Врата Лилит (Проклятие Художника)

ДЕВЯТЬ…

Снежана очнулась с неясным ощущением тревоги в груди. Почему-то хотелось плакать, но слез не было. Она встала с кровати и оглянулась по сторонам. Вся комната была погружена во тьму, так что определить, где собственно она находится, было практически невозможно. Снежана тщательно осмотрела себя. На ней была одета полосатая хлопчатобумажная пижама, постельное белье на кровати было белым.

Память возвращалась к ней толчками. Смутные обрывки, лоскутки воспоминаний, причудливо переплетались в голове, как стеклышки калейдоскопа и составить из них целостную картину было невероятно сложной задачей. Ганин… Поместье… Развлечения… Портрет… Да, Портрет!

Снежану чуть не вырвало. Все её естество пронзила невыносимая боль. Одно воспоминание об этом ужасном изображении ранило внутренности, как проглоченные осколки стекла.

«Но что со мной было? Где этот чертов портрет? Где Ганин? Где я?».

Снежана прислушалась, и до её слуха донеслись мерные звуки чьего-то тяжелого дыхания. Они показались ей смутно знакомыми. Снежана пошла на источник этих звуков. К счастью, в это время из-за тучи выглянула луна и дорожка серебристого света протянулась прямо до стены в противоположной части комнаты.

— «Мама! Боже мой, да что ж ты тут делаешь?!» — едва не вскрикнув, подумала Снежана, но в последний момент осеклась — решила не будить спящую на раскладушке женщину. Ей вдруг нестерпимо захотелось покинуть это место, сию же секунду куда-то убежать… Но куда? И зачем? Снежана не могла даже самой себе ответить на эти вопросы — голову заполнял какой-то непроглядный свинцовый туман, отчего ни одной дельной мысли в ней не возникало. И лишь когда она, нервно теребя ворот пижамы, случайно коснулась какого-то металлического предмета, висевшего у неё на груди, туман совершенно внезапно рассеялся и в голове всё прояснилось:

— «Ганин! Леша Ганин! Он в опасности! Немедленно! В поместье!».

Она резко рванула ручку двери на себя и прямо в пижаме и подвернувшихся буквально под ноги тапочках выбежала наружу.

Стерильно-белые стены коридора, гудение ламп дневного света, тихое посапывание за столом со включенной настольной лампой женщины в медицинском белом халате, металлический столик на колесиках, уставленный ванночками со шприцами и различными бутылочками, плакаты на стенах, наглядно инструктировавшие своих читателей, что необходимо делать при ожогах, отравлении или укусе клещей, стойкий запах каких-то лекарств — вот что ожидало её там.

— «Значит, я в больнице», — подумала Снежана, впрочем, ничуть этому не удивившись, и быстро направилась было к выходу, но входная дверь с зеленой светящейся табличкой с соответствующей надписью была заперта на ключ.

— «Черт! Проклятье!» — мысленно выругалась Снежана и прикусила губку. Конечно, можно было бы разбудить дежурную медсестру или маму, но почему-то ей не хотелось этого делать. Вряд ли больную так легко отпустят без выписки, среди ночи, а между тем Леша, возможно, и не доживет до утра! Ведь этот проклятый портрет, а, точнее, его ужасная хозяйка, способны на всё — это Снежана знала теперь по собственному опыту, а потому надо немедленно найти Ганина, сообщить ему обо всем и прямо сейчас утащить его любым способом из этого зловещего места!

В этот момент по закону ассоциации перед её мысленным взором возник образ Ганина. Она как наяву увидела его добродушное, сияющее каким-то мягким внутренним светом лицо с очками в пол лица, его смешные жесты руками, когда он увлеченно рассказывал о чем-то интересном, его сутуловатые широкие плечи, казалось, тяготившиеся носить на себе такую ношу как его слишком умная голова, немного подпрыгивающая походка, отчего со стороны создавалось впечатление, что он вот-вот оторвется от земли, и, самое главное, его глаза, всё время мечтательно устремленные куда-то вдаль, в невидимый, такой непонятный, но такой притягательный для Снежаны мир, мир, вход в который видел и знал только он сам…

Внезапно Снежана поняла, что этот странный человек, которого она знала-то всего пару дней, стал для неё как-то необыкновенно дорог. Ей действительно, по-настоящему, захотелось, чтобы он жил, ей захотелось быть с ним рядом, слышать его голос, смотреть, как он рисует свои картины, чувствовать на своей коже его такой пламенный и одновременно такой нежный взгляд, просыпаться с ним в одной кровати, да и просто дышать с ним одним воздухом и ходить по одной земле! И сердце её нестерпимо защемило от мысли, что, возможно, уже поздно, что его уже не спасти, что они уже никогда не будут вместе! Взор Снежаны помутнел от слез, в её горле запершило… Впрочем, это была лишь минутная слабость. В самом деле, Снежана никогда не позволяла себе надолго раскисать. И если жизнь дорогого для неё человека в опасности, то для неё в этом случае не может быть никаких иных вариантов, кроме того, что нужно за неё бороться и обязательно победить!

