Волошский укроп

XI

Двухэтажный дом в Хохловском переулке издавна определен был под архив Министерства иностранных дел. Здесь хранилось столько донесений, рапортов, перехваченных писем и подробнейших карт европейских стран, что не менее дюжины жандармов при полном вооружении ежедневно заступали в караул, дабы не посягнул кто на государственные тайны. Кроме того, князь Горчаков из собственных средств оплачивал дополнительный штат охраны — семнадцать бравых усачей, все бывшие гренадеры. Они поочередно совершали обход, проверяя надежность дверных и оконных запоров, а также заглядывая в подвальные помещения, где железных шкапах пылились бумаги особой важности.

На второй этаж охранники не поднимались. На то был особый запрет. Там, в просторных кабинетах, работали секретные агенты и чиновники столь высокого ранга, что они одним росчерком пера могли создать кучу проблем державам Запада и Востока. Люди, приближенные к князю Горчакову, знали, что вовсе не в парадном здании на Дворцовой площади Санкт-Петербурга, а именно в этом неприметном московском особняке определяется вся международная политика могущественной империи.

Черная карета проехала во внутренний двор. Мармеладов отметил, что деревья по обе стороны забора вырублены, да и сама глухая стена, которой обнесен архив, намного выше всех прочих оград на ближайших улицах. А сверху поблескивает в солнечных лучах нечто острое.

— Что это? — спросил сыщик Ершова. — Стальные шипы?

— Битое стекло. Здесь пару лет назад устроили грандиозную уборку и обнаружили в кабинетах три сотни пустых бутылок, в основном от шампанских вин, купленных в торговом доме Депре, — адъютант мечтательно причмокнул, но тут же одернул себя и продолжал скороговоркой. — Светлейший князь осерчал, приказал разбить их тут же и более в этом доме не злоупотреблять. Потом велел все крупные осколки на стене закрепить, чтоб защита была надежнее. А с другой стороны, чтоб добру не пропадать.

Митя оценил находчивость главы министерства глубокомысленным «хм-м-м». Мармеладов кивнул, соглашаясь с приятелем. Проникнуть во двор особняка не представлялось легким делом.

Ершов провел их между двух жандармов, охраняющих вход в архив. Те козырнули и вытянулись, выказывая почтение. Впрочем, несколько фальшивое — губы их презрительно кривились, сразу стало понятно, что кавалергарда здесь не уважают.

— Эти двое со мной, к Николаю Павловичу, — поспешил сказать тот высокому господину с красным носом, сидевшему за столом в холле. Тот равнодушно кивнул, не удостоив вошедших даже взглядом.

Широкий коридор второго этажа привел их к двустворчатым дверям орехового дерева с золотой инкрустацией. В ответ на почтительный стук изнутри послышалось недовольное рычание, которое тут же сменилось тяжелым вздохом.

— Черт с вами, входите!

Кабинет тонул в бумагах — отдельные документы и скрепленные углом, пухлые папки с завязками, связки конвертов и разорванные письма, даже какие-то экзотические свитки, — они были везде. На столе, трех стульях, в мягком кресле у окна, на подоконнике и столике для курения. Даже за портрет князя Горчакова заткнуты три депеши.

Император Александр Николаевич взирал на посетителей с другого портрета, висевшего на почетном месте. Строго взирал, недоверчиво. С подобным выражением лица встретил вошедших и хозяин кабинета г-н Игнатьев, глава российского посольства в Османской империи. Этот тоже поначалу сверлил их глазами-буравчиками, но потом улыбнулся и встал навстречу гостям. Несмотря на высокий рост и широкие плечи, дипломат не выглядел грозным или свирепым человеком. Напротив, как только он прятал свой цепкий взгляд, то казался добродушным и простоватым увальнем. Многие могли бы счесть такую простоту признаком излишней наивности. О, как бы ошиблись эти многие! Катастрофически ошиблись бы… Николай Игнатьев слыл умным и тонким политиком, хотя и склонным к рискованным авантюрам. Он ловко ходил по лезвию бритвы и уже одержал ряд блистательных дипломатических побед. Рассорил англичан и французов — союзников в азиатской компании. Убедил китайцев подписать невыгодный договор и отдать России приамурские земли. С недавних пор трудился в Константинополе, что было невероятно опасно, учитывая агрессивные настроения турок.

— Год не был здесь, представьте себе. Третьего дня приехал и погряз в этом мракобесии, — обвел он широким жестом бумажные развалы. — Вынужден разбираться: какие из этих писем еще актуальны, а какие безнадежно устарели.

