Время кобольда

Глава 28. Аспид

— Охтимнечки мне, сколько же вас собралося? — удивилась Фигля. — Это что, экскурсия?

— Проблема? — спросила Лайса.

Она всё-таки притащила Ивана, который мрачно переминался с ноги на ногу и старался ни на кого не смотреть.

— Дойти-то не проблема, — ответила Фигля, — проблема вернуться. Но это не моя проблема. Я с вами только туда.

— А дальше что? — поинтересовался я. — Там останешься?

— Никто не вернётся таким, как ушёл. А может, и вовсе никто не вернётся.

— Мы знаем, — твёрдо сказала Джиу.

— Это моя работа, — отмахнулась Лайса.

— Я с Аспидом, — заявила Клюся. — Выведу его назад, раз эта шлындра болотная не хочет.

И только Иван промолчал, отводя глаза.

— Ну что, все готовы? — спросила Фигля. — Если кому чего, так время до полуночи есть.

— Эй, можно войти? — раздалось от входа.

— Микульчик? — удивился я. — Тебе-то что запонадобилось на ночь глядя?

— Мне, собственно, ничего, но вот эти две дамы очень настаивали. Были готовы голышом по городу бежать, пришлось доставить.

Рядом с доктором щуплая симпатичная азиатка неопределённого возраста и некрасивая полная женщина средних лет с лицом вполне отечественным. Одетые в больничное, но очень решительные.

— Вот, восстали из капсул обе две, — сообщил Микульчик. — И сразу сюда намылились. Я бы их подержал на реабилитации денька три, но они очень торопятся.

— Мама? — спросила Джиу. — Всё получилось?

— Маманя? — спросил Степан. — Ты как в целом?

— Порусирось, доська, — кивнула азиатка.

— Говённо я, Стёпка, — вздохнула вторая и странно посмотрела на меня. — Но мы справились.

Мальчик неспешно подошёл к матери, и они крепко обнялись. Семейное сходство заметно, но мальчикам проще.

***

— Погоди, сынуля, — некрасивая женщина, отстранив сына, подошла ко мне. — Кэп, ты прости, блин. Я не думала, что будет вот так.

— Мы знакомы? — удивился я. — Хотя… Кэпом меня звали в интернате. Лет прошло много, но… Кажется, Наташа? Ната… Как там бишь…

— Ната-барагоз, — смущённо призналась женщина. — Ух, я и не думала, что вспомнишь.

— Вы… То есть ты, из младшей группы была, да?

— Да, верно. А того, что было в этом, ну… Не помнишь?

— Натаса, я зе говорира. Это быр не совсем он, — укоризненно сказала азиатка.

— Ну, должна же я была проверить… Извини, Кэп, всё нормально. Точнее, странно. То есть, странно, но нормально, что странно. Не бери в голову.

— Очень хорошо понимаю, — вежливо согласился я.

— Привет, Нат, — подошла к ним чёрная девица.

— Абуто? Или как там тебя теперь.

— Отуба.

— Ах, ну да, разумеется, извини.

— Было плохо?

— Быро осень прохо, но мы справирись, — сказала азиатка. — Завидую тому, сто ты не помнис. Ты с нами или с ними?

— С вами. Степан с мамой вдвоём справятся.

— Даже не сомневайся, девчуля! — усмехнулась Наташа.

Надо же, Ната-барагоз! Тесен мир. Кажется, она в меня влюблена была в интернате. Это капельку грело, я не избалован любовью. Но делал вид, что не замечаю, конечно. Там нельзя было показать, что тебе кто-то небезразличен. Впрочем, нигде нельзя.

— Так вы идёте? Луна ждать не будет… — недовольно высказалась Фигля.

— Идём, — решительно сказала Джиу.

— Свет не зажигать, помните? — Фигля достала из наплечной сумки блёндочку.

Мою блёндочку!

— Так вот кто её тогда подрезал!

— Извини, Аспид, тебе она не за надом была. А мне в самый раз пришлась. Да и об азовке память.

— За этой шлындрой глаз да глаз! — пихнула меня в бок Клюся.