Снежана внимательно обследовала длинный и узкий коридор, однако все остальные двери были закрыты тоже на ключ. Тогда она на цыпочках подошла к спящей дежурной сестре. Прямо на столе лежал её мобильный телефон. Снежана взяла его и быстрым шагом отправилась в туалетную комнату, которую она разглядела в другом конце коридора. Там, спрятавшись в кабинке, она набрала по памяти телефон Рогозина. Он ответил сразу же, как будто бы специально ожидал её звонка.

— Это я, Константин Михайлович, извините что поздно… — громким шепотом сказала Снежана, закрывая рот ладонью.

— Снежана? Бог ты мой! Очнулась? С тобой все в порядке?

— Все-все… Константин Михайлович, я больше не могу говорить. Вы знаете, в какой я больнице? Да? Тогда приезжайте немедленно! Ганин в опасности! Медлить нельзя!..

Через полчаса Снежана уже утопала на заднем кресле здорового «ландкруизера», по-прежнему в больничной пижаме, видя в переднем зеркале опухшее от недосыпа лицо Рогозина, от этого ставшего ещё больше похожего на жабу. Больше смотреть было не на что. Дождь упругими струями хлестал в окна, видимость была нулевая, дворники на лобовом стекле не справлялись. Мощные фары внедорожника выхватывали лишь отдельные фрагменты дороги, каких-то деревьев и фонарных столбов. За стеной дождя разобрать больше ничего было невозможно.

В голове Снежаны как в немом кино проносились кадры её чудесного спасения из больницы, которое произошло настолько быстро, что она до сих пор не могла в это поверить. Ночной звонок дежурной, звон ключей замка, мешковатый человек в черном плаще и под черным зонтиком, несколько слов шепотом и красные «корочки» перед помятым лицом медсестры — и всё. И вот уже Снежана, в пижаме и больничных тапочках, прячась от холодный струй ночного ливня, бежит к припаркованной на автостоянке машине Рогозина…

— Что с тобой произошло, Снежа!? — наконец, прервал затянувшееся молчание Рогозин. — Меня чуть инфаркт не хватил, когда я тебя увидел в больничной палате как мертвую, а твой сумасшедший…

— Не называй его так! Не смей! — резко крикнула каким-то надтреснутым, каркающим голосом Снежана.

— Ну, ладно, ладно… — торопливо заговорил Рогозин, то и дело посматривая то на дорогу, то на дисплей навигатора — без него в такую бурю можно запросто потеряться в этой глуши — больница располагалась далеко за городом. — Так что же всё-таки произошло?

— Слушай, Рогозин, не до допросов мне сейчас, понимаешь?! — опять истерически закричала Снежана. — Щас выпрыгну на улицу и все тут! — Снежана тотчас же открыла дверцу машины и Рогозин резко ударил по тормозам.

— Ты что, дура, совсем рехнулась!? — заорал он. — На полном ходу прыгать! У тебя что — мозги совсем с катушек послетали!?

— Заткнись, Рогозин! Лучше смотри за дорогой и крути баранку. Не до тебя мне… — уже спокойнее сказала Снежана.

Рогозин тоже как то сразу сник и дал газу. Снежана захлопнула дверь и целиком сосредоточилась на своих мрачных мыслях.

Только сейчас она всерьез задумалась, а зачем, собственно, она едет в особняк? Как она может спасти Ганина от зловещего портрета, чью убийственную мощь узнала на себе? Да и вообще — что это за тварь на портрете, что это за кот такой в человеческий рост и в костюме, что это за ворона, которая нападает на людей? Ответить на все эти вопросы она не могла. Но женское чутье, женский инстинкт повелевал ей несмотря ни на что ехать туда — она должна была во что бы то ни стало узнать, что происходит с Ганиным, чей телефон упорно был недоступен для звонка, она хотела быть с ним рядом в минуту опасности, она просто хотела быть с ним… И все…

Вдруг цепочка её мыслей внезапно прервалась. Рогозин опять резко ударил по тормозам и выругался матом.

— Б…! Какого х… вас тут несет в два часа ночи!

— Кто там?! — встревоженно вскрикнула Снежана.

— Да мужик какой-то! Чуть не сбил его на хрен! — в сердцах рявкнул Рогозин.

А между тем в дверное стекло машины тихонько постучали.

— Добрые люди, куда путь держим? — вежливо спросил незнакомец. Голос у него был старческий, чуть дребезжащий, но какой-то приятный, немного музыкальный, теплый…

— Туда, куда тебе не надо! — огрызнулся Рогозин, собираясь уже дать газу, но Снежана властно положила свою ладонь на его плечо, и он не осмелился исполнить свое намерение.

— А откуда, мил-человек, ты знаешь — КУДА мне надо и КУДА не надо? — не растерялся неизвестный. — А, может, мне с вами как раз по пути?

