Воскресенье

33.

Ожидание убивает. Я сам придумал этот лозунг, хотя есть ряд аргументов, свидетельствующих как в пользу, так и против него. Согласно моим классификационным системам, связанным с ожиданием, есть несколько типов ожидания: ожидание с трагическим концом; ожидание со счастливым концом, ожидание с нетерпением; ожидание без Годо и др.

Я надеялся, что это будет вторая категория и что все закончится хеппи-эндом, иначе я бы не стал ждать. Но факт, что ожидание счастливого коцца может превратиться в разочаровывающее ожидание, причем и само разочаровывающее ожидание может привести к разочаровывающему ожиданию, которое в конечном итоге снова приведет к счастливому концу. Итак, как бы ты ни повернулся, ты снова придешь к счастливому концу. Это был мой взгляд на вещи. Но давайте посмотрим, как оно на самом деле. По этому поводу я придумал несколько фраз.

В реальности каждое ожидание со счастливым концом через некоторое время заканчивается плохим концом.

Любое ожидание с плохим концом заканчивается еще худшим концом.

Каждый плохой конец является следствием слишком долгого ожидания.

Рождение трагедии из духа ожидания.

Ожидание — это постоянный процесс, он не заканчивается и не начинается, потому что каждый организм, родившись, ждет смерти.

Каждая смерть приходит из-за слишком долгого ожидания.

Радость существует, но только как промежуточное звено между двух ожиданий с печальным концом.

— Бутылку!

Они мне протянули. Я им вернул.

Ждать долго — нехорошо.

Это мое определение, которое, как я надеялся, переходя из уст в уста, станет частью народного творчества и что после моего исчезновения с земного шара эта пословица будет считаться народной. Пусть этот народ получит что-то и от меня.

— Бутылку! — сказали они.

Ожидание… может быть, ожидание бутылки… сказал я себе и понял, что пока я размышлял, эти двое снова сунули бутылку мне в руки и даже дали мне что-то покурить, от чего у меня закружилась голова.

— Хватит, откуда только вы все это берете?… Потом я снова вздремнул… ожидая.

Посреди ночи я услышал, как Веда и Божо поют грустную песню.

Песня была, как мне показалось, про любовь (а какой другой она могла быть?), и в ней пелось про чувства девушки, которая, разочаровавшись в своей многолетней любви, в своем парне, который нашел другую, решила ему отомстить, наложив на него проклятие. Глупости.

— Ровно без пятнадцати двенадцать, — сказали они, когда подошло время, и хотя я понятия не имел, который час, но больше ждать не мог и я.

Эти двое прервали свою песню, вернее, песни, которые они могли, если нужно, петь хоть всю ночь.

Веда была тяжелой, как подержанная машина, а Божо — как сельскохозяйственный комбайн. Они взяли удлинитель и стали кричать: да здравствует акция! Очевидно, тоже были не в себе.

Потом они сказали, что необходимо, прежде чем мы примемся за дело, обняться и попрощаться друг с другом, потому что, возможно, первое, мы никогда больше не увидимся, а второе, что, может, и увидимся, но при совершенно иных обстоятельствах, к которым объятия подойдут меньше всего. Мы также договорились, что если что-то пойдет не так, то перед высшими властями или перед владельцем магазина или, я не знаю, перед кем, мы будем защищаться молчанием и, конечно, делать вид, что мы не знаем друг друга. Фактически, были заключены некоторые соглашения, которые были похожи на сценарии хорошо известных фильмов и которые не имели ничего общего с окружающей нас реальностью, но неважно.

Мы начали обниматься. Сначала обнялись мы с Божо. От Божо пахло алкоголем и табаком, шея у него вспотела, и он царапал мне щеку своей щетиной. Не знаю, почему я вспомнил тогда фразу про мышей и кактус. Сначала он обхватил меня за шею, потом обнял за талию и сказал: «Боже, помоги нам», как будто я должен спасти звездолет, летящий с последними остатками цивилизаций на неизвестную планету, и в пути произошло что-то опасное, от чего спасти могу только я.

— Да поможет нам Бог, — отозвался я.

— Я сказал тебе, что у тебя нет права взывать к Богу, и я не хочу снова начинать спорить об этом, — заметил Божо.

