Воскресенье

19.

От моих глубоких мыслей меня оторвало тихое пение. Я обернулся и увидел, что Веда и Божо сидят в обнимку и поют старую революционную песню, время от времени передавая друг другу бутылку.

— На, бери, да не печалься ты так, — сказали они и вручили бутылку мне. Я взял ее и почувствовал, как у меня снова закипают кровь и мозг.

— Пей сколько хочешь, потому что эта бутылка бездонная, — крикнула Веда, явно пребывавшая в хорошем расположении духа.

Потом после небольшой паузы добавила:

— Здесь есть где-нибудь сейф, как ты думаешь?

Я был ошеломлен. Какой еще сейф? И зачем нам сейф? Ну, ты и простофиля, так сказали они. В каждом таком магазине должен быть сейф. По крайней мере, так показывают во всех фильмах, и об этом все знают и говорят в городе. Что касается того, нужен ли тебе сейф или нет, я могу только сказать, что это твоя проблема, а мне, черт побери, мне нужен, причем сильно.

Божо с большим трудом встал, чтобы посмотреть, что я делаю…

— Опа! Да у нас тут система мониторинга! — сказал он, — а вот это уже действительно интересно!

— Да, — говорю, — слава богу, и мы за кем-то следим, а не только следят за нами. Веда тоже встала, они оба оперлись локтями на стол, и мы начали наблюдение.

Втроем мы смотрели на пустой экран. Видели улицу перед магазином в воскресенье утром. Редкие прохожие на другой стороне улицы куда-то спешили — неизвестно куда. Мы только передавали друг другу бутылку и молчали, ожидая, когда что-нибудь случится.

— Оливер? — сказала Веда.

— Да?

— А ты вообще выпиваешь?

— Бывает. Пью… иногда, как сейчас, когда оказываюсь в затруднительном положении.

— Я, — говорит Божо, — раньше много пил, но тогда у меня хватало сил и энергии, а в последнее время много пить как-то не хочется по той простой причине, что меня теперь сразу развозит, а характер у меня скверный, и я как выпью, сразу ищу неприятностей.

— А вот я, — говорит Веда, — я могу выпить сколько захочу, и мне ничего не будет. У нас в семье все пили. Хоть я из богатой аристократической семьи, которая приобрела богатство, а потом потеряла его в одночасье, это не значит, что я не должна пить, вы же знаете, что у богатых свои пороки.

Я подумал, что она явно преувеличивает, но промолчал, пусть болтает, что хочет.

— А ты, когда выпьешь, тоже проявляешь темперамент или ты всегда такой мямля?

— Ну, я когда выпью… я тоже… создаю проблемы… когда выпью… Я сказал так, просто чтобы не казаться белой вороной, но прозвучало это не слишком убедительно.

— Ох, несчастная твоя жена, — сказала Веда, — наверняка ей с тобой ужасно трудно. А кто она по профессии?

— Кто? Моя жена?

— Да.

— Она воспитательница.

— А ты?

— Я интеллектуал, жертва переходного периода.

— И чем же ты занимаешься?

— Воспоминаниями.

— А если она воспитательница, что же она не воспитала тебя, чтобы ты хоть немного зарабатывал? — спросила Веда, а Божо согнулся от смеха.

Я вырвал у них из рук бутылку, сделал большой глоток и продолжил:

— В отличие от тех, кто, потеряв работу, впадает в отчаяние и депрессию, которая часто приводит к преждевременному старению, есть люди, которые не сидят, сложа руки, а в зависимости от того, в какой степени выживание семьи зависит от них, немедленно бросаются в мелкую торговлю или другую деятельность сомнительного характера, рассматривая собственное положение, в котором они оказались, как знак судьбы.

С другой стороны, есть люди, которые начинают активно защищать не только права трудящихся, но и права человека в целом, внося свой пусть небольшой, но все же заметный вклад и следуя мировым тенденциям в защите угнетенных и несправедливо оболганных людей.

Вот я, например, принадлежу к этим последним. Но проблема состоит в том, что я не нахожу понимания в ближайшем окружении, которое считает, что на самом деле я принадлежу к первой категории людей, оставшихся без работы, и что моя основная задача — сфокусироваться, если не полностью, то хотя бы частично, на том, чтобы помочь семье выжить.

Но может ли хоть один из них понять мою миссию? Осознать, что моя задача в эти непростые минуты выше потребностей семьи и государства? Очевидно, нет.

Все они думают, что от сотен эссе, которые я излагаю устно и которые анализируют нашу повседневную реальность и предназначены миллионам людей, отброшенных судьбой на обочину общества, слишком молодых, чтобы умереть, и слишком старых, чтобы работать, проку, как от козла молока, и что этим я не добьюсь ничего конкретного.

— Мы тоже так думаем, Оливер, — в один голос сказали Веда и Божо.

— Может быть, это результат вашей социальной апатии. Но позвольте мне продолжить краткий экскурс в сущность моей миссии.

Самым большим счастьем для меня является тот факт, что я знаю, что где-то далеко отсюда, где-то на другом конце света, на Ямайке, в Конго, Бурунди, Афганистане, Чили или Китае, есть люди, которые думают так же, как я, и что нам не нужно общаться письменно, но в соответствии с моими принципами мы можем общаться устно или, если угодно, скорее телепатически.

Таким образом, мои дорогие друзья, я общаюсь не только с отдельными людьми, но и с институциями и самыми различными организациями, которые отслеживают несправедливость этого мира. В качестве примера я укажу вам на некоторые из них, которым адресованы мои устные эссе:

Ассоциация униженных фермеров Франции, Ассоциация производителей пива Южной Германии, Союз работников автомобильной отрасли Баварии, Объединение южноафриканских алмазодобывающих компаний, Союз рабочих текстильной промышленности Китая и так далее…

Те, кто не становятся моими сторонниками после того, как послушают мои эссе, называют меня неокоммунистом. Ха! Я неокоммунист? Да вы что, спятили, говорю я им, мы только-только сумели освободиться от старого коммунизма, на что теперь нам еще «нео». Но вот что, дорогие мои сограждане и согражданки, зачем вы лезете в то, чего вы не понимаете, да и не хотите понимать? Если уж вы настаиваете на том, чтобы как-то меня классифицировать, лучше называйте меня антиглобалистом или приверженцем рыцарского ордена зеленых, хотя это и спорно.

Однажды меня пригласили принять участие в массовых протестах в Женеве и внести свой вклад в виде собственных устных сочинений, лозунгов и жизни, если это необходимо, для улучшения мирового порядка. Конечно, я не поехал. Не мог оплатить поездку, не говоря уже о проживании. Что это за безработные, которые в состоянии выложить три или четыре тысячи евро? И, конечно же, я вынужден бороться, оставаясь в тени. На днях я как раз подумывал обратиться в Страсбургский суд, но нужно собрать еще кое-какие доказательства.

— Ты, мой дорогой Оливер, и я думаю, что и господин Божо согласится с этим, совершенно чокнутый!

— Точно, соглашусь, — сказал Божо, — и я должен признать, что медленно, но верно начинаю тебя бояться, Оливер!

— Меня не волнует, что вы назвали меня сумасшедшим, не в первый раз, но я просто хочу указать на свое абсолютное миролюбие, которое позволяет вам вообще меня не бояться. Я не агрессивный тип, даже когда я напиваюсь, более того, я не знаю никаких боевых искусств.

— Ух, тогда нам немного полегчало. Но все-таки жаль твою несчастную жену!