Война за независимость Чили

Борцы с испанской оккупацией собирали силы по ту сторону Анд, в Мендосе. Жители этой бывшей чилийской провинции были связаны с чилийцами множеством торговых, родственных и просто традиционных соседских отношений. Чилийцы рассчитывали найти в Мендосе не только убежище, но и поддержку для продолжения борьбы с испанской короной.

Во главе провинции Куйо находился тогда ещё полковник Хосе де Сан-Мартин, выдающийся деятель Войны за независимость, удостоенный народом трех стран, Аргентины, Чили и Перу титула Освободитель. Сан-Мартин перебрался в западные провинции Рио-де-Ла-Платы после крупных неудач войск Буэнос-Айреса на севере в Верхнем Перу. Его стратегической целью было нанести сокрушительный удар по испанскому господству в Америке в гнезде роялизма, Перу. Путь туда мог лежать как через Верхнее Перу, так и через Чили. После многочисленных поражений на севере Сан-Мартин выбрал западный вариант, через Чили и Тихоокеанское побережье. Он стал губернатором пограничной с Чили провинции Куйо и превратил её в базу подготовки освободительного похода.

Сан-Мартин под влиянием сосланных в последний период «Старой родины» деятелей, прежде всего враждебных Каррере X. Маккенны и А.Х. де Ирисарри, отнесся к братьям Каррера крайне негативно, считая их виновниками анархии и поражения патриотов в Чили. Ирисарри написал Сан-Мартину мемориал, подписанный 64 видными военными и политиками, в том числе О’Хиггинсом и Маккенной, возлагавших на семью Карреры и особенно Хосе Мигеля ответственность за поражение патриотов в Чили[501]. С первых шагов по аргентинской территории Х.М. Каррера подвергся унижениям и фактическому аресту[502]. Сан-Мартин отдал приказ о подчинении всех чилийских войск в Мендосе аргентинцу М. Балькарсе, что не могло не вызвать возмущение Карреры.

14 октября 1814 г. состоялась первая встреча Х.М. Карреры и губернатора провинции Куйо Сан-Мартина. Оба вели себя вежливо и любезно, но не искренне[503]. К политической враждебности прибавилась личная неприязнь. Каррера пытался вести себя в Мендосе как глава правительства Чили в изгнании, что в тех обстоятельствах вызвало лишь недоумение и неприязнь аргентинцев. Сан-Мартин писал, что его «шокировало желание этих господ сохранить свою власть как верховного правительства без народа, без подданных и на чужой территории»[504]. Гнев Сан-Мартина пал не только на всех Каррера, но и на их сподвижников, таких как Х.М. Бенавенте. В тот же день О’Хиггинс увел из колонны Карреры драгунов, самую боеспособную часть армии, подчиняясь с этого момента лишь приказам Сан-Мартина.[505]

Каррера обращался к Сан-Мартину тоном вышестоящего начальника, главы государства к губернатору провинции. Кроме того, он требовал наказания тех офицеров, которых называл виновниками гибели чилийского государства, имея в виду Маккенну и О’Хиггинса. Своими действиями он провоцировал Сан-Мартина на силовой ответ. Каррера во главе своих войск торжественно вошел в город Мендосу со всеми атрибутами военного парада, словно речь шла не об армии, ищущей защиты после катастрофы, а о хозяйке положения. Этого Сан-Мартин уже не мог терпеть. Тогда же к нему явились находившиеся в оппозиции Каррере высшие офицеры чилийской армии Маккенна, О’Хиггинс, Дьос Виаль, Фрейре и другие со своими подчиненными, общим числом 74 человека и попросили защиты у Сан-Мартина от возможных репрессий со стороны Карреры. Они называли братьев Каррера не иначе как бандитами, обвиняли их во всех смертных грехах, от трусости и предательства в сражении при Ранкагуа до ограбления казначейства в Монетном дворе Сантьяго[506].

Сан-Мартин принял сторону противников Карреры[507]. В ответ на крайнюю враждебность Сан-Мартина отряд Карреры поклялся в вечной верности своему командующему. Это обеспокоило Сан-Мартина, не желавшего вооруженного конфликта с чилийцами. К тому же его собственные войска были малочисленны, и он ждал возможного нашествия роялистов из-за Кордильер[508]. Поэтому Сан-Мартин стал действовать более тонко, разрешив уехать в Буэнос-Айрес Луису Каррере и Х.М. Бенавенте, задержав у себя других. Таким образом, он ослабил командование армии Карреры[509]. Самому же Каррере было запрещено передвигаться по стране без разрешения Сан-Мартина. 30 октября Сан-Мартин с аргентинскими войсками и ополчением О’Хиггинса числом в тысячу человек окружили отряды Каррера и, выдвинув 10-минутный ультиматум, принудили сложить оружие. Все братья Каррера с семьями и их сестра Хавьера с ближайшими друзьями были высланы в Сан-Луис. Войска Чили перешли под командование М. Балькарсе[510].

Чилийские солдаты и ополченцы были недисциплинированны и представляли собой плохо управляемую массу. С ноября перевалы в Андах освободились от снега, путь на родину был открыт, и дезертирство чилийских солдат приняло массовые масштабы. Чтобы сохранить эти отряды, Сан-Мартин приказал отправить часть войск на север, в район военных действий в Верхнем Перу, а часть в Уругвай и Энтре-Риос, где шли бои с роялистами и противниками центрального правительства в Буэнос-Айресе. Часть чилийских отрядов осталась в Мендосе, составив костяк будущей освободительной армии[511].

Сан-Мартин ни при каких обстоятельствах не мог смириться с идеей Х.М. Карреры оставаться военачальником чилийских войск и политической главой правительства Чили в изгнании. Тем не менее, Каррера стремился сохранить полную независимость от местных властей, которые реально были полными хозяевами положения. Для Хосе Мигеля, как и для его сторонников, было немыслимым подчиниться даже не правительству Буэнос-Айреса, а правителю отсталой провинции. Помимо личных симпатий группа О’Хиггинса в большей степени соответствовала интересам и планам Сан-Мартина, демонстрируя готовность признать его безусловным лидером, что отказывался сделать Каррера.

Сан-Мартин считал, что делу освобождения мешают распри среди чилийцев, и хотел в случае необходимости силой утвердить лидерство одной лишь «партии». Лидерство среди чилийцев в Мендосе перешло к О’Хиггинсу. Враждебность семьи Карреры и О’Хиггинса усилилось после того, как Хуан Хосе убил на дуэли 21 ноября 1814 г. ближайшего сподвижника О’Хиггинса Хуана Маккенну[512].

Х.М. Каррера оказался в Буэнос-Айресе, где попытался восстановить свои права, попранные Сан-Мартином. У Карреры сложились неплохие отношения с Карлосом Марией Альвеаром, с которым он был знаком еще по службе в испанской армии в Европе. В начале 1815 г. Алъвеар пришел к власти в Буэнос-Айресе. Через месяц после этого, 8 февраля он подписал декрет об отстранении губернатора Куйо Сан-Мартина. Каррера торжествовал, но радость его была недолгой. В апреле против Альвеара восстала столица и армия. Каррера до конца оставался рядом с Альвеаром в его борьбе за власть. С поражением Альвеара братья Каррера вновь оказались в тяжелом положении. Власти Буэнос-Айреса арестовали братьев, хотя уже через 4 дня их отпустили на свободу[513].

8 мая 1815 г. Х.М. Каррера представил новому правительству Буэнос-Айреса записку с планом освободительного похода в Чили. Он предостерегал: Осорио имеет 6000 солдат и способен мобилизовать 30 000 ополченцев. Эта огромная армия могла перейти Анды весной, когда перевалы освободятся от снега. Чтобы избежать этого, Каррера предлагал перенести военные действия в Чили и тем самым парализовать наступательную способность роялистов. Небольшой отряд в 500 человек и 1000 человек резервных войск должен был зимой, когда никто не ожидает вторжения из-за непроходимых снегов в Андах, перейти на территорию Чили на севере в районе Кокимбо и создать там освобожденный район, который станет опорным пунктом мобилизации сил страны в борьбе за независимость[514]. Помимо авантюристических элементов в основе этого плана лежала уверенность в народной поддержке: Каррера рассчитывал на всеобщее восстание чилийцев при появлении его отряда в стране[515]. Сан-Мартин предпочитал более основательное военное решение: создание большой экспедиционной армии. У Карреры был план народной войны, близкий партизанской тактике. Аргентинские власти и, прежде всего, Сан-Мартин отвергли его как нереализуемый[516].

Плану Карреры были противопоставлены предложения О’Хиггинса, совпадавшие с идеями самого Сан-Мартина. Свой план О’Хиггинс представил правительству Буэнос-Айреса в 1815 г. Предполагалось начать кампанию лишь после того, как будут собраны под знамена 4 дивизии численностью 5300 человек со вспомогательными отрядами чилийского ополчения. Планировалось вторгнуться в Чили четырьмя разными колоннами, перейдя Анды в разных районах страны, в Кокимбо, в центре и на юге, а затем подавить врага численным преимуществом. Движение войск через Анды должно были поддержать действия небольшой эскадры, которая пройдет мыс Горн и нападет на форпосты испанцев на побережье[517]. Этот план с технической и военно-тактической точки зрения был более разумен и более приемлем, нежели народнореволюционный план Карреры. Он и был принят, кроме морской экспедиции. Аргентинские власти окончательно сделали ставку на О’Хиггинса.

Находясь в Буэнос-Айресе, Х.М. Каррера под влиянием успехов патриотов в войне против испанского флота у Монтевидео стал вынашивать планы морского вторжения в Чили, хотя всегда признавал, что основным должен быть удар через Кордильеры. Для этого был нужен флот и оружие. Местом, где он рассчитывал все это получить, были США. Он написал своему старому другу Пойнсетту, бывшему консулом США при его правительстве. В ноябре 1815 г. Каррера отплыл в США. Его предприятие не было успешным. США, сочувствуя делу освобождения Южной Америки, тем не менее, не желали осложнений с Испанией именно в тот момент, когда они вели переговоры о покупке Флориды. Президент Мэдисон даже запретил своим гражданам участвовать в каких-либо делах, связанных с поставками оружия или с поддержкой инсургентов в испанских колониях.