— Так к кому мне взывать?

— Обращайся к государству. Вот можешь сказать так: пусть государство мне поможет! Потому что оно есть такая же абстракция, как и Господь Бог. И посмотрим, кто кому поможет больше.

— А могу я обратиться к Святой Неделе?[6]

— Не знаю, но вообще-то ты не должен просить о помощи у того, в чем есть религиозное содержание. К тому же до понедельника осталось всего несколько минут, так что я не знаю, услышит ли тебя святая. И даже если услышит, сомневаюсь, что она тебе поможет. Но попробуй.

— Хорошо. Святая Неделя, помоги мне, — сказал я и посмотрел на часы. Пошла уже первая минута понедельника. Ничего не случилось.

Затем пришло время прощаться с Ведой, с которой, как я предполагал, у меня могли быть проблемы из-за ее выпирающих грудей.

Так и вышло, у меня были проблемы с прощанием с Ведой из-за ее больших сисек.

Она так сильно меня прижала, что я подумал, что они лопнут. Но вместо этого у меня перехватило дыхание, потом она поцеловала меня в обе щеки, оставив на них отпечатки губной помады, которые я потом стер. Я удивлялся, откуда у них двоих вдруг такая пылкая любовь ко мне, человеку, которого, как они сами сказали, они решили использовать в целях, идущих на пользу только им. Потом она показала мне коробку с ключами, говоря, не знаю, что в ней, сунула ее мне в карман и сказала, чтобы я берег ее пуще собственного глаза.

Я начал обвязывать провод поверх пиджака на талии. Стал похож на средневекового монаха. Но кого волнует, как человек выглядит в такой ситуации. Затем я повернулся спиной к стене. И что сейчас?

Теперь надо было сначала вылезти в окно вперед ногами, а потом так же и спуститься ногами вперед. Я не мог вылезать наружу головой вперед, потому что провод мог порваться и я мог упасть головой на асфальт и остаться на месте. Но как выполнить такую операцию?

Вот что я предложил. Я сделаю стойку на руках у стены, затем повернусь лицом к стене, и они оба поднимут меня. Не пойдет, — закричали они.

— Почему?

— Потому что ключи могут выпасть из кармана.

Вот что мы сделали. Они подняли меня, я залез на подоконник и стал на него ногами. Затем я встал на колени, задницей к окну, и спустил ноги в окно. Раз прошла задница, пройдет и голова. Только бы никто меня не увидел, сказал я себе, но думать об этом было уже слишком поздно. Они оба держали другой конец провода, обвязанного у меня вокруг талии, и велели мне медленно спускаться.

Я так и сделал и потихоньку сначала вылез из окна, потом повис за окном и внезапно почувствовал твердую землю под ногами. И провод совсем не натягивался.

Я посмотрел и увидел, что стою на припаркованной машине. Я отвязал провод и дал знак вытащить его. Увидев, что провод исчезает в окне, я спрыгнул на землю, посмотрел налево и направо и никого не увидел. Даже наверху у окон никого не было. Как глупо! Я забыл сначала посмотреть, курит ли мужчина на лоджии напротив. Я посмотрел туда и не увидел ничего, кроме кромешной тьмы. В какой-то момент я заметил небольшой огонек, похожий на сигарету, но сразу в два прыжка отскочил к стене и слился с ней.

Я спасен! Свобода! Я никогда больше не поддамся искушению, я никогда больше не попытаюсь украсть, никогда снова… и так начал низать бесчисленные глупости, медленно отдаляясь от магазина и места преступления.

Мне было наплевать на всех, включая Веду с Божо. Пусть делают, что хотят, и пусть спасаются, как знают и могут, это больше не мое дело, мое дело — как можно скорее исчезнуть из их жизней, из жизни Марты. Еще раз я подумал о… неважно.

Подул сильный ветер и начало моросить. Плевать я хотел на мою так называемую христианскую мораль и социальную этику, мне все равно. Стали падать первые капли дождя. Я решил сначала выбросить коробку, а потом уже обдумать, куда идти. Сунул руки в карманы, готовый к длительной ночной прогулке.

И тут.

И тут меня уже в который раз будто укусила змея. Я вынул коробку, но в глубине почувствовал холодное прикосновение какого-то металла. Я сразу схватил его и вытащил из кармана.

