Воровка

Глава 30

Пребывая в Святилище, Джейн не представляла, сколько времени прошло, проходило… не суть. Десять минут или тысяча лет, у нее возникло ощущение, что она чувствовала бы себя по-прежнему. В этом отношении минуты в священном месте были похожи на его горизонт, у которого не было ни начала, ни конца: как бы далеко она ни заходила, казалось, она никогда не достигнет кромки леса, опоясывающего территорию. Каждый раз, когда она думала, что до границы рукой подать, ландшафт отзеркаливал себя, выплевывая ее на другой стороне, и деревья оказывались за ее спиной. Одного этого было достаточно, чтобы сойти с ума.

Ну, и того, что здесь не было ни души.

Что еще раздражало? Она блуждала уже столько времени, а ноги совсем не устали, она не испытывала голод или жажду, не хотелось в туалет.

Да, ладно, не вопрос, она понимала, что это чистое сумасшествие — жаловаться на отсутствие дискомфорта… или, прости Господи, необходимости сесть на корточки в одну из клумб Девы-Летописецы, как во время лесного похода. Но это казалось еще одним подтверждением ее не-жизни, отчего Джейн чувствовала себя потерянной и одинокой больше, чем из-за отсутствия компании.

Настолько, что поддерживала телесную оболочку. Вроде как показывала средний палец На-самом-деле-не-живому-состоянию.

Боже, она молилась, чтобы Вишес не навредил себе.

Чтобы не сойти с ума от беспокойства, она задала себе маршрут, продиктованный нуждой навести порядок в происходящем и провести оценку окружающей действительности, хоть это было необязательно. Словно кто-то из загробной жизни мог появиться здесь с планшетом в руках и заявить: Вы срезали район купальни, а ваша скорость при прохождении Храма изолированных летописец на третьем круге была на 2 мили меньше.

Когда она стала заморачиваться по всяким пустякам?

Дисциплина, ее вечная подруга, трансформировалась в жесткую хватку, которая цеплялась за все без разбора, постепенно захватывая все больше и больше, незаметно для нее завладев контролем.

Настолько, что бывшая добродетель стала тяготить ее.

Она всегда отличалась здравой уверенностью в себе и своих силах. И она тяжким трудом заслужила подобное чувство собственного достоинства, черт возьми. Но думая, с какой зацикленностью она подходила к работе, благодаря этой невольной, но критически важной временной заминке, она осознала, что ставила знак равенства между своим обсессивно-компульсивным расстройством и спасением пациентов.

Черт, да между безопасностью и благополучием всех Братьев и бойцов.

Словно она — единственное, что стояло между ними и смертью.

Рейдж был прав, когда спрашивал, как давно она в последний раз посещала Первую или Последнюю трапезы, и сейчас Джейн знала, почему пропускала совместные приемы пищи: длинный стол в столовой, заполненный мужчинами и женщинами, семьями и детьми… они перестали быть ее друзьями.

Они стали потенциальными пациентами.

Она не видела, как Зи улыбается своей семье. Вместо этого она представляла, как в его живот прилетает пуля, он истекает кровью, а она приходит на поле боя, чтобы лечить его и вытащить свинец. Но что если вместо того, чтобы вычислить обе протечки — хотя в том примере она их нашла — она бы слажала, просмотрела нижнюю полую вену[74], и он умер бы на месте?

Что ж, тогда бы он не сидел за тем столом, не так ли? А Белла и Налла? Их жизни полетели бы под откос. Потому что Джейн выполнила свою работу недостаточно хорошо. Налла бы лишилась отца, а Белла до конца жизни осталась с разбитым сердцем. Семья была бы разрушена.

Или, хэй, как насчет Бэт и ее родов? Предлежащая плацента. Попала в клинику на носилках, и если бы Джейн не достала Рофа-младшего и не провела успешную гистерэктомию, неумело удалила матку и пациентка погибла бы от кровопотери?

В этом случае кончилась бы жизнь Рофа, он бы послал трон к дьяволу, и вся раса лишилась бы своего лидера. Братство изменилось бы навсегда, и, благодаря душевному потрясению, они бы в скорби и страданиях вышли на поле, и кто-нибудь бы непременно погиб.

Примеров много, не перечесть. Лейла с малышами. Из новобранцев — Пэйтон, которого ранили в голову. Кор. Рейдж.

За последний год каждый из них попал в ее клинику. Или за два?

Проблема в том, что она работала не со случайными пациентами, которые не имели никакого отношения к ее семье. Накосячить в обычных клинических условия — в принципе ужасно… черт, она знала врачей, которые совершили непреднамеренные ошибки и так и не смогли простить себя. Но когда такое происходит с родным и близким? Которого ты видишь каждую ночь? С которым смеешься и плачешь, идешь по жизни?