***

За подвальной дверью «Макара» сыро. Под ногами лужи, воздух влажный, с потолка капает. Нарастающий шум насосов превратился в тяжёлый низкий гул, когда мы проходили мимо толстенных стальных труб.

— Они так и молотят всё время? — спросил я у Лайсы.

— Нет, сейчас просто большая луна, — ответил вместо неё Иван. — Она тянет мёртвую воду на поверхность, а насосы её обратно закачивают. Зато болот нет, и дождь прекратился. Таков договор.

Я не стал спрашивать, чей договор. Во-первых, и так догадываюсь, во-вторых — плевать. Я не сторона этого пакта, что бы там ни думали всякие.

Сумерла встретила нас в тёмном зале, где на каменном столе стоит бронзовый трёхсвечник, а остальное теряется в полумраке. Лицо её кажется очень печальным и очень детским. Я помню, что она нейка, что бы это ни значило, но когда вижу страдающего ребёнка, в башке моей что-то закусывает. Настя считает, что я проецирую.

— Пришли, — констатировала Сумерла спокойно, — долгонько собирались.

Все промолчали.

— Что ж ты, — обратилась она к Фигле, — раньше не привела?

— Так померла я, матушка Сумерла!

— Я никому не матушка. Чего ищешь, заложное дитя?

— Не хочу быть мёртвой.

— А чего хочешь?

— Ты скажи. Я отродясь своей воли не имела.

— Врёшь, — покачала капюшоном Сумерла, — если есть «не хочу», то и «хочу» найдётся. Тебе чего, стражница?

— Понять надо, — решительно сказала Лайса.

— Чего понять-то?

— Что это, новое. К добру или к худу, и что с ним делать.

— И зачем тебе?

— Работа такая.

— А ты зачем тут, покляпый? — переключилась Сумерла на Ивана.

— Себя ищу.

— Потерял?

— Отняли.

— Бывает, — согласилась та. — А тебе, безотцовщина?

— Ничего мне от тебя не надо, нейка, — ответила мрачно Клюся. — Врезать бы тебе, конечно, за всё хорошее, да без толку ведь.

— Чего пришла тогда?

— Приглядеть, чтобы ты Аспида не обидела.

— Любишь его, что ль?

— Дура ты! Чего б понимала!

— Да где уж мне. Ладно, с этими всё понятно. А тебя давно ждала, Аспид. Чего не шёл-то?

— Говорят, ты на меня в обиде.

— Глупости говорят. Знаю, что тебе нужно, но ты всё же скажи. Так принято.

— Ребят хочу вернуть.

— Ты ж сам отдал?

— Я отдал, я и заберу.

— И платы не побоишься?

— Кто ты Балию? — спросил я.

Кажется, я начинаю понимать, как это работает. И мне это сильно не нравится.

— Неважно. Теперь я нейка, его вечная рана.

— Какую плату он запросит?

— Это не плата, Аспид. Балий устал умирать за вас.

— Так, нежить, — Клюся решительно шагнула вперед, — ты этого разговора даже не заводи! Он же дурак! Он сейчас скажет: «А давайте я за всех помру»! И помрёт!

— Клюся…

— Не клюськай! Я знаю, что тебе жизнь не мила. Но мне наплевать! Потерпишь! Да, я эгоистка!

***

— Какое же вы унылое говно!

— Эдуардик? Ты же должен в капсуле в трубочку писать и моей дочери глазки строить?

— Мы в капсулах, пап. — Настя шагнула в круг света и провела рукой сквозь стол. — Я попросила дедушку.

— Моё почтение Рыбаку, — кивнула Сумерла. — Но это всё ещё место Балия.

— Место — Балия. Время — Кобольда, — сказал Эдуард твёрдо.

— Говори, численник.

— Вы создали ад с кипящим говном. Теперь рядитесь, кому сидеть в котле, а кому дрова подбрасывать. Ах, как круто — вариться за всех в котле с говном! Но кочегары-то тоже не сильно счастливы. Мы знаем другой путь! Боль — не единственный триггер.

— Кто это «вы»? — мрачно поинтересовалась Лайса.

— Мы — Дорама! Мы создали новый мир! И не дадим людям всё испортить!