Я увидел связку цепочек из турецкого золота толщиной с палец тридцатилетнего мужчины и пару золотых часов. Я сунул руку в другой карман и достал несколько женских браслетов, также из турецкого золота.

Разрази меня гром! — сказал я себе, — я стал грабителем.

Я пытался вспомнить, в какой момент, когда и каким образом я взял эти вещи, но никак не мог. По своим этическим принципам я бы не стал этого делать. Это правда, что у меня есть друг-ювелир, но я бы не стал так поступать, эта история была просто дьявольским искушением, не более того.

Как я совершил отвратительный поступок, о котором я буду сожалеть до конца своей жизни: под воздействием алкоголя или под влиянием курения? Нет, это невозможно. И тут я вспомнил патриотические объятия Божо и Веды перед тем, как я подошел к окну, и мне все стало намного яснее. Это они подбросили. Но зачем? Затем. Чтобы я вернулся и открыл им.

Было только два варианта: продолжить идти прямо в ночь к свободе и попытаться по дороге избавиться от артефактов, из-за которых меня потом могут обвинить в каком-нибудь преступлении, — или опять-таки продолжить идти в ночь, но оставить артефакты, чтобы продать их на черном рынке и получить от них хоть какую-то пользу, то есть использовать эти средства для начала новой жизни.

Ах, я несчастный. Я выбрал ни то, ни другое, а третье. Руки у меня вспотели, колени задрожали, и, как обычно, когда я возбуждался, у меня началась сильная аритмия. Обычно я ее пугаюсь, но теперь она мне была милее, чем моя жизнь.

Я вернулся к витрине.

Улица перед торговым центром была пуста, как и весь предыдущий день. Никто больше не проходил и не останавливался перед витриной магазина. Несколько машин проехали мимо, разбрызгивая вокруг себя воду. Интересно, как я буду выглядеть, когда встану перед витриной магазина. Как я буду выглядеть, если кто-то посмотрит на меня изнутри? Я пытался увидеть самого себя.

Я выглядел, как ребенок, рано потерявший мать. Засунул руки глубоко в карманы куртки, наклонил голову вперед, будто защищаясь от непрерывно льющегося дождя, сгорбленный, погруженный в свои мысли. Щеки в трехдневной щетине, в глазах скрытый страх. Внимательные наблюдатели могли бы сделать вывод, что я скрываю что-то очень важное в карманах куртки, и у меня при этом дрожат руки и ноги. Я стою перед витриной, но не могу удержать равновесие и немного покачиваюсь взад и вперед. Эксперименты с обезьянами, рано разлученными с матерью, показали, что они раскачивались взад и вперед в результате такого разлучения.

Раньше я был не таким. Далеко не таким. Раньше я был красивым и привлекательным, планировал с достоинством пережить переходный период, а потом самым безболезненным образом прожить жизнь, никому не причиняя вреда и не наступая даже на муравья. Моей главной целью всегда было воспитывать окружающих на личном примере. Правда, для этого я не посещал ни монастырь, ни церковь, но я много читал. Самые разные книги. Раньше я умел произвести впечатление на окружающих красивыми речами и показать, что я не просто человек, который довольствуется посредственностью, что я выше среднего. Раньше мне и в голову не пришло бы украсть или, не дай Бог, ударить кого-нибудь. Вот почему меня много раз в жизни грабили и избивали. Но благодаря вере в себя мне удалось вынести все невзгоды.

Так что сейчас, стоя перед витриной магазина, я совсем не выгляжу тем, кем я был и кем хотел быть. Но времена меняются, и мне больше нечего сказать.

Я не стал сразу подходить к двери, чтобы разобраться в ситуации. Я приник к витрине и попытался разглядеть, что внутри, и двигается ли там что-нибудь вообще. Я хотел, руководствуясь своими добродетелями, вернуть то, что мне не принадлежит, и уйти.

Внутри не было видно никакого движения, никто не шевелился, ни Веда, ни Божо. Я поднял руки и приставил их к вискам, чтобы лучше видеть, что происходит. Никакого движения.