— Смею полагать, часть корреспонденции уже прибывает устаревшей, расстояния-то в Европе изрядные, — проявил профессиональный интерес почтмейстер.

— Я вам больше скажу, половина всех этих депеш уже через час после отправки устаревает, — сокрушенно покачал головой дипломат. — Время сейчас дикое, безумное, ситуация меняется уже даже не по часам, по минутам. Прибавьте к тому, что часть агентов сообщает недостоверную информацию — кто-то ошибается, других перекупили иноземные разведки… Здесь сам черт ногу сломит!

— Отчего же вы не пригласите помощников? — удивился Митя.

— Секреты, будь они неладны! Строжайшие секреты. Все эти документы требуют только моего личного внимания. Однако же, что это я?! Мы ведь должны обсудить совсем другую историю, — Игнатьев повернулся к адъютанту, — Платон, голубчик, освободите стулья от этого хлама. Да, не стесняйтесь, сваливайте прямо на пол! А вы, господа, не желаете ли чаю?

Кавалергард, успевший подготовить места для гостей, бросился прочь из кабинета. Очевидно, на малейшие намеки начальства здесь было принято реагировать незамедлительно.

— История, которую мы должны обсудить, прескверная. Отвратительная, — Игнатьев снова уселся за стол. Сыщик успел заметить, что в кресле лежали три небольших подушки, видимо, для большего удобства. — Османская империя все никак не успокоится. Со времен Крымской войны, уж сколько лет прошло, а они все сети шпионские плетут.

— Так ведь и мы плетем, — заметил Мармеладов.

— А как же! — улыбнулся в ответ Игнатьев. — Лично вот этими вот руками узелки завязываю… Но мы-то за правое дело. За веру, царя и Отечество.

— А они сербов режут. Наших славянских братьев, крещеных в единой вере! — взорвался Ершов, как раз в этот миг вошедший с чайным подносом.

— Ну-ну, будет, — осадил его дипломат. — Хотя режут, конечно. Святая правда. А мы вмешаться не можем, связаны руки мирным договором. Хотя уже давно пора собрать все славянские народы под одно крыло.

Дипломат выразительно посмотрел на портрет императора. Потом кивнул адъютанту и тот начал разливать чай в маленькие стаканчики необычной формы — стянутые посредине, словно барышня в корсете.

— Но речь-то о другом. Когда турки на Балканах кровь льют, это как бы дело внешнее, тут мы зубами скрипнем, но укусить не сможем. А вот когда в Москве, почитай в самом центре, ребенка крадут — вот тут мы реагировать можем и должны! Ни один мирный договор такого не дозволяет. Шпиона надо поймать, как обычного хитровского лиходея и бросить за решетку. Платон, голубчик, насколько мы приблизились к этой цели?

Кавалергард коротко доложил об утреннем посещении рынка и выявлении подозреваемого. Дипломат согласно кивал, прихлебывая горячий чай из стаканчика. Митя попытался было перенять его манеру, но только обжег пальцы и язык. Мармеладов же к угощению не притронулся, он сидел, положив руки на трость, а сверху пристроив подбородок.

— Большинство турецко подданных в России находится под нашим контролем. Мы их… Как это говорится? Мене, текел, упарсин, — Игнатьев прикусил маленькое рассыпчатое пирожное с блюдца. — Пересчитали, одним словом. Однако есть такие, кто глубоко спрятан до поры, а потом вылезает и вредит.

— Как Мехмет-бей? — Митя, отчаявшийся напиться чаю, отставил подальше стаканчик и заинтересовался разговором.

— Вы правы, этот похититель никогда прежде не состоял у нас на учете. Большое упущение, — Игнатьев стряхнул с усов крошки от печенья и потянулся за новым. — Недоработочка, да-с. Но бывают еще и похуже, натуральные оборотни.

— Оборотни?

— Они самые, — поморщился дипломат. — Живет себе дворянин, безупречно служит на благо государя и всея Руси. И вдруг оборачивается против родной державы и начинает выдавать неприятелю секретные сведения.

— Да с чего же такое происходит? — изумился почтмейстер.

Мармеладов, до того молчавший, поднял голову и включился в разговор:

— Все дело в деньгах, разумеется.

— Однозначно, — Игнатьев снова включил глаза-буравчики и внимательно разглядывал сыщика. — Родион Романович, будь вы турецким… Или любым другим шпионом, кого бы завербовали?

