Война за независимость Чили

В конце 1811 г. отношения чилийской хунты и вице-короля Абаскаля в Лиме резко обострились. Абаскаль, хотя формально и признал конституционный строй и свободу прессы, на деле остался абсолютистом и не спешил с выполнением указаний Кортесов. В отношении чилийской хунты он занимал все более враждебную позицию. Его активно поддержало Консуладо Лимы, то есть торговцы, в своей массе связанные с кадисскими торговыми монополиями. Лимские купцы были готовы к большим финансовым пожертвованиям для умиротворения Чили, стратегически важного рынка для Перу[368]. Американец С. Джонстон, несмотря на существующие сложности политических отношений между Чили и Перу, отмечал масштабную торговлю между ними: постоянно курсировали двадцать кораблей, перевозивших на север чилийское зерно, сухие фрукты, соленое мясо, масло, сыр и прочие сельскохозяйственные продукты[369].

В Лиме после принятия Кадисской конституции часть элиты поддержала либерализацию. В случае поворота к либеральной политике в Лиме чилийская хунта вполне могла пойти на мировое соглашение с вице-королем. Однако либералы не находили поддержки у вице-короля. Одним из лидеров умеренной либеральной оппозиции был прокурор Аудиенсии Мигель де Эйсагирре, брат Агустина Эйсагирре, члена хунты в Чили. Эйсагирре в Лиме ратовал за отмену трибуто индейцев, установление свободной торговли и нормализацию отношений с Чили. Его поддержала группа перуанских либералов, группировавшихся вокруг газеты «El Peruano». Тем не менее, Абаскаль противился такому пониманию проблем, и добился от Регентства отстранения либералов со всех важных постов. Эйсагирре уехал в Чили[370].

В конце октября 1811 г. в Сантьяго было получено письмо вице-короля с угрозами в адрес патриотов и требованием восстановить старую систему управления[371]. Письмо обсуждалось в правительстве, и первоначально хунта хотела разорвать отношения с Лимой. Затем по здравому рассуждению 6 ноября был составлен взвешенный ответ вице-королю. В нем подробно разъяснялись все события и принятые хунтой меры. Главное, — уверяли чилийцы, — все изменения в системе управления осуществлены не во имя независимости, в чём их обвинял Абаскаль, а для стабилизации положения в стране. По-прежнему чилийцы заверяли в своей преданности Фердинанду VII. На угрозы вице-короля они обещали ответить силой. Одновременно с отправкой этого письма хунта постановила укрепить связи с Буэнос-Айресом[372].

Враждебность Лимы представляла большую опасность, недостаточно осознанную чилийским правительством. Абаскаль стал выдавать пиратские патенты капитанам для действий против врагов Испании и торговых судов, идущих в Чили. Эти корсары наносили большой вред чилийской торговле. Роялисты господствовали на море.

Хунта могла лишь протестовать против пиратов. Правительство наконец осознало опасность, исходившую от Лимы. Испанские кортесы выпустили постановление, предписывающее Регентству и другим властям принять меры по умиротворению восставших колоний, не останавливаясь перед применением силы[373]. Военная сила Перу была несопоставима с чилийскими войсками. Армия Чили была импровизированной, это было в основном ополчение. Офицеры не были профессионалами, а солдаты — обыватели и крестьяне, имевшие смутное представление о воинской дисциплине и не обученные военному ремеслу. К тому же в Чили не было оружия. Хунта могла мобилизовать много людей, но боевые качества такого войска были крайне низкими.

Чилийское правительство уже в конце 1812 г. проявляло крайнюю обеспокоенность по поводу состояния своей новой армии ввиду непрочного внутреннего и внешнего положения королевства. Наибольшую опасность представляли собой недисциплинированность войск и массовое дезертирство. 10 ноября 1812 г. вышло обращение за подписью Прадо и Порталеса, в котором, в частности, говорилось: «Скандальные масштабы непрекращающегося дезертирства в нашей армии подвергают нашу казну перенапряжению и наполняют бродягами страну, порождая преступность… Предписывается каждому честному гражданину задерживать дезертиров и передавать их местным судьям. За каждого пойманного дезертира задержавший его гражданин получит 8 песо, которые затем будут вычтены либо из жалования солдата, либо из его зарплаты на общественных работах, за которые тот получит лишь 1 реал в день [1 песо = 7 реалам — А.Щ.]»[374]. Затем в дополнение к этому был выпущен декрет об амнистии тех дезертиров, кто добровольно вернется в свои части[375].

В пылу подготовки к военной интервенции в Чили в октябре 1812 г. Абаскаль лично обратился к епископу Консепсьона и другим церковным и гражданским деятелям в Чили с призывом поддержать его усилия по умиротворению страны[376]. В декабре 1812 г. вице-король направил в Чили небольшой экспедиционный отряд в 50 человек во главе с генералом Парехой. Роялисты прибыли сначала на крайний юг Чили, на остров Чилоэ. Пополнив свои отряды местными ополченцами, Пареха перебрался в Вальдивию, где к нему присоединились ещё 2 тысячи солдат. В мае 1813 г. у роялистов было уже 6 тысяч солдат. Это была очень серьезная сила. В марте 1813 г. роялистская армия приступила к «реконкисте» (отвоеванию) Чили.

26 марта 1813 г. десант роялистов высадился с 5 кораблей в окрестностях Талькауано, недалеко от Консепсьона. Они взяли город Талькауано штурмом и, по свидетельству командира отряда патриотов Р. де Ла Сота, устроили резню мирных жителей[377]. В Консепсьоне возобладали панические настроения, и на созванном губернатором совещании корпораций было принято решение о капитуляции. 28 марта кабильдо города отказалось признать решение корпораций и отвергло ультиматум роялистов. Лишь предательство военных, перешедших на сторону противника, решило участь города. Патриоты бежали на канонерке в Вальпараисо[378].

Нашествие роялистских войск разделило страну на два лагеря. Как писал историк Д. Баррос Арана: «Пока одни спешили к реке Мауле, стремясь приблизится к столице и веря, что там будет организована оборона страны, другие двигались в обратном направлении, в Консепсьон, чтобы присоединиться к завоевателям»[379]. Чильян, Лос-Анхелес и другие места юга открыто переходили на сторону роялистов еще задолго до прихода их войск. Многие отряды ополчения, в том числе и находившиеся под командой таких видных военачальников патриотов как О’Хиггинс, выходили из подчинения своих командиров и переходили на сторону роялистов[380]. На юг отправились ярые противники патриотов, в том числе епископ Вильодрес, которому генерал Пареха поручил гражданское и военное управление Консепсьоном. В роялистских городах торжественно клялись в верности Фердинанду VII и конституции испанской монархии.

Известия о вторжении пришли в Сантьяго в конце марта[381]. 31 марта Каррера обратился с воззванием к народу с призывом отдать все силы на борьбу с врагом: «Забудьте об умеренности! Нужна твердость во имя победы!»[382] Власти Чили закрыли свои порты для кораблей из Перу. Чилийское правительство подчеркивало, что война идёт не с испанской монархией, а с вице-королем и его деспотическим правлением. Вице-королю Перу была объявлена война, а за поддержание связей с Лимой чилийцам грозило 10 лет тюрьмы[383].

На юг были направлены войска патриотов. Главнокомандующим назначен Хосе Мигель Каррера, который в сопровождении американского консула Пойнсетта отбыл на юг. В его отсутствие правила хунта в составе Хуана Хосе Карреры, Х.М. Инфанте и Ф. Переса. Вскоре Хуан Хосе отбыл в Тальку, а его место занял А. Эйсагирре. Передача гражданской власти уважаемым и влиятельным людям, в отличие от Карреры не имевших личных конфликтов, привлекла к правительству широкие круги элиты Сантьяго, обеспечив ему общественную поддержку, столь необходимую в условиях войны. Новому правительству удалось собрать значительные финансовые средства в виде добровольных пожертвований[385].