— Рюди вам рисние, да, Эдиська? — сказала, отстранив дочь, азиатка. — Без них проссе, ведь так? Засем вам эти старые нехоросые рюди, давайте заменим их на новых, хоросых, из Дорамы?

— Сэкиль, — сморщился тот. — Вы-то откуда взялись?

— А где я, по-твоему, быра?

— И вы получили, что хотели?

— Да. Теперь мы знаем.

— Уважаемая Сэкиль, при всём нашем почтении — Вы опоздали. Кобольд не нужен. Его время уходит, его фикторы перепрошиты Дорамой, его вирпы рассеялись…

— Не все, — сказала Нетта.

Моя янтарноглазая красавица встала рядом с Клюсей. Они стоят между мной и Сумерлой, как будто решив защитить. Но если меня надо защищать, то я не стою защиты. Такой вот парадокс. Поэтому я шагнул вперёд и даже не удивился, что Нетту пришлось сдвинуть плечом. В глубине души я знал, что однажды так будет. Мир задолжал мне её.

— Кто-нибудь объяснит уже наконец, что происходит? — спросил я. — Простыми словами? Без коробок с котиками?

— Я хочу стать Хозяином места, — заявил Эдуард.

— А я буду его нейкой, как мама. Мы всё изменим.

— Настя, а почему я узнаю это вот так? Можно же было обсудить…

— Обсудить? — дочь печально хмыкнула. — Извини, пап, но ты не из тех, кто принимает чужое мнение. Ты типичный нарцисс, как все нелюбимые дети. Комплекс мессианства, помноженный на саморазрушение. Тебе проще умереть, чем допустить, что не прав. Разве не это ты только что собирался сделать?

— Ну, блин…

Это я-то нарцисс? Да я себя ненавижу! Но моя дочь, увы, тоже не из тех, кто принимает во внимание чужое мнение. Особенно моё.

— Ты мне дорог, я так не хочу. Эдуард предлагает выход, я считаю его правильным.

— Ладно, допустим. А что, можно просто так захотеть — и стать Хозяином?

— Можно! — сказал Эдуард.

— Нельзя! — сказала Сумерла.

— Всё срозно, — сказала Сэкиль.

— Надо, — сказала Настя.

В этот момент я понял тех, кто говорит, что она «вылитый отец». Внешне, к счастью, ничего общего. Но то, как она наклонила голову, как посмотрела, как это произнесла… Словно в зеркало глянул. Ох, дочь моя… Какие стишки сочинят про тебя мои внуки?

— Эдуард прав, нельзя делать вид, что всё нормально. Игнорирование ведёт к психозу. Массовое игнорирование — к массовому психозу. Прости, пап, ты просил без коробок, но я всё же помяну проклятого Шрёдингера ещё раз. Если коробку продержать закрытой достаточно долго, то мы будем знать, что кот умер, даже не открывая. Потому что коты не вечны.

— Как меня достали эти парадоксы, — сказал я с досадой. — Скажите уже что-нибудь прямо.

— Может, вы скажете, Сэкиль? — предложил Эдуард. — Это же ваш Кобольд.

— Коборьд хотер сдерать хоросо.

— Так скажите же вслух, что он сделал для этого «хоросо»! И что получилось, тоже скажите! Нет? Не хотите? Интересно, почему?

Сэкиль не ответила.

— Тогда я скажу. Потрясу коробку, может, кто-то мяукнет? Нет возражений?

Все промолчали, и он продолжил:

— Итак, наш многоуважаемый Кобольд, будучи, как вы это называли, «сильным этическим ИИ», при помощи нашей гениальной Сону Сэкиль, а также ряда других весьма неглупых людей, решил проблему «контроля контролёров». Исключил человеческий фактор, не дающий социуму принимать этичные решения. Создал замещающую глобальную этикосистему.

— Это быро хоросым вариантом.

— Ещё бы! Мир катился в жопу, разгоралась большая война, прокатывались волны пандемий, общество погрузилось в стресс и психоз, государства увязли в гиперконтроле, впав в управленческий паралич из-за перегруза входного контура Большими Данными. Я верно излагаю?

— Пока да, — лаконично ответила Сэкиль.