— Возьмем его, Константин Михалыч, — непререкаемым тоном сказала Снежана. — Старик под дождем, добросим до города. Не звери же мы, в конце концов…

Рогозин мрачно кивнул.

Снежана открыла дверцу, и к ней подсел незнакомый мужчина с седой, аккуратно постриженной, бородой, в мокром полиэтиленовом плаще-дождевике, резиновых сапогах и с черным кожаным чемоданчиком в руках.

— Ой, спасибо, доченька, спаси тебя, Господи!

— Какого хрена ты ночью по лесу шатаешься, старый!? — буркнул Рогозин, лихорадочно выруливая на трассу с обочины, куда он съехал, чтобы не сбить пешехода. — Из-за тебя чуть в дерево не врезался, б…! — Слушай, Рогозин! — опять встряла Снежана. — Заткнись и крути свою баранку! Ещё раз наедешь на деда, я за себя не отвечаю, понял?! Ты заварил всю эту кашу, так и молчи в тряпочку!

— Тише, тише, деточка, тише! Добрый человек просто не выспался, переволновался, да и я, старый, виноват, фары-то меня ослепили — вот я случайно и вышел на трассу, — примирительно и совершенно беззлобно сказал пожилой человек. — А что я в лесу ночью делал? Дак, к умирающей ездил одной, причастить надо было, задержался, а автобусы-то почти не ходят, машины у меня нету, вот и пошел пешочком. Ну, ничего-ничего, апостол Павел вон от Иерусалима аж до самого до Коринфа на своих ножках протопал, вот я и подумал, что уж до Глубокого-то как-нибудь доберусь… — махнул рукой старичок.

Рогозин только присвистнул, но ничего не сказал. До Глубокого отсюда было километров 15 — если не больше — да по ливню, который хлестал прямо как из ведра.

Но лицо Снежаны по ходу рассказа вдруг стало постепенно меняться. Она покраснела, смутилась, притихла…

— Ой, вы — священник, значит… Простите меня… Грубая я, как баба деревенская… Если б знала…

— Грубая, но добрая, — мягко поправил священник. — Вон, с ливня, с ночной дороги меня подобрала. Не каждый так поступит. Боятся ночных попутчиков-то… А про какую-такую «кашу» вы говорили? — резко меняя тему разговора, спросил священник. — И почему, детка, ты так странно одета? С больницы штоль? — дедушка внимательно посмотрел на Снежану, и та смутилась ещё больше — взгляд его больших, на выкате, карих глаз был пронзительным, в них читался глубокий ум и огромный опыт. На мгновение ей даже показалось, что эти глаза не имели возраста и от них ничего не возможно было утаить, совершенно ничего, даже тайных мыслей и желаний…

— Да, с больницы… — тихо проговорила Снежана и тут же зарыдала, уронив головку прямо на грудь деду-попутчику. Тот ничуть не смутился, а, наоборот, обнял её за плечи и стал ласково гладить мокрые золотистые волосы Снежаны, прямо как добрый дедушка, желая успокоить любимую внучку.

— Тише, тише, детка, тише, все будет хорошо… Расскажи мне всё — вот увидишь, сразу легче тебе будет, легче будет…

И Снежана, громко сморкаясь в услужливо оказавшийся в руках дедушки платок, сбивчиво рассказала все, что с ней приключилось за последние дни, начиная со встречи с Ганиным в городском музее. Дед-священник слушал внимательно, сморщив лоб, и постоянно кивал головой, как бы с чем-то соглашаясь и что-то при этом бормоча себе под нос. Когда же рассказ был окончен, он некоторое время молчал.

— Да уж… Распоясались совсем… Распоясались… — и грустно покачал головой, как добрый дедушка, ставший свидетелем жалоб о проказах соседских детей.

— Кто? — недоуменно подняла брови Снежана.

— Ах, нет, ничего… — как бы очнувшись от глубоких раздумий, сказал священник. — История твоя очень интересная, доченька. И особенно интересно в ней то, что крестик-то твой, матушкой одетый, жизнь тебе и спас! Даже эта черная животина не смогла его сорвать с тебя-то, боится…

Снежана удивленно взглянула на священника и только сейчас обратила внимание на этот факт. «А ведь и правда…». , — с этой мыслью она быстро запустила руку за пижаму и нащупала там, на груди, теплый и казавшийся от этого как будто бы живым металлический предмет.

— Ой, батюшка! — воскликнула она. — И точно — без крестика убили бы меня там, ей-Богу… — и совершенно неосознанно, механически, перекрестилась. — Но кто это были? Разве бывают коты в человеческий рост, в костюмах, говорящие человеческим голосом? Разве бывают портреты, которые убивают? Ответьте, батюшка, что тут происходит?! Кто они?! Священник опять наморщил лоб и немного помолчал, как бы мысленно подбирая слова.

