Все страхи мира

9. Решимость

— Это интересно.

— Действительно, уникальная возможность, — согласился Райан.

— Насколько он надежен? Мы можем ему верить? — спросил Кабот.

Райан улыбнулся своему боссу.

— На этот вопрос невозможно ответить, сэр. Вы не должны забывать правила игры. Ни в чем нельзя быть уверенным — я хочу сказать, что, для того чтобы приобрести полную уверенность, требуются годы. В этой игре немного правил и никому не известен ее счет. Как бы то ни было, в данном случае это нечто большее, чем попытка найти политическое убежище. — Его звали Олег Юрьевич Лялин — этого Кабот еще не знал, — и он был нелегальным сотрудником КГБ, «нелегалом», действующим без прикрытия дипломатической неприкосновенности под крышей представителя советского промышленного концерна. У Лялина — кодовая кличка Чертополох — была сеть агентов в Японии. — Этот парень настоящий разведчик, сэр. Его сеть куда лучше, чем у резидента КГБ в Токио, а его лучший источник находится прямо в японском кабинете министров.

— Ну и что?

— Он предлагает нам воспользоваться его сетью.

— Это действительно так серьезно, как я начинаю думать? — спросил директор ЦРУ своего заместителя.

— Видите ли, босс, такой шанс выпадает на нашу долю крайне редко. Мы не проводим операции в Японии. У нас недостаточно специалистов, владеющих японским, — даже в самом управлении, чтобы переводить их документы, — да и наши приоритеты всегда находились не там. Таким образом, лишь для создания инфраструктуры, необходимой для ведения операций в Японии, потребуются годы. С другой стороны, русские работали в Японии еще до своей большевистской революции. Это вызвано историческими причинами: русские и японцы воевали друг с другом в течение длительного времени, и Россия всегда рассматривала Японию как своего стратегического соперника. Вот поэтому-то они относились с исключительным вниманием к операциям против Японии еще задолго до того, как ее технология приобрела для них такую важность. Он предлагает нам то же самое, что поступает к русским, причем по дешевке: списки, счета, имена — все. Я не знаю, что еще можно пожелать.

— Но ведь он запрашивает…

— Вас беспокоят деньги? Ну и что? Это не составляет и тысячной процента от той выгоды, которую получит наша страна, — напомнил Джек.

— Да, но миллион долларов в месяц! — запротестовал Кабот. И едва не прибавил — не облагаемых налогами. Райан едва удержался от смеха.

— Это просто значит, что сукин сын жаден, вот и все. А сколько составляет дефицит нашего торгового баланса с Японией? — Джек вопросительно поднял брови. — Он предлагает нам все, что мы хотим, и в течение того времени, которое нам нужно. От нас требуется одно: забрать его вместе с семьей и доставить в безопасное место, когда он сочтет это необходимым. Он не хочет уходить на пенсию в Москве. Ему сейчас сорок пять, и в таком возрасте разведчиков начинают беспокоить мысли о будущем. Через десять лет его отзовут домой — и что тогда? Он жил в Японии почти непрерывно на протяжении тринадцати лет. Ему нравится хорошая жизнь — автомобили, видео, никакой нужды стоять в очереди за картошкой. Мы нравимся ему. Единственно, кого он не любит, — это японцы — он ненавидит их. По его мнению, он даже не предает свою страну, потому что не будет сообщать нам ничего такого, что уже не поступило бы к русским, а часть нашей договоренности состоит в том, что он не проводит никаких операций против матушки-России. Это меня устраивает. — Райан усмехнулся. — Это капитализм. Он всего лишь основывает элитарное агентство новостей, и его информация очень нам пригодится.

— Он требует за это достаточно много.

— Поверьте, сэр, это — выгодная сделка. Полученные нами сведения сэкономят миллиарды долларов на торговых переговорах и, следовательно, миллиарды в федеральных налогах. Директор, мне пришлось заниматься инвестициями, именно там я нажил состояние. Возможность подобных капиталовложений возникает раз в десять лет. Оперативное управление настаивает на принятии его условий, и я согласен с ними. Чтобы отказать ему, нужно быть безумцем. Вы уже успели проглядеть информацию, присланную им в качестве вступительного взноса?