Я постучал в окно: один, два, три раза. Сразу же из двери, которая была нашим тайным убежищем, появились эти двое, Веда и Божо, с несколькими сумками в руках и встали прямо перед дверью. Мы начали разговаривать при помощи жестов и читать по губам.

— Мы же говорили, что ты вернешься.

— Вы просто преступники.

— Как тебе не стыдно называть нас преступниками.

— А кто же вы, зачем вы положили эти вещи мне в карман? Я вынул цепочки и стал размахивать перед витриной.

— Потому что это был единственный способ заставить тебя вернуться и выпустить нас. За эти двадцать четыре часа мы сумели составить твой психологический портрет и прийти к выводу, что шансы на то, что ты вернешься, невелики, если мы дадим тебе уйти просто так; тебе понадобится импульс или мотивация для того, чтобы вернуться, и как видишь, мы не ошиблись. А что до того, что ты называешь нас преступниками, просто напомню тебе, что я, — сказала Веда, — не могу быть преступником, потому что они воруют у других людей, а я всего лишь беру то, что принадлежит мне. Напомню, если ты до сих пор не смог сам прийти к такому умозаключению, я — жена владельца магазина и могу делать все, что хочу. Тебе не повезло, ты оказался здесь в неудачное время и вошел в магазин, открыв тем самым наше любовное гнездышко. Ты встрял в любовные шашни, ни больше, ни меньше. А нам повезло, что мы поняли, что ты поможешь создать нам алиби, чтобы никто не мог в нас сомневаться. И думаю, что тут больше не о чем говорить.

— Как это не о чем говорить? А ваш роман? Насколько я понимаю, расскажу я о нем, кому надо, или нет, зависит от меня.

— Ошибаешься, — сказала Веда, — мы оба все время управляем тобой, с того момента, как ты вошел в магазин. Нам сразу пришло в голову, что мы сможем получить от тебя пользу.

— Ты придумываешь. У тебя нет власти надо мной, кстати, напомню тебе, что теперь я снаружи, а ты внутри.

— Да, но все может быстро измениться, — сказала Веда. — Давай, попробуй открыть дверь, пора заняться делом. А ты, если хочешь, верни то, что мы тебе подарили, а не хочешь — просто разойдемся.

Я встал перед дверью.

Открыл коробку и вынул оттуда что-то вроде пульта от телевизора, на нем загорелся огонек, но дверь не открылась. Затем я взял какие-то странные ключи и спросил, куда их вставлять. Веда указала мне — где-то внизу двери. Там, видимо, был автоматический замок. Я опустился на колени, вставил странный ключ внутрь, а затем нажал на кнопку на пульте дистанционного управления, и дверь, зашипев, открылась.

Потом все произошло с большой скоростью, я уже не осознавал, что делаю, понимал только, что своими действиями теперь управляю не я, а мои этические и моральные принципы. В один прыжок я оказался внутри, а эти оба с полными сумками в два прыжка оказались снаружи. Я вынул из кармана все цацки, которые в них были, и бросил их на стол. Потом повернулся, надеясь выбраться, но было уже поздно! Они оба оказались снаружи, а я снова был внутри. Дверь опять закрылась, а они, довольные, махали ключами перед моим носом, только уже снаружи.

Веда и Божо посмотрели на меня с жалостью и сказали, что в этот воскресный день мне просто не повезло. Даже Святая Неделя мне не помогла. Потом они медленно исчезли в темноте.

Не попрощавшись со мной.

Я был подавлен и печален, но почувствовал, что паника у меня прошла. Что еще важнее, не знаю, почему — я был абсолютно спокоен. Я решил попробовать еще раз выбраться на улицу через заднее окно, но услышал звук уходящей машины, и тут же понял, что машина, на которую я тогда спустился, была их. Теперь же, если бы мне удалось без чьей-либо помощи забраться на окно и выпрыгнуть во двор, я рисковал убиться.

Я снова сел за стол Лазо и стал смотреть вдаль. Включенный компьютерный монитор мигал. Экран не показывал внешнюю камеру, на нем была открыта какая-то новостная страница. Наверное, Веда и Божо от скуки читали утренние газеты.

Случайно или нет, но я увидел там то, что меня окончательно успокоило и изменило ход моих мыслей, а может быть, и течение моей жизни.

