Время кобольда

Глава 3. Кэп

За открытой теперь решёткой — тамбур и деревянная дверь. В тамбуре стул, стол, железный шкафчик, похожий на оружейный. Пост охраны? Кого? От кого? Натаха тут же пооткрывала ящики стола — пусто. Пыль и засохшие тараканы. Оружейный ящик тоже пуст. Значит, моя монополия на пистолет вне опасности. Дверь не заперта, но разбухла и заклинила — открылась, только когда мы с Натахой налегли вдвоём.

— Тут что, баня? — недоуменно спросила наша «шпалоукладчица».

В коридоре за дверью темно, жарко и влажно. Сэкиль щёлкнула фонариком, осветив облезлые стены и пар над полом. Жара страшная, градусов за пятьдесят. Или от влажности так кажется?

— Я бы в баньке попарилась, — сказала задумчиво Натаха, — люблю это дело. Особенно когда есть кому веничком отходить.

— Оу, это не похозе на сэнто, — ответила ей Сэкиль. — Это похозе на паровоз. Трубы, трубы…

По стенам проложены ржавые трубопроводы, где в драной теплоизоляции, а где и без. Котельная? Возможно, именно отсюда поступает горячая вода в наш душ. Впервые — на моей текущей памяти — мы нашли что-то инфраструктурное, а не просто коридоры с комнатами. Может быть, это прорыв. Только куда?

— Осень зарко, — вздохнула Сэкиль и, ничуть не смущаясь, сняла через голову рубашку. Под ней ничего. Кроме сисек, разумеется. Кожа тут же покрылась мелкими бисеринками пота. Меня хватило метров на тридцать коридора, и я тоже снял футболку. Штаны не стал — мужик в трусах с пистолетом смотрится глупо.

— Селёдка костлявая, бесстыжая! — завистливо сказала Натаха.

— Раздевайся, зарко! — Сэкиль скрутила рубашку в плотный компактный валик и убрала в сумку.

— Потерплю! — упрямо ответила Натаха, утирая закатанным мокрым рукавом красное потное лицо.

— Ну и дура! — фыркнула азиатка.

— Сама ты дура…

— Хватит, — остановил их я, — пойдёмте уже.

Вскоре вышли к развилке — коридоры направо и налево, трубы, ветвясь врезками и плодонося вентилями, разбежались по сторонам, как древесная крона. Сгоны кое-где сифонят паром, температура поднялась до едва переносимой. Ощущение, что мои яйца скоро будут вкрутую.

— Куда, Кэп? — Натаха тяжело сопит, но держится, даже рубашку не сняла.

Комплексует рядом с Сэкиль. Как будто без одежды сравнение станет слишком наглядным. А та и рада, как специально дразнится. Идёт рядом, светя фонариком и иногда касаясь меня бедром. Дверь, заклиненная вставленным снаружи в ручку газовым ключом. Натаха его вытащила и хозяйственно прибрала в чемоданчик.

За дверью пахнущий влажной горячей пылью душный тёмный чуланчик. Я не сразу понял, что тут кто-то есть, — такая она чёрная. Чёрная, как калоша, мокрая, по пояс голая и почти неживая. Кто-то примотал её цепью к трубе и оставил умирать от жары и жажды.

— Да чтоб тебя! — удивилась Натаха. — Экая сажа!

Негритянка открыла дикие глаза, оскалила белоснежные зубы и задёргалась в безнадёжной попытке порвать цепь.

— Да не сепети, дай глянуть… Погодь, хорошо прикрутили, только пилить. Да не дёргайся ты, попей лучше! Сека, дай ей компоту, — Натаха раздаёт распоряжения, примериваясь ножовкой.

Я подумал, что, может быть, её не просто так прикрутили, но ничего не сказал. Наша корпулентная мадам в порывах помощи ближнему неостановима, как вытатуированный на её левом бицепсе слоник. Да и что нам делать? Бросить чёрную бабу тут? Как-то не по-человечески. Лучше я её пристрелю, если что. По сравнению с тем, чтобы сдохнуть у раскалённой трубы, уже сойдёт за гуманизм.

— Вы… кто, блядь… — надо же, чисто по-русски. Тут все более или менее изъясняются на языке осин. Кроме тех, кто принципиально не хочет.

— Просто прохожие, — ответил я уклончиво. — Если тебя отвязать, ты кусаться не будешь?

— Я — нет. Но есть те, кто будут.

— Ну, вот когда будут, тогда и посмотрим.

— Готово, — с удовольствием сказала Натаха, сматывая цепь и запихивая её в чемоданчик. Бездонный он, что ли?

— Сто мы будем дерать дарьсе? — спросила Сэкиль. — Мы есё не всё осмотрери.

— Бежать… Будете… Быстро… — выдохнула негритянка.

— От кого?

— От тех, кто вас изнасилует, убьёт, снова изнасилует и съест. Если догонят.

— Какая приятная перспектива, — вздохнул я. — И где же эти милые люди?

— Скоро придут, чтобы сделать это со мной.

