сторону, известную нам из показаний городового Милорада, а там уж обрел невиданную прыть, оставив соглядатая ни с чем. Говорю вам, Милорад и другие свидетели, выдавали нам дезинформацию, которую турок заставил их повторять. Возможно, как раз при помощи гипноза.

— Да неужели злодей способен мгновенно усыплять и внушать определенные мысли? — в голосе Игнатьева осталась последняя капля недоверия — так спрашивают, когда хочется получить подтверждение тому, во что уже веришь, но боишься в этом признаться даже самому себе.

— Гипноз такое же мастерство, как и наблюдательность. Их можно развивать и совершенствовать, — проговорил сыщик, вертя в руках телеграмму. — Вот скажи, Митя, сколько раз ты перечитал этот текст?

— Раз десять или двенадцать.

— И что же, ты в самом деле решил, что Мехмет-бей пишет поставщику пряностей?

— А как иначе понимать этот текст? — пожал плечами почтмейстер. — Тут все просто: надо собрать товар и отправить в Москву. Ничего подозрительного.

Мармеладов повернулся к кавалергарду.

— Вы, г-н Ершов, тоже так думаете? Да? Тогда расскажите, как бы вы действовали на месте поставщика, прочитав телеграмму.

— Собрал бы корицу, розмарин и что там еще… А, еще ваниль! Погрузил в поезд…

— И вас бы ничего не смутило?

— Э-э, к чему вы клоните?

— Признаться, я тоже не совсем понимаю… — Игнатьев задумчиво покрутил усы.

— Турок заказал аж двадцать пять фунтов, — сыщик азартно размахивал почтовым бланком. — Фунтов, господа! Но пряности — это не мука, не мясо. Мы же видели на рынке, что этот товар продают наперстками да свертками малыми. Каждый золотник стоит не меньше полтины, а особо редкие травки идут по три рубля.

— Так может турок на год запасается? — встрял Митя, даже не замечая, что оказался по одну сторону логических баррикад с неприятным ему прежде кавалергардом.

— Тогда ему надобно миллионщиком быть, — хмыкнул Мармеладов. — Но пусть, твоя правда. Так по сколько из этих двадцати пяти фунтов грузить корицы или ванили? Непонятно же.

— Вдруг они заранее договорились: всего в равных долях…

— Держи карман! Коммерция так не делается. Откуда поставщик знает, на что сейчас в Москве спрос? И сколько корицы из прежней партии у Мехмет-бея осталось нераспроданной? Эта телеграмма не от негоцианта, с торговой точки зрения она мало информации сообщает. Скорее тут шифр, который сможет понять только нужный человек.

— Нужно арестовать того, кто придет за телеграммой, и допросить с пристрастием, — воскликнул Ершов.

Его начальник, как человек более всех искушенный в шпионских играх, вмешался в беседу.

— Это ничего не даст. Чылгын кюрт ведь не случайно целый час плутал по закоулкам, таская филера за собой, как пса на сворке. Время тянул. Не хотел подвергать риску сообщников в Петербурге. Наверняка у них заранее оговорен день и время для связи. Белый медведь или его подручный получил телеграмму и ищи-свищи… Но о чем таком турок мог уведомлять?

— О некоем важном событии, которое случится не позднее 25-го мая, — ответил Мармеладов.

— Почему, к примеру, не июня или июля? — переспросил дипломат.

— Зачем бы он стал так торопиться и раскошеливаться… На сколько это по стоимости потянет, Митя?

Почтмейстер прикинул:

— Пять копеек за слово. Итого выходит на семьдесят пять копеек. Все это умножим на три, поскольку срочная телеграмма передается прежде всех остальных и плата за нее взимается втрое против обыкновенной.

— То есть больше двух рублей. Дороговато. До июня успел бы отправить и обычную телеграмму. Опять же, обер-полицмейстеру турок обещал вернуть дочь завтра, к вечеру. Стало быть, нужно понять, что случится завтра днем… Давайте подумаем немного и поделимся умозаключениями.