После известий о нашествии королевских войск на юг в Сантьяго отмечался мощный подъем патриотических чувств народа. Кабильдо выпустил воззвание «Родина в опасности». Даже епископ Сантьяго к изумлению роялистов обратился к чилийцам с пасторским посланием: «Вооружайтесь, идите на Консепсьон, защищайте ваши жизни, жизни ваших отцов и жен, ваших детей и ваше имущество»[384].

Свидетель тех событий С. Джонстон писал в своих письмах: «Военный энтузиазм народа был неописуем… Торговцы закрывали свои лавки, ремесленники — мастерские, крестьяне оставляли свои труды, чтобы вступить в легионы родины, выказывая готовность уничтожить врага, вторгшегося на их землю»[386]. Хунта и кабильдо Сантьяго прилагали огромные усилия для формирования и вооружения новых войск. Был издан приказ сдать всё имевшееся на руках оружие. Городские власти отменили все общественные работы, сократили жалование служащих, а все сэкономленные средства были предназначены для военных нужд[387].

В Сантьяго усилили меры безопасности, установили слежку за испанцами. Приказом от 4 апреля правительство приказало уволить из армии всех европейцев-испанцев, заменив их на офицерских постах американцами-патриотами[388]. Хотя оговаривалось, что не все испанцы враждебны «новой системе» и это распоряжение не должно затронуть честь и достоинство уважаемых европейцев, показавших свой патриотизм, основной посыл был ясен: четко проводилась грань между чилийцами и их интересами и уроженцами метрополии. Хотя по-прежнему на словах они были подданными одного короля, на деле для чилийцев это были две разные страны. 5 мая 1813 г. был разоблачен заговор «сарацинов» против хунты[389].

Новая хунта и многие лидеры патриотов перед лицом опасности испанской реставрации выдвинули идею объединения с революцией на Рио-де-Ла-Плате. 1 апреля хунта направила обращение в Буэнос-Айрес с заверением в своей решимости вести борьбу с роялистами и призывом к совместным действиям во имя американской солидарности и братства. Аргентинское правительство приветствовало обращение чилийцев и предложило соседней стране свою помощь. В апреле 1813 г. как чилийцы, так и аргентинцы были убеждены в скорой и легкой победе над испанцами. Именно тогда возник химерический проект объединенного похода в Перу, чтобы окончательно сокрушить власть Испании в Южной Америке. Упорным противником этого союза и единства был Хосе Мигель Каррера, ревниво относившийся к вмешательству аргентинцев в дела Чили[390]. В частности, из-за сопротивления Карреры тема союза и совместных действий с аргентинцами в тот период не продвинулась дальше разговоров.

Каррера со своим штабом обосновался в Тальке, куда он прибыл с отрядом в 50 человек. Там к нему присоединились ушедшие из Консепсьона войска патриотов. В Тальке Каррера собирал силы для похода на юг. К основной армии патриотов присоединился отряд О’Хиггинса. 7 апреля произошло первое вооруженное столкновение с роялистами у Линареса, из которого патриоты вышли победителями. Захваченных в плен солдат Парехи рассматривали как заблудших и ошибавшихся сограждан, их всех включили в состав армии патриотов[391]. Затем Каррера начал наступление на юг.

29 апреля 1813 г. произошло небольшое сражение с войсками Парехи у Йербас-Буэнас с почти анекдотическим результатом. Патриоты небольшим числом в 300 воинов натолкнулись на роялистов и после короткого боя обратили их в бегство, полностью рассеяв их кавалерию[392]. Правда, сами патриоты думали, что потерпели поражение и отошли к реке Мауле. Подождав два дня и думая, что противник вскоре обрушился на них, патриоты узнали, что роялисты понесли огромные потери и отступили, также посчитав себя проигравшими сражение. 11 мая патриоты перешли реку Мауле и двинулись к Консепсьону. Деморализованные войска Парехи укрылись в Чильяне, городе, всегда стоявшем за старый режим.

25 мая Каррера во главе своих войск освободил Консепсьон. Патриоты устроили казни не только видных роялистов или офицеров, но и простых людей. Как рассказывал в своих воспоминаниях X. Маккенна, к одному из приговоренных к смерти за участие в армии роялистов крестьян прибыл священник для последней исповеди несчастного и выяснил, что тот не только не понимал, за что приговорен, но даже не знал, что в Чили идет война. Каррера не отпустил этого человека, а заменил повешение на 200 ударов кнутом, от которых тот, конечно же, скончался[393]. Неоправданные репрессии вызвали страх и отчуждение народа, предпочитавшего уходить в леса и организовывать партизанские отряды, которые станут доставлять массу неудобств южной армии патриотов.

Каррера стал именовать свои войска «армией реставрации». В воззвании армии к жителям Консепсьона Каррера обращался к героическому прошлому юга Чили, к истории арауканов, которые «три столетия сопротивлялись колоссальной силе Карлосов и Филиппов», не давая покоя европейским тиранам[394]. И это заявлялось в городе, все еще воевавшем с непокоренными арауканами и выросшем как форпост на границе с Арауко. Затем патриоты осадили Чильян. Им казалось, что победа и полный разгром роялистов не за горами.

Войска роялистов и патриотов мало отличались друг от друга по составу, обученности, дисциплине. И с той, и с другой стороны воевали чилийцы. Именитый чилийский историк Ф. Энсина писал: «В Чили между собой воевали сами чилийцы, креолы-патриоты против креолов-роялистов»[395]. Собственно испанцев было ничтожно мало[396]. В армии роялистов в 1814 г. урожденных испанцев было даже меньше, чем в армии патриотов. Фактически это была война одних чилийцев против других чилийцев. В 1814 г. Верховный правитель Ф. Ластра печально констатировал: «Одна часть чилийцев добьется победы, уничтожив добрую часть других чилийцев. Чилийцы будут и среди побежденных, и среди победителей»[397].

Многие историки отмечали, что начало отвоевания Америки испанскими войсками очень напоминало гражданскую войну. Борьба за суверенитет в империи перерастала в войну за власть на местах, где решающее слово принадлежало не войскам метрополии, а самим креолам[398]. От отношения креолов к делу патриотов зависел успех борьбы на этом и на будущих этапах Войны за независимость.

Народные массы, городские низы и крестьяне, не задумываясь, шли за своими лидерами, как патриотами, так и роялистами, повинуясь долгу верности, лояльности местным аристократам, олицетворявших для них основы порядка, религии и права. В период развала испанской монархии именно местная элита оставалась хранителем традиционных ценностей, на которые ориентировались люди. За лидерами патриотов под лозунгами чилийского патриотизма с первых дней борьбы за независимость пошли народные массы. Однако с возвращением испанской короны как активного и сильного политического игрока в Чили часть населения сразу же, повинуясь чувству лояльности и своему пониманию правды и права, вступала в ряды роялистских войск.

Мотивация народных элементов в армиях обеих сторон была обусловлена доминированием традиционных ценностей и отношений патриархального подчинения, свойственных аграрным обществам «старого режима». Неудивительно, что мы не встречаем никаких социальных требований или целеполаганий со сторон народных масс в период всей Войны за независимость, а само освобождение колоний, так называемая «революция освобождения», ограничилось политическим переворотом.

В конце мая хунта выпустила «Манифест к нациям Америки и Европы». В нём Абаскаль назывался «агентом деспотизма, который привел Южную Америку к опустошению, залил кровью Верхнее Перу и Кито»[399]. Хунта объясняла условиями вражеского вторжения жесткие меры по отношению к Перу: в Вальпараисо были конфискованы перуанские корабли, которые будут использованы для защиты Чили от корсаров; был запрещен экспорт пшеницы в Перу. В манифесте заявлялось: вице-король стремится сохранить монополию купцов Кадиса, а нас превратить в их колонию. Абаскаль — это обычный торговый агент купцов Кадиса. Перед Чили стоит выбор: либо свободная торговля, либо рабство монополий[400]. Далее сообщалось о победах патриотов, об освобождении Консепсьона и Талькауано.

