Возлюбленный из камня

Глава 7

Спар не собирался выпускать Фелисити из поля зрения. Ни на мгновение. И услышанная история о ее видении только усилила его решимость. У него не было сомнений в том, что увиденное ею произошло на самом деле.

Он знал, как работает Общество, и понимал, что узнав о Фелисити, ее силах и связи со Стражем, ночные не остановятся, пока не уничтожат ее.

Спар боялся, что они уже сделали первый шаг.

Его человек была очень тихой с момента как вернулась из госпиталя и поделилась своей историей. С тех пор как она рассказала о видении, то произнесла едва ли несколько слов.

Фелисити выглядела расстроенной, что казалось вполне закономерным, учитывая увиденное и то, чему они оба стали свидетелями по возвращении домой.

Ее отметина потемнела.

Сразу после взрыва Фелисити показала руку Спару и своим друзьям, и все они видели лишь легкое покраснение на бледной коже.

На следующее утро в ванной стало заметно, что метка покраснела и походила теперь на ожог. Этим вечером, после видения, не осталось никаких сомнений, что это метка Ултора.

Очертания символа потемнели до ржаво-коричневого цвета, как словно татуировка, нанесенная хной, и Спар видел, как Фил неосознанно потирает ее, когда отвлекается.

Она утверждала, что метка не причиняет ей боль, но Спар знал, что боль может иметь различные формы, и не все из них физические.

Он был близко знаком с Тьмой и понимал, что даже крупица ее могла угнетать человеческую душу, как якорь, таща в бездну. Особенно душу такую чистую и сладкую, как у Фелисити.

Эта мысль заставила его улыбнуться, даже почти захихикать.

Он был знаком со своей маленькой женщиной едва ли сутки, но знал, что некоторые из ее знакомых описали Фил ее как сладкую.

Снаружи была колючей, как чертополох, со своим острым языком и держала дистанцию. Спар уже видел, как она использовала юмор в качестве щита против страха и брюзжала, когда чувствовала себя не уверенной или сбитой с толку.

Казалось, Фелисити довольно много на него рычит.

Его удивляло то, что она заставляла его ощущать себя выбитым из колеи. Это чувство ему не нравилось.

Долг обязывал его верить, что он испытывал к ней не больше, чем защитный инстинкт, который любой Страж естественно ощущал к человечеству, к расе, вызвавшей его, но это не объяснило, как чувства Спара перерастали от желания защищать до симпатии каждый раз, когда она находилась поблизости.

Он и сам не подозревал, что способен на такие эмоции. Стражей создавали как воинов ради единственной цели.

Не только само предназначение бороться с Тьмой, решая этим все другие проблемы, но и природа бойцов, закаленных и замкнутых, сделали их не способными испытывать подобные нежные чувства.

Им были присущи приверженность своему делу, верность своим братьям и глубокая ненависть к злу, для того чтобы выполнять свою работу, но ничто не говорило о том, что они должны уметь заботиться, особенно об определенном человеке.

Выживание человеческого вида — вот что имело значение в балансе между Светом и Тьмой, а не жизнь каждого отдельного лица. Потери неизбежны, как и любой солдат, он знал это, поэтому привязанность к человеку обрекала на боль.

Как ни крути, что толку заботиться о человеческой женщине? Даже если Стражи одержат победу, Общество будет сражено, а Семь навсегда останутся в тюрьме, отсутствие угрозы означает, что Спар и его братья вернутся в свой сон.

Он и его сердце обернуться в камень до следующей угрозы Тьмы, а человек, как Фелисити, будет жить, стареть, и умрет, потерянная для него навсегда.

Логика диктует, что Страж не должен чувствовать. Это единственный способ, гарантирующий исполнение его долга, как обязывает Свет.

Но знание этого не делало задачу устоять перед Фелисити легче, особенно теперь, когда Спар узнал ее вкус. Он вспоминал их поцелуй по тысяче раз в час с того момента.

Жест был порывом, маленькой местью женщине, которая напугала его до глубины души, когда упала в обморок у его ног. Спар хотел вывести ее из себя, возможно, смутить тем, что ее облапал мужчина на людях, на глазах у незнакомцев, проходящих мимо оживленной больницы.