В конце концов, Х.М. Каррера смог купить несколько судов, предназначенных для экспедиции в Чили. Условием контракта было исключительное подчинение судов только Каррере. В декабре 1816 г. Каррера на судне «Клифон» отплыл в Южную Америку. Он прибыл в Буэнос-Айрес в феврале 1817 г. Правивший в Буэнос-Айресе Х.М. Пуэйрредон так же, как и Сан-Мартин, враждебно относился к семье Каррера. В марте 1817 г. он приказал арестовать Хосе Мигеля и его брата Хуана Хосе. В апреле Хосе Мигеля перевезли на корабль, который должен был увезти его в изгнание в США. Однако чилийский генерал смог сбежать и укрылся в Монтевидео.

В конце 1815 г. Сан-Мартин пригласил О’Хиггинса, который находился в Буэнос-Айресе, присоединиться к Андской армии. О’Хиггинс пользовался доверительным отношением властей Буэнос-Айреса. Когда в мае 1815 г. прошел слух о направлявшейся на Ла-Плату испанской карательной экспедиции генерала Мурильо, О’Хиггинс сразу же предложил свои услуги в качестве военного. Экспедиция отправилась в Венесуэлу, а О’Хиггинс стал агитировать за организацию освободительного похода в Чили. Правительство Буэнос-Айреса поручило ему организацию сил чилийских патриотов в Куйо, и тот отправился в Мендосу к Сан-Мартину[518].

Сан-Мартин был убежден, что освобождение Америки возможно лишь после победы над роялистским Перу. Он стал готовить в Мендосе Андскую армию для похода на Лиму через Чили и Тихоокеанское побережье. Столичные власти Рио-де-Ла-Платы несколько по-иному смотрели на проблему освобождения Чили. Они считали, что там при поддержке эмигрантов и аргентинского правительства должно произойти восстание, которое и решит участь страны. Сан-Мартин же полностью полагался на поход своей армии. Местное население должно было подготавливаться засылаемыми из-за Кордильер агентами для поддержки действий Андской армии.

Для Рио-де-Ла-Платы освобождение Чили было не только идеалистической целью и стратегической геополитической задачей обеспечения собственной безопасности, но и важным экономическим императивом. Роль Чили в торговом благополучии Буэнос-Айреса была сравнима с экономическим значением провинций Чаркас. Государственный секретарь правительства Соединенных провинций Томас Гидо в своем мемориале в 1816 г. писал об огромных потерях как «частных капиталистов, так и казны» после восстановления испанского владычества в Чили. «Две трети наличных денег в Чили ежегодно переправлялись в наши провинции в обмен на товары, экспортируемые через нас… Речь идет о двух миллионах песо оборота капитала»[519]. Для Буэнос-Айреса освобождение Чили было первостепенной задачей со всех точек зрения — политической, военной и экономической. Как видно из «Мемориала» Т. Гидо, Буэнос-Айрес должен был освободить Чили, во-первых, как слабое звено в обороне роялистов, во-вторых, для восстановления экономических связей, и уж затем для совместного уничтожения центра испанской контрреволюции в Перу и возвращения Чаркас под юрисдикцию Рио-де-Ла-Платы.

После сокрушительного поражения армии Буэнос-Айреса в ноябре 1815 г. при Сипе-Сипе в Верхнем Перу план Сан-Мартина о походе в Чили и в Перу оставался единственным реалистичным. Все походы в Чаркас потерпели поражение, из чего следовало избрать иной путь (маршрут) освобождения соседних стран. В этом Сан-Мартина поддержал новый правитель Буэнос-Айреса Х.М. Пуэйрредон, избранный в мае 1816 г.[520]. Кроме того, он одобрил выбор Сан-Мартина в пользу О’Хиггинса. Все они были членами «Ложи Лаутаро», созданной К. Альвеаром в Лондоне, а затем перенесенной Сан-Мартином в Буэнос-Айрес и Мендосу[521]. В июле 1816 г. в Кордобе состоялась встреча Пуэйрредона и Сан-Мартина, на которой после серьезного обсуждения план освобождения Чили был одобрен. Аргентинский правитель убедился в правоте Сан-Мартина после своей поездки по северным провинциям, где находились остатки экспедиционной армии, в очередной раз разбитой в Верхнем Перу (Чаркас).

Первоначально в распоряжении Сан-Мартина было около 200 человек отряда аргентинского генерала Лас Эраса плюс нерегулярное ополчение. Однако уже в октябре 1814 г. Сан-Мартин стал получать подкрепления из Буэнос-Айреса. В конце 1814 – начале 1815 гг. Сан-Мартин собирал рекрутов и ополченцев по своей провинции для обороны от возможного нападения роялистов из Чили. Вице-король поддерживал идею Осорио продолжить поход на восток, на Рио-де-Ла-Плату, но для этого требовались дополнительные военные силы. Восстание в Куско в 1814–1815 гг. не позволило направить подкрепления в Чили. Власть вице-короля в самом Перу находилась под угрозой. При этом опасность роялистского похода в Мендосу оставалась вполне реальной[522].

Сан-Мартин понимал, что аргентинские провинции не могут предоставить достаточной в военном смысле силы для создания крупной армии. Он предлагал чилийским лидерам самим создавать свои батальоны. 25 апреля 1815 г. была сформирована комиссия из чилийских офицеров, которые взяли на себя рекрутирование солдат среди чилийских эмигрантов. В итоге им удалось не только сформировать чилийские части из эмигрантов, но и привлечь в войска своих сограждан с другой стороны Кордильер[523]. В 1816 г. Сан-Мартин обратился с воззванием к чилийцам, призвав их прибыть в город Сан-Хуан и присоединиться к создававшемуся там «Чилийскому патриотическому легиону»[524]. Сан-Мартин и О’Хиггинс смогли привлечь к делу освобождения Чили и к строительству Андской армии многих сторонников Карреры.

Помимо чилийцев в Андскую армию влились бывшие негры-рабы, получившие свободу за участие в освободительной войне[525].

Уже к декабрю 1815 г. Андская армия насчитывала 5887 человек, правда, солдат регулярных войск из них было только 1543, но это были хорошо обученные и дисциплинированные военные[526]. Два года Сан-Мартин накапливал силы и готовил армию.

Сан-Мартин создал в Мендосе современную профессиональную армию. Он организовал производство вооружении и амуниции на месте, в том числе и пороховую фабрику, чтобы не зависеть от поставок из-за границы. Действовал военный госпиталь. Ежедневно по 8 часов солдаты занимались военными упражнениями. Были учреждены капеллании для усмирения нравов и религиозного стимулирования патриотических чувств. Ничего подобного не было ни в войсках роялистов, ни в других армиях патриотов[527].

Серьезную силу представляли офицеры-европейцы, чаще всего бывшие ветераны наполеоновских войн с блестящей подготовкой и огромным военным опытом: французы[528], немцы, англичане, отправившиеся в Южную Америку, где их знания были востребованы. Они, безусловно, усилили армию Сан-Мартина. Многие из них стали героями освобождения Чили, Перу и Боливии.

В эмиграции в Мендосе шёл процесс радикализации политических позиций чилийских патриотов. Под влиянием Тукуманского конгресса (1816), провозгласившего независимость Рио-де-Ла-Платы, чилийцы более не помышляли о равноправном союзе с Испанией, а хотели лишь освобождения и независимости[529].

В самой Чили активно действовали партизаны. Это были как отряды, засылаемые из Мендосы, так и группы местных жителей, недовольных испанским террором. В южные провинции были посланы чилийские офицеры Хуан Пабло Рамирес и Антонио Мерино. Из-за нехватки финансовых ресурсов Сан-Мартин не мог снабжать партизан всех необходимым, и они пользовались исключительно местной базой поддержки[530]. Легендарными организаторами партизанского движения были Мануэль Родригес и Хосе Мигель Нейра.

С конца 1815 г. партизанские группы действовали в Курико, Тальке, Мелипилье и Сан-Фернандо. Партизаны дезорганизовывали управление, нападали на местные власти и небольшие гарнизоны, сделали почти невозможным безопасное передвижение по дорогам страны[531]. Их действия оказывали огромное влияние на чилийцев, видевших, что борьба еще не закончена. Истинно народным героем партизанской войны стал М. Родригес.

Мануэль Родригес Эрдоиса (1785–1818) в отличие от аристократов Каррера или того же О’Хиггинса был выходцем из небогатой креольской семьи, его родители были урожденными европейскими испанцами. В студенческие годы он познакомился и подружился с Хосе Мигелем Каррерой и остался верен этой дружбе на долгие годы. В 1809 г. он получил звание адвоката, единственно возможной карьеры, которую мог выбрать Родригес по своему социальному положению[532].

Характер Родригеса был вспыльчивым человеком с гордым характером, он всегда готовым к неповиновению и восстанию. Он был потенциальный бандолеро, вождь восставших и любимец простого народа. После 1810 г. за неприязнь к креольской элите патриоты считали сторонником «сарацинов» и партии «старого режима»[533].

Родригес был избран в конгресс депутатом от Тальки, но не примкнул ни к какой партии[534]. После возвращения Хосе Мигеля Карреры в Чили Родригес следовал за своим старым другом во всех политических перипетиях того времени. Вместе с Каррерой он активно участвовал в заговоре против Конгресса. С приходом к власти Хосе Мигеля, с 2 декабря 1811 г., то есть со дня разгона Каррерой конгресса, он стал его секретарем, войдя в ближайший круг его сподвижников. Однако в конце 1812 г. Родригес сблизился со сторонниками Росаса, что вызвало подозрительность со стороны семьи Карреры и охлаждение отношений с Хосе Мигелем. В результате Родригес вместе с другими предполагаемыми заговорщиками Х.Г. Аргомедо и М. Саласом оказался в тюрьме. Неизвестно, существовал ли заговор на самом деле, и какова была в нем роль Родригеса. В те годы многие деятели Войны за независимость меняли свои политические пристрастия, вовлекались в авантюры и заговоры, совершали поступки, не соответствующие их позднее сложившемуся героическому образу. В марте 1813 г. Родригеса был приговорен к высылке на острова Хуан Фернандес, но затем Каррера помиловал его[535].