Хотя в конце мая роялистский генерал Пареха умер от болезни, а он был талантливым военным, дух сопротивления роялистов в Чильяне был высок. Перед патриотами стояла трудная задача. Большое беспокойство вызывала роялистская пропаганда против креолов среди арауканов, которые действительно больше недолюбливали местных белых, чем далекую испанскую корону.

Правительство патриотов также искало союза с индейцами и декларировало принципы равенства в отношении арауканов. 15 июня 1813 г. Каррера обратился к индейцам за помощью во имя защиты родины[401]. 1 июля 1813 г. хунта издала «Регламент в пользу индейцев», в котором «провозглашалось братство, равенство и процветание индейцев». В этом документе признавались права собственности на земли, которые индейцы в тот момент занимали, с перспективой ее преобразования в частную. Для претворения в жизнь этих принципов была назначена комиссия в составе К. Энрикеса, Х.М. Инфанте, А. Эйсагирре, X. Эганьи и других главных действующих лиц чилийской независимости[402]. Результаты этой деятельности были ничтожны, а воздействие на самих индейцев нулевым: им не была нужна частная собственность.

Через полтора месяца индейцы ответили всеобщим восстанием против патриотов, что создало большую проблему на юге (в тылу Консепсьона) и на флангах от Чильяна. Роялисты получили большую поддержку в виде партизанских отрядов арауканов[403].

Патриоты попытались взять Чильян штурмом, но были отбиты. Каррера вступил в переговоры с новым командующим роялистов Санчесом. Однако вместо обсуждения условий сдачи осажденных, Санчес потребовал у патриотов признания их поражения. Роялисты соглашались сдать город, но при сохранении оружия у капитулировавших, свободном выходе и, главное, патриоты должны были присягнуть испанской конституции, а не чилийской[404]. Безусловно, эти требования не могли быть приняты. 5 августа 1813 г. Каррера ответил роялистам: «Мы не стремимся к примирению с вице-королем или с Санчесом; если же речь идет о правах Фердинанда, то народ Чили борется за свою независимость и не отдаст ни пяди своей земли»[405].

Между тем, в июне – августе 1813 г., месяцы холодной и дождливой чилийской зимы, положение армии патриотов ухудшалось с каждым днем. Роялисты встречали поддержку на всем юге. Испанские офицеры и местные помещики организовывали партизанские отряды, успешно действовавшие против патриотов. Население больше страдало от действий патриотов, у которых была низкая дисциплина, а злоупотребления и бесчинства отрядов армии Карреры вызвали повальное вступление крестьян и горожан в войска роялистов. С апреля 1813 г. хунта в Сантьяго издавала распоряжения губернаторам, военным и гражданским властям страны принять эффективные полицейские меры для пресечения мародерства, грабежей и насилия над населением[406]. Однако эти обращения имели мало успеха, и действия войск патриотов продолжали вызвать неприятие у населения юга. Испанское наступление вызвало в южных провинциях стихийные проявления верности старой монархии и вице-королю. Отчасти они были региональной реакцией на диктат Сантьяго.

Каррера отмечал, что большое беспокойство вызывали действия партизан-роялистов, а также ставшее катастрофическим для войск дезертирство. Армия таяла и теряла боеспособность. В августе были предприняты последние неудачные попытки взять укрепления роялистов в Чильяне. Хотя положение противника было также тяжелым, Каррера не сумел воспользоваться этим. Напротив, его больше беспокоил развал собственной армии из-за нехватки продовольствия и военного снаряжения.

В конце августа Каррера решил отвести войска от Чильяна для подготовки к летней кампании. Опытный военачальник патриотов X. Маккенна считал, что Чильян следует взять любой ценой[407]. Однако Каррера недооценивал опасность сохранения этого бастиона роялистов в Чили. Именно оттуда вскоре начался заключительный этап испанской реконкисты. Снятие осады Чильяна было воспринято роялистами как поражение патриотов[408]. Они уверовали в свою неизбежную победу. Дух испанской армии был несравнимо выше, чем у патриотов. В перспективе дальнейшей военной кампании уход патриотов из-под Чильяна означал важнейшую победу королевских войск.

Войска патриотов ушли в Консепсьон. И хотя правительство убеждало в своих прокламациях, что противник также сильно страдает от зимы и нехватки средств[409], всем было ясно, что армия пережила большую неудачу. Если в начале кампании Каррера и хунта рассчитывали завершить военные действия за несколько дней, то по истечении четырех месяцев войны стало ясно, что роялистская реконкиста может одержать победу. В правительстве были крайне недовольны действиями Карреры. Хунта уже не доверяла командованию армии и хотела сама контролировать ход военных действий. По предложению Х.М. Инфанте хунта переехала из Сантьяго в Тальку, поближе к театру военных действий[410].

Правительство призывало население вступать в ряды армии для защиты свободы Чили. В манифесте к жителям Консепсьона председатель хунты Х.М. Инфанте писал: «Ныне вы наслаждаетесь результатами свободной торговли, вы не отсылаете ваши деньги в Испанию, вы более не работаете на благо кадисских купцов. Испанцы, Гойенече, Тристан[411] залили кровью Америку, уничтожили Каракас. Они обещали нам равенство прав, а на деле отказывают даже в праве на существование»[412].

Война с роялистами привела к радикализации позиций патриотов, усилила их стремление к полной независимости. Это нашло отражение не только в высказываниях, манифестах или публикациях в «El Monitor Araucano», но и в таких важных деталях, как официальное наименование страны и правительства. Вместо «Королевство Чили» стали употреблять формулу «государство Чили». Правительство, хунту, именовали теперь не как выразительницу воли «короля на время его плена», а как «представительницу национального суверенитета»[413].

Более открытой стала пропаганда республиканизма. 7 августа 1813 г. стала выходить газета «El Semanario republicano», которую редактировал Антонио Хосе де Ирисарри, гватемалец, давно живший в Чили и породнившийся с Ларраинами. С первых номеров газета писала о преимуществах республиканского строя перед монархическим. Это небольшое издание впервые открыло чилийскому обществу новые перспективы политического развития, предложив элите новую парадигму существования, отвергавшую старую систему легитимации власти, и опирающуюся на республиканские принципы в обосновании законности и справедливости своей власти, то есть на народный суверенитет и демократию.

Неудачи Карреры на поле битвы дали хунте повод отстранить его от командования и избавиться от всего его клана. Отступление от Чильяна вызвало большое беспокойство в столице, в том числе и среди простого народа. Дело в том, что в своих посланиях хунте Каррера уверял, что все идет наилучшим образом, и в самом ближайшем будущем война завершится полной победой патриотов. Хунта сразу публиковала эти сообщения или сообщала о них народу. В Сантьяго были уверены, что успех войск обеспечивает безопасность страны.

Провал у Чильяна воздействовал как холодный душ на всех, в том числе и на массы горожан. К разочарованию населения следует добавить другой важный негативный фактор, действовавший против Карреры: опустошение казны. Ещё до оставления позиций у Чильяна хунта информировала Карреру, что нет никакой возможности дальнейшего финансирования военных действий. Правительство требовало скорейшего победного завершения войны, а в результате получило перспективу её бесконечного и опасного продолжения[414].

В период отсутствия Карреры в столице в правительство пришли в основном люди, отстраненные от власти после переворота 1811 г. В ноябре 1813 г. хунта постановила отстранить от командования Хосе Мигеля. Этому решению предшествовала долгая политическая возня, в которой активно участвовали смертельные враги Карреры Ларраины, которые опиравшиеся на О’Хиггинса в армии и на Инфанте в правительстве — тот, хотя и ненавидел клан Ларраинов, ещё более тяготился диктатурой Карреры.