Я прочитал следующее:

Заперся в торговом центре и умер от голода

Пожилой мужчина умер от голода и жажды в Гонконге после того, как случайно заперся в одной из комнат торгового центра, сообщает Нетпресс. Этот человек, который до сих пор еще не опознан, вероятно, вошел в комнату по ошибке, но дверь с автоматическим замком закрылась и заперла его. Мужчину обнаружили после того, как охранник почувствовал запах, исходящий из этой комнаты. По данным полиции, признаков насилия нет, там считают, что старик умер от голода и жажды.

Этот пожилой мужчина — я. Возможно, здесь меня и нет, я в Гонконге. Может, я никогда не был в Скопье, а всегда жил только в Гонконге. Возможно, я последний сон пожилого мужчины перед его смертью в торговом центре в Гонконге. Значит, мысли все-таки путешествуют во времени и могут дойти до любого существа на Земле. Это означает, что времени нет, а есть только нечто, что существует здесь и сейчас, и что все цивилизации живут здесь и сейчас. Это похоже на параллельные миры, в которые у меня до сих пор не хватает смелости поверить. Но позвольте мне вернуться к Ли (потому что китаец из Гонконга должен называться Ли). Я последняя мысль Ли перед его смертью. Меня вообще не существует, я всего лишь плод чьей-то фантазии, чьей-то мысли. Или же зловоние, по которому его узнали.

Я закрыл глаза и вдруг сказал:

我的名字是李.

Да, именно так меня и зовут, Ли. Но на самом ли деле меня зовут Ли? Я был ошарашен. Почему я говорю по-китайски? Я никогда его не учил, я никогда не был в Гонконге. Это невозможно, Я закрыл глаза и попробовал еще раз — попытался сообщить миру, что я заперт.

我相信我的囚犯在监狱中

Это невозможно! Я вскочил как ошпаренный. Разве такое может быть? Я действительно читал, что под психологическим воздействием, в частности под гипнозом, человек может заговорить на давно забытом языке. С другой стороны, есть религиозный орден, духовное течение, в котором, когда верующий впадает в транс, он начинает говорить на незнакомых ему языках. Но на китайском?

Я не загипнотизирован и не принадлежу ни к какой религиозной секте. Тогда в чем дело?

我们是猴子

Кто-то вместо меня сказал, что мы обезьяны. Правильно, мы обезьяны. Должна быть какая-то связь между мной и Ли, — сказал я себе. Или я уже мертв, или он еще жив.

你还活着李？

是我还活着奥利弗

Я спросил его, жив ли он, а он не только ответил, что жив, но и сказал мне: я жив, Оливер. Дай-ка я посмотрю на тебя сейчас. Откуда он знает мое имя?

Затем он продолжил так:

Время существования планеты Земля, выраженное в миллиардах лет, по сравнению с временем существования нашей галактики является настолько коротким, почти мгновенным, что не существует адекватного числа, которое могло бы выразить эту краткость. Может, только слово миг. Если по времени наша планета по сравнению с галактикой существовала только одно мгновение, то время существования нашей цивилизации составляет лишь миллиардную часть от него. Далее, человеческая жизнь составляет миллиардную часть миллиардной доли этого мгновения. С точки зрения Вселенной, дорогой Оливер, мы давно мертвы, и лишь свет нашей планеты путешествует в космосе миллиарды лет, и мы можем только надеяться, что когда-нибудь он достигнет места, где на мгновение засияет в глазах какой-то другой цивилизации или его увидят глаза ребенка, спокойно играющего в песке. Это все. Ничего больше. Так что ни о чем особо не беспокойся, потому что мы давно мертвы.

谢谢你李

Я поблагодарил этого Ли, напугавшего меня до мозга костей, и немедленно закрыл сайт газеты. Ноги у меня дрожали, а руки вспотели. Я не привык к сверхъестественным переживаниям, А это, очевидно, было таким. Слава богу, что оно закончилось. От таких вещей можно с ума сойти.

Чтобы немного успокоиться, прежде чем решить, что делать дальше, я решил проверить почту.

От Марты ни слуху, ни духу. Было только одно сообщение от Любицы. Она редко писала мне, только когда ей что-то было нужно.

Я его открыл.