— Заместить этот бардак системой киберогенной этики действительно казалось хорошим выходом. Возможно, единственным. Люди возлюбили этический ИИ в лице его вирпов, а через них и самоё себя. Впервые Человечество получило счастья всем даром, и никто не ушёл обиженным. И увидел Кобольд, что это хорошо! Пришло Время Кобольда.

Сэкиль кивнула, соглашаясь.

— Так что же пошло не так?

— Пробрема Набрюдатеря. ИИ несубъектен.

— Именно! Кобольд может сколько угодно ходить вокруг коробки, но не может её открыть. У него лапки. Для этого нужны люди. Но именно люди создают проблемы, которые должен был решать Кобальт! Круг замкнулся. Тогда Кобольд решил выделить из себя Наблюдателей, которые будут открывать для него коробки. Но вирпы оказались в этой дихотомии скорее котами, чем Шрёдингерами. Решением стали тульпы. Автономные сгустки концентрированного одиночества идеально подходили на роль манипулятора для разрушения квантовых суперпозиций. Да, уважаемая нейка?

— Я не понимаю многих твоих слов, численник. Но не́твари испокон веков порождались и поглощались Хозяевами.

— Они носитери автономий Пенроуза, — подтвердила Сэкиль. — Квантовые нейроны, синхронизированные кубиты. Анарог бозе-эйнстейновского конденсата, создаюссего квантовые эффекты на макроуровне.

— А я их, значит, растил вам на корм.

Удивительный я мудак всё-таки. Космологического просто масштаба.

— Антон Спиридонович, вас, уж простите за откровенность, использовали. Кобольд привёл вас в Жижецк, разыграл против Балия и, победив, получил доступ к уникальному ресурсу, — снисходительно пояснил Эдичка.

— Они поят детишек мёртвой водой, Аспид, — сказала Сумерла. — Таков договор.

— То есть, — уточнил я, — мои выпускники с самого начала никуда не уезжали и ни на какую работу в Кобальт Системс не устаивались? И не было никакой эпидемии аутической комы у вирт-операторов? Из них сделали новую высокотехнологичную версию покляпых? Покляпых два-ноль?

— Да, Антон-сама, — кивнула азиатка.

— И кого я за это должен убить?

— Меня. Себя. Всех. Для них не быро другой судьбы, поймите. Вы не погубири их, а спасри. Их всё равно здало небытие.

— В этом всё ваше «время Кобольда»! — зло сказал Эдуард. — Котлы с кипящим говном. У вас без кипящего говна ничего не работает.

— Нигде не работает, Эдуард, — вздохнула азиатка, — нигде. Вы возмуссяетесь, но и васа Дорама на паровом ходу. Дераете вид, сто прохое говно — насе, а хоросий пар — вас. Но есри не будет котров, то не будет и пара!

— Мы хотим это изменить, Сэкиль. То, что вы принесли с той стороны…

— Это дорого нам стоило, — сказала, выступив из темноты, чернокожая девочка. — Мы-то нырнули в кипящее говно, про которое вы так любите рассуждать. И вынырнули не все. А вы что сделали? Да нихрена. Так что не примазывайтесь.

— Теперь мы знаем, как создавать макротопорогии без связанных кубитов, — добавила азиатка. — Нам теперь не нузны фикторы. Но вы нам нузны ессё меньсе!

— Эй, вы, амбассадоры мирового говна, — обратился к ним я. — Просто верните ребят. Для вас они триггеры суперпозиций, открывашки для коробок, нейрокубиты, коллективный Наблюдатель, чего-то-там Бозе-Эйнштейна, фикторы и так далее. А для меня — дети, которых я подвёл.

— Послушайте, Антон Спиридонович! — сказал Эдуард. — Не надо принимать радикальных решений, к которым вы так склонны. Я предлагаю путь Дорамы.

— А разве Дорама — это не Кобальт?

— Нет, Антон-сама, они паразиты на Коборьде, — объяснила азиатка.

— Я бы назвал это «синергией», уважаемая Сэкиль. Антон Спиридонович, я ведь серьёзно говорю — дайте нам с Настей шанс!

— Дорама — это новый мир, пап. Дорама всем нравится!

— Кроме меня, Настурция.