Предварительная информация, переправленная русским разведчиком, представляла собой стенограмму последнего заседания японского кабинета министров: каждое слово, шепот и даже кашель. Это было исключительно ценно для психологического анализа, даже если не принимать во внимание содержащиеся в ней сведения. Сам метод обсуждения во время заседаний кабинета поведает американским специалистам-аналитикам много нового о том, как думают и принимают решения члены японского правительства. Эти данные часто подразумевали, но еще никогда не могли подтвердить.

— Да, очень интересно, особенно то, что они говорят о президенте. Эту часть пакета я не послал. Нет смысла раздражать его в такое время. Ну хорошо, Джек, — я согласен на проведение этой операции. Как мы осуществляем подобные вещи?

— Кодовое имя для русского агента — Мушаши. Между прочим, это имя знаменитого японского самурая-дуэлянта. Собственно операцию мы назовем «Ниитака». Вам понятно, почему все имена японские: в случае компромата или утечки информации с нашей стороны нам нужно, чтобы источник был признан японским, а не русским. — Джек решил объяснить все детали, потому что Кабот при всем своем уме плохо разбирался в разведке. — Так вот, эти два имени не выйдут за стены этого здания. Если нам понадобится ознакомить с операцией кого-то со стороны, будет сообщаться иное, кодовое имя, выбранное компьютером и меняющееся ежемесячно.

— А как зовут агента в действительности?

— Директор, вам предстоит сделать выбор. Вы вправе знать подлинное имя агента. Пока я намеренно не сообщил его вам, потому, что мне хотелось обрисовать всю картину. С исторической точки зрения выбор равен: одна половина директоров хочет знать имя агента, другая половина отказывается. Основным принципом разведывательных операций является простое соображение: чем меньше людей знакомятся с информацией, тем меньше вероятность ее утечки. Адмирал Грир любил повторять: «первейшее правило разведывательных операций заключается в том, что вероятность провала прямо пропорциональна квадрату числа людей, посвященных в детали». Теперь решайте, сэр.

Кабот задумчиво кивнул и решил повременить.

— Чувствуется, вам нравился Грир?

— Он заменил мне отца, сэр. После гибели отца в авиакатастрофе адмирал как бы усыновил меня. — Скорее я усыновил его, подумал Райан. — Что касается Мушаши, сэр, вы, наверно, захотите подумать.

— Предположим, о подробностях операции спросит Белый дом?

— Директор, что бы ни думал о ней Мушаши, с точки зрения его хозяев, действия русского агента составляют государственную измену, которая у них карается смертной казнью. Нармонов — хороший мужик, и все такое, однако в Советском Союзе, как нам стало известно, за шпионаж расстреляны сорок человек. Среди них Топ Хэт, Поденщик и некто Толкачев — все были нашими агентами, причем весьма продуктивными. Во всех трех случаях мы пытались обменять их, но опоздали — их прикончили раньше, чем начались переговоры. По-видимому, процесс рассмотрения апелляций в России завершается очень быстро, — объяснил Райан. — Однако, если разоблачат этого агента, его скорее всего просто застрелят — жизнь штука суровая. Именно поэтому мы относимся с особой серьезностью к опознанию наших агентов. В случае ошибки с нашей стороны люди гибнут, невзирая на «гласность». Большинство президентов осознают это. И вот что еще.

— Да?

— Он настаивает на том, чтобы все его сообщения передавались только из рук в руки, не по кабелю или радио. Если мы не согласимся, дело отменяется. Ну хорошо, с технической точки зрения нет никаких проблем. Мы делали такое и раньше с агентами его калибра. Природа его информации такова, что срочность передачи не обязательна. Существуют ежедневные челночные авиарейсы в Японию, осуществляемые компаниями «Юнайтед», «Норт-Уэст» и даже «Олл ниппон эруэйз» прямо из международного аэропорта Даллеса.

— Но это значит… — На лице Кабота появилось недоуменное выражение.

— Совершенно верно, — кивнул Джек. — Он не доверяет безопасности нашей связи. Это пугает меня.

— Неужели вы считаете…

— Не знаю. За последние несколько лет мы с большим трудом разгадывали советские шифры. Национальное агентство безопасности полагает, что и у русских такие же трудности с нашими кодами. Но подобные предположения опасны. К нам и раньше поступали сведения о том, что наши сообщения расшифровываются, однако в данном случае сигнал поступил от человека, занимающего весьма ответственный пост в русской разведке. По моему мнению, к нему следует прислушаться очень серьезно.