Кавалергард сдался первым, спустя минуту он замысловато выругался и отошел к окошку. Митя старательно вглядывался в буквы телеграммы, но в голову лезли только мысли о скором обеде — розмарин чудесно сочетается с рыбой, а корицу лучше добавить к десерту… Дипломат же снова перебирал бумаги, время от времени разрывая их и бросая под стол.

Мармеладов, сложив руки на набалдашнике трости и примостив сверху подбородок, являл вид человека расслабленного и ни о чем не переживающего.

— А что, Николай Павлович… Не случится ли завтра в Москве тайная встреча канцлера Горчакова с посланником австрийского императора Франца-Иосифа?

Сыщик задал вопрос буднично, но Игнатьев так и подпрыгнул, уронив подушки с кресла.

— Откуда… Черти драные! Как вы узнали?

— И встреча пройдет при вашем непосредственном участии. Вот истинная цель вашего приезда из Константинополя, — продолжал Мармеладов.

— Но это ведь под строжайшим секретом. Даже адъютант не был поставлен в известность… Кто вам сказал?

— Телеграмма. Не знаю, сколь крепко вы оберегали этот секрет, но Чылгын кюрту и другим врагам Отечества он теперь доподлинно известен.

— Не упоминал… Ни одной живой душе! — кусая усы, бормотал дипломат.

Платон и Митя вовсе онемели.

— Уверен, вы изобрели способ, чтобы никто в министерстве иностранных дел, а также окружении канцлера, не узнал о приезде австрийского посланника. Чтобы Белый медведь не пронюхал. Даже с нами уже два часа в молчанку играете, — сыщик нисколько не оскорбился по поводу столь вопиющего недоверия, но подметил, что у юного кавалергарда заиграли желваки от обиды. — Но смею предположить, что секрет сей известен был обер-полицмейстеру. Ведь доверенные люди г-на Арапова в штатском готовятся охранять безопасность переговоров. Стало быть, похититель потребовал в качестве выкупа за дочку именно эти сведения: дату и место встречи, состав участников. А тот выложил все подробности, поскольку он в первую очередь любящий отец, а только потом — верный сын Отечества нашего.

Митя рассматривал текст телеграммы, водя по строчкам пальцем.

— Братец, я решительно не понимаю, где ты углядел князя Горчакова, г-на Игнатьева и уж тем более, австрияка…

Мармеладов прошелся по кабинету и остановился у портрета светлейшего князя.

— Первое, что мне пришло в голову — вчерашние объяснения ботаника. Вспомните, мы же видели розмарин в Аптекарском огороде. И директор посетовал, что он плохо растет в наших краях, ведь здесь маловато солнечного света.

— Но это совсем ничего не объясняет, — пробурчал Ершов, постепенно отходя от шока, в котором пребывал.

— Вы слишком нетерпеливы, юноша, а я привык объяснять ход своих мыслей в логическом порядке… Дальше я учел тот факт, что противник наш, хоть и шпион заморский, а все же свободно цитировал Пушкина. Устами подставных свидетелей, разумеется. А ведь князь Горчаков — лицейский приятель поэта, именно про него Александр Сергеевич писал: «Питомец мод, большого света друг». Большого света, понимаете! Торговец пряностями уж должен разбираться в том, как выращивают розмарин. К тому же у этого растения цветки голубые. А князь носит орденскую ленту Андрея Первозванного — она тоже голубого цвета!

Все присутствующие посмотрели на портрет, чтобы убедиться в правдивости слов Мармеладова.

— Но откуда турок так хорошо в русской поэзии разбирается? — удивился Игнатьев.