В 1814 г. отношения М. Родригеса с Хосе Мигелем были восстановлены. Именно к Родригесу обратился Каррера, когда после бегства из плена в 1814 г. он вернулся в Сантьяго, преследуемый правительством Ластры-О’Хиггинса. После переворота и возвращения к власти Карреры в августе 1814 г. Родригес был назначен секретарем хунты по внутренним делам и финансам. Родригес был рядом с Хосе Мигелем Каррерой в самые тяжелые минуты поражения Чили и отступления в Мендосу. Там, в отличие от Карреры, он пришёлся ко двору командующего Андской армии X. де Сан-Мартина.

М. Родригес предложил Сан-Мартину возглавить разведывательные вылазки в Чили. Идея получила одобрение. Первоначально речь шла о сборе информации о настроениях населения, дисциплине и расположении вражеских войск и т. д. Родригес распространял листовки, письма, вербовал сторонников. Его отчаянная храбрость стала легендой. Он появлялся повсюду, и нигде его не могли поймать. Многие истории, связанные с подвигами Родригеса, стали хрестоматийными образцами чилийского патриотизма. Он не боялся появляться в самом центре Сантьяго. Существует история о том, как он, переодетый оборванцем, верноподданнически открывал дверь кареты самого Марко[536].

Родригес создал в Чили целую сеть осведомителей и разведчиков, снабжавших Сан-Мартина информацией о положении в стране. Затем он перешел к партизанским акциям. Родригес постоянно переходил границу, став главным связующим звеном между чилийской эмиграцией в Мендосе и родиной. Его действия были очень успешными, что вызывало особую ненависть испанских властей[537]. 7 ноября 1816 г. губернатор Чили подписал указ, обещавший награду в 1000 песо (огромная сумма в то время) любому за голову Родригеса и Нейры[538]. Благодаря М. Родригесу практически по всей территории Чили у патриотов были свои информаторы, повсеместно действовали отряды партизан, дезорганизовывавших жизнь в стране.

Ф. Салас, Ф. Сильва, Ф. Вильота были командирами больших партизанских отрядов, действовавших на территории Чили, проникая туда из Мендосы. В их составе были солдаты и ополченцы из Мендосы. Также существовали крестьянские отряды, например, под командованием Франсиско Вильоты, который просто призвал в солдаты инкилино[539] своего собственного поместья.

Помимо Родригеса партизанский отряд другого каудильо Х.М. Нейра препятствовал любым действиям роялистов в районе реки Мауле. Однако этот отряд отличался от групп Родригеса. Партизаны Нейре не подчинялись командованию в Мендосе, которое пыталось наладить контроль над ними, присылая жалование и называя Нейру полковником ополчения. Этот каудильо в отличие от других партизанских командиров, в основном офицеров, был крестьянином по происхождению. Нейра был типичным бандолеро, а его отряд был скорее преступным, чем политическим. Под началом Нейре было 60–70 человек[540].

Родригес нашел подход к Нейре, решив привлечь этого смелого и дерзкого командира к делу освобождения. Они договорились, что действия Нейры будут впредь направлены только против роялистов и симпатизирующих им. Не только отряд Нейры грабил поселки и путешественников на дорогах. От этого греха не удерживались и партизаны Родригеса[541]. Действия и партизан, и бандолеро сильно дезорганизовывали жизнь в чилийской провинции, нарушали систему управления, отвлекали полицейские и военные силы роялистов[542].

Отряды Нейры, Сильвы и Саласа действовали совместно при осаде города Сан-Фернандо. Эта угроза заставила губернатора Марко посылать дополнительные войска то в один, то в другой район страны без видимого результата. Исчезая в одном месте, партизаны-бандолеро появлялись в другом.

По мнению чилийских историков X. Пинто и В. Вальдивии главное значение создания Андской армии в Мендосе состоит в том, что командованию патриотов через партизанских вождей удалось привлечь на сторону борьбы за независимость народные массы, бывшие до того либо нейтральными, — либо враждебными[543]. Рейды Мануэля Родригеса были не простыми военными операциями, партизаны нуждались в поддержке местного населения. Их действия были направлены против властей и поддерживавших их элит. Партизаны подготовили базу народной мобилизации во имя независимости. Действия партизан сразу приобрели социальный характер. Недаром испанцы не делали разницы между бандолеро и партизанами, так как их жертвы мало отличались друг от друга.

Четыре года «Старой родины» и сопутствовавшие войны разрушили доселе устойчивый колониальный уклад жизни простого народа. Испанская реконкиста нашла совсем другой народ, нежели он был до 1810 г. Мобилизации, реквизиции, разрушение привычной жизни привели к социальному брожению в городе и деревне. Выход своего недовольства люди находили в группах бандолеро, а затем и партизан. Запрет передвигаться по стране без паспортов наносил большой ущерб крестьянской экономике: селяне не могли свободно продавать излишки продукции в городах, не получив на это разрешения властей. Недовольство, вызванное этими мерами, способствовало усилению симпатии простого народа к инсургентам-патриотам, к партизанским группам. Без поддержки простого народа действия партизан были бы невозможны. Партизаны смогли мобилизовать народ Чили, подняв его на борьбу с понятными ему целями: сопротивление репрессиям и реквизициям испанских войск. Успеху этой борьбы способствовала репрессивная политика властей во время реконкисты.

Партизанская активность и известия из Мендосы об укреплении Освободительной армии крайне обеспокоили испанскую администрацию Чили, которая в ответ на это усилила репрессии. Жизнь в Чили стала невыносимой, все больше людей уходили в горы или присоединялись к тайным патриотическим группам. Приносивший массу хлопот испанцам отряд Нейры состоял из крестьян, одевавшихся в пончо. Их стали называть «люди в пончо». Власти, полиция в районе действий Нейре стали хватать всех в пончо, но так одевались все крестьяне[544]. Эти безумные репрессии против простого народа вызвали приток людей к партизанам.

17 января 1816 г. в Сантьяго была создана «Хунта бдительности и общественной безопасности», цель которой состояла в изъятии оружия (под оружием понимались даже камни и палки!) у населения, в контроле над перемещениями людей, в пресечении тайных собраний[545]. Повсеместно проходили обыски, арестовывались подозреваемые в симпатиях к патриотам. Затем была объявлена конфискация имущества и смертная казнь за дезертирство или укрывательство дезертиров, а также за любую связь с врагом[546]. Стали арестовывать всех нарушителей комендантского часа, всех побывавших в горах и т. д.

Жалобы на притеснения были столь велики, что Марко распорядился выдавать разрешения на выезд из городов бесплатно, так как и сбор за разрешение, и процедура были недоступны для большинства горожан. В стране наблюдалась усталость населения, терпение которого, казалось, дошло до предела. Сам факт существования армии в Мендосе и возможность её перехода в Чили давали народу надежду на свержение жесткой диктатуры, фактически ставшей оккупационным режимом. Испанцы установили настоящий казарменный порядок, который не оставлял никакой иной альтернативы кроме вооруженного сопротивления: повсеместно возникали партизанские группы. Особенно массово народ пошел в партизаны в преддверии перехода через горы Андской армии, когда в воздухе носилось ощущение близости освобождения и краха испанского режима.

Партизанам удалось добиться расщепления испанской армии на отдельные отряды, рассылаемые губернатором в разные районы страны для борьбы с группами партизан[547]. Это обстоятельство сыграло большую роль во время наступления Сан-Мартина.

Несмотря на то, что Америка, казалась, была покорена, недовольство креолов реставрацией старых порядков и постоянная угроза новых восстаний убеждали испанское правительство в непрочности своих позиций в колониях. К 1817 г. правительство в Мадриде было готово пойти на некоторые уступки креолам, лишь бы ослабить напряженность в Америке. Король был человеком слабым и нерешительным. Его министр заморский владений Лардисабаль-и-Урибе ещё в 1814 г. советовал ему пойти на компромисс и примирение с креолами. Министр Фердинанда VII Хосе Писарро даже предлагал открыть порты Америки для свободной торговли[548]. К сожалению, Фердинанд VII больше слушал реакционную камарилью при дворе. Мадрид то принимал акты, демонстрировавшие добрую волю к миру и согласию с американцами, то требовал жестких репрессивных мер от своих наместников в отношении недовольных[549].

После длительного обсуждения ситуации в начале 1816 г. Совет Индий в Мадриде в духе примирения с американцами принял решение о прощении революционеров и мятежников Чили. 12 февраля 1816 г. король объявил амнистию всем осужденным революционерам и даже вернул им конфискованное имущество. В Чили это распоряжение было опубликовано лишь 4 сентября[550], параллельно ходили слухи о подготовке большой военной экспедиции испанских войск против Рио-де-Ла-Платы.

Амнистия в Чили не имела большого воздействия на настроения людей. Сторонником умеренности и поиска понимания с бывшими деятелями хунты и патриотами был первый советник губернатора Хосе Антонио Родригес Альдеа. Несмотря на его большое влияние на Марко, тот не прислушивался к его советам искать взаимопонимания с креолами, а затем отдалил его от себя. Возобладала жесткая линия. Марко и его приближенные считали, что освобождение ссыльных и заключенных будет слишком опасным. Эту позицию разделяли и в Лиме. Чилийские власти не спешили выполнять королевский указ о прощении, что привело к ещё большой дискредитации испанских властей среди креолов[551].

Более того, уже накануне вторжения армии Сан-Мартина, в январе 1817 г. Марко приказал всем помещиками и видным горожанам из провинции явиться в столицу. Он опасался, что те поддержат армию патриотов. Прибывшие в Сантьяго, к их удивлению, превентивно были посажены в тюрьму, а часть этих несчастных ни в чем не повинных людей была отправлена в Перу[552]. Такие действия вели не к примирению, а лишь к ужесточению позиций чилийской элиты в отношении оккупационного режима роялистов. На самом деле было слишком поздно для примирения испанцев с репрессированной чилийской элитой, которая ждала помощи с другой стороны Кордильер. Время для компромисса было упущено, приближалась новая волна освободительной борьбы.