— Говорящих котов в человеческий рост, конечно же, не бывает, да и портретов-убийц тоже, покамест, не обреталось… — тихо сказал он, не глядя на Снежану, а смотря, прищурив глаз, сквозь неё, на весело прыгающие стрелки на приборной доске автомобиля.

— Так кто же они? — почему-то прошептала Снежана, пронзительно глядя на лицо священника.

— Дак сама ж знаешь, доченька, — повернулся, наконец, к ней священник и взглянул прямо в глаза. — Знаешь, а боишься самой себе сказать — боишься признать, боишься поверить…

— Слушай, дед, не тяни, а?! — не выдержал Рогозин, не отрывая глаз от мутной от потоков дождевой влаги дороги. — Знаешь — говори, не знаешь — молчи! Без тебя тошно! Но священник даже не обратил внимания на его грубость.

— Сила бесовская вышла на свободу, вот и безобразничает. А всему виной портрет… Рогозин уже третий раз за ночь резко ударил по тормозам, а потом повернулся к деду, вытаращив глаза. Он открыл рот, но слова не выходили из его глотки от удивления. В самом деле, всю свою жизнь он только и делал, что гонялся за НЛО, полтергейстами, русалками, ведьмами и домовыми, и все попусту, а тут… Совершенно неожиданно он сам оказался втянут в историю, в которой все то, за чем он так тщетно гонялся, действует так явно, так нагло, так открыто и… так очевидно!

— Не понимаю… — прошептала Снежана. — Почему «на свободу» и причем тут портрет?

— А притом… Сила бесовская мощь имеет великую — самый слабый из них спалить может всю нашу область за секундочку, доченька ты моя, глазками не успеешь моргнуть, но сила эта отгорожена от нашего мира крепкой стеной и никогда не дремлющей охраной. Ну, вроде как уголовников мы в тюрьмы-то сажаем, чтобы они добрым людям плохого ничего не делали, так и бесы эти — ну, вроде как в тюрьме сидят и к нам им ходу нету. Могут они, конечно, нас соблазнять на грехи малые или великие, но чтобы самим среди нас ходить как заблагорассудится, убивать людей или, скажем, красть их — не-е-е-ет, этого делать им не дано…

Снежана и Рогозин слушали затаив дыхание, только дождь хлестал за окнами да с шумом проносились редкие машины, взметая целые волны грязной и мутной воды.

— … А портрет этот — это своего рода дырка в стене, которая тюрьму окружает. Они через неё и пролазиют, окаянные, и безобразничают тут у вас… Ну, сущие уголовники-рецидивисты — и все тут! — всплеснул руками старичок, как добрый дедушка, расстроенный шалопайством соседских мальчишек в его огороде.

— Не понимаю… Как портрет может быть дыркой!? — воскликнул Рогозин.

Но Снежана вдруг согласно кивнула головой.

— А я, кажется, поняла… — прошептала она. — У Леши картины — ну, как живые просто! Все, что он рисует, как бы оживает. На выставке… я… видела… там… — Снежана опять стала всхлипывать и её плечи мелко задрожали.

— Во-во, девочка моя, это ты точно отметила. Бесы, они ведь хитрые! Они сразу смекнули, что жених твой — не простой, тот ещё… Я-то давно за ним наблюдаю, давненько!.. Вот они и захотели через него в ваш мир проникнуть и накуралесить как следует. Очаровали его, околдовали… Это они умеют, окаянные, умеют… — старик грустно покачал головой и замолчал.

— Ну а дальше-то что? — не выдержал Рогозин. — А нам-то что сейчас делать? Ехать в усадьбу или не ехать?

— Конечно, ехать! — воскликнула Снежана. — Тут даже и вопросов нет! Лешу спасать надо! Как же я без него-то останусь!.. — слезы опять брызнули из фиалковых глаз. — Хорошо, что вы нам тут на дороге попались, батюшка! Вы покропите этот чертов портрет своей водичкой, и все снова станет по-прежнему! — на искусанных полных губах Снежаны появилась робкая улыбка. Но священник опять печально покачал седой как лунь головой.

— Кабы все так просто было! Эх, святая простота… — грустно улыбнулся он. — Портрет так просто не уничтожить. Да, нечистая сила боится водички святой, крестиков, икон, они им неприятны, но… Портрет может уничтожить только тот, кто его написал — и больше никто! — неожиданно непререкаемым тоном подытожил священник.

— Почему это? — вытаращил глаза Рогозин.

— Потому что Господь Бог так повелел, — сказал священник. — Человеку дана свобода, и он может делать и добро, и зло по своей, и только по своей, воле. Хочет — открывает душу свою для дьявола, хочет — закрывает. А портрет этот не обычный, нет… Ваш жених, раб Божий Алексей зовут его помнится, вложил в него всю свою душу, полюбил его как самого себя, дал ему искру своей жизни, свое дыхание, свой пламенный дух, а то, во что человек вложил всего себя Господь Бог того нарушить не желает — такова Его воля… Вот вы думаете, а почему ученые-то ваши, археологи, то там мумию откопают, то тут таблички клинописные найдут, то пещеру с рисунками допотопных времен обнаружат? Ведь давно должно было бы все это в прах обратиться, уйти в небытие… Ан нет! Господь Бог всё это сохраняет. Не любит Он, чтоб творения человеческие, от сердца сделанные, пропадали, не любит…

— Ну и… что нам тогда прикажете делать? — упавшим голосом спросил Рогозин.