— Я не в курсе, как устроена подготовка шпионов, тут вам лучше знать, — сыщик улыбнулся, глядя в непроницаемые глаза дипломата. — Но я поставил себя на место Чылгын кюрта. Если бы мне велели ехать в чужую страну, где вокруг — одни враги, то чтобы не попасть впросак, я бы первым делом выучил тамошний язык. Важно же понимать, о чем шушукаются за моей спиной. А русский язык удобнее всего учить по стихам Пушкина — там, по сути, все уложено: наша культура, наша история, наши обычаи, традиции и мудрость народная. Кроме того, шифр мог подсказать столичный дворянин, тот самый Белый медведь, возможно — страстный любитель поэзии. Кроме того, он описал турку ваши выразительные усы.

— Откуда это вы взяли, Родион Романович?

Сыщик помахал телеграммой.

— Да все отсюда же. Турок с вами лично не знаком, однако же назначил вас быть ванилью. У нее на стебле, знаете, изрядные усики. А корица — это приближенный Франца-Иосифа. Тут вообще легко угадать, ведь именно ею австрийцы щедро сдабривают и кофе, и чай, и модный торт Эстер-Хази. Я недавно пробовал такой в Вене.

— Выходит, вы все это постигли одной только силой мысли? — на этот раз Игнатьев даже не пытался скрыть своего удивления. — Блистательно! Что же, если вы сами о многом догадались, то мне остается лишь добавить небольшое пояснение. Завтра в Москву с тайным визитом прибывает граф Андраши. Цель его переговоров со светлейшим князем — обсудить политическую обстановку в Константинополе и на Балканах. Меня пригласили в качестве очевидца, который не понаслышке знаком с ситуацией. Если удастся убедить графа, то он поможет организовать официальную встречу австрийского императора и нашего государя-батюшки, на которой, собственно, и будет решена судьба Европы.

— Вы уж простите, Николай Павлович, я как и многие литературные критики, чаще читаю о выдуманных королевствах и фальшивых чувствах, а потому в политике не слишком разбираюсь, — признался Мармеладов. — С какой стати мы зависим в турецком вопросе он австрияков?

Игнатьев удивился еще больше, ведь в их ведомстве это было понятно всем и каждому. Но раз уж обещал объяснения, извольте.

— По окончании Крымской войны мы подписали мирный договор в Париже. Ущерба для России в нем почти не было, кроме одного пункта, который шел под восьмым номером. Стоит нам теперь объявить войну Османской империи, и в поддержку турок сразу же выступят Франция, Англия и Австрия. За годы ситуация изменилась. Французы обескровлены, они совсем недавно капитулировали в битвах с Пруссией, по сути откупились от Бисмарка двумя приграничными провинциями — Эльзасом и Лотарингией. Англичане погрузились во внутренние политические распри, им сейчас тоже не до того. Остаются только австрияки. Если удастся уговорить их не вмешиваться, то мы прогоним турков с Балкан…

Мармеладов кивнул, прерывая речь дипломата.

— Стало быть, османским шпионам выгодно сорвать тайную встречу, — резюмировал сыщик. — Но что еще зашифровано в телеграмме? На кого указывают мята и базилик?

— Выясните это, Родион Романович! — с неожиданной страстью проговорил Игнатьев. — Отменить прием графа Андраши уже невозможно: мы так долго уговаривали австрийцев, что не можем теперь оконфузиться. Иначе все пойдет насмарку. Но мы перехитрим Бешеного волка! Изменим место встречи и усилим охрану. Прямо сейчас я отправлюсь к князю Горчакову и потребую отстранить обер-полицмейстера, чтобы г-н Арапов не узнал новых сведений. А вы уж постарайтесь! — и, перейдя на сугубо деловой тон, добавил. — Платон будет и дальше неотступно следовать за вами, выполняя любые указания. Экипаж также в вашем распоряжении. Поймите, вы знаете слишком много, чтобы отпустить вас совсем без присмотра…

Пять минут спустя, когда они рассаживались в черной карете, кавалергард поинтересовался:

— Куда прикажете ехать?

Ответил ему, вопреки ожиданиям, не Мармеладов, который углубился в размышления, а Митя:

— На Зубовский бульвар! А то все эти корицы с розмаринами… Совсем растравили аппетит. Поехали в трактир, там Алеша, верно, уж заждался.