— Насколько пугающей может оказаться ситуация?

— Ужасной, — спокойно бросил Райан. — Как вы сами понимаете, директор, по совершенно очевидным причинам у нас существуют многочисленные системы связи. Прямо под нами, в этом здании, находится система «Меркурий», через нее поступают все наши сведения. Остальные правительственные организации пользуются главным образом системами шифрования, полученными из НАБ. Уолкер и Пелтон подорвали доверие к их системам много лет назад. Теперь генерал Олсон из Форт-Мид утверждает, что они навели порядок, однако из финансовых соображений там все еще не перешли полностью на одноразовые системы «Тэпданс», которыми занимаются. Мы можем снова предупредить НАБ — думаю, как и раньше, они не обратят на наше предупреждение никакого внимания, но мы обязаны сделать это. А что касается нас, нужно переходить к делу. Для начала, сэр, следует подумать о пересмотре системы «Меркурий». — Это была собственная связь ЦРУ, расположенная несколькими этажами ниже кабинета директора и пользующаяся своими собственными системами кодирования.

— Дорого обойдется, — покачал головой Кабот. — С нашими бюджетными проблемами…

— И все-таки гораздо дешевле, чем систематическое компрометирование потока поступающих к нам сведений. Видите ли, директор, нет ничего более важного, чем надежный канал связи. Без него все остальное теряет смысл. А сейчас нам удалось разработать свою собственную систему одноразовой шифровки. Нам требуется только ваше разрешение на использование средств — и мы принимаемся за работу.

— Расскажите мне об этом поподробнее. Я ничего не знаю про эту систему.

— В общем это наш вариант системы «Тэпданс». Представляет собой одноразовый блокнот с матрицами, накопленными в лазерном диске. Матрицы создаются на основе атмосферных радиопомех и затем вторично кодируются шумом во второй половине дня — атмосферный шум крайне беспорядочен, так что, если использовать два комплекта записанного шума, а также созданный компьютером случайный алгоритм для комбинирования этих комплектов, мы создаем нечто исключительно беспорядочное — по мнению математиков, нет ничего иного, где бы отсутствие системы было выражено настолько очевидно. Матрицы создаются компьютером и вводятся на лазерные диски в реальном времени. Для каждого дня года мы применяем разные диски. Каждый диск является единственным в своем роде, их существует всего два экземпляра — один на станции, другой в «Меркурии». Запасных нет. Устройство для чтения с лазерного диска выглядит самым обыкновенным, однако лазер в нем обладает особой, повышенной мощностью и по мере чтения кодовых матриц с диска он сжигает их прямо с пластика. После использования всего диска — или по окончании дня, а день закончится раньше, потому что мы имеем дело с миллиардами букв на каждом диске, — он уничтожается путем нагрева в микроволновой печи. На это уходит две минуты. Такая система предельно надежна. В нее можно проникнуть только в трех случаях: когда изготавливаются диски; из дисков, хранящихся здесь; из дисков, хранящихся на станции. Утечка только на одной станции не компрометирует никого больше. Изготовить диски, полностью защищенные от противника, невозможно — мы пробовали и обнаружили, что это обходится слишком дорого и к тому же диски становятся крайне уязвимыми при случайных повреждениях. Отрицательной стороной системы является то, что нам понадобится взять на работу и проверить примерно двадцать новых специалистов по связи. Эта система относительно сложна в использовании, отсюда и увеличение числа специалистов. Именно в этом и главная причина возрастания расходов. Оперативники, с которыми мы беседовали, отдают предпочтение новой системе, потому что она проще, надежнее и удобнее для использования.

— Сколько понадобится для ее введения?

— Пятьдесят миллионов долларов. Придется увеличить объем «Меркурия» и создать производственную базу. Помещение у нас есть, однако оборудование стоит дорого. С момента открытия финансирования до ввода в эксплуатацию пройдет, наверно, не больше трех месяцев.

— Понимаю. Возможно, она стоит этого, но деньги…

— С вашего разрешения, сэр, я мог бы поговорить с мистером Трентом.