10 сентября 1813 г. в Сантьяго прибыли консул США Пойнсетт и Луис Каррера. В это время правительство, хунта (Инфанте и Эйсагирре) постановили сформировать новую дивизию, её главой решили назначить губернатора Вальпараисо полковника Фр. де Ластра. Вначале Луис Каррера, видя непопулярность своей семьи после поражения на юге, согласился с этим назначением, но затем под влиянием своего окружения стал требовать передать ему командование ещё не существовавшей дивизией. Инфанте жестко отказал ему, заявив, что и так его семья занимает практически все командные посты в армии. Луис в ярости от своего имени и от имени Хосе Мигеля заявил об отставке обоих[415]. Кроме того, он пригрозил хунте, что вскоре его брат явится в Сантьяго и расправится с ними. Очевидно, он рассчитывал, что хунта перед лицом военных поражений будет просить Карреру остаться на своем посту. Хунта с радостью воспользовалась заявлением Луиса Карреры и приняла это заявление об отставке, попросив О’Хиггинса занять пост главнокомандующего. Сам Хосе Мигель в своем дневнике утверждал, что подстрекаемая Ларраинами хунта произвела переворот и сместила его[416].

В обстановке внутреннего кризиса 18 сентября 1813 г. совещание корпораций потребовало от правительства созвать конгресс в ближайшее время. 8 ноября хунта официально попросила Хосе Мигеля оставить свой пост главнокомандующего. Отставка объяснялась тем, что недопустимо, когда командные посты в армии заняты членами одной семьи. Это был минипереворот. Братья Каррера были отстранены от власти. Близкие к ним политики, в том числе Хайме Суданьес, также ушли в отставку.

Как отмечал свидетель тех событий С. Джонстон, хунта в Тальке, в которой вновь преобладала партия Ларраинов, создавала свою собственную армию, оправдывая это необходимостью защитить столицу, в то время как основная армия под командованием Каррера находилась в Консепсьоне. Как только новая армия стала серьезной силой, хунта решилась на смещение Карреры[417]. Командование южной армией должен был принять Хуан Маккенна, видный член клана Ларраинов.

Консепсьон, где находился Хосе Мигель, и его армия выступили против этого решения[418]. О’Хиггинс также не одобрил смену командования, так как опасался вооруженного сопротивления Карреры. Однако сам Хосе Мигель понимал, что его партия проиграна и был вынужден подчиниться решению правительства, ибо неповиновение в условиях войны с роялистами означало гражданскую войну без гарантий, что войска поддержат его. Более того, О’Хиггинс боялся не столько военного сопротивления сторонников Каррера в армии, сколько её полного развала и массового дезертирства солдат в случае внутреннего конфликта[419]. Хуан Маккенна рекомендовал Хосе Мигелю подчинится решению правительства. Более того, сам Каррера всё чаще сталкивался со случаями неподчинения со стороны солдат и офицеров, узнавших о его отставке. Каррера смирился и в письме к правительству заявил, что решил удалиться в частную жизнь[420]. 27 ноября 1813 г. отставка Карреры стала фактом. Его место занял О’Хиггинс.

После отставки X. М. Каррера оставался в Консепсьоне, а О’Хиггинс в декабре убыл в Тальку для переговоров с правительством. В начале февраля 1814 г. О’Хиггинс вернулся в Консепсьон. Он настоял, чтобы Каррера покинул войска, так как его присутствие дезорганизовывало командование.

В середине февраля Каррера решил вернуться в Сантьяго и запросил отряд сопровождения у О’Хиггинса. Однако неожиданно он получил отказ, даже его просьба о дополнительном оружии и порохе не была удовлетворена[421]. 23 февраля Хосе Мигель и его брат Луис попрощались с армией и отправились в Сантьяго. В пути им сообщили, что противник знает об их поездке, и они вернулись в Консепсьон. 4 марта они ночевали в пригороде, в Пенко. Там рано утром их захватил врасплох отряд роялистов. Братья Каррера оказались в плену. Никто из патриотов Консепсьона не пришел к ним на помощь[422]. В кандалах братьев доставили в Чильян. Сначала их хотели казнить, но потом решили отправить в Лиму на суд вице-короля.

В начале 1814 г. роялисты получили подкрепления из Перу. Был назначен новый командующий роялистской армией Габино Гаинса[423]. В этих обстоятельствах были отменены выборы и созыв нового конгресса. Чилийское правительство в панике просило Буэнос-Айрес помочь ему военной силой. Поражения на юге и, главное, утрата Тальки вызвали волну критики и недовольства хунтой в Сантьяго[424]. 2 марта 1814 г. в Сантьяго хунта самораспустилась, и был создан Директорат во главе с полковником Франсиско де Ластрой, ибо «обстоятельства убеждают народ сконцентрировать всю власть в одних руках»[425]. Ластра, по мнению наблюдателей-современников, был «слабым политиком», «полностью находившимся под влиянием англичан, стремившихся вернуть Чили под эгиду матери-родины»[426]. У Генерального директора были такие же полномочия, как у генерал-капитана старого режима. В отсутствие в Сантьяго Ластры его пост занял Х.А. Ирисарри из клана Ларраинов.

В связи с военными действиями 10 марта 1814 г. правительство издало декрет об ограничении прав испанцев. Им запрещалось собираться вместе, владеть оружием, «после 9 часов вечера ни один европеец не имеет права покидать своё жилище до утра»[427]. Строгие меры против испанцев должны были мобилизовать креолов на решительное сопротивление войскам роялистов, которые почти беспрепятственно наступали на центр страны.

Правительство уповало на О’Хиггинса, державшего оборону на юге. Однако эта армия представляла собой жалкое зрелище, неспособное противостоять роялистам. О’Хиггнис в своем «Мемориале об основных событиях чилийской революции» вспоминал: «Те малочисленные войска в Консепсьоне были недисциплинированны и морально разложились, не было ни оружия, ни амуниции, солдаты были раздеты, а в армейской казне не было ни одного песо, а офицеры разделились по враждебных группировкам, население же было в отчаянии»[428]. Армия была разделена, часть её под командованием Маккенны стояла у Мембрильяра, ожидая подхода О’Хиггинса. Однако тот не мог быстро преодолеть огромное пространство, чтобы перекрыть доступ Гаинсы на север, к Тальке и Сантьяго.

4 марта роялисты взяли Тальку. 29 марта контрнаступление О’Хиггинса было отбито в сражении при Канча-Райяде. Непосредственная опасность нависла над Сантьяго. Кабильдо столицы объявило срочный набор в резервный корпус[429]. 9 апреля успех сопутствовал войскам патриотов в битве при Кечерегуас, и победоносный поход роялистов на столицу был прерван. Создались благоприятные условия для начала переговоров враждующих сторон.

17 апреля 1814 г. на рейде в Вальпараисо появился английский корабль, капитан которого Джеймс Хильяр привез предложения о мире от вице-короля Перу. Абаскаль соглашался на заключение мира при условии возвращения к положению до 1810 г. с учетом тех изменений, которые предписывала осуществить Кадисская конституция. Чилийские власти согласились вести переговоры и послали к Гаинсе в Тальку полномочных переговорщиков — О’Хиггинса и Маккенну[430]. В переговорах также принимал участие X. Суданьес, который и отредактировал текст соглашения.

У Гаинсы не было полномочий идти на те уступки чилийцам, которые вошли в текст договора. Однако несмотря на протесты своего помощника X. Родригеса Альдеа[431], он пошел на это соглашение, чтобы прекратить вооруженную борьбу. Хотя Родригес настоял на включении в договор пункта о признании Регентства, Кадисской конституции и верховенства испанской монархии, в целом соглашение было победой патриотов[432]. Эта уступчивость испанского военачальника вскоре станет предметом судебного расследования по приказу вице-короля. Подписывая соглашение, Гаинса заявил своим подчиненным и чилийцам, что ни при каких обстоятельствах не оставит провинцию Консепсьон до ратификации этого договора вице-королем[433].

3 мая 1814 г. на берегу реки Лиркай было заключено соглашение о мире. Его подписали от роялистов Г. Гаинса, от патриотов О’Хиггинс и Маккенна. Суть этого договора сводилась к признанию чилийцами Фердинанда VII своим сувереном, верховной власти Регентства и действия Кадисской конституции 1812 г. Ликвидировался национальный флаг. Чилийцам удалось отстоять внутреннее самоуправление и «свободную торговлю с союзными и нейтральными странами, в первую очередь с Великобританией, которой стольким обязана Испания, по Божьей воле именно благодаря ей Испания сохранила своё политическое существование»[434].