Но в тот миг, когда он прикоснулся к ней, каким-то образом его первоначальные намерения растворились, растаяли в глубоком, насыщенном вкусе Фелисити.

Вкусе сладком, как мед, и пряном, как густой глинтвейн. Она уничтожила его рассудок одним прикосновением, и он знал, что сам виноват в этом падении.

Спар ощутил на вкус ее шок, а затем жар ее капитуляции, пока наслаждался ее нежным ртом. Тело Фелисити фантастически подходило к его, и отклик пробудил огонь, струящийся по его венам.

Прежде чем она отстранилась, он был готов наплевать на всю эту публику и нырнуть еще глубже в ее тепло.

Ее отказ, скорее всего, уберег их от немалых неприятностей, в том числе и вероятного ареста за непристойное поведение в общественном месте. Спар потерял рассудок, слишком далеко зашел, чтобы волноваться об этом. Он был готов взмыть с ней в небо, если бы это дало возможность продолжать ее обнимать. Спар испытывал абсолютный восторг.

Так почему с ней не произошло того же?

Спар нахмурился и поерзал на своем месте в углу. Объект его размышлений перемещалась по помещению, как будто Стража там даже не было, демонстративно не обращая внимания на его присутствие, и ему пришлось признать, что такое отношение раздражало.

Он понимал, что видение встревожило ее, и подозревал, оно пошатнуло решимость выпроводить его через дверь и из ее жизни.

Спар знал, что Фелисити терпит его постоянное присутствие, только потому что реально почувствовала угрозу ночных. Увидев все воочию, еще бы она не почувствовала! Однако, не претворялась, что счастлива от этого.

В течение первого часа после возвращения из больницы Фелисити была поглощена рассказом о своем видении, ответами на вопросы Спара и обсуждением необходимости поделиться информацией с Эллой и Кесом.

То, что Фелисити видела Иерофанта, ставило ее в уникальное положение — рядом с высшими чинами Общества. И не важно, как мало она видела.

Они оба согласились, что необходимо позвонить другому Стражу и его Хранителю, но были вынуждены оставить сообщение, когда никто не ответил.

Спар видел, что она обеспокоена, по тому, как Фелисити застыла на краешке стула, прежде чем подняться и начать вышагивать по комнате.

И потемнение метки лишь добавляло обеспокоенности, пока Спар не спросил, есть ли какой-то способ отвлечь ее от проблем.

На все, что было связано с выходом из безопасности дома, он сразу наложил вето. Спар предпочел бы расположиться в хорошо построенной каменной крепости, но понимал, что это невозможно. По крайней мере, в доме они могут защититься.

Он уже изучил оба этажа и узнал все входы и выходы. Их было слишком много, что ему не понравилось, но, зная их расположение, было проще вычислить, откуда скорее нападет враг.

Спар мог предугадать реакцию Фелисити, включающую в себя повышение голоса, яростную жестикуляцию и множество ругательств, сказанных на языке, который он едва мог распознать. Хотя и учился, слушая Фелисити, когда она выходила из себя.

Они долго спорили, пока Фелисити не заявила, что сбежит, как только Спар отвернется. Хотя он сомневался, что не сможет ее остановить, учитывая, что ей сон нужнее, чем ему.

Она не шутила, говоря, что не потерпит положение заключенной в собственном доме. В итоге, Спару пришлось научиться новому человеческому понятию: компромиссу.

Они сошлись на том, что Фелисити пообещала не покидать помещение, а он расширил область, где можно находиться, включив первый этаж.

Оказалось, что квартира находилась над магазином пожилой четы, вырастившей Фелисити. После их смерти, Фелисити унаследовала дом и превратила художественный магазин дедушки в собственную студию.

Спару не понравились высокие окна, выходившие на улицу, но он хотя бы мог сесть между ними и своей подопечной. Что и сделал, едва они оказались в студии, и теперь наблюдал, как маленький человечек суетилась, включала освещение, устанавливала подставки и ставила огромный холст на потрепанный, весь в пятнах мольберт.

— Ты художница?