Врачи по очень веской причине никогда не лечат своих любимых. Но для нее это стало сутью ее работы.

Неудивительно, что она начала сходить с ума.

Остановившись, Джейн посмотрела по сторонам… с мыслью, что эти рассуждения могут оказаться бессмысленны. У нее вообще есть будущее? Или она застрянет в этой реальности навечно?

И что с Вишесом? Он будет винить себя. Он обставит все так, чтобы повесить на себя вину за ее решение закрыть собой Фьюри. И это приведет к катастрофе.

Когда сердце Джейн гулко забилось из-за всего, что она не знала и не могла контролировать, она сосредоточилась на том, что было перед ее глазами, чтобы совсем не сойти с ума.

Не скоро она смогла четко рассмотреть очертания храма, белое мраморное здание было самым маленьким на территории, без окон и его высота была больше ширины. На самом деле, оно выглядело как сейф… или гробница…

Бесшумно одна из панелей, выполняющих функцию двери, открылась наружу.

— Ау? — позвала Джейн. — Амалия?

Двинувшись вперед, она поднялась по ступенькам, отчаянно желая получить помощь, ответы на вопросы… облегчение… и на задворках сознания мелькнула мысль, что именно этот набор чувств, наверняка, испытывали ее пациенты, когда она приходила к ним.

— Ау? — Джейн шире открыла панель и всмотрелась внутрь. — О… Боже.

Это была пещера Али Бабы, удивленно подумала она, когда зашла в квадратное помещение тридцать на тридцать футов. Куда бы она ни посмотрела, всюду были драгоценные камни… и не в стиле ювелирных домов «Jared Jewelers» или «Shane Co.», несколько жалких брюликов, расставленных тут и там. Нет, эти пришли из «Балбесов»[75], из сокровищницы Одноглазого Вилли, дюжина ларцов была заполнена сапфирами, рубинами, изумрудами… алмазами, все — ювелирного качества. Также были аметисты, опалы, цитрины и аквамарины… и жемчужины. И все они размером с ноготь и больше.

Представшие ее взгляду богатства невозможно было оценить, картина не укладывалась в голове, поэтому Джейн просто переходила от ларца к ларцу, любуясь изобилием. Она не осмелилась ни к чему прикоснуться, хотя гадала, какие камни наощупь, покатать их, гладких и холодных, в своих горячих руках.

И в хранилище были другие предметы… но она не сразу обратила на них внимание. В витринах из мрамора и стекла лежал набор непонятных предметов, от револьвера времен Войны за независимость до окаменелостей и… так, это метеорит? Так же была чаша, инкрустированная камнями. Скипетр…

Джейн остановилась перед одним из последних постаментов, нахмурившись. То, что хранилось там раньше, исчезло, хотя стекло не было разбито. Но там точно что-то было, потому что на красном бархате виднелись очертания большого квадрата.

Словно лежавший там предмет был радиоактивным.

Или отмеченным рукой зла.

***

А на Земле, на берегу Гудзона, Эссейл выскользнул из кровати и в полной тишине накинул на себя халат. Марисоль обнаженная лежала на простынях, компактно устроившись, ее светлые волосы разметались по его подушке. Она проспит еще час-другой, прежде чем ему придется разбудить ее и отправить в подвал — чтобы бабушка нашла ее утром там, где ей положено находиться. Но он не хотел, чтобы она уходила. Желал видеть ее здесь.

Стоя над девушкой и наблюдая за ее дыханием, он чувствовал себя так, словно оказался во вселенной графа Дракулы, нависая, как бездушный и голодный вампир, над хрупкой человеческой женщиной, которую он собирался выпить досуха.

Вот, что она подумает о нем, когда узнает, кто он на самом деле. Воистину, он презирал себя за ложь… ирония, учитывая, что всю жизнь он вполне комфортно врал всем без разбору… и семье, и посторонним… но реакции Марисоль на правду он боялся больше.

Встревоженный этими мыслями, он заставил себя уйти. Спуститься по лестнице на первый этаж, закрывая за собой дверь.

Для этого была и иная причина, кроме нежелания шуметь.

Когда он посмотрел на свой кабинет, по телу прошлась тревожная волна, и Эссейл не сразу вошел внутрь и пересек расстояние до стола. Сев в мягкое кресло, он положил обе руки поверх блоттера. Если бы он собрался включить свой ПК — а такого желания не было — он бы получил доступ к своим счетам, проверил инвестиционные портфели, увидел рост своего состояния и, возможно, ощутил сопутствующий душевный подъем.

А может и нет. Сейчас его богатство не казалось ему таким уж важным, как это было раньше.

Собравшись с духом, Эссейл толкнул кресло назад и открыл верхний ящик слева. Внутри лежала склянка из темно-коричневого стекла размером с упаковку «Life Savers»[76].