— А я знаю… — тихо сказала Снежана, смотря невидящим взглядом себе под ноги. — Надо Лешу найти! Отогреть его сердце любовью, вытащить змею оттуда и пусть он сам сожжет свой проклятый портрет! — и тут же резко повернулась к Рогозину. — Слышишь, Рогозин? А, ну, гони к поместью на всей скорости, живо!!!!!!

Рогозин ударил по газу, а Снежана повернулась, чтобы спросить у старичка, откуда он все это узнал, но — сиденье рядом с ней было пустое…

Подъехали к поместью через полчаса. Мощные фары внедорожника осветили семиметровые железные ворота и табличку — «Въезд только по специальным пропускам». Залаяли сторожевые собаки. К машине подошел охранник в «хаки», накрытый брезентовым плащом с капюшоном.

— Кто такие? — сухо, зевая спросонья, спросил он.

— Это я, Снежана Бельская, не узнаете? Позавчера была. Подруга Ганина, художника.

Охранник достал фонарь и внимательно осветил фигуру Снежаны. Увидев, что она в больничной пижаме, хмыкнул, но кивнул головой, узнавая…

— А эт кто?

— А это мой водитель. Можно ему тоже?

— Не… — отрицательно покачал головой охранник. — У меня инструкция хозяина. На вас господин Ганин пропуск выписал, верно, а вот на вас… Не, не могу. И машина эта не зарегистрирована у нас.

Рогозин скорчил недовольную физиономию, но Снежана ему подмигнула и шепнула что-то на ухо. Рогозин порылся в сумке и вытащил портативную мини-видеокамеру и электрический фонарик. Снежана спрятала их в карманы пижамы.

— Хорошо. Я пойду одна.

— Подождите, девушка, я вам хоть одежды принесу…

Через десять минут Снежана уже топала рядом с охранником по территории поместья, которая вся превратилась в сплошную лужу, в резиновых сапогах и в плаще-дождевике с капюшоном. Лебеди и утки куда-то попрятались, на дорожках текли целые реки мутной воды с водоворотами, пруды напоминали кипящий бульон на плите от множества падающих на них дождевых капель. Видно почти ничего не было. Благо, на всей территории горели яркие фонари, которые посреди сплошного дождевого марева играли роль маяков в бурном море, и это не давало путникам сбиться с пути.

— Ну и погодка! Аж жуть! Сколько живу, что-то не припомню таких дождей… — мрачно сказал охранник, зевая в кулак. — Да что погодка! Эт мелочи. Тут чудеса покруче происходят…

Снежана тут же насторожилась и, казалось, вся превратилась в слух, нажимая незаметно кнопку записи звука на камере.

— А что такого произошло? — деланно безразлично спросила она, а у самой сердце бешено забилось и внутри все похолодело.

Охранник помолчал, видимо, не решаясь говорить, а потом всё-таки не выдержал — желание поделиться с кем-то небывальщиной оказалось сильнее.

— Да понимаете, у нас тут вся охрана на ушах. Думать уж не знаем, что… Сначала шеф с семьёй пропали. Думали вначале, уехал куда-нибудь. Не-е, все обзвонили, все обыскали — и по спутниковому, и по скайпу, и по мобиле… Нет и все тут, и никто ничего сказать не может. Ни в аэропортах, ни в моргах, ни в больницах, ни в консульствах, ни в участках — нигде и ничего. Потом с вами беда приключилась. А на следующий день и художник этот, Ганин, которого поселили недавно — ваш друг —, тоже пропал…

— Ахххххх… — вскрикнула Снежана и едва не упала, прислонившись к фонарю.

— Что с вами? — испуганно прошептал охранник.

— Нннннет…. Нич… чего… Продолжайте…

— Так вот. Пропал этот художник, Ганин. Ни слуху, ни духу… Как будто черти его взяли и все тут! Потом пропал этот тип, Тимофеев, кажется…

— Как?! И он — тоже!?

— Угу. Он вообще появился из ниоткуда, мы его раньше не видели. Представился, что от хозяина, показал договор за его подписью и все такое прочее. Ну, мы его и пускали сюда. Он занимался всеми делами Ганина и хозяина. Ну, вот, и он пропал тоже. Вместе с ним пропал и новый дворецкий… Блин, фамилия вылетела из головы! Но и это ещё не все! — тут голос охранника понизился до шепота.

Снежана подошла к нему поближе, и охранник быстро зашептал ей прямо на ухо.