— Гм… — Кабот уставился на поверхность стола. — Хорошо, только прощупайте его очень деликатно. Я подниму этот вопрос в разговоре с президентом после его возвращения. Что касается Мушаши, я полагаюсь на вас. Кому еще известно его подлинное имя?

— Начальнику оперативного управления, руководителю станции в Токио и нашему сотруднику, который поддерживает с ним контакт.

Начальником оперативного управления был Гарри Рен, и хотя он не являлся человеком Кабота в полном смысле слова, именно его Кабот выбрал для этой работы. Сейчас Рен летел в Европу. Год назад Джек считал, что выбор сделан ошибочно, однако Рен хорошо справлялся с обязанностями. Кроме того, он подобрал себе великолепного заместителя, точнее, пару заместителей: знаменитые Эд и Мэри Пэт Фоули, одного из них — Джек так и не мог решить кого именно — он назначил бы на должность начальника оперативного управления, если бы мог. Эд был прекрасным организатором, а Мэри Пэт занималась оперативной работой в этой лучшей из команд, состоящей из мужа и жены, которая когда-либо имелась у ЦРУ. Назначение Мэри-Пэт на руководящую должность стало бы первым такого рода назначением в мире и привлекло бы, пожалуй, еще несколько голосов в конгрессе. Она готовилась сейчас к рождению своего третьего ребенка, однако это обстоятельство вряд ли повлияет на активность этой сверхженщины. В управлении был свой детский сад с кодированными замками на дверях, вооруженной до зубов охраной и игрушками, лучшими из тех, которые когда-либо попадались Райану.

— Пожалуй, неплохо, Джек. Я сожалею, что поспешил с передачей документов президенту. Лучше было бы повременить.

— Это не имеет значения, сэр. Информация подверглась самой тщательной обработке.

— Сообщите мне, что думает Трент по поводу финансирования.

— Будет исполнено, сэр. — Джек вышел из кабинета директора ЦРУ. Общение с ним ему удавалось все лучше и лучше, поздравил себя Райан. С Каботом, оказывается, нетрудно иметь дело.

Госн не торопился, он решил тщательно все обдумать. Теперь нельзя волноваться и спешить. Он сел в углу мастерской и несколько часов непрерывно курил, не отрывая взгляда от сверкающего металлического шара на земляном полу. Насколько он радиоактивен? — не покидала его мысль, но беспокоиться об этом сейчас поздно. Если из этой тяжелой сферы исходило жесткое гамма-излучение, он уже мертв, ответила ему другая часть мозга. Сейчас время для раздумий и оценок. Госну потребовалось до предела напрячь свою волю, чтобы сидеть и не двигаться, но он заставил тело подчиниться.

Впервые за многие годы Госна охватил стыд за свое образование. Он владел глубокими знаниями в области электротехники и механики, однако никогда не побеспокоился раскрыть книгу по ядерной физике. Разве это может мне пригодиться когда-нибудь? — спрашивал он себя в те редкие моменты, когда задумывался над этим. А потому он углублял и расширял свои познания в тех областях, которые представляли для него непосредственный интерес: механические и электрические взрыватели, системы электронного подавления, физические характеристики взрывчатых веществ, возможности систем, предназначенных для распознавания взрывчатых веществ. В последнем он стал настоящим экспертом. Госн читал все что мог относительно приборов, применяемых для обнаружения взрывчатки.

Первое, напомнил себе Госн, закуривая пятьдесят четвертую сигарету за день, необходимо собрать все книги по ядерным материалам, их физическим и химическим свойствам; по технологии изготовления атомных бомб, физике ядерного оружия; по радиологическим излучениям… Израильтяне не могут не знать об исчезновении атомной бомбы… с 1973 года! — изумленно вспомнил он. Тогда почему?.. Ну конечно! Голанские высоты составлены из пород вулканического происхождения. Подлегающие скальные породы и почва, в которой эти бедные фермеры пытаются выращивать свои овощи, в основном образованы из базальта, а базальт дает относительно высокое фоновое излучение… бомба углубилась в скалистую почву на два или три метра, и даже если из нее исходило излучение, оно поглощалось фоновым…

Значит, я в безопасности! — внезапно понял Госн.

Разумеется! Если бы бомба была настолько «горячей», ее защита оказалась бы куда более эффективной! Хвала Аллаху!