Договор в Сантьяго был воспринят без восторга, как вынужденная мера. Сенат, созданный Ластрой, в состав которого входил К. Энрикес, после некоторого колебания одобрил договор[435]. Для многих консерваторов и умеренных он был идеальным: сохранялись связи с метрополией, не отменялась свобода торговли. Чили должна была провести выборы депутатов в Кортесы.

Согласно договору войска Гаинсы должны были эвакуироваться. Однако они только отошли в Чильян, где укрепили свои ряды, в том числе и за счёт дезертиров из патриотического лагеря. Роялисты не хотели и не могли честно выполнять положения договора в Лиркае. Больше всего им были недовольны офицеры королевских войск. Они теряли больше всех. Согласно договору в Чили оставались лишь войска местного правительства, а из званий и постов военных признавались лишь те, что были получены до начала военных действий[436]. Сам Гаинса сомневался, что вице-король утвердит договор, и не спешил эвакуировать свои войска даже из Тальки, не говоря уже о Консепсьоне. Жители юга, Консепсьона восприняли договор всерьёз, они перестали помогать роялистским войскам и выполнять распоряжения властей[437].

Лиркайский договор вызвал противоречивые чувства у чилийцев. С одной стороны, официальная газета «El Monitor Republicano» вновь расписывала верность народа монарху и слезы страдавших от отчаяния ввиду пленения короля. С другой, появились критические антимонархические памфлеты. Так, 25 мая в Сантьяго стал циркулировать отпечатанный в официальной типографии анонимный листок, в котором высмеивалось лицемерие автора статьи в «El Monitor Republicano». В памфлете говорилось: «Подлинным мотивом, повлиявшим на формирование хунты, было желание равенства прав, свободы торговли, внутреннего самостоятельного правительства»[438].

Среди чилийских войск отмена национального трехцветного флага и кокарды вызвала большой ропот и недовольство. Армия почувствовала себя униженной. По рассказам ветеранов войны, батальон добровольцев, переведенных в столицу из Тальки, демонстративно надели на шляпы национальные кокарды и выкрикивали: «Да здравствует Родина!». Солдаты гвардии дворца губернатора в ответ в патриотическом порыве сорвали и бросили на 439 землю испанские кокарды[439].

Договором были недовольны и патриоты, и роялисты — и те, и другие считали, что он выгоден противной стороне. Многие чилийцы были убеждены, что Лиркайский договор спас ослабленную и уставшую армию Гаинсы от полного поражения, ведь войска патриотов еще были сильны и едины, а передышка в военных действиях позволила роялистам укрепить свои позиции и получить подкрепления из Лимы, что полностью изменило соотношение сил[440]. Отчасти это предположение подтвердилось на процессе против Гаинсы, которого королевские власти обвинили в предательском поведении при заключении договора в Лиркае. Гаинса в своё оправдание утверждал, что усталость и малочисленность роялистов не позволяли им надеяться на быстрый успех[441].

После заключения договора роялисты ослабили надзор над пленными Каррера. Воспользовавшись тем, что с них сняли кандалы и ослабили охрану, Каррера, нарушив честное слово, бежали[442]. Роялистский офицер Л. Пласа де лос Рейес позднее вспоминал: «По договору пленники должны были вернуться к своим. Однако О’Хиггинс тайно написал Гаинсе с просьбой задержать в плену братьев Каррера, но, увы, они уже были на свободе. Гаинса хотел исполнить эту просьбу, но было поздно»[443]. Сначала Каррера прибыли в штаб О’Хиггинса[444], но решили не оставаться в армии, а укрыться в своем поместье недалеко от Сантьяго. Они подозревали в злонамеренности по отношению к себе властей в Сантьяго и О’Хиггинса и предпочли уйти в подполье, где стали готовить заговор.

После того, как братья Каррера фактически перешли на полулегальное положение, скрываясь в разных поместьях, не прошло и недели, как 21 мая правительство Ластры — Ирисарри объявило их всех вне закона[445]. Формальной причиной было нежелание Карреры признавать Лиркайский договор и законность власти Директората. О’Хиггинс пообещал награду тем, кто задержит «предателей родины» Каррера[446]. Директорат принял решение окончательно избавиться от этой семьи. Предполагалось арестовать Карреру и отправить его в Рио-де-Жанейро в распоряжение испанского посла[447]. Каррера был популярен среди простого народа и в армии, поэтому держать его тюрьме или судить в Чили было невозможно. Заодно арестовали консула Пойнсетта, но ему удалось бежать в Мендосу. Сами братья Каррера были вынуждены скрываться в горах.

В начале июля 1814 г. Хосе Мигель Каррера тайно приехал в Сантьяго, где встретился со своими сторонниками, прежде всего, с военными. Среди офицеров было много недовольных недоверием к армии со стороны нового правительства. Прятался Каррера в доме Мануэля Родригеса. Вместе они составили заговор. Как писал X. Маккенна, армия предала своих командиров и отдалась Каррере. Далее он пишет, что сторонники Карреры во главе с Хосе Мигелем ночью захватили артиллерию, ударили в набат и, подкупив плебс, вывели народ и армию на улицы[448]. 23 июля военные части под предводительством Карреры осуществили переворот. Ластра был арестован. Вновь, как ив 1811 г., было созвано народное собрание, избравшее хунту во главе с Каррерой. Видные деятели директората Ластра, Ирисарри, Маккенна, а также Х.Г. Аргомедо, К. Энрикес, X. Ларраин и многие другие были арестованы и высланы __ 449 из страны[449].

Народ в своем большинстве негативно воспринял новый военный переворот Карреры, который в условиях войны с роялистами, шедшей в непосредственной близости от столицы, выглядел предательским. Хосе Мигель объявил, что его действия вызваны неприятием договора в Лиркае, ибо с врагами надо воевать, а не вести переговоры. Правда, вскоре он сам вступил в сношения с роялистами[450]. О’Хиггинс и его войска на юге отказались признать новое правительство, создав военную хунту. О’Хиггинс решил повернуть войска на Сантьяго. Дело шло к гражданской войне.

Тем временем вице-король Абаскаль отказался признать соглашение при Лиркае. Его условием был возврат к положению до 1810 г., что было неприемлемо для чилийцев[451]. Это была крупная ошибка вице-короля, имевшая долговременные негативные последствия для господства Испании в Южной Америке. Лиркайский договор усилил происпанскую партию в Сантьяго, большинство чилийцев видело в нем идеальный вариант ограниченной автономии Чили без разрыва с метрополией, причем в рамках либерального режима Кадисской конституции. Отказ от договора означал усиление крайних фракций в рядах патриотов и закрывал путь к примирению.

Абаскаль делал ставку на военную силу, так же как в Верхнем Перу и в Кито. Лима нуждалась в скорейшем разрешении кризиса в Чили военным путем и полном подчинении восставших провинций. В Перу остро ощущалась нехватка продовольствия, поставщиком которого ранее были чилийские провинции. С. Джонстон, побывавший в Лиме в 1813 г., отмечал, что в Перу растет недовольство и оппозиционные настроения ввиду продовольственного кризиса, вызванного войной в Чили[452]. Общество, главным образом, испанские купцы требовали быстрейшего завершения конфликта.

В Чили был послан новый командующий испанский генерал Мариано Осорио[453], прибывший в Талькауано 13 августа 1814 г. Он привез приказ Абаскаля не признавать договор в Лиркае. Подписавший договор Гаинса был отдан под военный трибунал[454]. Вместе с Осорио прибыли 550 солдат знаменитого испанского полка Талаверас, присланного из метрополии, и 50 артиллеристов[455]. Численность роялистских войск достигла 3 тысяч человек. Это была огромная армия, которой противостояли войска патриотов. Как отмечал в своих воспоминаниях роялистский бригадир Б. де ла Торре, нельзя было не воспользоваться междоусобицей в лагере патриотов, и Осорио сразу же после высадки двинул свои войска на Сантьяго[456].