— Думаю, не надо их здать! — сказала нервно азиатка. — Я не рюбрю, когда меня насируют. Надо уходить.

Она достала из сумки и надела рубашку. Видимо, одетой чувствовала себя более защищённой от насилия. Поколебавшись, вытащила запасную футболку и дала негритянке.

— Что делаем, Кэп? — спросила Натаха.

Интересно, конечно, что за нечисть тут водится, но чернявую мадам надо буквально на себе тащить, не чувствую я боеготовности вверенного мне подразделения.

— Уходим, — решился я. — Натаха, тащи эту немочь, Сэкиль, выводи их отсюда, я прикрываю. Пошли.

Натаха молча обхватила негритянку за талию — та только сдавленно пискнула — и взвалила на плечо, как мешок. Сэкиль быстрым шагом двинулась впереди с фонариком, я пошёл замыкающим, оглядываясь в темноту сзади. Поэтому именно я увидел мелькание света среди переплетения труб.

— Давайте быстрее! Девочки, ускорились!

За нами бегут люди с тусклыми чадящими факелами, переплетаясь тёмными силуэтами с мечущимися тенями. Выглядит неприятно. С такой целеустремленностью они вряд ли просто хотят поздороваться. Бегут быстро, молча, сопя и топоча. Факелы трещат во влажном горячем воздухе.

Я достал из кобуры пистолет и, поколебавшись, выстрелил вверх. Дал, так сказать, предупредительный. Всё-таки у нас только слова негритянки, которую мы видим первый раз в жизни. Предупреждение вышло на славу — пуля, отрикошетив от потолка, пробила трубу на стене, и оттуда ударила струя пара, в которую как раз и вбежали с разгона преследователи. Чёрт, стрелять на поражение вышло бы более гуманно. Дикий вопль боли дал понять, что мы с ними точно не подружимся.

Да не очень-то и хотелось.

Натаха, свалив на меня костлявую негритянку, обмотала решётку трофейной цепью и защёлкнула замок. Мы некоторое время стояли, пытаясь отдышаться, и смотрели на подпертую столом деревянную дверь тамбура. Никто в неё не ломится, преследователи то ли напуганы выстрелом, то ли пострадали от ожогов. Прохладный сухой воздух на лестничной площадке кажется необычайно приятным.

— Выход был познавательным, но малопродуктивным, — подвёл я итог. — Всей прибыли — одна сильно загорелая мадам.

— Не уверена, что она стоит потраченного патрона, — недовольно пробормотала Натаха.

Тут я с ней солидарен, пополнить боезапас негде. И всё же, что-то подсказывает, что избежать близкой встречи с факелоносцами было верным решением.

— Обидно, что мы не смогри посмотреть этаз… — вздохнула Сэкиль.

Не поспоришь. Технический уровень — это интересно. Мало ли что там есть ценного. Инструменты для Натахи, например. Ну и вообще любопытно разобраться, как всё устроено.

— Может, мы туда ещё вернёмся, — сказал я.

Из-за двери раздался сильно приглушённый, но вполне различимый вопль боли, ужаса и отчаяния. Надсадный, на разрыв глотки вой невыносимой муки. Он тянулся и тянулся, продирая нутро мелкой дрожью. Потом захлебнулся и смолк. Стало тихо.

— А мозет, и нет, — сказала Сэкиль.

Негритянку, остававшуюся пока безымянной и полуживой, пронесли под любопытными взглядами мимо столовой и разместили в пустой комнате. Сделавшего стойку на сестру по расе Смитти я немедленно выгнал ко всем чертям. Пусть барышня оклемается. Велел Натахе присматривать и никого не пускать. Поить компотом в целях ликвидации обезвоживания. Как очухается — звать меня. Если она может рассказать что-то интересное, я должен услышать это первым, а до остальных любопытствующих довести в части касающейся.

Любопытствующие были недовольны. Первым припёрся Стасик, котлету ему в глотку. Глядя на то, как я чищу разобранный на части пистолет, он сглатывал слюну от зависти и нудил.

— Вы должны ставить руководство в известность о планах и результатах. Что за самодеятельность?

— Какое ещё в жопу руководство? Не знаю никакого руководства.

— Я демократически избранный руководитель общины!

— Не знаю никакой общины. Ты про ту толпу распиздяев, которые просиживают стулья в столовке, играя в подкидного дурака и сплетничая, кто с кем спит?

— Вы очень неуважительно отзываетесь о нашем сообществе, Кэп. А если я доведу это до их сведения?

— То мне будет похуй. И им будет похуй. Всем будет похуй, кроме тебя, Стасик, потому что тебе я хлебало разобью. Не потому, что мне не похуй, а чтобы в твою пустую башку не забредала больше мысль меня пугать.

— Вы что, стреляли из пистолета? — соскочил с темы самозваный староста, демократически избравший сам себя просто потому, что всем было насрать.

Ишь ты, догадался сосчитать патроны.

— Не твоё дело.

— Патроны — невозобновляемый запас общины, критически влияющий на её безопасность! Вы не можете распоряжаться ими самовольно и безответственно!