Комната была огромной, заполненной наполовину готовыми произведениями искусства, различными предметами, которые Спар мог бы посчитать орудиями пытки, и парой предметов мебели больше для необходимости, чем для уюта. Низкий голос практически эхом раздался по полупустому помещению.

— И да, и нет, — ответила Фелисити, сосредоточившись на кистях, которые вытирала о тряпку, смоченную в отвратительно воняющей жидкости. — Я рисую, но не этим зарабатываю на жизнь. Реставрирую произведения искусства для музеев и частных коллекционеров. Иногда берусь за рекламу, как делал папа. Точнее дедушка. У него был бизнес по изготовлению плакатов, но такое не для меня. Правда для старых друзей семьи занимаюсь и этим.

После кафе и больницы Фелисити переоделась, и теперь на ней были надеты потрепанные брюки, очень похожие на военные.

От талии до колен их покрывали пятна краски. Спару понимал, зачем она надевает такие штаны, у них много карманов, в которых лежали различные флаконы, бутылочки, тюбики, тряпочки и инструменты.

К штанам Фелисити натянула такую же запятнанную майку, которая когда-то была черной, а сейчас же приобрела оттенок старого асфальта.

В комнате было тепло, очевидно для комфортной работы, но Спару стало жарко при виде оголенных плеч и рук Фелисити.

И то, как ткань облегала ее фигуру, лишь все усугубляло.

Всякий раз, когда Фелисити поворачивалась, майка задиралась, оголяя кожу живота, и у Спара текли слюнки от желания узнать, такая же на вкус ее кожа, как и губы.

Он поднял глаза на ее лицо, встретился с хмурым взглядом и откашлялся. Нужно отвлечься.

— Ты говорила, что тебя вырастил дедушка, — произнес Спар, подумав, что разговор отвлечет его. — А где родители?

— Бабушка и дедушка. — Она пожала плечами и начала выдавливать краску на палитру. — Родители были не при делах. Отца я никогда не знала. Он был просто парнем мамы, которая о себе едва могла позаботиться, не то, что обо мне. У нее были проблемы с наркотиками. Отдать меня своим родителям стало лучшим ее решением.

В голосе Фелисити не было горечи, что удивило Спара. Он всегда считал, что люди сильно привязаны к родителям.

— Бабушка и дедушка были замечательными. Они меня вырастили. Я — их дочь, а они — мои родители. У меня было лучшее детство, на которое можно рассчитывать.

— Дедушка научил тебя рисовать?

Фелисити улыбнулась.

— Как и многому другому. Он научил меня рисовать, управлять делом, чинить машины, на самом деле чинить все, где есть мотор. Летом перед моим шестнадцатым днем рождения с кладбища автомобилей он прикатил Tiger. Мы четыре месяца его восстанавливали, чтобы я научилась на нём ездить к моменту получения водительских прав.

Ее голос наполнился нежностью. Спар внезапно обнаружил, что завидует ее дедушке, который занимал огромное место в сердце Фелисити.

— А бабушка научила меня готовить, жульничать в карты и ругаться на литовском.

— Литовском? — Спар покачал головой. — А я все гадал, что это за язык. Я разговариваю на русском и понимал, что в твоем языке не так.

Фелисити улыбнулась, делая мазок черной краски на полотне.

— Да, литовский. Бабушка и дедушка родились в Канаде, но их родители эмигрировали в страну в 20-х годах.

— Кажется, они были замечательными.

— Да. — Она опустила кисть в банку с жидкостью и потянулась за другой кистью. — А ты? У Стражей есть семьи?

Она мельком на него взглянула, но затем сосредоточилась на картине. И уже было видно, что напряжение покидает ее плечи, демонстрируя Спару, как искусство ее успокаивает.

Он обязательно будет приводить ее сюда, пока не минует угроза. Такая отдушина поможет Фелисити справиться со сложившейся ситуацией.

— Моя семья — другие Стражи, — ответил Спар, радуясь, что она захотела побольше узнать о нем. — У меня нет мамы или папы, потому что мы не рождаемся, нас призывают.

— Как это?

— Я не рождался и никогда не был ребенком. Меня призвали в эту реальность.

— Академия, верно?