— Люди полны боли, пап. Мы формируемся через травмы и передаём их своим детям. Всё, что не вызывает боли, кажется нам ненастоящим. Но эту цепь взаимотравмирования можно разорвать.

— Разве не это пытался сделать Кобольд? Но благие намерения неизменно приводят в жопу. И ваши приведут туда же.

— Настя, он не поймёт. Они не поймут, — заявил Эдуард. — К чёрту, мы уже получили капсулы. Мы можем решить сами!

— Что не так с капсулами? — спросил я.

— Капсулы «Макара», — сказала Нетта. — Они предназначены для фикторов. Там твои ученики создали из детской мечты Дораму. Там твои боль и одиночество создали из вирпа меня.

— Это интерфейс воздействия на неориентированные топорогии, — добавила Сэкиль. — Я их программировара. Теперь, когда твои родитери законсири свой труд…

— Мои родители убиты.

— Поэтому их нисего не отврекаро.

— Пойдём, Настя, мы, в конце концов, не обязаны их спрашивать, — сказал Эдуард. — Надеюсь, Антон Спиридонович, однажды вы поймёте, что мы были правы.

***

— Давай, доська, — сказала Сэкиль.

— Степан, пора! — девочка обращалась куда-то в пространство, наверное, они с приятелем подключены к проекции.

Пол вздрогнул. Что-то гулко хлопнуло, зашумела вода.

— Как будто трубу прорвало, — сказал Иван.

— Натаса всё знает про трубы!

— Джиу, но зачем? — спросил жалобно Эдуард. — Ведь ты же наша! Ты была частью Дорамы! А здесь ты просто травмированный ребёнок — бросивший отец, вечно занятая мать, сдавшая тебя нам на передержку, как ненужного котика…

— Мои травмы — это и есть я. И я люблю свою мать.

— Боже мой! Джиу! Вот теперь я реально твоя фанатка! — заявила Клюся. — Распишешься на сиське?

Шум воды приближался.

— А как становятся Хозяевами? — спросил я нейку.

— Боль, которая никогда не уходит. Смерть, которая ничего не меняет. Страдание, которое никогда не заканчивается.

— Надеюсь, пить при этом диагнозе можно?

— Всё смеёшься, Аспид?

— Не плакать же.

***

В этот момент что-то случилось. Моя голова превратилась в фонтан огня и боли, непереносимого и прекрасного, бессмысленного и необходимого, окончательного и изначального, случившегося со мной, но без меня. А потом я умер, но это ничего не изменило. Только мир вокруг стал цветным.

Я уже и забыл, как он выглядит в цвете.

— Что случилось, пап? На тебе лица нет…

— Прозвучит странно, но я, кажется, застрелился.

— Эх, Кэп-сама, — сказала грустно Сэкиль, — сто зе ты так?

— Ну что, Сумерла, теперь я готов?

— Зачем тебе это, Аспид? Ты же человек Кобольда.

— Знаешь, нейка, я ничей человек. Кобольд, Дорама, государство, человечество — им нужно всё и плевать на цену, потому что заплатят другие. А мне нужны просто мои ребята. Те, что в капсулах, те, что в «Макаре», и те, что однажды окажутся в нём, потому что идти больше некуда. Кто их защитит, если не старый, злой, больной, сумасшедший Аспид? И мне не плевать на цену, потому что я готов заплатить только собой.

— Я с тобой, — взялась за мой локоть восхитительно материальная Нетта. — Хозяину обязательно нужна нейка.

— Вот у вас манера нежить плодить, — вздохнула Сумерла. — Нешто обычных людей мало?

— Эй, — сказала Клюся, — всё это очень увлекательно. Но ещё немного, и мы тут просто потонем.

— Выход там, — махнула рукой Сумерла, — а мне пора. Сегодня двери керсты откроются, и мы с Балием уйдём вместе.

— Можно, я останусь, матушка Сумерла? — спросила Фигля.

— Решилась, заложное дитя?

— Да, матушка Сумерла. Я и ненужная, и ничья, и не живая, и не мёртвая. Кому, как не мне, на Калиновом мосту сидеть, над рекой Смородиной ногами болтать? Нельзя месту пусту быть, заведётся дрянь какая.

— С этим к нему теперь, — показала на меня нейка. — А мне пора.