26 августа 1814 г. О’Хиггинс, повинуясь первым эмоциям после получения известий из Сантьяго о перевороте Карреры, приказал отряду в 500 солдат выйти в поход. В некотором беспорядке и без предварительной подготовки отряд О’Хиггинса перешел реку Майло, где его встретил авангард под предводительством Луиса Карреры. После короткого артиллерийского обстрела и натиска кавалерии Карреры отряд О’Хиггинса в беспорядке отступил. Он потерпел поражение, но не был разгромлен, и стал готовиться к новому походу на Сантьяго.

На утро следующего дня О’Хиггинс готовил войска к новой атаке на Сантьяго, но в это время с белым флагом прибыл парламентер из роялистского лагеря. Он сообщил, что вице-король отказался ратифицировать Лиркайский договор и послал новую экспедиционную армию под командованием полковника Осорио. Новый командующий обещал всеобщую амнистию. Чилийцы в течение десяти дней должны были выполнить все условия вице-короля: принести клятву верности королю, конституции, вернуть старую систему управления[457]. Парламентер также встретился с Хосе Мигелем Каррера в долине Майло и призвал патриотов сложить оружие[458].

Осорио упрекал правительство Ластры в лицемерии и нежелании выполнять договор в Лиркае. Вместо возвращения в лоно монархии Ластра созывал конгресс, который должен был определить форму правления в Чили, что являлось прерогативой Испании. Он упрекал чилийское правительство в том, что уже после подписания договора продолжали вывешивать национальный флаг, а в Сантьяго выходили листовки явно республиканского содержания[459].

Теперь опасность для обеих армий патриотов исходила от роялистов. Враждующие стороны были вынуждены пойти на переговоры, так как роялисты маршем шли на столицу. 2 сентября произошла встреча Карреры и О’Хиггинса, который предложил распустить хунту, а Хосе Мигеля назначить правителем. На встрече оба каудильо говорили о необходимости примирения и объединения, но им так и не удалось достичь согласия. Тогда О’Хиггинс решил подчиниться Каррере[460]. На следующий день О’Хиггинс прибыл в Сантьяго, и былые враги поклялись в дружбе и союзе. Обе армии должны были объединить свои усилия для противостояния роялистам[461].

Однако состояние их войск было плачевным. После массового дезертирства в рядах патриотов насчитывалось около 2 тысяч солдат. Несмотря на патриотические воззвания, чилийцы не спешили в армию Карреры. 29 августа правительство пообещало свободу всем рабам, кто встанет под знамена чилийского правительства. Результат был нулевой. Это заставило хунту издать указ 4 сентября, где уже обязывали рабов идти в солдаты. Всем уклоняющимся грозили телесными наказаниями, 100 ударов плетьми и 3 года тюрьмы, без права освобождения от рабства до конца жизни[462]. Но эти лихорадочные действия уже не могли кардинально изменить ситуацию.

Генерал Осорио обратился с воззванием к жителям Чили: «Вице-король в Лиме не принял условия соглашения от 3 мая и послал меня возглавить армию, а также поручил мне предложить вам мир, если вы сложите оружие и вновь принесете клятву верности государю Фердинанду VII, Конституции Испанской монархии и правительству её Кортесов»[463]. В это время стало известно, что вернувшийся на престол Фердинанд VII отменил конституцию, распустил Кортесы и восстановил абсолютизм. Каррера в ответ на воззвание Осорио упрекнул испанцев в лицемерии: вы просите поклясться в 464 верности тому, что сами уже отменили[464].

О’Хиггинс и Каррера расходились во мнении относительно тактики ближайшего сражения. О’Хиггинс, которого сопровождал отряд Хуана Хосе Карреры, решил стоять насмерть у Ранкагуа. Каррера со своими отрядами расположился в непосредственной близости от Сантьяго и требовал отхода туда основных войск. Упрямство обоих военачальников дало печальные результаты. О’Хиггинс обвинял Карреру в трусости и желании дождаться разгрома его войск у Ранкагуа. Это обвинение в подлости и коварстве вряд ли обосновано, так как в Ранкагуа рядом с О’Хиггинсом находился брат Карреры, а семейные узы имели огромное значение. Каррера впоследствии писал: «Другой была бы судьба нашего государства, если бы генерал О’Хиггинс, обычно прислушивавшийся к голосу разума, чести и долга, принял бой ещё в Тальке, вместо того, чтобы идти на нас»[465]. 1 октября 1814 г. у Ранкагуа патриоты потерпели сокрушительное поражение: из 1700 солдат у О’Хиггинса осталось 300, с которым он прорвался к Сантьяго. Там состоялась бурная встреча с Каррерой, сопровождаемая взаимными оскорблениями и обвинениями в трусости. Отношения между двумя лидерами были разорваны навсегда.

4 октября Каррера приказал отвести войска к Аконкагуа. Первоначально идея заключалась в отходе к Кокимбо и продолжении борьбы. Известный политический и общественный деятель Чили XIX века В. Перес Росалес вспоминал, что Каррера перед отходом из Сантьяго заехал к ним домой и успокаивал их, уверяя, что есть силы для сопротивления на севере, и вскоре армия вернется в столицу[466]. Перед отъездом из Сантьяго Каррера рассчитывал на подход дивизии из Вальпараисо, которая должна была стать основой восстанавливающейся армии и заняла бы позиции в Кокимбо. Вскоре пришли известия, что дивизия восстала и перешла на сторону роялистов. Надежды на дальнейшее сопротивление уже не было[467].

Дезертирство приняло массовый характер, и тогда командиры решили отвести войска в Мендосу. Армия развалилась, от нее остался лишь небольшой отряд под командованием самого Карреры, которому стоило огромных усилий удерживать людей. Офицеры уже не подчинялись командованию, мелкими отрядами они стремились уйти в Мендосу. Ни военные, ни гражданские беженцы не знали пути, у них не было проводников[468].

Печальную картину представляли собой перевалы в Андах. В тот год весна была поздней, и в октябре на склонах гор, на перевалах в Мендосу еще лежал снег, что усилило страдания в этом тяжелом переходе. Сотни людей, военных и гражданских пешком и на повозках перебирались в соседнюю страну, предпочитая изгнание подчинению тирании. В течение месяца шел поток людей из Чили в соседнюю Мендосу[469]. Вместе с войсками Кордильеры пересекли 2–3 тысячи чилийцев, как гражданских, так и военных[470]. Это был настоящий исход патриотов. Каррера так описывал отступление из Сантьяго: «Никогда не было такого проявления патриотизма простого народа, плебса и среднего класса Сантьяго как в тот день: слезы и печальные лица провожали нас по улицам города»[471]. Так погибла «Старая родина» (Patria vieja), первое, пусть и формально не декларированное, но независимое от Испании чилийское государство.

Испанская реконкиста

5 октября 1814 г. перед вступлением в Сантьяго Мануэль Осорио обратился к его жителям с предложением безопасности, мира и братского отношения[472]. Эти обещания остались пустыми словами. В Чили роялисты установили жесткий режим, напоминавший оккупацию вражеской страны. Восстановление абсолютизма в Испании привело к полной реставрации колониального правления и старого порядка. К концу октября 1814 г. весь центр и юг страны полностью оказались под контролем роялистов, а на севере патриоты не обладали силами, способными организовать сопротивление. Казалось, усмирение колонии было окончательным. Сами испанцы уверовали в прочность своих позиций в Чили, где не осталось сил, способных противостоять роялистам. Эта уверенность была столь велика, что в начале 1815 г. часть испанских войск была переправлена в Верхнее Перу для поддержки действий генерала Песуэлы, воевавшего на два фронта: против аргентинских войск и партизан в Чаркас и против восстания в Куско[473].