5 декабря 1816 г. Марко обратился к народу Чили с воззванием, в котором чувствовалась его неуверенность в своих силах. Хотя Марко подчеркивал, что во всей Америке, за исключением Буэнос-Айреса, царит спокойствие под скипетром короля, он призывал чилийцев не повторять былых ошибок, когда страна страдала из-за анархии и безбожия под тиранией своих каудильо, преступных революционных вождей[553]. В этом воззвании было заметно беспокойство властей, не чувствовавших поддержки населения.

В начале 1816 г. в Чили и в Перу была объявлена тревога в связи с появлением в водах тихоокеанского побережья судов патриотов, снаряженных в Буэнос-Айресе. Это были два судна под командованием Г. Брауна. Их целью были «корсарские» налеты на контролируемые испанцами порты, перехват судов и разбой на море для дезорганизации связи Перу и Чили. Корабли под флагом Буэнос-Айреса доходили до эквадорского побережья, доставляя немало проблем колониальным властям. Все меры, предпринятые испанскими властями для борьбы с «пиратами»-патриотами, оказались неэффективными. Экспедиция Брауна успешно выполнила свои задачи.

В конце 1816 г. постоянно приходили сообщения о проходе в Чили из Мендосы очередного отряда патриотов. Испанцы гадали, когда ждать нашествия, на Рождество или на Пасху, когда перевалы будут свободны от снега, и где пройдут войска: на юге у Консепсьона или на севере у Аконкагуа. Тайная полиция перехватила письма из Мендосы, в которых Сан-Мартин просил своих сторонников в Чили подготовить 600 лошадей к декабрю[554].

Понимая, что с наибольшей вероятностью войска могут вторгнуться в долины Аконкагуа и Кольчагуа, Марко в феврале 1816 г. приказал создать там большие отряды охраны для защиты переходов через Кордильеры[555]. Параллельно он создавал укрепленный район в Тальке, где намеревался создать центр сопротивления на случай вторжения большой армии. Это позволяло опираться на преданный роялистам тыл в Чильяне на юге, где имелись большие запасы военного снаряжения. Разведывательные операции роялисты поручили индейцам по ту сторону Кордильер. Арауканы и их собратья на другой стороне Анд были союзниками испанской короны.

Губернатор приказал укрепить Сантьяго. Начались работы по возведению фортов и крепости вокруг холма Санта-Люсия в центре чилийской столицы. На них использовался труд многочисленных заключенных, арестованных по подозрению в подрывной деятельности, а финансировалось строительство «добровольными» взносами населения[556]. Испанцы уверяли, что эти укрепления нужны для защиты города от внешней опасности, но сам план крепости и артиллерийские батареи, направленные на город, свидетельствовали о страхе властей перед возможным восстанием жителей.

Марко постоянно взывал о помощи к вице-королю X. Песуэле. Однако Перу практически не получало помощи из Испании и не могло, не ослабляя своих войск в Верхнем Перу, прислать подмогу в Чили. Марко предлагал вице-королю одобрить его план активизации действий войск Ла Серны в Верхнем Перу, провести наступление на Тукуман, чтобы отвлечь войска в Мендосе и не допустить их перехода через Анды[557]. Этот план был утопией, в Верхнем Перу было достигнуто равновесие сил, и Ла Серна был не в силах предпринять масштабное наступление.

Песуэла в письме 19 декабря 1816 г. сообщил Марко довольно точные сведения о планах патриотов: в середине января 1817 г. в Чили войдут 1400 человек армии Сан-Мартина, одновременно произойдут восстания в Консепсьоне и Кольчагуа. Вторжение будет сопровождаться морским десантом (здесь вице-король ошибался), а по всей стране будут действовать партизаны Мануэля Родригеса. Песуэла мог только ободрять Марко и обещал прислать фрегат с оружием[558]. Хотя, как мы видим, роялисты были прекрасно осведомлены о планах Сан-Мартина, переход его армии через Анды застал их врасплох, ибо королевские войска были рассредоточены по всей стране для борьбы с партизанами.

Переход через Анды. «Новая родина»[559]

Армия, собранная в Мендосе Сан-Мартином, к началу 1817 г. была готова к освободительному походу в Чили. Окончательная стадия подготовки началась 30 сентября 1816 г., когда все отряды армии покинули свои казармы и сосредоточились в специальном тренировочном лагере вблизи Мендосы. Сан-Мартину удалось накопить большое количество вооружений и амуниции. Армия была разделена на три дивизии, командование одной из которых было поручено Бернардо О’Хиггинсу.

Бернардо О’Хиггинс Рикельме (1778–1842) почитается чилийцами как «отец нации», Освободитель и создатель независимого чилийского государства. Он был незаконнорожденным сыном генерал-капитана Чили, впоследствии вице-короля Перу Амбросио О’Хиггинса. Хотя он был крупным землевладельцем и получил право носить имя отца, всю жизнь его преследовала обидная кличка huacho[560]. Его мать была креолкой-метиской. В крови О’Хиггинса была примесь индейской, что отразилось на его облике. Это отмечали все знакомые с ним. Так английская путешественница Мария Грахэм писала в 1822 г.: «Он невысокий, плотного телосложения, но очень гибкий и активный; у него голубые глаза и светлые волосы, румянец сквозь смуглость кожи не обманет о его ирландском происхождении, а небольшие руки и маленький размер обуви говорят о его индейских корнях»[561].

О’Хигтинс страдал от двойственности своего происхождения. С отцом вице-королем и матерью метиской он никогда не чувствовал равного к себе отношения со стороны чилийских аристократов. Эти комплексы оказывали влияние на его поступки; они объясняют его ненависть к родовитым креолам, таким как Каррера.

Юношеские годы О’Хиггинс провел в Перу, Испании и Англии, где получил хорошее образование. В Лондоне он познакомился с испаноамериканскими эмигрантами, в частности, с Франсиско Мирандой. Его дружба с венесуэльским героем борьбы за независимость повлияла на его дальнейшую судьбу. Позднее, в 1811 г. О’Хиггинс говорил: «С 1798 г., как только я познакомился с Мирандой, который вдохновлял меня, центром моих мыслей, их сущностью стало дело освобождения моей родины»[562].

Бернардо убежденно встал в ряды тех, кто думал и мечтал о свободе своих стран, о независимости от Испании. Дружба с Мирандой впоследствии повлекла враждебность к нему Симона Боливара, порой несправедливо высказывавшего обидные для О’Хиггинса заключения в его адрес[563]. Когда О’Хиггинс покидал Лондон, Ф. Миранда обратился к нему с письмом «Совет старого южноамериканца». В этом письме он призывал его любить всем сердцем свою родину, объединять вокруг себя всех просвещенных людей своей страны, но не забывая при этом о жестокости испанцев и Инквизиции. Миранда пророчески писал: «Судя по истории вашей страны, я много жду от ваших крестьян, особенно на юге, где, кажется, вы хотите жить. Их войны с соседями индейцами сделали их хорошими солдатами, они видят рядом с собой свободный народ [арауканы — А.Щ.], и всё это заставляет думать, что они проникнутся идеями свободы и независимости»[564].

Когда Бернардо был в Испании, он получил известие о смерти отца. Бернардо унаследовал его немалое состояние в Чили, но аристократические титулы барона Бэллинари и маркиза Осорно не достались ему из-за незаконного рождения[565]. Когда Бернардо вернулся на родину в 1802 г., он был взят под полицейское наблюдение за свои связи с «опасным преступником» Мирандой. Ранее, в 1800 г. это обвинение стало причиной отставки его отца с поста вице-короля.[566]

В Чили Бернардо О’Хиггинс оказался в среде прогрессивной молодежи, в тертулии, которую собрал вокруг себя Росас. Он стал убежденным сторонником реформ и демократических преобразований, был избран в кабильдо Чильяна, а затем стал интендантом (губернатором) этого города. В сентябре 1810 г. О’Хиггинс с энтузиазмом поддержал образование хунты в Сантьяго и даже создал из своих крестьян полк ополченцев. В частном письме своему другу и соратнику X. Маккенне он с восторгом писал, что впервые свободно дышал в Чили и помнил о своем долге перед родиной[567]. В 1811 г. он был избран в Конгресс и перебрался в Сантьяго. Он сразу же стал ведущей фигурой в политической жизни Чили.

Одной из всепоглощающих страстей, обуревавших О’Хиггинса, была жажда власти. Борьбе за власть он посвятил свою жизнь. Однако в то время он ещё не был самостоятельным политиком. По своему характеру О’Хиггинс был подвержен влиянию более сильных друзей из своего окружения. Английская путешественница Мария Грахэм характеризовала его как «доброго, но слабого человека»[568]. Он был преданным другом и соратником. В те годы им руководил Росас, затем он полагался во всём на Сан-Мартина и на «братьев» из ложи «Лаутаро»[569]. Целью ложи было освобождение Америки. Сила и влияние тайной ложи были столь велики, что после восстановления абсолютизма в Испании одним из первых секретных распоряжений Фердинанда VII стал приказ повсюду преследовать членов этой организации, которую он называл еретической и масонской[570].

Членство в ложе оказало огромное влияние на политическую судьбу О’Хиггинса, который слепо руководствовался принципом принадлежности к ней в выборе политических кадров, а также старался в полной мере осуществлять её решения. Сан-Мартин и «братья» из ложи сделали ставку на О’Хиггинса, ему предназначалась важнейшая роль будущего правителя Чили, который должен был освободить Чили и Перу от испанского господства.

