Волошский укроп

XV

И в этот раз пробуждение Анастасии было плавным, тягучим, словно заварной крем. Однажды она видела, как кондитер-итальянец украшал торт, сдавливая конусы из промасленной бумаги, под которыми тут же появлялись розы, звезды и изысканные завитушки. Память возвращалась короткими всплесками, будто медленные и ленивые волны проносились в голове от берега к берегу…

Ах, какой же странный сон ей привиделся. Про злого волшебника, который заколдовал прекрасную принцессу, причем так ловко, что она даже сама руки подставляла, пока лиходей их веревкой скручивал. А потом колдун столкнул малышку в какую-то яму и летела несчастная красавица аж до самого центра земли. Ничего себе сказочка!

Девочка с трудом разлепила веки и уставилась в темноту. Неужто еще не рассвело? А ведь засыпала она, помнится, при свете дня. Долго спала. Вот отчего тело так затекло! Бывает такое, проснешься, а ни рук, ни ног не чувствуешь. Надо позвать нянюшку, пусть свечи зажжет…

Анастасия попробовала крикнуть и тут только поняла, что рот ей закрывает тряпица, перевязанная кожаным ремешком. Счастье еще, что пролито на нее было какое-то душистое масло, потому дышалось легко, но сквозь цветочный аромат уже пробивались чудовищные миазмы подземной реки.

Вспомнилось, как во сне колдун глумливо говорил принцессе: «Скручу тебя в венок и брошу в реку. Погадаю, что меня ждет!»

Так, выходит, не сон это вовсе?

Глаза ее начали привыкать к темноте. Анастасия покрутила головой и поняла, что лежит на кирпичном возвышении, а ноги полощутся в вялом течении, явно недостаточном, чтобы сдвинуть с места человека, пусть даже очень маленького, и утащить невесть куда, в страшное подземелье. Девочка рванулась раз, другой, но веревка держала крепко.

Проплакала она целый час. Может больше, а может и меньше. Поди разбери. Потом слезы кончились.

Анастасия решила, что нужно попытаться встать, хотя бы на колени. Легко сказать! Она барахталась и извивалась, стремясь освободиться от пут, стянувших руки и ноги. Но ничего не выиграла, только еще больше сползла в реку.

Невдалеке от ее головы капала вода, неспешно так, размеренно. Ритм все время менялся. Сперва в паузу между каплями с трудом можно было вставить даже два слова: «Отче наш». Потом чуть замедлилось, девочка уже успевала произнести мысленно целое предложение «Иже еси на небесех…» Кап. «Да святится имя Твое…» Кап. «Да пребудет царствие Твое…» Кап. Наконец, падение воды стало настолько редким, что в промежуток стала вмещаться уже вся молитва целиком. Тогда Анастасия начала считать после каждого прочтения, дошла до семидесяти двух, но тут капель прекратилась.

Зато появился другой звук. Противный и, вместе с тем, пугающий. Пи-пи-пи. Пи-пи-пи! Вспомнилась святочная процессия, которую устраивало московское дворянство.

Полсотни саней скрипят полозьями, музыканты играют веселенький мотив, мальчишки барахтаются в снегу. Анастасию везли на большом деревянном гусе, расписанном под хохлому и украшенном красными лентами. А вечером в домашнем театре разыгрывали сказку про Щелкунчика. Маленький Павлуша пищал так же тоненько, изображая Мышиного короля, а гости смеялись.

Теперь же было не до смеха. Испуганная девочка ждала, что из темноты на нее вот-вот набросится огромный грызун с золотыми коронами на семи головах. Ф-фу-ух… Слава Богу! По каменному тротуару приближалось не сказочное чудовище, а обыкновенная крыса, с одной-единственной пастью. Она запрыгнула на плечо девочки, замерла на мгновение, прислушиваясь к прерывистому дыханию, а потом медленно вскарабкалась на лицо Анастасии. Вытянула мордочку, покрутила блестящим носом туда-сюда, принюхалась к спутанным и мокрым волосам, и вдруг резко укусила девочку за подбородок. Та замычала, дернулась от резкой боли, спугнув мелкую хищницу. Крыса в растерянности отбежала, села в сторонке, потрогала лапами мордочку. И с независимым видом запрыгала по камням куда-то в темноту.