— Началось тут вообще невесть что! То лошади тут скачут, а лошадей-то этих — не видели мы! Даже следы от копыт мы видели, а лошадей — тю-тю! Нету! То повозки какие-то ездят — и тоже — ничего! То ходит кто-то по дому, предметы передвигает, то даже голоса какие-то слышим… И — НИКОГО! Будто призраки у нас в доме поселились, да и всё тут!

— Не к добру это… — понимающе кивнула Снежана.

— Во-во! И я говорю — не к добру. Я в Абхазии был, и в Чечне два раза, а такого — вот те крест — нигде никогда не видывал! Была б моя воля — дал бы давно деру отседова, да контракт… Семью же тоже кормить надо, правильно?

Снежана кивнула.

В это время они как раз дошли до главного входа в поместье и поднялись по лестнице, оказавшись под крышей высокого античного портика. Снежана облегченно скинула душный полиэтиленовый капюшон с головы.

— Ну, вроде бы все. Дальше сами идите. Там открыто, — сказал охранник, и в его голосе почувствовалась дрожь. Он быстро развернулся и пошел было обратно к КПП, но вдруг резко остановился:

— Только никому, ни-ни! — прошептал он и прислонил палец к губам.

— Ну, конечно! Я — могила! — также прошептала Снежана в ответ. Но охранник как-то побледнел, быстро отвернулся и скрылся за пеленой сплошного ливня.

Снежана открыла дверь поместья и вошла внутрь. Здесь она сняла с себя плащ и тяжелые резиновые сапоги — тут были везде мягкие ковры, а потому можно было спокойно ходить босиком. Она вытащила из кармана пижамы маленький электрический фонарик и пошла искать по полутемным коридорам и залам комнату для гостей. Визуальная память у Снежаны — как, наверное, у всякой настоящей журналистки — была отменной. Она легко нашла её, но в ней, естественно, никого не оказалось. Постели были тщательно убраны.

Тогда Снежана, громко выдохнув, решила пойти в комнату с портретом. В этот раз обошлось без плутаний. Она четко знала, что это третий этаж, шестая комната от парадного подъезда. Но разочарования своего скрыть она не могла, когда оказалось, что комната наглухо закрыта. Что же делать дальше? Идти к охранникам и просить ключ или…

Не успела Снежана подумать, что же ей делать дальше, как вдруг услышала какие-то шаги и шум — как будто кто-то двигает мебелью где-то внизу. После полнейшей тишины в этом, казалось бы, вымершем доме этот шум производил жутчайшее впечатление. Снежане стало нехорошо, но она смело отправилась на звуки. «Должна быть какая-то зацепка! Должна быть! Иначе бы тот старичок не попался мне на дороге! Не попался бы!!!».

Снежана сбежала по парадной широкой лестнице, по красной ковровой дорожке, ночью казавшейся черной, мимо темных силуэтов гипсовых бюстов рядом с гладкими толстыми перилами, вниз. Звуки раздавались откуда-то из левого крыла. Там, Снежана смутно вспомнила, располагались Бильярдная Зала, Бальная Зала и Библиотека…

Снежана бросилась туда, едва не налетая на стены и статуи. Пролетев через Бильярдную и Бальную Залы, она оказалась прямо у высоких, больше человеческого роста, двустворчатых дверей в Библиотеку. Голубоватый кружок луча электрического фонарика осветил массивные двери из красного дерева с золотыми ручками и бронзовыми стучалками в виде львиных голов с разинутыми пастями. Именно оттуда раздавались звуки чего-то передвигаемого, шум шагов…

Снежана резко рванула ручку двери и…

Яркий свет множества электрических свечей больно ударил ей в глаза, уже привыкших к темноте, она инстинктивно закрыла их руками, фонарик выпал из её ладоней и гулко покатился по паркету, закатившись за мягкое кресло.

Когда Снежана, наконец, открыла глаза, она… ничего не увидела. Библиотека как как библиотека: высоченные шкафы до самого потолка, забитые множеством фолиантов, в темных от времени корешках, с надписями золотыми и серебряными витиеватыми буквами, длинный дубовый полированный стол с резными ножками, конторка, письменные принадлежности, мягкие стулья, пушистый зеленый ковер под ногами, горящая электрическая люстра с лампочками-свечами под потолком и… всё.

— «Но я же слышала здесь шум, слышала! Именно отсюда! И как тут загорелся свет!?» — лихорадочно думала Снежана, быстро поворачиваясь то головой, то всем телом во все стороны. И тут же замерла, вся превратившись в слух…

Она услышала чью-то приглушенную беседу. Да, настоящую беседу! И она даже могла разобрать, что оба голоса были мужскими, они о чем-то говорили, но о чем — этого понять она не могла. Голоса были тихими, как будто бы они вели беседу из-под какой-то ширмы из звукоизолирующего материала, разобрать ни слова она не могла, как ни вслушивалась. Естественно, что запись на портативной камере она тоже включила, а потом достала её целиком и стала быстро фотографировать все вокруг и сняла несколько видеороликов.

Беседа продолжалась, но Снежана по-прежнему ничего не могла разобрать. Когда она закончилась, звуки стали другими.