Сначала он пользовался маленькими. Потом понадобились побольше. К концу приходилось практически паковать дипломат.

Эссейл дрожащей рукой взял склянку. Она была пуста, внутри осталась лишь кокаиновая пыль. Не удивительно. В ту самую последнюю неделю он так яростно закидывался коксом, что продырявил носовую перегородку.

Перекатывая округлый контейнер на ладони, он дивился тому, как неодушевленный объект практически без ценности мог оголить его до самых костей, казалось, в его руке взорвалась граната.

Он ждал… ждал… когда к нему придет тяга.

Не ощутив желания, он мгновение наслаждался свободой, парящим чувством триумфа над врагом, победой над демоном… и да, его прекрасная дама тоже была с ним, наверху, в его спальне. Но легкость быстро прошла. Тревожное чувство прервало это наваждение. Легко противостоять искушению, когда ты счастлив и расслаблен. Но что будет при иных обстоятельствах?

Эссейл положил склянку обратно и закрыл ящик. Он не знал, зачем сохранил ее, и не хотел думать об этом. Как зловещее напоминание о том, через что он прошел, чтобы вернуться к жизни? Или на всякий случай, ко времени, когда он вернется к своей зависимости?

Эссейл не доверял себе, поэтому не мог ответить на вопрос.

И под влиянием этого осознания он включил компьютер, голубое сияние монитора напоминало свет от открытого огня. Он легко вспомнил пароли, что стало облегчением, и благодаря повышающей тенденции на бирже он наверняка удовлетворится состояние дел.

Он неплохо подзаработал, пребывая в психушке.

Откинувшись на спинку кресла, Эссейл пытался понять, насколько сильно устал. Чувствовалась боль в мускулах, которые отвыкли от движений. Он ощущал легкий голод, но не настолько, чтобы озаботиться его удовлетворением. И также он немного замерз.

Его окружала тишина, царившая в доме, и по неясной причине она давила на него, лишая ощущения блаженного умиротворения, которое он испытывал с тех пор, как с запястий и лодыжек сняли ограничители.

С тех пор, как вернулся в свое тело.

Такая жизнь ждала его? — задумался Эссейл. Пассивное сидение перед компьютерным экраном, наблюдения за тем, как меняются цифры под влиянием сил, на которые он никоим образом не мог повлиять.

Он не хотел возвращаться к хаосу или маниакальности, пагубной привычке или нелегальному бизнесу. Но, не имея других вариантов времяпровождения, он ощутил экзистенциальную версию дальтонизма, его мир потерял яркость и глубину цвета. Да, будучи связанным мужчиной, он будет жить ради своей женщины, это правда. Но не может же он превратиться в очередной предмет мебели в этой элегантной комнате?

При таком раскладе Марисоль не сможет уважать своего хеллрена.

Эссейл снова открыл ящик. Рядом со склянкой лежал телефон с закрытой линией, и он попытался включить его, но батарея, разумеется, была разряжена.

Может, это знак? — подумал Эссейл. В конце концов, если он собирался выйти из бизнеса, то зачем ему доступ к телефону, который он использовал для этих целей?

Тревожное чувство пустоты заставило его продолжить. Зарядное устройство было включено в розетку под столом, и когда он достал шнур и подключил телефон, то принялся ждать, укачивая «Самсунг» в руках. Прошло какое-то время, прежде чем телефон включился. И, в своем ожидании, Эссейл подумывал о том, чтобы убрать мобильный обратно в ящик или вообще выбросить. Но в конечном итоге он открыл крышку и обнаружил четыре голосовых сообщения.

Когда он ввел пароль, первым всплыло самое старое сообщение, которое он сохранил.

— Я получил твое сообщение. Я готов встретиться и выпить кофе. Всего хорошего, мой друг.

Эдуардо Бенлуи. Ответ на предложение встретиться согласованным ранее шифром. А когда Эссейл и его кузены встретили мужчину в назначенном месте? Он решил, что речь пойдет о передаче миллиона долларов… а учитывая его жадность и стремление скрывать вещи от старшего брата, он был более чем счастлив приехать без сопровождения и не поставив никого в известность в своей организации.

Но переход денег из рук в руки не состоялся. Вместо этого Эдуардо похитили и затолкали в багажник «Рендж Ровера» без деликатности, с которой необходимо обращаться с ценным грузом. Он представлял собой рычаг, который Эссейл потянет в нужное время.

Эссейл сохранил сообщение как напоминание о том, что он отомстил за Марисоль.

Это была грустная ниточка к ней и их отношениям.

Второе сообщение — двухнедельной давности, кто-то ошибся номером и сбросил. Как и третье.

Четвертое, однако, оставлено сегодня днем, буквально пару часов назад. Женский голос с легким акцентом.