Воздух в подземелье был затхлый, но относительно теплый, а вот вода в реке становилась все холоднее. Теперь связанная узница начала замерзать. Она не могла определить, какое сейчас время суток, но по этой перемене температуры поняла: дело близится к ночи. Анастасия была довольно умной для своих лет и к тому же запоминала все уроки, которые зубрил вслух кузен-гимназист. А еще старая нянька, что переохлаждение может убить человека, правда обычно это происходит зимой, в лютую стужу. Но вдруг и сейчас такое возможно? Девочка поежилась, застонала, снова попыталась освободиться от пут, но все было тщетно.

Позади раздался легкий шорох. Невероятным усилием ей удалось перевернуться на спину, утопив связанные сзади руки в водах подземной реки. Теперь можно было поворачивать голову во все стороны, хотя стало куда сложнее удерживаться на скользком от влаги каменном парапете. Анастасия всмотрелась в темноту, откуда доносился шум. Ох, лучше бы не видеть этого мерзкого зрелища: два десятка крыс подкрались уже на расстояние вытянутой руки. Да, да, вот сейчас бы вытянуть руку и разогнать серую стаю…

Она зарычала сквозь кляп, тут же срываясь на визг — крысы набросились все разом, вонзая зубы в ее плечи, шею, лицо. Три самых голодных прыгнули на грудь девочки, еще две стали вгрызаться в живот. От боли, адской боли, перед глазами вспыхивали алые пятна. Анастасия кричала уже непрерывно, однако звук тонул в промасленной тряпке. Дикая сцена сопровождалась лишь голодным повизгиванием и сопением пожирающих ее крыс.

А потом подземные хищники бросились врассыпную. Испугались того, кто надвигался снизу, поднимаясь против течения. Может быть, девочке тоже стоит испугаться? Есть ведь чудовища, пострашнее крыс. По легенде, в Духов день из рек и озер выходят русалки, оживают топляки. Такие не просто погубят до смерти, того и гляди — душу заберут. Будет она потом скитаться тысячу лет в виде болотного огонька, заманивать неосторожных путников в топи и трясины. Нечто огромное приближалось, расплескивая воду и тяжело хлюпая с каждым шагом, словно бы длинным хвостом. Единственный глаз горел огнем, хищно посверкивая во тьме. Заметив девочку, страшилище издало ликующий гортанный вопль и, судя по плюханью воды, перешло на бег. Анастасия крепко зажмурилась и начала, в который уж раз за вечер, шептать молитву.

Когда она открыла глаза, казалось, тысячу лет спустя, то увидела перед собой Спасителя. Может, это все-таки сон? Но нет, вот же кудрявая борода, добрые глаза, переполненные любовью и беспокойством. Повернув голову, она разглядела длинную монашескую рясу, которая все-таки намокла, оттого и хлюпала по воде.

— Жива! — закричал он знакомым голосом отца Алексия. — Жива! Ох, да ведь это же моя давешняя отроковица. Спасибо, Господи, что помиловал и уберег безвинного ребенка!

Священник пытался развязать намокшие веревки, но ничего не получалось. Тут из темноты послышался другой голос, холодный, властный и слегка металлический, как показалось Анастасии.

— Позвольте мне.

Сверкнула шпага. Путы, стягивающие руки и ноги, распались надвое и кровь снова побежала в затекшие конечности. Было больно, но этой боли девочка даже обрадовалась. Она села, бережно поддерживаемая монахом, и смотрела с нескрываемым интересом, как незнакомец прячет потайной клинок обратно в трость, поворачивая набалдашник влево, пока не раздастся щелчок.

— Надо как можно скорее уносить отсюда г-жу Арапову, — сказал этот человек, разом напомнивший Анастасии дюжину персонажей французских романов. — Она вся в крови и дрожит от холода. А здесь кругом грязь и неизвестно какая зараза. До Трубной площади уже недалеко.

Алеша кивнул и легко поднял девочку на руки.

— Освещайте путь, Родион Романович. Я совсем не ориентируюсь в здешних направлениях.

Мармеладов кивнул и пошел вперед с фонарем. Минут через десять, когда руки священника начали предательски уставать, желтый луч керосинки осветил пролом в стене — трещина шла наискосок, разрезая стену тоннеля почти ровной линией. Не исключено, что своим происхождением она обязана не природным явлениям, а зубилу и молотку.