Ну да, прежде чем стрелять, я должен был сбегать и поставить вопрос на всеобщее голосование.

— Я инициирую общественные слушания по изъятию у вас оружия и переводу его на ответственное хранение общины.

То есть самого Стасика, потому что кто тут ещё самый ответственный?

— Мало ли что может случиться, пока вы шляетесь с единственным пистолетом незнамо где?

— В чём проблема? Найди второй, — я собрал пистолет, вставил магазин, дослал патрон, поставил на предохранитель и убрал в кобуру. — А то пиздеть все горазды.

— Общественность будет недовольна.

— На фаллосе я её вращал.

— Никто не отрицает важности вашей миссии, Кэп, — сказал Стасик, скривившись. — Но раз вы сами не хотите брать на себя ответственность за организацию людей, не желаете взваливать на свои плечи бремя руководства — так не мешайте тем, кто готов это делать! Говорят, вы притащили ещё кого-то? Женщину? Почему я узнаю об этом последним? Почему кадровый вопрос не согласован со мной? Вы, Кэп, при всём уважении, не будете ей заниматься. Вам что — подбросили проблему и усвистали по лестницам гулять. Почему вы решили, что имеете право увеличивать численность общины, ни у кого не спросив? А как же нагрузка на инфраструктуру? У нас одна душевая на всех, одна столовая… Гуманизм гуманизмом, но я должен в первую очередь заботиться о своих людях!

— Стасик, — сказал я проникновенно. — А пошел-ка ты нахуй. Не доводи до греха. При всём уважении.

— Я этого так не оставлю, Кэп! — «народный староста» гордо выпятил животик и покинул помещение.

Сразу как будто легче дышать стало.

Тщательно проверив коридор на предмет слежки, отнёс пистолет в тайный закуток. Сдал на хранение Бурому, простимулировав его куском котлеты, закрутил обратно гайки. Вернувшись, застал в комнате Сэкиль, одетую в одну полурасстёгнутую рубашку. Причём, мою.

— Я всё постирара, Кэп, — захлопала она раскосыми глазами. — Всё мокрое!

— Зачем пришла? — спросил я, стараясь не смотреть ниже лица.

— Ну посему вы такой бука? — засмеялась Сэкиль. — Я сюствую, сто вы рады меня видеть!

Ну, местами рад, факт. У организма свои резоны. Может, и правда, запереть сейчас дверь да завалить её в койку. Она явно не против. Так, так, хватит этих мыслей, а то потом не успокоюсь.

— Что рассказала вам сёрная зенсина, Кэп?

Ах, вот зачем она пришла.

— Ничего пока. Пусть отдышится.

— Вы зе позовёте меня с ней говорить?

— Я подумаю над этим.

— Это знасит «нет», я знаю. Посему вы мне не доверяете, Кэп?

— Не в тебе дело, Сэкиль. Извини.

— Если вам сто-то будет надо — сто угодно! — я рядом.

— Я знаю, Сэкиль, спасибо.

— Сто угодно, Кэп! — напомнила она и удалилась, как была, в моей рубашке.

Надо на ночь майку постирать, авось к утру высохнет.

— Кэп! — заглянула Натаха. — Чернявая хочет с вами перетереть.

— Оклемалась?

— Здоровей здорового. Вроде худая, смотреть не на что, а живучая. Что ей сказать?

— Ничего. Сам зайду. Посторожи снаружи, чтобы никто уши под дверь не просунул.

— Не вопрос. Оторву любому.

— Не сомневаюсь.

— Абуто. Меня зовут Абуто.

— Меня тут называют Кэп.

— Это не настоящее имя?

— Хватит и такого.

— Ты спас меня, спасибо.

— Обращайся.

— Чего ты хочешь?

— Расскажи, как ты оказалась в такой заднице?

Вечером я сижу и вывожу тонким маркером по подклеенному к гармошке летописи листу бумаги:

«Абуто как я — всё забывает ночью. К вечеру вспоминает, но такое, что лучше бы не помнить. Из важного — утверждает, что тут есть нечто вроде пожарной лестницы…»

В дверь тихонько поскреблись. Я убрал рукопись в стол и сказал: «Открыто».

Чёрт, она ведь даже не красивая! Худая, безгрудая, с широким носом и толстыми негритянскими губами. Мне никогда не нравились негритянки, у них непривычная внешность и странный запах. Но трахались мы как безумные, как осатаневшие от воздержания кролики, как дорвавшиеся, как последний раз в жизни. На полу, на кровати, на столе, стоя, сидя и лёжа. Её мокрая чёрная кожа блестела в темноте, сияли белые зубы и белки глаз. Она стонала, плакала и хохотала. Наверное, я тоже. Не помню. Это было какое-то безумие. Мы так и не сказали друг другу ни слова, а потом она ушла.

Я несколько минут пытался отдышаться, потом достал летопись, чтобы внести сие грехопадение в анналы, и тут меня обресетило.

Здравствуй, жопа, новый день.