Опять кто-то что-то передвигал, кто-то кашлянул, раздался звук шаркающих шагов. А потом всё стихло. Снежана стояла в Библиотеке ещё почти полчаса, но ничего больше не услышала…

Она отключила видеокамеру и, печально вздохнув, отправилась к выходу. Она решила поехать домой, собраться с силами и серьезно подумать о том, что же ей делать дальше.

— … Ну, как, ничего? — Снежану словно силком вырвали из забытья.

— Ганина там нет, он пропал, как и Никитские и Тимофеев тоже. Но в доме что-то явно не чисто. Я сама слышала какие-то голоса, шум и многое другое… — Снежана украдкой вытерла рукавом слезы.

— Надеюсь, ты записала все это? — с каким-то сладострастным придыханием почему-то шепотом спросил Рогозин, не отрывая, впрочем, взгляда от дороги — хотя ливень утих, но теперь повсюду был белесый туман, и дорога продолжала оставаться опасной.

— Да. И на диктофон, и ролики сделала, и фото…

— Немедленно едем в лабораторию, вызываем Виталика, будем делать анализ! — взгляд выпученных как у жабы глаз Рогозина был как у сумасшедшего — они лихорадочно светились, дыхание прерывалось, руки дрожали. — Звони, я не могу оторваться от дороги!

— Ты что? У него же грудничок дома!

Но Рогозин скорчил такую страшную гримасу в зеркале заднего вида, что Снежана только пожала плечами и набрала Виталю.

Ещё не было и шести утра, как все трое собрались в лаборатории. Лампы дневного света, аппаратура, запах растворимого кофе, вонь сигаретного дыма, воспаленные глаза Рогозина, опухшее с недосыпа лицо Виталика, бледное как смерть лицо Снежаны…

Виталик мрачно воткнул флешку и защелкал клавишами.

— Что делать-то надо, агххххх? — зевнул он.

— Сделай мне фотографии с максимально большим разрешением — это первое. Обработай записи звуков — сделай максимально возможное усиление звука, убери все шумы, фон и так далее. Это самое главное. Если что-то найдем на этом уровне — будем смотреть видеозапись, — Рогозин взволнованно ходил взад вперед по лаборатории, курил уже пятую сигарету за пять минут, сбрасывая пепел прямо на пол, Виталя хлюпал растворимым кофе из большой пластмассовой красной кружки и щелкал клавишами.

Снежана безучастно сидела, как кукла, на стуле, казалось, совершенно безразличная ко всему происходящему. Исчезновение Ганина вызвало в её душе такую депрессию, что она просто не способна была взять себя в руки. Вся её решимость, надежда на успех разом испарились, уступив место черному отчаянию. Ведь если даже такой человек, как Никитский, самый могущественный человек, которого она знала, несмотря на все свои связи, вооруженную до зубов охрану, огромные деньги, просто так исчез вникуда от козней проклятого портрета, то что уж говорить об этом несчастном художнике и о ней самой, слабой женщине? Что в этой ситуации могут сделать такие «мураши» как они?

Да и Ганин… Её мысли, вот уже второй раз за эту сумасшедшую ночь, снова обратились к нему.

«Странно, — подумала она, тупо и безразлично глядя на Рогозина, который с видом сумасшедшего ученого, находящегося накануне сногсшибательного открытия, бегал по лаборатории, на быстрые движения пальцев Виталика по клавиатуре, казалось, целиком провалившегося в электронный мир по ту сторону мерцающего плоского монитора, — ещё пару дней назад он был мне никто. Ну, художник и художник, мало ли сколько их бывает? Ну, покатались на яхте, на вертолете… Весело. А теперь… Кто он мне? Муж? Жених? Любовник? Кто? Не понимаю… Ведь если разобраться, он мне никто… Так, случайный знакомый, объект репортажа и журналистского расследования. Ведь не переживаю же я о трагически погибших девушках, об этом несчастном Расторгуеве… А почему меня так беспокоит его судьба? И этот странный старичок… Что он там сказал? «Жених твой»… Ну, какой он мне, скажите пожалуйста, жених? Конечно, здорово было бы выйти замуж за такого — деньги есть, характер вроде так ничего… Да не о том я все! Не о том! — чуть не закричала вслух Снежана. — Не чужой он мне, не чужой! Никогда, никогда, я это точно знаю, никогда я уже не встречу такого человека как он, таких больше не бывает! Не бывает! И если я его потеряю, если он пропадет навсегда…». .

Резкий удивленный свист вырвал Снежану из коматозного состояния. Рогозин, бросив окурок девятой сигареты прямо на пол, как встревоженный зверь, прыгнул к компьютеру Виталика.

— Что? Что? Что там? — задыхаясь, закудахтал Рогозин.

— Щас, щас, распечатаю покрупней, форматом А2, может, приглючило меня что-то с утреца, — быстро ответил Виталик и хлюпнул из кружки.