— В первую очередь сластолюбцев и игроков. Среди дворян и высших чинов многие волочатся за прекрасными куртизанками, что требует больших денег. Еще больше тех, кто делает ставки за карточным столом либо на скачках. Оба пути приводят к одному результату: люди вскоре оказываются в долгах по самую маковку. Будь я шпионом, нашел бы адмирала в затруднительном положении, скупил его векселя…

— В самый корень зрите! — обрадовался Игнатьев. — Мне, господин Мармеладов, рекомендовали вас как прозорливого и здравомыслящего человека. Рад в этом убедиться. И с адресом угадали. В этом году уже двух оборотней обезвредили и как раз в Адмиралтействе. Но остался кто-то в самом высшем свете. Через него много штабных тайн утекает к султану. Дознаться кто именно пока не можем, однако будучи в Константинополе, выведал я что негодяя этого турки величают Беяз айы. Белый медведь, значит. Вот бы кого поймать…

— И выпотрошить негодяя! — снова грянул Ершов.

Игнатьев сверкнул глазами и адъютант сразу съежился: такие неловкие моменты возникают, когда плохо воспитанный ребенок врывается в беседу взрослых, хотя его об этом не просили. Впрочем, дипломат тут же сменил гнев на милость.

— Опять прав юноша, не зря говорят, что устами младенца…

Кавалергард залился краской и отвернулся, чтобы скрыть досаду.

«Тонко поддел! Вроде бы булавочный укол, да ведь больно», — подумал Митя с определенным злорадством. Молодой выскочка ему по-прежнему не нравился.

Игнатьев же продолжил, вернув лицу дружелюбное выражение.

— Медведь этот полгода назад обратился к турецкой разведке с просьбой прислать ему на подмогу опытного агента, который мог бы действовать в Москве. Сам-то оборотень присматривать за двумя городами не сумеет. Мы ему в Петербурге хлопот изрядно доставляем, постоянно меняем пароли и шифры, рассылаем фальшивые депеши — поди уследи за всем. Турки расстарались, прислали к нам своего лучшего шпиона по прозвищу Чылгын кюрт, что значит…

— Бешеный Волк, — докончил фразу Мармеладов.

— Вы изучали турецкий язык? — дипломат постарался не выдать своего удивления, и у него это получилось, помогла многолетняя практика ведения переговоров. А вот Митя и Платон выпучили глаза.

— Нет, Николай Павлович, но об этом шпионе я наслышан, — сыщик снова опустил голову на трость и даже прикрыл глаза, выуживая из памяти подробности. — Минувшей зимой в Париже довелось приятно общаться с писателем, г-ном Кемалем. Десять лет назад он собрал группу заговорщиков против султана, но их раскрыли. Многих казнили, ему же удалось скрыться во Франции.

— Как же, как же. Тайное общество «Новые османцы». Мне знакома эта история, — подтвердил Игнатьев. — Но причем здесь Чылгын кюрт?

— Сейчас как раз подхожу к этому, — Мармеладов понял, что сведения крайне важны, раз дипломат такого высокого уровня нетерпеливо постукивает пальцами по пустому стаканчику. — В тайное общество внедрили агента-провокатора, как раз Чылгын кюрта. Ему не доверяли, однако же и не прогоняли. Бешеный волк продолжал посещать собрания и был в курсе всех планов заговорщиков, а впоследствии отправил «Новых османцев» на эшафот. Лишь некоторым удалось сбежать во Францию. Г-н Кемаль описывает провокатора с излишней патетикой, к которой склонны все писатели: будто бы этот проклятый старик впивался в его разум холодными пальцами, выворачивал наизнанку и через это узнавал самые сокровенные тайны… Предполагаю, что речь шла о гипнозе.

— Но ведь и торговец с рынка, Мехмет-бей, — Митя сумел первым из присутствующих сложить озвученные факты, — тоже действует гипнозом!

Мармеладов кивнул.

— Похититель дочери обер-полицмейстера и есть тот самый Бешеный Волк.

— Родион Романович, мы не должны упустить его! — с невиданной доселе страстью в голосе заговорил Игнатьев. — Поймаем мерзавца, а там, глядишь, и берлогу медведя-оборотня через него обнаружим.

— Поймаем, безусловно поймаем! Я приставил лучших филеров, чтобы следить за шпионом, — горделиво отрапортовал Ершов, упустив при этом сообщить, что идею ему подсказал Мармеладов.

— Ну, дай-то Бог…

В дверь кабинета постучали, потом просунулась голова давешнего красноносого господина из холла.

— Николай Павлович, тут жандарм в штатском. Говорит к Ершову с докладом.

— Приглашайте! Немедленно!