— Добрый день. Я звоню из Галереи Бенлуи в ответ на ваш заказ, оставленный двадцатого декабря. Судя по нашим записям, была задержка в исполнении заказа, и мы бы хотели обсудить с вами этот вопрос в удобное для вас время. Если вы уже связывались с нами по этому вопросу, прошу проигнорировать данный звонок. Благодарю.

Эссейл нахмурился и проиграл сообщение. Дважды.

Да, у нее действительно был акцент, и этим все сказано. Буквы «р» и само произношение немного странные.

Он была из Южной Америки.

И о какой покупке она говорила?

Номера для обратной связи не оставили, но это и ни к чему. Он сохранялся в журнале входящих звонков.

— Эссейл?

Услышав голос Марисоль, он вскинул голову. Она спускалась по лестнице и направлялась в сторону кухни.

Он положил телефон в ящик и закрыл его почти до конца, оставив место для зарядки. Потом поднялся на ноги.

— Я здесь, моя любовь.

Ее шаги были быстрыми, но тихими, и подойдя к открытому дверному проему, она помедлила.

— Почему ты сидишь в темноте?

— Просто проверял счета. — Он указал на монитор. — С радостью могу сообщить, что я спокойно могу оплачивать счета за газ и электричество по крайней мере весь следующий год. Может, два.

— О… хорошо. — Марисоль прокашлялась. — Я беспокоилась, проснулась, а тебя нет.

Когда он протянул руки, она подошла к нему. Сола надела рубашку, в которой он посещал церковь, а ее обнаженные ноги были изумительно красивы.

— Не стоит беспокоиться за меня. — Эссейл притянул ее к себе и поцеловал в грудь, прямо над сердцем. — Я чувствую себя хорошо.

— Не хочешь вернуться в кровать?

— Ммм… да. — Его руки скользнули к ее бедрам, прежде чем он понял, он забрался под рубашку, чувствуя ее гладкую и теплую кожу.

— Поднимемся наверх? — спросила она хрипло.

— Я хочу тебя здесь.

Толкнув ее спиной к столу, Эссейл усадил ее, отодвигая клавиатуру и пепельницу в сторону. Его монитор чуть не свалился со стола, но ему было плевать.

Мысленно закрыл дверь, обрезая свет, лившийся из коридора, и темнота завладела комнатой за исключением участка синего света…

Черт, подумал он. Дверь. Не следовало закрывать ее усилием мысли. Однако Марисоль, по крайней мере, в возбужденном состоянии ничего не заметила.

— Тебе придется быть тихой, — протянул он, накрывая руками ее бедра. — Нельзя допустить, чтобы ты кого-нибудь разбудила.

— С чего ты решил, что это не ты будешь стонать в голос? — возразила она.

— Потому что сейчас все будет для тебя.

С этими словами он дернул вторые сверху ящики по обеим сторонам стола и раздвинул ее ноги, устраивая ступни на импровизированных ступенях. А потом опустился на колени.

Она шумно задышала еще до того, как он начал поглаживать внутреннюю сторону ее бедер.

— Запомни, — сказал он, потираясь губами о ее колено. — Не разбуди никого.

Скользнув руками к ее лону, Эссейл не коснулся ее. Еще нет. Он расстегнул нижнюю пуговицу своей рубашки. За ней — верхнюю. И следующую…

Он хотел расстегнуть ее полностью, но на тот маловероятный случай, что кто-то постучится или — того хуже — войдет в кабинет, он решил позаботиться о ее репутации.

Полы рубашки были невероятно послушными, когда он развел их в стороны, убирая со своего пути, две половины оставались у боковой стороны ее бедер.

И вот она, обнаженная и раскрытая перед ним.

— Ммм, — проурчал он, осыпая поцелуями ее кожу от колена и до того места, что так стремительно возбуждалось у него на глазах.

Подняв взгляд, он улыбнулся. Марисоль уперлась руками в блоттер, откинувшись назад, но удерживая голову навесу, чтобы наблюдать за ним.

Эссейл вытянул язык — хватит с него преамбулы. Он лизнул ее сердцевину, порхая по вершине лона. Потом прижался к бархатной коже в поцелуе.

Стон, который она попыталась скрыть, заставил его улыбнуться, но работу он не бросил. Посасывая, облизывая ее, он не спешил, наслаждаясь ощущением и вкусом Марисоль, ее теплом… и, желая большего, он еще шире раздвинул ее ноги, цепляясь, сжимая ее.

В тишине кабинета громко раздавались влажные звуки… и ее дыхание. И оба звука становились все громче, когда он начал ударять языком по ней, от порхающего танца ее бедра вскидывались вперед, к его лицу.

Когда Марисоль кончила, ее руки со скрипом вцепились в блоттер, и она выгнулась дугой, отчего монитор влетел в стену.

Но Эссейл не дал ей передышку.

Вот такой он жестокий босс.