— Да-а-а-а, — протянул Спар. — На самом деле, каждого из нас призвали, когда над миром нависала громадная опасность, так что мы обязаны быть готовыми к сражению.

— Смею предположить, поэтому ты держишь при себе эти огромные копья?

— Они — прекрасное оружие, хотя некоторые Стражи не пользуются оружием как таковым. При помощи зубов и клыков можно нанести достаточно вреда.

Фелисити поморщилась.

— Ага, прекрасный образ. — Она наложила еще несколько слоев краски на холст, а Спару все никак не удавалось определить, что именно девушка рисует. — И когда же тебя призвали? Ну, сколько вам, парни, лет?

— Первый вызов поступил более семи тысяч лет назад согласно человеческому летоисчислению.

Фелисити резко повернула голову и уставилась на Спара с открытым ртом. Он понял ход ее мыслей и улыбнулся.　

— Однако, я не такой древний. Как и мои братья, я не существовал в этой реальности все это время. Троих вызвали еще до рождения Христа, и они считаются среди нас самыми древними. А четверым дали жизнь позже в разное время, дабы заменить павших в бою.

Фелисити свела брови. Выражение ее лица оставалось серьезным, когда она вернулась к картине.　

— Выходит, тебя можно убить, не только разрушив статую?

Она спрашивает, потому что беспокоится о безопасности Спара? Он ощутил волну удовольствия, прокатившуюся по телу.

— Как говорил Кес, наше бессмертие не означает неуязвимость. Как и других существ, нас можно убить. Уничтожение статуй, в которых мы спим, — самый простой способ, потому что мы не можем защититься от столь трусливого нападения, но за эти годы многие пали в боях. Нанесенные нам раны должны быть очень серьезными. Мы можем сражаться, пока сердце не остановится. И, конечно же, не существует такого существа, способного жить без головы.

Фелисити поморщилась, и Спару пришлось напомнить себе, что ей не очень нравятся красочные описания сражений и кровопролитий. Стоило не забывать, что нужно тщательнее подбирать слова.

— Достаточно сказать, что мы сильнее вместе, — поспешил заверить ее Спар. — Как Стражам, нам это необходимо. Мы сражаемся с очень сильным врагом. Помни об этом, Фелисити. Самые порочные действия ночных похожи на детский лепет по сравнению с тем, на что способен один из Семи простым взмахом руки.

— Я тебе уже говорила, не зови меня Фелисити. — Поджав губы, она бросила на Спара взгляд, который должен казаться сердитым. Но он заметил проблески юмора. — Никто меня так не называет. Для всех я Фил.

Спару понравилось ее дразнить, чтобы увидеть озорной блеск в ее глазах, демонстрирующий характер.

— Скорее всего, все слишком глупы, чтобы увидеть то, что я вижу. Фил — мужское имя. Я не смог бы принять тебя за мужчину, Фелисити. Даже если бы мрак ослепил меня или сделал идиотом.

— Думаю, кое-кто уже доказал второе, — кинула она в ответ, но Спар не услышал в ее словах страсти. На самом деле, он распознал намек на удовольствие. Ей по душе сама идея, что он отделял ее от остальной массы? Или понимание, что она первая женщина, пробудившая в нем желание?

Оторвав от него взгляд, она бросила кисть в банку и отложила палитру.

— Мне нужно еще льняного масла. Думаю, в задней комнате оно есть, сейчас вернусь.

Спар хотел схватить Фелисити, развернуть и заставить смотреть себе в глаза, чтобы увидеть чувства, которые она вызывала в нем, но сдержался. Его женщина пугливая.

Он почувствовал к ней притяжение. Как и его, ее влекло к нему, но она этому сопротивлялась. Фелисити хотела отгородиться от силы магнитного тяготения между ними, но Спар мог сказать, что это все бесполезно.

Никогда в жизни он не чувствовал такого сильного влечения.

Сжав кулаки, он наблюдал за Фелисити через приоткрытую дверь задней комнаты, которая теперь стала кладовкой.

Она исчезла из его поля зрения, и Спар тут же вскочил и последовал за ней.

Как только услышал ее громкий, испуганный вопль.