О’Хиггинс занял одну из первых позиций в командовании Освободительной армии. Он символизировал чилийское участие в походе по освобождению Чили. Аргентино-чилийская Андская армия обладала силой, способной противостоять мощи испанских войск. В декабре 1816 г. всё было готово к вторжению в Чили. Сан-Мартин обратился с воззванием к чилийскому народу: «Чилийцы, друзья и соотечественники! Армия под моим командованием идет освободить вас от тиранов, угнетающих нашу родную землю»[571]. Сан-Мартин выбрал переход в Успальята в районе Аконкагуа для вторжения армии, разделенной на три части. Сам главнокомандующий шел с арьергардом.

В январе 1817 г. войска подошли к границе. Им предстояло преодолеть перевал на высоте 3500 метров над уровнем моря. Вперед были отправлены небольшие отряды партизан для нападения на испанские войска южнее столицы, в районе реки Мауле, чтобы отвлечь их внимание от проходов севернее Сантьяго.

Испанское командование было прекрасно осведомлено о передвижении войск патриотов. Однако губернатор Марко рассредоточил свои силы по всей территории Чили и не успел собрать их в нужном месте. К горным переходам были посланы отряды Талаверас, но это грозное элитное соединение не смогло сдержать огромную Андскую армию. Им удалось лишь перехватить несколько партизанских групп в конце января 1817 г.[572] При этом роялистская пропаганда повсюду трубила об этих стычках как о своих решающих победах.

В январе внутри Чили усилилось антииспанское вооруженное сопротивление, организованное М. Родригесом. 4 января в Мели-пилье Родригесу удалось поднять восстание местных жителей против испанских властей. Обещая раздать деньги из королевской казны, а также имущество «сарацинов», он собрал отряд из 80 всадников и опустошил Мелипилыо, на главной площади которой действительно раздавал деньги[573]. М. Родригес повсюду говорил о скором освобождении Чили и переходе армии Сан-Мартина через Анды в ближайшие дни.

В январе 1817 г. отряд Ф. Вильоты организовал атаку на Курико, отвлекая на себя часть войск из Сантьяго[574]. Мелипилья, Сан-Фернандо, Курико, Пелакро были районами активных боевых действий партизан накануне вторжения Андской армии. Все эти районы находились на юг от Сантьяго, и атаки на них соответствовали общему замыслу вторжения Сан-Мартина. Основная часть его войск перешла Анды севернее столицы, в районе Аконкагуа, в то время как действия партизан создавали впечатление, что наступление готовится на юге[575].

2 февраля основная часть освободительной армии преодолела перевалы в Андах и достигла первых чилийских поселений, а 8 февраля передовые отряды вступили в город Сан-Фелипе в районе Аконкагуа, 90 км севернее столицы[576]. Находившиеся там войска роялистов отступили к горной гряде Чакабуко, где надеялись соединиться с основными силами королевской армии. В Сан-Фелипе войска патриотов дождались всех остальных отрядов, перешедших Анды. Из Сан-Фелипе Сан-Мартин писал в Буэнос-Айрес: «Сам переход через горы уже был победой. Наша армия со всем обозом оружия, боеприпасов и питания за целый месяц прошла 100 лиг, пересекая реки, глубокие ущелья, обрывы и завалы, четыре цепи гор… Армия спускалась пешком, ибо 1200 лошадей оказались непригодными в этих проходах». Сан-Мартин особо подчеркнул мужество и профессионализм О’Хиггинса, который командовал центральным отрядом армии[577].

Это был героический переход. По тропинкам над глубокими пропастями передвигались войска с лошадьми, обозами, артиллерией. По ночам солдаты, не привыкшие к низким температурам, страдали от холода, ветра и горной болезни. До тех пор эти горы считались непроходимыми. Даже роялистские офицеры восторгались героизмом и храбростью Сан-Мартина и его войск, не испугавшихся трудностей перехода[578].

Несмотря на хорошую шпионскую сеть роялистов, появление Андской армии в Путаендо и Аконкагуа было неожиданным. Именно там её никто не ждал, так что патриоты получили возможность спокойно развернуть свои порядки в долине. Роялисты рассчитывали на подход подкреплений с юга. Испанский офицер Б. де ла Торре писал в своих воспоминаниях: «Под командой у Марко была армия в хорошем состоянии в 5–6 тысяч человек, особенно выделялась своим прекрасным качеством кавалерия в 1500 всадников. Сан-Мартин же должен был победить не только превосходящую по численности силу противника, но и преодолеть Анды, казавшиеся неприступными для любых войск»[579]. Однако качество роялистских войск уступало Андской армии. Лишь Талаверас являлись элитной частью и профессиональными военными. Большинство же были местными рекрутами, их соединения страдали плохой дисциплиной и необученностью. Эти солдаты часто разбегались при первых выстрелах.

Марко ошибся при определении стратегии кампании. Он ожидал перехода Кордильер патриотами с разных направлений и направил одну дивизию в сторону Кокимбо, другую в Планчон, основная же масса войск роялистов сконцентрировалась в центре, в районе столицы.

После успешного перехода армии Сан-Мартина в стане роялистов было полное замешательство. Им казалось, что войска патриотов повсюду. Марко опасался, что на юге Фрейре перережет все пути отступления в Чильян и Консепсьон, бастионы роялизма. С другой стороны, еще больше он боялся похода Сан-Мартина из Аконкагуа в Вальпараисо и окружения Сантьяго. Тогда было принято решение двинуть имевшиеся в распоряжении Марко войска на север к Чакабуко[580]. В то время как среди креолов наблюдался подъем духа, всех наполняла надежда на освобождение, испанские власти демонстрировали растерянность и беспомощность, и это настроение передалось их войскам.

Сан-Мартин решил первым напасть на противника, так как время играло на руку роялистам, ожидавшим подкреплений. 12 февраля 1817 г. у Чакабуко после двухчасового боя ударом с фронта и с фланга королевские войска были наголову разбиты. Сан-Мартин писал: «Вся вражеская пехота была повержена и рассеяна; мясорубка была ужасная, но победа полная и решительная… Вся вражеская кавалерия была уничтожена… Президент Марко в обстановке ужаса и паники после такого поражения бежал с ничтожными остатками войск из столицы в Вальпараисо»[581]. Особый героизм в битве проявил О’Хиггинс и его дивизия[582]. Потери Андской армии убитыми и ранеными составили 150 человек.

Это была полная победа патриотов, решившая судьбу центрального и северного Чили. Копиапо, Ла-Серена, Курико и Талька были заняты их войсками. Первоначально роялисты хотели организовать сопротивление в Сантьяго, запершись в сооруженных ими укреплениях на холме Санта-Лусия и ожидая подкреплений с юга. Однако в Тальке уже были патриоты, и проход на юг был отрезан. Отовсюду приходили известия о развале роялистской армии и ополчения. По воспоминаниям участников тех событий, ополченцы короля разбежались сразу же после получения известий о победе армии Сан-Мартина[583].

Примечательны военные действия на юге от Сантьяго. Как уже упоминалось, подполковник Рамон Фрейре с небольшим отрядом всего в 100 пехотинцев и 20 всадников был послан Сан-Мартином через Анды в сторону Тальки, стратегического пункта южнее столицы. Целью этого отряда было убедить противника, что основная часть Андской армии переходит Кордильеры именно там. Фрейре через своих людей распространил слух, что авангард Сан-Мартина уже спустился с гор в долину. Узнав об этом, масса народа двинулась к отряду с желанием встать под знамена освободителей. Однако, увидев размер отряда, большинство сразу же повернули обратно, и Фрейре остался лишь со своими солдатами и проверенными партизанами Х.М. Нейры. Это обстоятельство не удручило командира, и он смело двинулся навстречу дивизии роялистов, высланной против «авангарда» Андской армии.

Фрейре подошел к роялистам совершенно незамеченным, после чего смелым ударом обрушился на их спокойный лагерь. Вся дивизия противника была уничтожена, захвачена в плен или обращена в беспорядочное бегство. Новости об этом событии достигли Тальки, и начальник гарнизона решил, что имеет дело с основными силами Сан-Мартина. Не помышляя о сопротивлении, он бежал вместе со всеми войсками и казной на юг. Фрейре вошел в Тальку без единого выстрела. Победа при Чакабуко и занятие Фрейре Тальки сыграли решающую роль в отходе роялистов из Сантьяго и последовавшем затем развале остатков королевской армии. Кроме того, Фрейре смог разоружить отряды, пытавшиеся бежать на юг после Чакабуко[584].

Однако сам Фрейре не мог двигаться дальше на юг, так как под его командой было лишь сто солдат, остальные были ополченцами и бывшими партизанами. Члены отряда Нейры не оставили своих повседневных привычек бандолеро, они продолжали нападать на путешественников и грабить поместья, жилища крестьян и горожан. Грабежи и бесчинства отряда Нейре оказывали дезорганизующее воздействие на отряд Фрейре. В конце концов, Фрейре арестовал знаменитого партизана и после военно-полевого суда его расстреляли[585]. Задачей новых властей было установление дисциплины в чилийской армии, и партизаны типа Нейра превратились в препятствие на пути наведения порядка в стране.

13 февраля в Сантьяго на улицах появились толпы народа, провозглашавшие здравицы патриотам, не опасаясь роялистской полиции. Начались грабежи домов «сарацинов». Среди роялистов возникла паника, ни о каком сопротивлении не было и речи. Их войска бежали в сторону Вальпараисо в полном беспорядке. В порту они искали убежища на кораблях. Через два дня генерал-капитан Марко был пленен патриотами в Сан-Антонио, где он ожидал судна для бегства в Перу.

Вся система испанской власти в центральной Чили была разрушена. Дивизия Лас Эраса двинулась на юг, где города сдавались без сопротивления. Лишь губернатор Консепсьона генерал Ордоньес организовал роялистские войска и готовился к сопротивлению в ожидании подкрепления из Лимы. Отряд королевских войск числом в 1600 солдат выступил из Консепсьона, чтобы дать бой незначительному по своему числу (всего 500–600 человек) отряду Лас Эраса. Несмотря на свое численное преимущество, роялисты были разгромлены, а остатки их войск укрылись в Талькауано[586].

