Вот моя деревня

Заиграл в конце улицы барабан

Заиграл в конце улицы барабан и показались городские пионеры, их человек тридцать было, все с рюкзаками и в галстуках. Я как увидел впереди лопоухого, так у меня меж рёбер защекотало, я говорю Федяре:

— Федяра, никак, они…

А Федяра отвечает:

— Они, это точно.

Санька говорит:

— А вон чёрненький, который меня за руку держал. Я и Полину Марковну узнал, и девчонку с чёлкой, и Куканова.

Городские напротив нас остановились, Полина Марковна и говорит:

— Миша, давай…

Тут же на середину вышел чёрненький мальчишка, сунул руки в карманы и закричал девчоночьим голосом:

— От пионеров красногорского лагеря наш пионерский…

И все городские крикнули:

— Привет!

Тут все захлопали. А вокруг пионерского строя народу-то собралось: и мамаши с грудными детьми, и кильковские старушки, и председатель колхоза, а среди всех моя бабушка. Даже продавщица вышла из магазина на своё крыльцо.

Когда чёрненький своё приветствие выкрикнул, Полина Марковна подошла к нему и что-то сказала, и он сразу руки из карманов вынул.

Евдокия Петровна после этого вся вздрогнула и сказала:

— Три, четыре!

И наши все разом крикнули:

— Здрав-ствуй-те!

И снова все захлопали. Надька Шарова выбежала вперёд и подала Полине Марковне букет цветов.

А чёрненький всё с середины не уходит. Полина Марковна тихонько ему шепчет:

— Миша, давай…

Тогда он сунул руки в карманы и сказал:

Я к Евдокии Петровне обернулся и спрашиваю:

— А в футбол разве не будем?

Городские это услышали и засмеялись. Евдокия Петровна каким-то игрушечным голосом говорит:

— Антон, ты слушай, не перебивай…

— Вот я, — сказал чёрненький, — я лагерный поэт. А среди вас поэтов нет?

Мы стали смотреть среди наших Верку Онуфриеву, она частушки хорошо сочиняет, но из пионерского строя вышла длинная рыжая девчонка. Она отвернулась и сказала:

— А я спою вам песни, чтоб было интересней.

И городские стали выходить один за другим.

Вдруг Шурка оборачивается и говорит:

— Евдокия Петровна, я листочек-то ваш потерял.

А сам бледный-бледный.

— Как так? — спрашивает Евдокия Петровна.

— А вот, наверно, когда в футбол мотались…

— А что же мы теперь делать-то будем?

Мы все от городских отвернулись и на них обоих смотрим. Лицо у Евдокии Петровны такое, что даже стало жалко её.

— Ну, не знаю, Шура… — говорит она. — Поищи хорошенько…

— Да я поискал…

— Может, ты запомнил?..

— Одну цифру-то я запомнил, — говорит Шурка. — Две тыщи пятьсот.

— Ну, скажи своими словами. Скажи, Шура, как отдыхаем, как работаем… Не хуже, мол, чем другие. Веников навязали пятьсот двадцать, цыплят на ферме вырастили две тыщи пятьсот…

Я говорю:

— Запомнить-то легко, в одной цифре пятёрочка, потом двоечка, а в другой цифре наоборот!

А городские всё стихами кроют:

Чёрненький сунул руки в карманы и сказал:

— Ловко! — крикнул председатель колхоза и первый захлопал своими ручищами. — А ну-ка, что, деревенские, скажете?

Мы тоже все захлопали и начали выталкивать Шурку.

— Чего вы!.. — отбрыкивался он. — Не пойду я… Чего я там забыл…

— Ну, Шурик, — попросила Евдокия Петровна, — скажи своими словами… Он сейчас своими словами скажет…

Но Шурка весь покраснел, напыжился:

— Сказал, не пойду!.. Чего я там забыл!..

Хлопать в это время на площади кончили. Городские смотрели на нас и ждали. А председатель колхоза просто глазами нас ел. И в это время мне в голову пришла одна мысль.

Я повернулся к Евдокии Петровне и говорю:

— А вот можно я скажу?

Все наши тут обрадовались:

— Вот Антошка скажет, у него язык подвешен!..

Евдокия Петровна еле губами шевелит:

— Правильно, Антоша, скажи…