Чилийцы устали от войны и паралича экономики, для которой единственным рынком сбыта была Перу. К 1814 г. бандитизм в сельской местности, безвластие в стране исчерпали терпение народа, который желал лишь одного — окончания этой войны. Толпы дезертиров образовывали банды, которые сделали жизнь простых людей невыносимой. Большинство чилийцев мечтали о возвращении счастливого и спокойного прошлого, люди жаждали порядка.

Реставрация колониального режима многими была воспринята как окончательная и благая. К тому же старые привычки и обычаи общественного поведения еще не были забыты. В своей основной массе народ рассчитывал на благосклонность испанских властей[474].

Часть чилийских лидеров сразу же перешла на сторону роялистов. Последние желали показать, что чилийская аристократия поддерживает корону. Они с готовностью приняли услуги многих бывших деятелей «Старой родины», которые не проявили себя радикальными сторонниками «новой системы». Креольская элита была готова вернуться к дореволюционному статус-кво и верно служить королевской администрации[475]. Большинство же патриотов ждали преследований со стороны властей.

В октябре 1814 г. Мануэль Осорио был назначен Лимой новым генерал-капитаном Чили. Осорио был не политиком, а дисциплинированным военным, исполнявшим приказания вышестоящих начальников. Как отмечал его секретарь Хосе Руэдас, Осорио «точно выполнял инструкции вице-короля Абаскаля, и только поэтому прибег к репрессиям»[476]. После занятия Сантьяго он обвинил патриотов в разграблении города, поджогах зданий и обещал им жесткую месть за все бесчинства[477]. Одним из первых его приказов был запрет на всякие сношения Чили с Ла-Платой, в том числе на торговлю, частную переписку, денежное обращение. Все проходы в горах должны были быть закрыты военными дозорами. Репрессии грозили тем, кто поддерживал связь с чилийцами в Мендосе[478].

Огромное влияние на Осорио оказывали военные из испанского полка Талаверас. Это было самое опытное боевое соединение, наводившее ужас на противника. Талаверас рассматривал Чили как завоеванную территорию, налагая контрибуции и проводя конфискации, не дожидаясь санкций Осорио. На совести его предводителя В. Сан Бруно — убийства без суда и следствия арестованных патриотов в тюрьме Сантьяго в феврале 1815 г., повергшие в шок все население города[479]. Чилийские историки братья Амунатеги считали Осорио хотя и серым рутинером, но человеком с «добрым сердцем», который страдал от несправедливостей, совершаемых Талаверас[480].

Осорио отменил все декреты хунты, в том числе о свободе торговли и свободе чрева. Дети рабов, родившиеся в период патриотического правления и считавшиеся свободными, вновь становились собственностью хозяев их родителей. Власти установили цензуру, был закрыт Национальный институт. 9 октября Осорио распустил кабильдо Сантьяго, созданное во времена хунты, и создал новое, назначив всех его членов из числа зажиточных горожан, в основном торговцев, не принимавших участия в событиях 1810–1814 гг., а также урожденных испанцев[481]. Своим распоряжением от 26 декабря 1814 г. Осорио восстановил административную, судебную и экономическую систему, существовавшую до 1810 г. Также были восстановлены монополии, в том числе табачная, резко увеличены налоги на торговлю. Креолов увольняли с важных должностей, процветала коррупция.

Чилийцев, креолов третировали как граждан второго сорта. Даже в роялистских войсках отношение к испанским отрядам и чилийским отрядам было разным: Талаверас находились в привилегированном положении[482]. 27 октября 1814 г. Осорио узаконил неравноправие двух частей армии: испанцы, присланные из Перу, должны были получать жалование по перуанским нормам, во много раз превосходившим чилийские, а местные войска получали по старым разнарядкам XVIII века. Так, испанский унтер-офицер получал столько же, сколько чилийский полковник. Кроме того, во время военных действий из-за недостатка офицеров многих чилийцев роялисты возвели в военные чины. Однако после победы вице-король Абаскаль отменил все полученные на войне звания. Воевавшие как офицеры чилийцы оказались обманутыми, потеряв свои полученные во время боев и заслуженные ими кровью чины и жалование[483]. Такое положение вызывало ропот и недовольство среди чилийцев.

Серьезным испытанием для испанской администрации стали финансовые проблемы королевства. Как Испания, так и Перу сталкивались с огромными трудностями финансирования колониальной войны и не могли ничем помочь чилийскому губернатору. Чили ещё до 1810 г. была бедной страной. Даже военные гарнизоны в Вальдивии и Чилоэ содержались за счет казны вице-королевства, Лимы, а не Чили. После 4 лет революции финансовые возможности страны были полностью истощены. В июне 1815 г. генерал Осорио писал вице-королю: «Трудности нашей казны увеличиваются в пропорции, в какой истощаются малые ресурсы этой бедной страны»[484].

Роялистам удалось захватить серебро, вывезенное из Сантьяго Каррерой при отступлении в Мендосу, ранее принадлежавшее монастырям, у которых оно было изъято патриотами на нужды войны. На словах осудив экспроприацию церковного имущества, Осорио не вернул церкви деньги и использовал их для нужд армии и администрации. Однако этих денег было недостаточно, и единственным способом пополнить казну стали принудительные займы и сокращение жалования служащим. Также были повышены налоги на потребляемые населением розничные товары, что серьезно ухудшило положение в городах[485]. Основное бремя принудительных займов легло на креольскую верхушку и торговцев, все более разочаровывавшихся в действиях королевских властей.

Восстановленная Аудиенсия в первую очередь занялась делами политиков-патриотов, которые наивно поверили обещаниям безопасности Осорио и не ушли в Мендосу. Новый губернатор обнаружил в Чили готовность бюрократии, состоявшей на службе у патриотов, так же верой и правдой вновь служить короне. Он склонялся к умеренности и прощению всех, не занимавших важных постов при хунте, что отвечало желанию примирения самих креолов, уставших от беспорядка и политической чехарды времен «Старой родины». Вице-король Абаскаль настаивал на наказании всех вне зависимости от взглядов, социального положения и возраста.

Среди относительного спокойствия 27 октября в Сантьяго был опубликован декрет кадисских кортесов 1812 г. (к этому времени эти кортесы были распущены Фердинандом VII), в котором предписывалось лишать должностей и подвергать наказанию всех служащих, сотрудничавших с войсками или правительством Бонапарта. Чилийских патриотов приравняли к «афрансесадос», то есть коллаборационистам в Испании. Их объявили предателями, достойными самого жестокого наказания[486]. Для испанской администрации революционный кризис в Америке был исключительно следствием влияния враждебных монархии заграничных идей, французской пропаганды. Это требовалось искоренить и тем самым ликвидировать саму причину восстаний в колониях. Для противостояния этим подрывным влияниям и распространению идей лояльности монарху и католической ревности была основана газета «Gazeta del gobierno de Chile», которая стала выходить на базе типографии, основанной Каррерой.

Газета редактировалась священниками под надзором епископа Родригеса. Роялистские публицисты предлагали следующий рецепт умиротворения и счастья в Чили: «Слепое подчинение нашему мудрому правительству и поддержка его идей»[487]. В газете регулярно публиковались заявления бывших революционеров о своем раскаянии, списки наказанных, сосланных, лишенных имущества.

Был учрежден «Трибунал неверности». Процессы длились месяцами, даже часть искренних роялистов пострадала по формальным причинам. Бывшие «сарацины», больше всего желавшие восстановления старого режима, также не смогли избежать чистилища «Трибунала неверности», ибо в свое время были вынуждены принять гражданство Чили, что сейчас рассматривалось как предательство. Не принимались во внимание ни угрозы имуществу и свободе, ни репрессии со стороны патриотов, пока те находились у власти. Все это создало атмосферу разочарования, а затем ощущение несправедливого угнетения и деспотизма.