14 февраля освободительная армия вошла в столицу страны. На следующий день кабильдо предложил пост главы государства Сан-Мартину, но тот отказался и указал на своего помощника и сподвижника Бернардо О’Хиггинса. Такое поведение Сан-Мартину предписывали инструкции правительства Буэнос-Айреса: не вмешиваться во внутренние политические дела Чили, не принимать сторону ни одной из партий. Правда, в переписке с Сан-Мартином Пуэйрредон одобрил выбор того в пользу О’Хиггинса как единственной возможной кандидатуры на пост главы правительства Чили[587]. 16 февраля кабильдо Сантьяго избрал О’Хиггинса Верховным правителем (Director Supremo) Чили, наделив его абсолютной, ничем не ограниченной властью[588]. Акт назначения О’Хиггинса провозглашал: «В связи с отказом его превосходительства командующего Андской армии принять управление… народ провозгласил Верховным правителем бригадира Бернардо О’Хиггинса, и выразил большое удовольствие по этому поводу, получив заверения от представителя его превосходительства [Сан-Мартина — А.Щ.] дона Бернардо Вера, что он одобряет этот выбор»[589].

Газета «Viva la Patria», основанная новым правительством, 2 апреля 1817 г. настаивала, что не следует более затягивать с объявлением полной независимости страны от Испании, как это было в 1814 г.: именно «независимость — это единодушное требование людей, так мы выполним наше главное обязательство перед страной»[590]. Однако прошел еще год до этого исторического события.

Правительство О’Хиггинса сформировали люди, состоявшие в ложе «Лаутаро». В 1817 г. О’Хиггинс основал чилийский филиал ложи. Её устав определял, что «в случае избрания брата ложи на должность в правительстве, он не может принять ни одно серьезное решение без предварительного одобрения в ложе». Ложа запрещала без своего согласия назначать чиновников или военных на ответственные посты в государстве[591].

Ключевые должности в правительстве достались офицерам Освободительной армии аргентинцам Лас Эрасу и Кинтане. О’Хиггинс был человеком, верным своим обязательствам перед «братьями», членами ложи, и действовал в соответствии с их решениями. Он назначил государственными секретарями «братьев» Мигеля Саньярту (по внутренним делам) и Игнасио Сентено (по военным). Чилийский историк Г. Саласар называет учрежденный после освобождения режим военным цезаризмом, при котором реальной силой, управляющей Чили, была ложа «Лаутаро», преследовавшая не национальные, а региональные геополитические цели[592]. Победы на поле брани позволили военным полностью оттеснить гражданских политиков на периферию принятия политических решений.

О’Хиггинс должен был укрепить внутреннее положение в подконтрольной ему территории страны. Одним из первых декретов нового правительства от 18 февраля был приказ населению сдать всё огнестрельное и холодное оружие. За его невыполнение грозил расстрел[593]. Точно такое же распоряжение сделал, вступив в Сантьяго в 1814 г., Осорио во время реконкисты. Патриоты опасались вооруженного сопротивления оставшихся роялистов, возникновения партизанского движения. К сожалению, они не смогли этого избежать.

В тот же день был издан другой декрет, запрещавший под страхом смертной казни испанцам и тем американцам, что зарекомендовали себя врагами «новой системы», появляться на улице после вечерней молитвы. Для них был введен комендантский час. Также было запрещено собираться в их домах числом более трех человек[594].

Было необходимо упрочить финансовое положение нового правительства за счет проигравшей стороны. С этой целью был принят ряд репрессивных мер против роялистов и испанцев, проживавших в Чили. Декрет от 19 февраля 1817 г. наложил секвестр на имущество бежавших роялистов. Его первая статья гласила: «Переходят в собственность государства всё имущество, права, акции беглецов; всякое их укрывательство объявляется государственным преступлением». Укрывавшим роялистов грозила смертная казнь[595]. Эти меры мало отличались от действий испанцев в Чили в предыдущие годы, которые патриоты называли чудовищным тиранством и варварским деспотизмом. Репрессии обрушились также на видных чиновников колониальной администрации. За преданную службу королевскому правительству чиновникам грозила потеря места.

Указом 12 марта 1817 г. была создана комиссия из трех коммерсантов-испанцев, которые должны были собрать со своих соплеменников контрибуцию в 600 000 песо. Закон оправдывал эти меры: «Ввиду того, что европейские испанцы являются самыми отъявленными врагами и разжигателями войны, будет справедливым, что они же и будут финансировать нашу с ними борьбу»[596].

Плененных при Чакабуко солдат и офицеров королевской армии отправили в Мендосу, где чилийцев отделили от солдат-испанцев. Первых включили в состав армии патриотов и отправили на север, к армии, противостоящей роялистам в Верхнем Перу. Чилийцы составили большую часть этих аргентинских войск. Особо ненавистных испанских военных, прославившихся во время реконкисты как палачи и угнетатели, подвергли суду и казни. Так, командира Талаверас В. Сан Бруно, обвиняемого в многочисленных убийствах патриотов, пленили в битве при Чакабуко, привязали к ослу и отправили в Сантьяго. По дороге народ кидал в него камни и грязь. Через несколько дней его осудили и повесили[597].

О’Хиггинс должен был усилить полицейские меры и пресекать любую агитацию в пользу Испании. Был создан «Трибунал мщения», который занялся делами роялистов и деятелей режима реконкисты[598]. Репрессии коснулись и церковных властей, которые занимали враждебную патриотам позицию. За пропаганду против освободительной армии и «подрывные действия» правительство 26 февраля 1817 г. выслало в Мендосу архиепископа Родригеса Соррилью и других церковников[599]. Место высших клириков должны были занять люди, лояльные к новым властям. В июле 1819 г. был введен временный запрет церковным орденам и простому клиру на связи с Апостольским престолом и испанской церковной иерархией. Финансы церкви ставились под контроль гражданских судов[600].

Особенно реакционную позицию заняли священники на юге, где они открыто призывали крестьян оказывать сопротивление патриотическим войскам. Новые власти рисовались ими как еретики, нарушившие клятву верности монарху. Аргументом в пользу ереси было наличие в рядах армии патриотов офицеров-иностранцев, многие из которых не были католиками.

Позиция священников не была единой. Часть клира поддержала освободительную борьбу, считая её почти религиозным долгом. Некоторые священники, такие как Камило Энрикес, были идеологами революции освобождения. Ещё в Мендосе Сан-Мартин образовал службу капелланов, проповедовавших не только религиозные догмы и заповеди, но и любовь к родине[601]. Именно священники в патриотической армии были первыми выразителями нового чилийского и американского патриотизма, противостоящего верноподданичеству и испанской идентичности.

Военный министр Х.И. Сентено после поездки по югу был обеспокоен позицией церкви. 18 августа 1817 г. он издал циркуляр местным церковным и гражданским властям, в котором приказывал священникам «проповедовать своим прихожанам ежедневно, особенно в праздничные дни, что идеи гражданской свободы, разума, равенства прав, безопасности личности и процветание граждан есть цель нового правительства»[602].

Назначенный О’Хиггинсом комиссар по религиозным орденам священник Педро Арсе рассылал по всем приходам и монастырям указания не считать безбожным новое правительство, подчеркивал его соответствие догмам и положениям церкви. Новые власти стремились к союзу с церковью. Педро Арсе опирался в своем изложении не на революционные теории того времени, а на тезисы Фомы Аквинского, оправдывавшего прямое действие принципа народного суверенитета[603]. Постепенно отношения с церковью были урегулированы.

Кроме гонении на роялистов, О’Хиггинс и Сан-Мартин зорко следили за действиями сторонников Карреры. Партизанский герой Мануэль Родригес со своим отрядом действовал в провинции по своему усмотрению, без оглядки на власти в Сантьяго, давая всякий раз понять, что предпочел бы видеть во главе страны Карреру. Он вошел в Сан-Фернандо, который осаждал в январе 1817 г. Там Родригес сменил местные власти без санкции Сантьяго, наложил огромную контрибуцию на местных богатых горожан, единственной виной которых было то, что они в свое время не поддержали его отряд.

О’Хиггинс зорко следил за Родригесом и его приверженцами, которые представляли для него большую опасность как открытые сторонники Х.М. Карреры. За своеволие в Сан-Фернандо Верховный правитель приказал арестовать Родригеса и доставить его в Вальпараисо под конвоем, чтобы в дальнейшем отправить в изгнание под предлогом особой миссии в США. Объясняя Сан-Мартину свою позицию в отношении Родригеса, О’Хиггинс писал: «Мануэль Родригес — это субъект с большой историей. Он сейчас отказался от 3 тысяч песо и одной тысячи годового содержания, лишь бы не уезжать, а оставшись, получить гораздо больше»[604]. О’Хиггинс видел в нем опасного противника. Однако Родригесу удалось переговорить с Сан-Мартином, всегда с большой симпатией относившегося к нему, и главнокомандующий назначил его офицером своего штаба. О’Хиггинс, глубоко уязвленный, был вынужден смириться с этим.

В августе 1817 г. по обвинению в заговоре против новой власти были арестованы многие близкие к Каррере деятели, в том числе М. Родригес. Вскоре их отпустили после подписания ими декларации о лояльности властям и обещания не нарушать политический порядок[605]. В Аргентине арестовали находившихся там братьев Луиса и Хуана Хосе Каррера. Над ними устроили судилище. Всем было ясно, что приговор будет жестоким.