Вошедшему было на вид лет тридцать. Точнее сказать сложно: внешность у него была неприметная, хотя в работе наблюдателя это скорее помогало. Отчет предоставил подробный, говорил сухо и по делу. Торговец специями полчаса бродил по улицам вроде бы без всякой цели, затем свернул на Кузнецкий мост и вошел в трактир без вывески. Там он встречался с неким господином — долговязым, прилично одетым. О чем говорили, услышать не удалось, поскольку Мехмет-бей нарочно выбрал стол, к которому трудно приблизиться незаметно. Пару слов удалось разобрать, лишь когда они прощались у дверей трактира. Турок сказал: «Если все произойдет, как вы сказали, то ждите завтра вечером». Второй уточнил: «В целости и сохранности?» Торговец кивнул. Далее разошлись в разные стороны. Филер отправился за долговязым, а его напарник — за Мехмет-беем. Неизвестный прошел до Столешникова переулка и вошел в дом…

— Обер-полицмейстера, — в голосе Мармеладов не было вопросительной интонации, он утверждал очевидное.

Тайный агент кивнул, не выказывая эмоций, или его удивление было настолько же серым и неприметным, как и весь внешний вид.

— Это все? — уточнил Игнатьев. Дождавшись ответного «Так-точно-с», кивнул адъютанту. — Платон, голубчик, проводи и выдай сколько там положено за труды.

Как только дверь закрылась, дипломат встал с кресла и подошел к сыщику.

— Ну и что же все это, по-вашему, значит?

Мармеладов тоже встал, опираясь на трость. Глаза их оказались на одном уровне.

— Все сходится, Николай Павлович. Чылгын кюрт отправил второе письмо г-ну Арапову, скорее всего, сегодня утром. Безутешный отец поспешил на встречу с похитителем дочери, чтобы уплатить установленную цену. В нашем случае, думаю, речь не идет о деньгах. Обер-полицмейстер расплатился ценными сведениями, интересующими турка. Взамен тот пообещал вернуть похищенную Анастасию завтра вечером. Видимо, ему нужно время, чтобы передать донесение по шпионским каналам — или как у вас это называется? — в Константинополь или, допустим, Белому медведю в Петербург. Либо старик хочет проверить информацию и убедиться, что его не обманули… Но я так понимаю, вопрос в другом: почему г-н Арапов сразу не обратился к вам?

— Конечно! — Игнатьев не злился, скорее был чрезвычайно обеспокоен. — Первое письмо от похитителя г-н Арапов передал мне сам, поскольку мы как раз встречались по… Одному важному делу. Теперь же скрыл свою встречу со шпионом. Как же так?

Мармеладов пожал плечами.

— У меня нет детей, потому судить о мотивах отца я могу только в теории. Но смею предположить, что г-н Арапов вчера узнал об отравлении пяти свидетелей по данному делу. Скорее всего от волнения за дочку он не сомкнул глаз целую ночь. А когда утром получил письмо от злодея, супруга смогла легко убедить обер-полицмейстера, что жизнь Анастасии важнее любых государственных интересов… Так что меня совсем не удивляет его молчание.

Игнатьев горестно повесил голову и минуты две молчал. В кабинете стало так тихо, что Митя начал различать тиканье ходиков на стене и осторожные шаги в коридоре.

— Вы правы, — проговорил дипломат. — Я без промедления отправлюсь к г-ну Арапову и заставлю его открыться. Пусть расскажет, какие именно сведения он сообщил Чылгын кюрту, а потом уже сообразим, что нам делать. Может быть, все еще можно исправить.

— Вряд ли вы преуспеете, Николай Павлович, — сыщик поднял правую руку, словно давая клятву. — Г-н Арапов будет все отрицать. Если он ради дочери отважился на измену, то уж дать вам ложное свидетельство и вовсе не постесняется.

Шаги за дверью, к которым прислушивался Митя, стали вдруг быстрыми и громкими, словно кто-то бежал по коридору. Причем бежали, судя по неровности топота, как минимум двое.

— К тому же второй наблюдатель еще не явился, — продолжал Мармеладов. — Может быть стоит прежде выслушать его доклад? А потом уж и к решительным мерам переходить.

Дверь распахнулась без стука, что было вопиющим нарушением не только правил хорошего тона, но и здешних строгих правил. На пороге возник адъютант по особым поручениям. Митя привык, что лицо Платона перебывало за последние дни и бледным, и красным, но теперь он выглядел позеленевшим, как человек с болезненным желудком. Ершов втолкнул в кабинет еще одного невзрачного типчика, на сей раз круглобрюхого.

— Вот, сучий сын… Упустил турка!