Мягко зажужжал здоровый типографский принтер, и из его светящегося чрева вышло несколько огромных, размером с газетный разворот, листов глянцевой фотобумаги. Рогозин подбежал первым и трясущимися руками стал перебирать фотографии.

— Мать честная! Снеж… Нашелся твой…

— Что!!!!!!!???????????? — раздался пронзительный крик, и Снежана стрелой бросилась к Рогозину, буквально вырывая у него из рук фотографии.

Вроде бы та самая библиотека, те самые фолианты книг, стремящиеся куда-то ввысь, под потолок, шкафы, вот…

Стоп!!!!!!!!!

Снежана внимательно присмотрелась. Да, в центре Библиотеки, где стоял длинный из полированного дуба стол отчетливо вырисовывался ещё один предмет. Правда, зыбко как-то, будто бы сотканный из тумана…

— Боже правый! — выдохнула Снежана. Это был здоровенный мольберт, а рядом с ним стояла фигура немного коренастого мужчины в очках, но одетого как-то странно, по-старинному, а на голове его — берет. Но вся фигура его при этом была призрачной какой-то, размытой… Наверное, если бы не очки и если бы Снежана не помнила пропорции фигуры Ганина, она бы ни за что не узнала в этом туманном призраке его.

— А это ещё лучше! — раздался голос Рогозина за плечом. — Смотри!

Снежана повернула голову и увидела на другой фотографии чей-то силуэт в другом конце Библиотеки, но разобрать, кто это, было невозможно. Изображение напоминало какое-то человекообразное светлое пятно, но без лица, без одежды, без четкой формы, похожее скорее на дефект фотосъемки, чем на реальное существо.

— Виталь, а что там со звуком, есть контакт?

— Да, Константин Михайлович, вроде бы программа уже удалила фоновые шумы, сейчас только усилю на максимум… Во, пошло, слушайте!

Виталик включил колонки на полную мощность и до ушей Снежаны и Рогозина действительно дошел приглушенный звук двух мужских голосов, которые о чем-то беседовали, но у Рогозина вырвался вздох разочарования. Хотя звук был отчетливый, но разобрать все равно ничего нельзя было. Они словно говорили на каком-то иностранном языке, в котором было очень много шипящих звуков — «ш», «щ», «ф», «х», «ч», «с»…

— Надо будет связаться с какими-нибудь лингвистами… — сказал он как-то без энтузиазма. — Может, это какой-то язык, может, найдутся специалисты-переводчики…

— Ну что, будем работать с видео? — спросил Виталик. — Но тут уже надолго, там надо каждый кадр смотреть, слои снимать…

— Смотри, смотри! — похлопал по плечу Виталика Рогозин. — У тебя весь день впереди. Как что найдешь — сразу меня вызванивай по скайпу и посылай мне материалы. Снежана, пойдем ко мне в кабинет, ты, я вижу, совсем приуныла…

Снежана послушно пошла за Рогозиным, как привязанная.

За горизонтом уже светало. Однако туман по-прежнему не рассеивался и дождевые тучи — тоже. В кабинете у Рогозина была неприятно прохладно — секретарша вчера забыла закрыть форточку. Снежана зябко поежилась, ведь она все ещё была в больничной пижаме! Она забралась на большое черное кожаное кресло с ногами. Под опухшими красными глазами виднелись фиолетовые круги. Рогозин налил две кружки ароматного кофе из кофемашины сам — секретарша будет только через два часа — и протянул одну Снежане.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — уже спокойно спросил Рогозин, садясь на кресло напротив Снежаны и отхлебывая кофе.

Снежана помолчала, а потом тихо сказала:

— Я думаю, что Леша стал таким же призраком, как и эти существа. Он находится в ИХ мире. И меня он оттуда не видел…

— … как и ты его, — заметил Рогозин. — Но ведь голоса-то ты слышала!

— Слышала… — эхом отозвалась Снежана.

— Что-то тут не то, что-то тут не то… — Рогозин одним глотком допил кофе и стал возбужденно ходить по кабинету. — А старикан этот? Откуда он? Куда пропал? Ну, не померещился же он нам!

— Не померещился… — опять эхом, тускло и вяло, отозвалась Снежана.

— Э-э-э-э! Ты, я вижу, совсем сникла… Давай-ка так, — Рогозин остановился. — Я отвезу тебя домой. Ты отдохнешь, придешь в себя, а потом свяжись по скайпу — будем решать, что делать дальше. Идет?

Снежана молча кивнула головой. Ей хотелось сейчас одного — теплой ванны, горячего завтрака и… покоя. Голова разрывалась от всего происшедшего накануне, на душе было невесело. Да, и ещё… Надо сходить в ту церковь, в Глубоком и обязательно позвонить маме и узнать как там Светик.

Мягко хлопнула дверца рогозинского внедорожника и Снежана опять утонула в подушках его мягкого заднего сиденья, блаженно закрыв глаза. Через ДЕВЯТЬ минут она была уже дома.