Сан-Мартин написал по поводу этого дела письмо О’Хиггинсу, в котором высказал сомнения в необходимости расправы над людьми, боровшимися за независимость Чили и имевших большие заслуги перед страной. Он предлагал подумать над тем, что Каррера могут быть полезны стране, и их надо простить. При этом Сан-Мартин добавлял, что принимает любое решение О’Хиггинса, понимая, что внутренние чилийские дела должны были решаться самими чилийцами[606]. 8 апреля 1818 г. Луис и Хуан Хосе Каррера были расстреляны. О’Хиггинс потряс всех своим цинизмом и жестокостью, прислав отцу Каррера счет за расстрел его детей[607]. Правитель решил мстить этой семье до всем и до конца. Он приказал арестовать все имущество Карреры-отца в обеспечение займа, который получил в США Хосе Мигель от имени страны для покупки кораблей эскадры. Лишив имущества, он бросил в тюрьму самого Игнасио Каррера, где ото и скончался в 1819 г.[608]

О’Хиггинс подчеркивал, что с колониальным прошлым покончено навсегда. В октябре 1817 г. был учрежден новый флаг Чили, который сохраняется по сей день. Воодушевленный республиканскими принципами, О’Хиггинс стремился искоренить дух аристократии, уничтожить все явные символы связи с испанской короной. 22 марта 1817 г. он приказал снять со всех домов аристократов их гербы. Использование гербов в общественной жизни было запрещено[609].

15 сентября 1817 г. О’Хиггинс подписал декрет, запрещавший использование в Чили феодальных титулов. Строго запрещалось даже их упоминание. Родовую аристократию должен был заменить «Легион доблести», созданный явно в подражание Наполеону. Некоторые историки считают, что главным мотивом его создания было желание в будущем установить монархию в Чили. Лишним аргументом в пользу этого тезиса было одобрение этой идеи Сан-Мартином и ложей «Лаутаро», ставившей конечной целью создание в бывших владениях Испании в Южной Америке независимой монархии во главе с принцем одного из европейских королевских домов. Секретарем «Легиона доблести» был назначен бежавший из Испании бывший офицер наполеоновской испанской армии, «афрансесадо» Антонио Аркос[610]. Отныне только «военная слава и гражданская доблесть», а не наследственные титулы, могли быть причиной чествования граждан[611].

Отменив феодальные титулы, О’Хиггинс создавал новую аристократию и новые привилегии. Члены «Легиона доблести» получали судебный иммунитет, они не могли быть судимы никакими инстанциями, кроме трибунала самого легиона. О’Хиггинс формировал новую политическую структуру, опиравшуюся лишь на военное сословие, лишавшую участия в принятии решений гражданских политиков и исключавшую из этого процесса существовавшие институты демократии, в первую очередь, кабильдо. Эта его линия имеет много общего с бонапартистской или военно-цезаристкой системой власти.

В конце марта 1817 г. корабль, посланный правительством О’Хиггинса, опередив королевский флот, вывез с островов Хуан Фернандес сосланных туда деятелей «Старой родины», видных патриотов, политиков первого этапа борьбы за независимость X. Эганью, А. Эйсагирре, М. Кальво Энкаладу, Ф.А. Переса и других[612]. Все они активно включились в политическую жизнь страны, поддержав правительство О’Хиггинса. Однако этих видных политиков военные и «братья» ложи «Лаутаро» не допускали до реальных рычагов власти. Они были готовы мириться с этим, пока шла война с роялистами, но сейчас подобная ситуация была чревата конфликтом и появлением оппозиции цезаристскому режиму.

Естественно воспринимаемая антииспанская политика нового правительства была дополнена заявлением о необходимости союза с либералами в Испании и Лиме. Главными врагами были объявлены абсолютизм Фердинанда VII и его верный слуга вице-король Перу. 1 февраля 1818 г. О’Хиггинс выпустил «Воззвание к испанским либералам», в котором призывал испанских и перуанских либералов объединиться с чилийцами в борьбе с тиранией[613]. Опасность новой роялистской реконкисты еще была вполне реальной, и О’Хиггинс искал союзников по другую сторону от «линии фронта».

Новое правительство помимо этих политических, в большей степени символических мер, должно было заняться военными делами, так как угроза роялистского реванша ещё не была ликвидирована. К началу 1818 г. Сан-Мартину и О’Хиггинсу удалось создать большую армию, названную «Объединенная андская и чилийская армия».

Роялисты продолжали удерживать часть районов на юге страны. Лима не сразу смогла помочь роялистам на юге Чили, так как их армия в Верхнем Перу сама испытывала большие трудности. Не хватало денег, вооружений, и командование вынуждено было остановить наступление на Тукуман, отойдя к Чаркас. Прибывавшие из Испании войска по своему боевому духу отличались от тех, что осуществили реконкисту в 1814 г. В декабре 1817 г. приготовленные к отправке в Чили испанские войска в Лиме восстали из-за длительных задержек жалования. Вице-король сетовал, что солдаты отказывались повиноваться и грузиться на корабли, если жалование не будет заплачено вперед[614].

В январе 1818 г. вице-король Песуэла направил на юг Чили новую армию под командованием генерала Осорио для повторной реконкисты страны. Эта армия представляла собой грозную силу. В её состав входили не просто ополченцы, а регулярные войска, присланные из Испании. В экспедиционной армии Осорио только солдат без офицеров было 3262 человека[615]. Войска Осорио шли на помощь остаткам роялистов под командованием Ордоньеса, оборонявшимся в Талькауано, осажденном патриотами[616].

Зная о приближении экспедиционной армии к Талькауано, О’Хиггинс приказал всем отрядам патриотов отступить на север за реку Мауле, рассчитывая соединиться там с подкреплениями из столицы. Он дал распоряжение всем жителям также покинуть районы предполагавшейся испанской оккупации, и отойти на север от Мауле со всем имуществом и скотом. О’Хиггинс хотел оставить противнику выжженную землю и не позволить ему воспользоваться поддержкой традиционно роялистки настроенных жителей юга. Отступление и уход населения сопровождались многочисленными страданиями жителей и разорением этих областей страны[617].

30 января 1818 г. О’Хиггинс обратился к солдатам королевской армии. Он призвал перуанцев вспомнить об угнетении тиранией, а испанцев приглашал найти в Чили новый дом. О’Хиггинс обещал «предоставить в собственность землю и отблагодарить деньгами всех, кто перейдет на нашу сторону со своим оружием»[618]. Воззвание было отпечатано для распространения среди вражеской армии, однако успеха не имело.

Пока на юге шла борьба с роялистами, в Тальке 2 февраля 1818 г. О’Хиггинс подписал акт о независимости Чили[619]. Ещё 13 ноября правящая хунта, замещавшая находившегося на юге О’Хиггинса, приняла решение о провозглашении независимости страны.

Для подтверждения этого выражением народной воли акт независимости прошёл процедуру подписки. В кабильдо было выставлено две книги: в одной собирались подписи тех, кто за, в другой — тех, кто против[620]. Таким образом, в Чили в отличие от других стран Америки независимость была принята через народный плебисцит, хотя в своеобразной форме подписки. Провозглашение независимости Чили, как от Испании, так и от своих более могущественных соседей (следует учитывать, что страна была наводнена аргентинскими военными и освобождена армией Ла-Платы, что порождало подозрения в их намерениях в отношении Чили) было с большим энтузиазмом воспринято населением.

В первую годовщину победы патриотов при Чакабуко, 12 февраля 1818 г., была обнародована декларация независимости. В ней провозглашалось: «Революция 18 сентября 1810 г. была первым шагом, сделанным Чили на пути своей мечты; с тех пор жители страны показали образцы силы воли и твердости духа, преодолевая все трудности войны, в которую ввергло нас испанское правительство, желавшее сохранить свою политику угнетения в отношении Америки. Именно это побудило нас решиться навсегда отделиться от испанской монархии и провозгласить перед лицом всего мира нашу независимость»[621]. Декларация состояла из 20 страниц, была издана тиражом в несколько тысяч экземпляров и распространялась во всех городах и поселках Чили.

Пока патриоты праздновали провозглашение независимости, испанская экспедиционная армия перешла к активным действиям. Войска патриотов были вытеснены с юга, оставили Консепсьон и отошли к Тальке. Вновь роялисты подняли на восстание арауканов, поддержавших корону. 4 марта 1818 г. Осорио был уже в Тальке, путь на Сантьяго был открыт[622]. Казалось, может повториться ситуация 1814 г.

После длительного отступления к Тальке Сан-Мартин искал генерального сражения с войсками Осорио, желая воспрепятствовать переправе роялистов через реку Мауле. Однако Осорио уже стоял у ворот Тальки[623]. 19 марта 1818 г. Сан-Мартин с крайне невыгодных позиций вступил в сражение с роялистами у Канча-Райяды на реке Лиркай. Начало операции было поручено Балькарсе, который командовал кавалерией, превосходившей своей силой роялистскую. Однако местность не позволяла воспользоваться этим преимуществом. Само название места Канча-Райяда означает овраги, балки. Атака Балькарсе, который, по словам О’Хиггинса, «оказался в лабиринте артиллерийского огня», была отбита роялистами[624].

Пехота и артиллерия вступали в бой с марша. Беспорядочная и хаотичная стрельба чилийской артиллерии и действия пехоты не дали результата, и Сан-Мартин приказал отступить, чтобы перегруппировать свои силы и на следующий день дать новое сражение. Патриоты отошли и расположились на отдых. Осорио же считал, что битва не окончена и продолжил атаку, так как, по его мнению, только неожиданное нападение на патриотов, превосходивших числом королевские войска, могло дать победу, в которую никто не верил[625].

Сан-Мартин был проинформирован о неожиданных передвижениях войск противника вечером того дня, но решил, что речь идет о подготовке к отступлению. Он приступил к перегруппировке своих войск, когда в полной тишине, не отвечая на выстрелы передовых постов патриотов, роялисты неожиданно обрушились всей своей мощью на не готовые к бою войска. Впоследствии О’Хиггинс упрекал Сан-Мартина в том, что тот оставил его без резервов, в то время как против него действовал самый опытный испанский военачальник генерал Ордоньес[626]. Результат был трагическим для патриотов: полное поражение, расстройство и бегство войск[627]. Полковник Фрейре рассказывал, что его эскадрон разбежался при первых же выстрелах[628]. Несколько дней спустя участник сражения капитан Миллер рассказывал Самюэлю Хэйгу, что «катастрофа на поле битвы произошла из-за паники, которая овладела войсками»[629]. По свидетельству роялистского полковника Х.М. Арриагады, патриоты в панике бежали, «оставив на поле битвы 24 пушки с обозом, огромным количеством снаряжения, одежды и всеми бумагами штаба Сан-Мартина, а также с приготовленными для нас кандалами и цепями»[630].