— Сюда! — зашептал сыщик.

— Не забывайте об осторожности! Извозчик не зря предупреждал о разбойниках, — пропыхтел Алеша. — Хотя, с вашим оружием, засады можно не бояться.

Мармеладов перехватил трость поудобнее и, слегка пригнувшись, шагнул в треугольный пролом. Почти сразу вернулся: путь свободен. Они оказались в подвале, где вдоль стен стояли штабеля с пыльными бутылками. Здесь сыщик принял девочку из рук монаха и велел тому взять вина с ближайшей полки.

— Хотите отпраздновать? — растерянно спросил священник.

— Разумеется! — усмехнулся Мармеладов. — Но в свое время. А сейчас нам предстоит подниматься по лестнице, довольно скрипучей, как я убедился. Стало быть, надлежит вооружиться, Алексей Федорович. Трость тут не пригодится. Уроки фехтования вы ведь не брали? Я так и предполагал. Как дубинкой ею тоже не размахнешься, пролеты у лестницы довольно узкие. Остается вот это.

Он кивнул на бутылку в руках монаха.

— В одной парижской харчевне я наблюдал, как бандиты сражаются при помощи обычных бутылок. Первым ударом по голове вырубают самого сильного и опасного противника. А дальше в руке остается горлышко с острыми осколками, которым можно изрядно поранить всех прочих соперников. Французы называют этот прием pétale de rose[2].

— Вряд ли я смогу поднять руку на ближнего, — покачал головой священник.

— Тогда молитесь, чтобы мы выбрались без приключений, — жестко сказал сыщик, пропуская Алешу вперед.

Они поднялись из подвала, прошли мимо приоткрытой двери в первом этаже, за которой пьяные голоса не в лад пели песню о Стеньке Разине. Никто, против ожидания, не высунул любопытный нос, не задал неудобных вопросов. У здешних архаровцев свои понятия — идешь, человече, от Ведьмы-реки, так и ступай себе. А любопытные долго ли живут?

На улице Мармеладов огляделся и узнал задний двор трактира «Крым». Поспешно свернув за угол, они вышли к площади. Вокруг горели фонари, а извозчик высаживал из коляски очередную подвыпившую компанию.

— Вот что, Алексей Федорович! Поезжайте немедля к дому обер-полицмейстера. Там вас примут как родного, а девочку окружат заботой и микстурами, — скороговоркой произнес сыщик, устремляясь к освободившемуся экипажу.

Алеша бежал за ним, путаясь в мокрой рясе, которая липла к ногам.

— А вы куда, Родион Романович? Отчего же не с нами?

— Надо спешить к палатам Шуйских. Если адъютант кликнул подмогу, то все уже закончилось и шпион задержан. Но есть у меня подозрение, что Платон со свойственной всем юнцам самоуверенностью, сунется к Чылгын кюрту один. А это может закончиться большой бедой… Вон как раз конка спускается, сейчас на повороте в нее запрыгну и вмиг доберусь.

Он аккуратно уложил девочку на сиденье коляски, накрыв своим сюртуком, как одеялом. Потом обернулся к священнику.

— Вы потом сразу возвращайтесь от г-на Арапова с парой городовых, а лучше с тремя. Если Митя будет идти по нашим следам, он может столкнуться с любителями хорового пения. Кто знает, в каком они будут настроении, — тут сыщик посмотрел на бутылку, которую Алеша судорожно сжимал в руках. — Заодно оставите деньги за вино, иначе будете корить себя, что нарушили заповедь «не укради». О, какой хороший выбор. «Дюар-Милон» 1859 года. Да вы гурман, почище барона Ротшильда. Ну все, все. Трогай!

Не слушая возражений Алеши, сыщик бросился через площадь к притормозившей на повороте конке. На ходу вскочил в вагон и сразу поднялся на второй этаж, дабы не смущать пассажиров запахами пропитавшей его Неглинки. Конка снова набрала ход. Мармеладов всматривался в пролетающие мимо дома и мелькающие фонари, но мыслями он был далеко отсюда.

Это не было подозрением. Он точно знал, что кавалергард Ершов не станет просить о помощи и захочет взять турецкого шпиона в одиночку. А учитывая большой гандикап по времени, можно предположить, что он уже ворвался в логово Бешеного волка. Черт бы побрал этого заносчивого гордеца!