Многие органы власти создавали свои списки людей, предназначенные для осуждения и наказания. Епископ Хосе Сантьяго Родригес был первым, кто подал списки «неверных» священников. Затем другие начальники составили такие же на своих служащих. Секретари губернатора формировали единые списки для наказания. Однако сам Осорио оттягивал приведение в действие карательных акций, несмотря на строгие указания из Лимы. Абаскаль был инициатором самых нелепых и жестоких репрессий, которые отвращали от властей население. Он даже устроил судебный процесс над командующим роялистской армии бригадиром Габино Гаинсой за заключение им мира с патриотами при Лиркае.

Вице-король требовал ссылки всех «злостных» революционеров на острова Хуан Фернандес[488]. Осорио же понимал, что самые главные отступники покинули Чили, и наказание достанется либо лояльным монархии креолам, либо второстепенным лицам, и поэтому оттягивал исполнение приказов Абаскаля. Однако он был исполнительным и дисциплинированным военным, и репрессии вскоре обрушились на чилийцев.

Командир «Талаверас» ревностно взял на себя обязанности главы комиссии по наказанию «неверных». 7 ноября ночью неожиданно для жителей начались аресты видных креолов. Тюрьмы наполнялись и последующие дни 8 и 9 ноября. Население было крайне запугано, а власти предприняли все необходимые меры, чтобы воспрепятствовать бегству из города. 8 ноября 1814 г. Осорио своим указом запретил горожанам без специального разрешения (паспорта) выезжать за пределы города[489]. Фактически все время испанской реставрации в Чили сохранялось военное положение.

Всех виновных в мятеже и неверности монарху разделили на группы. Самую большую составили высшие деятели правительства (И. Каррера, X. Эганья, А. Эйсагирре, Ф. Ластра, М. Салас и другие) — 21 человек, или 34% всех арестованных; второй по численности группой были военные (П.Х. Бенавенте, М. Бланко Энкалада и др.) — 20%; священнослужители составили 11%; служащие на второстепенных постах — 12%; торговцы и помещики — 4%[490]. Многих арестовали, других сослали в их поместья. Самых видных патриотов отправили в заключение на острова Хуан Фернандес, где существовала мрачная тюрьма[491]. Хуан Эганья начал свою книгу с описания несчастий ссыльных патриотов следующими словами: «Хуан Фернандес! Тюрьма, где сидели страшные преступники, кому смертная казнь заменялась заключением. Это замок ужаса, где сама природа собрала все бури и непогоды, словно ддя того, чтобы разрушить вселенную! И в этом месте среди тяжелых болезней и лишений мы должны были завершить дни нашей земной жизни!»[492].

Некоторые деятели патриотических правительств, сами явившиеся к испанским властям с выражениями верности, были освобождены от наказания или сосланы в более благоприятные места, нежели острова Хуан Фернандес, после уплаты ими солидного пожертвования на содержание роялистской армии[493]. Всего за всё время реконкисты на эти острова было выслано 98 человек[494].

Прибывшие на острова ссыльные сразу же стали писать вице-королю и губернатору Чили жалобы на свое содержание, описывая свои страдания от климата и лишений, что, конечно же, было большим преувеличением. Эти острова слыли среди английских моряков райским оазисом среди океана с обильными садами и водами, богатыми рыбой и морепродуктами. Ссыльные требовали от властей переправить их в Чили, где бы они могли предстать перед компетентным судом. Однако Абаскаль ответил, что решение будет принимать губернатор, а Осорио отложил это дело «до лучших времен».

Испанцы провели чистку государственного аппарата, из которого изгонялись все подозрительные креолы. Фактически они делали то же самое, что и патриоты, когда те находились у власти и преследовали так называемых «сарацинов».

В конце 1815 г. Фердинанд VII прислал в Чили нового губернатора маршала Касимиро Марко дель Понт. Марко участвовал в героической обороне Сарагосы, был пленен и провел 5 лет в Париже под надзором полиции. По возвращении Фердинанда VII на трон он вернулся в Испанию, где был произведен в маршалы, хотя о его военных подвигах было мало что известно. Он был ловким политиком, использовавшим любые возможности для своей карьеры. Главным его козырем было ходатайство родного брата, состоявшего в близком к правительству и королю круге чиновников[495].

Король назначил Марко губернатором Чили, несмотря на просьбы присутствовавшей в тот момент в октябре 1815 г. в Мадриде делегации чилийской знати оставить на этом посту Осорио, о котором при дворе были плохого мнения из-за негативных характеристик вице-короля Абаскаля. Чили получила неопытного и малосведущего в местных делах губернатора, заботившегося только о собственной выгоде и карьере. По замечанию роялистского бригадира Б. де ла Торре, «невозможно было найти человека более неподходящего для этой миссии». В результате правление Марко, по мнению того же бригадира, «стало непрерывной серией провалов и ошибок»[496].

25 ноября 1815 г. Марко прибыл в Вальпараисо. Через месяц Осорио передал ему бразды правления Королевством Чили. Хотя первые прокламации Марко восхваляли царящие в Чили мир и спокойствие, обещали справедливость и защиту, новый генерал-капитан начал свое правление с усиления репрессий. Кроме того, своими личными качествами он вызвал стойкую антипатию подвластного ему населения. Братья Амунатеги характеризовали его как «хладнокровного тирана, сеявшего смерть и разрушения»[497].

Через несколько дней после вступления в должность, 6 января 1816 г., Марко в ответ на многочисленные просьбы отменить или снизить ежемесячные принудительные сборы, установленные Осорио, издал указ, в котором угрожал самыми жесткими мерами должникам по этому налогу. Через три дня последовал указ о запрете без разрешения губернатора покидать город под угрозой конфискации имущества и ареста[498]. Для устрашения на центральной площади Сантьяго была установлена виселица.

Марко прибыл в Чили в период наибольшего успеха контрреволюции в Америке, когда повсюду, кроме Ла-Платы, были подавлены движения патриотов. Тогда все были убеждены, что поражение Буэнос-Айреса было делом ближайшего времени. Первоначально Марко хотел расположить к себе чилийцев. Он принимал всех, невзирая на классовое происхождение, занимался благотворительностью, стремился улучшить благоустройство города, гигиену, организовал контроль качества товаров на рынке. Однако Марко так и не дождался благодарности чилийцев. Запомнился он тем, что маньякально повсюду искал революционные заговоры, создал атмосферу доносов и подозрений, сделав жизнь горожан невыносимой. Марко ввел телесные наказания за самые незначительные преступления, запретил народные праздники и карнавал.

В начале 1816 г. Марко развернул кампанию против незаконной торговли, что практически парализовало все внутренние связи между провинциями. Его административные способности приводили лишь к катастрофам. Частые празднества побед испанского оружия по всей Америке, которые устраивали власти, дабы убедить народ в крепости монархии и империи, не могли скрыть их растущего беспокойства перед возможными восстаниями[499]. Оставалось лишь усиливать полицейский контроль и репрессии. При Марко полиция получила огромные полномочия. Многие арестованные содержались под стражей без суда, не зная, что их ждет, и за что они сидят. Все это создавало обстановку террора и бесправия.

Рвение испанской абсолютистской бюрократии, стремившейся искоренить ростки сепаратизма и подавить в самой Испании враждебную ей партию либералов-конституционалистов, вступало в противоречие с декларациями и желаниями двора найти пути примирения со своими американскими подданными. Местные власти времен реконкисты в Чили отменяли даже королевские распоряжения, если они им казались слишком либеральными. Так, например, запрещённая как чилийской хунтой, так и Кадисской конституцией продажа должностей и пожизненное получение мест в кабильдо после реставрации Фердинанда VII не была восстановлена мадридским правительством, которое издало временный регламент по выборам. Чилийские же власти, усматривая в кабильдо оплот прежних патриотических правительств, восстановили старые порядки и напрямую назначили членов муниципалитета, открыто нарушив декреты Мадрида[500]. Репрессии периода реконкисты, бессудные расправы и ссылки патриотов вели к прямо противоположным желаниям Мадрида результатам. Правление Марко усилило антииспанские настроения в Чили, а элита окончательно повернулась в сторону патриотов.