Сами роялисты были удивлены своей победой и даже после неё утверждали, что войска Сан-Мартина по своему духу и обученности превосходили солдат короля[631]. В ходе сражения одна из испанских дивизий в темноте ночи ошиблась в направлении движения, стала вести беспорядочную стрельбу по своим и, решив, что кругом противник, отступила за реку Мауле, считая дело проигранным[632]. Как позднее вспоминал О’Хиггинс, к счастью, испанцы не смогли обнаружить направления отступления чилийских войск[633].

Сан-Мартин и О’Хиггинс остановились в Сан-Фернандо, где 21 марта собрались все военачальники. Тогда они получили известия от Лас Эраса о том, что его дивизия цела. Сан-Мартин обрадовался этому факту, так как боялся, что вся армия рассеяна и бежит. Командиры пытались восстановить свои войска, находившиеся в полной дезорганизации. На поле боя остались около 300 убитых, была потеряна половина артиллерии, почти весь обоз, царил хаос в управлении. Лишь дивизия Лас Эраса сохранила боевой порядок и могла сдерживать роялистов.

Известия о катастрофе в Канча-Райяда вызвали в Сантьяго панику. Все вспоминали о поражении при Ранкагуа в 1814 г. Распространялись слухи о смерти или пленении Сан-Мартина и О’Хиггинса[634]. Улицы наполнились беженцами. Все стали готовиться к переходу в Мендосу. Самюэль Хэйг так описывал те события: «Народ собрался на площади, где распространялись самые страшные слухи… Говорили, что армия полностью разбита, и нет никаких шансов на сопротивление, а противник быстро движется к Сантьяго… Появились свидетели, которые якобы видели, как СанМартин был убит на поле битвы… Стали готовить чемоданы и баулы к переходу за Анды… Число бежавших в Мендосу чилийцев было велико, особенно людей высокого положения, — они первыми бежали из страны»[635]. Подняли голову роялисты, открыто кричавшие на улицах здравицы королю. Один из богатых жителей Сантьяго послал командующему королевскими войсками Осорио коня с серебряными подковами для триумфального входа в столицу[636].

Вновь заявили о себе сторонники Карреры, в первую очередь Мануэль Родригес. В отсутствие О’Хиггинса правителем оставался член ложи «Лаутаро» полковник Луис де ла Крус, который был полностью растерян. Он радостно согласился на требование Родригеса созвать собрание корпораций для решения вопроса о власти и организации сопротивлении. Обстановка была очень тревожной, приходили сообщения о восстаниях против патриотов на севере, в Копиапо и Ильяпеле. 23 марта в Сантьяго состоялось народное собрание. В толпе раздавались здравицы в честь Родригеса, говорили, что О’Хиггинс погиб, а Сан-Мартин уже перешел Анды. Известия о полном рассеянии армии и катастрофе на собрании подтвердил генерал М. Брайер[637]. Однако Де ла Крус получил письмо от Сан-Мартина, где тот сообщал о поражении и желании бороться дальше. Он писал, что удалось собрать три тысячи человек. Это письмо Де ла Крус зачитал народу на площади[638].

Несмотря на сопротивление Де ла Круса и командира гарнизона X. Прието, Мануэль Родригес, поддержанный толпами народа, фактически отстранил первого от власти, став правителем де-факто до возвращения О’Хиггинса. Луис де ла Крус подписал декрет, в котором говорилось: «По решению сословий, войск и народа… ввиду нынешних обстоятельств и по решению народа полномочия Верховного правителя разделят граждане полковник Луис де ла Крус и подполковник Мануэль Родригес»[639]. Родригес стал создавать народные отряды, вооружать их и посылать на подмогу к армии О’Хиггинса[640]. В этом его поддерживал Л. де ла Крус, хотя впоследствии он утверждал, что Родригес создавал войска, верные партии Карреры[641].

Простой народ любил Родригеса и с энтузиазмом поддержал его. Сам Родригес с презрением относился к чилийской аристократии и образованному обществу. Он питал большую симпатию к беднякам и обездоленным, стремился к народной справедливости. Так, в 1816 г. он писал: «Ремесленники — это лучшее, что есть в чилийской расе, и все наши надежды связаны с ними»[642]. Родригес был возмущен бегством знатных креолов, он распорядился выставить блокпосты на перевалах в Андах и не давать им пройти в Мендосу[643]. Но затем этот факт был интерпретирован против Родригеса, обвиненного в подготовке перехода братьев Каррера из Мендосы.

Родригес и Де ла Крус издали совместный декрет, обещавший солдатам и офицерам армии раздачу земель, скота и другого имущества, которое будет захвачено у противника в предстоящей кампании. Для распределения земли и скота создавалась специальная комиссия, которая в течение трех дней после победы должна была представить наградные списки в генеральный штаб[644].

Активная деятельность Родригеса, впоследствии заклейменная О’Хиггинсом как подрывная, в тяжелые моменты уныния и поражения смогла возродить патриотический дух в простых горожанах, способствовала восстановлению боеспособности всей чилийской армии. Сам Родригес возглавил отряд гусар «Мертвая голова», который поклялся стоять насмерть. Этот отряд так и не участвовал в боях, за что впоследствии историки обвинили Родригеса в желании сохранить его для восстановления власти Карреры[645].

Сторонники О’Хиггинса потребовали срочного приезда правителя в столицу. Это стало возможным благодаря упорному сопротивлению дивизии Лас Эраса, сковавшей действия испанских войск и позволившей Сан-Мартину реорганизовать армию патриотов после поражения при Канча-Райяде. По свидетельству Х.М. Арриагады, роялисты «не могли преследовать противника из-за морального состояния своих войск, слабости кавалерии и усталости пехоты»[646]. Роялисты не решились сразу атаковать столицу, их очень беспокоила дисциплина в войсках, а также противоречия между военачальниками (между Осорио и Ордоньесом, возглавлявшим армию при обороне Талькауано до приезда Осорио)[647].

Когда О’Хиггинс получил известия от министра Саньярту о волнениях в столице, он решил, что город может перейти на сторону противника. Он подозревал «партию Карреры» в сговоре с роялистами стремлении свергнуть его и создать хунту[648]. Прибыв в Сантьяго 24 марта, О’Хиггинс быстро навел порядок в столице. Правление М. Родригеса продлилось несколько часов. Возвращение власти О’Хиггинсу произошло через созыв народного собрания. Никто не высказался против возвращения власти прежнему Верховному правителю. О’Хиггинс потребовал сдать оружие, которое раздал народу Мануэль Родригес.

25 марта в город прибыл Сан-Мартин. Вместе с О’Хиггинсом они стали готовится к новому сражению с испанцами. Из Вальпараисо на помощь патриотам подошли свежие части в 2 тысячи человек. Изо всех городов прибывали вспомогательные отряды ополченцев. Сан-Мартину и О’Хиггинсу буквально за несколько часов удалось воссоздать армию, которая вышла навстречу врагу 27 марта.

Веря в победу оружия патриотов, О’Хиггинс, тем не менее, готовился к дальнейшим действиям на случай поражения. Он приказал подготовить суда в Вальпараисо для возможной переброски войск на север, в Ла-Серену, для продолжения борьбы на территории Чили в случае, если вновь произойдет военная катастрофа. В Кокимбо для подготовки обороны севера был отправлен полковник Луис де ла Крус[649].

Армия остановилась в долине реки Майло, к югу от Сантьяго. К ней присоединилась дивизия Лас Эраса, единственная, избежавшая разгрома при Канча-Райядею Майпо представляла собой идеальное поле для решающего сражения: это была ровная долина, без лесов, оврагов и холмов. В начале апреля войска Осорио вышли из Тальки в направлении Сантьяго, желая обойти армию Сан-Мартина со стороны столицы. Движение роялистов создало угрозу Сантьяго, который мог быть занят в обход лагеря Сан-Мартина. Патриоты вышли навстречу роялистам. Осорио хотел уклониться от сражения, но расстояние между армиями были слишком мало, и он был вынужден принять бой.

5 апреля 1818 г. стороны встретились у поселка Майпу. Силы сторон были примерно равны. Сан-Мартин ударил с фланга кавалерией, которая была значительно сильнее, чем у противника. С другого фланга он открыл наступление мощным концентрированным огнем артиллерии. Приведенная О’Хиггинсом в середине боя тысяча конных ополченцев решила его исход. Роялисты были полностью разгромлены. Из 4500 солдат, которыми располагал в начале боя Осорио, треть была убита, 2,5 тысячи взяты в плен. Патриоты также понесли большие потери: 800 убитыми и тысяча раненными[650]. Самюэль Хэйг писал: «Жестокость была характерна для обеих армий. Мясорубка была ужасная, особенно в последней фазе сражения, и, как я слышал от офицеров, прошедших войны в Европе, они никогда не видели столь кровавой битвы»[651].

Осорио бежал к реке Мауле и даже не пытался вновь собрать разгромленную армию и организовать отступление. Армия Осорио лишилась командования, и люди массами в панике бежали в разных направлениях. Впоследствии испанские военачальники вспоминали, что во время отступления отряды Мануэля Родригеса и местное население нападали на испанских солдат[652]. Сан-Мартин прямо с поля боя написал сообщение в столицу: «Наша победа полная. Бежала лишь малая часть противника. Их преследует наша кавалерия. Родина окончательно освобождена. Да хранит Вас Бог!»[653]

Битва при Майпу означала конец второй попытки испанской реконкисты. В опубликованной в правительственной газете реляции о сражении Сан-Мартин сообщал: «Генерал Осорио бежал с 200 всадниками кавалерии, но, вероятно, ему не удастся спастись от преследующих его эскадронов. Все генералы взяты в плен, всего пленных в нашей власти более 2500 человек и 190 офицеров. Поле битвы покрывают 2000 трупов»[654]. В этой одной из самых кровавых битв Войны за независимость была окончательно разгромлена испанская армия, и независимости Чили уже ничто не могло угрожать.