Но сумею ли я… сумею ли? Неужели в этом весь вопрос?

Почему нет?

— Почему нет? — произнес Госн вслух. — Действительно, почему? В моем распоряжении все необходимые части, поврежденные, но…

Он погасил сигарету о землю, рядом с бесчисленными окурками, и встал. Его тело разрывалось от кашля — он знал, что сигареты убивают его… они более опасны, чем… но зато помогают думать.

Инженер поднял металлическую сферу. Что с ней делать? Пока он положил ее в угол и накрыл ящиком. Затем, выйдя из мастерской, направился к своему «джипу». Через пятнадцать минут Госн подъехал к штабу.

— Я должен поговорить с командиром, — сказал он начальнику охраны.

— Он только что отправился спать, — ответил тот. Ближайшие соратники охраняли покой командира.

— Меня он примет. — Госн прошел мимо охраны внутрь здания. Куати размещался на втором этаже. Госн поднялся по лестнице, миновал еще одного охранника и распахнул дверь спальни. Из туалета было слышно, как кто-то содрогается в приступе рвоты.

— Какого черта? — послышался сердитый голос. — Я ведь предупредил, чтобы меня не беспокоили!

— Это я — Госн. Мне нужно поговорить с тобой.

— Может быть, не сейчас? — В освещенном дверном проеме появилась фигура Куати. Его лицо было мертвенно-бледным. Слова прозвучали как просьба, а не как приказ, и поэтому Ибрагим понял из них намного больше о состоянии своего командира.

— Мне нужно что-то показать тебе, дружище. И показать сегодня. — Госн старался говорить спокойным, даже бесстрастным голосом.

— Неужели это так важно? — почти простонал Куати.

— Да.

— Тогда рассказывай.

Госн покачал головой и одновременно указал пальцем на ухо.

— У этой израильской бомбы детонаторы нового типа. Я едва не погиб. Следует предупредить об этом наших товарищей.

— Бомба? Я думал… — Куати замолчал. На мгновение выражение боли исчезло с его лица, и он вопросительно поднял брови. — Значит, сегодня?

— Я сам отвезу тебя.

— Хорошо. Сейчас оденусь. — Сила воли Куати победила слабость.

Госн спустился вниз.

— Мы с командиром должны ненадолго уехать.

— Мухаммед! — крикнул начальник охраны, но Госн прервал его.

— Я отвезу командира. В моей мастерской ему не нужна охрана.

— Но…

— Ты беспокоишься, как старая баба! Будь израильтяне такими умными, и тебя и командира уже давно бы не было! — В темноте Госн не видел выражения лица охранника, но почувствовал ярость опытного бойца.

— Посмотрим, что скажет сам командир!

— Что случилось? — В дверях появился Куати, запихивающий за пояс полы рубашки.

— Я отвезу тебя, командир. Для этого нам не понадобится охрана.

— Согласен, Ибрагим. — Куати сел в «джип». Госн отъехал под взглядами изумленных охранников.

— Так что у тебя приключилось?

— Это оказалась все-таки бомба, а никакое не устройство подавления помех, — ответил инженер.

— Ну и что? Мы находим десятки этих проклятых бомб! Что в ней особенного?

— Будет намного проще, если ты увидишь сам. — Госн ехал быстро, не сводя глаз с дороги. — И если ты решишь, что я напрасно потратил твое время, можешь убить меня.

При этих словах Куати резко повернул голову и уставился на Госна. Такая мысль уже пришла в голову командиру, но он был слишком опытен, чтобы произнести ее вслух. Может быть, Госн и не был настоящим бойцом, но в своей области оставался непревзойденным. Польза, которую приносил он отряду, была не меньше, чем от любого бойца. Командир до остановки у мастерской не проронил ни слова. Ему хотелось, чтобы принимаемые лекарства позволяли ему есть, — нет, удержать в организме принятую пищу.

Пятнадцать минут спустя Госн остановил «джип» неподалеку от мастерской и провел командира обходным путем. Куати чувствовал себя сбитым с толку и с трудом сдерживал гнев.

— Ну в чем дело?

— Подойди сюда. — Госн наклонился и поднял ящик. — Смотри!

— Что это? — На земле лежало что-то похожее на небольшое ядро, какой-то металлический шар.

Госн едва скрывал удовольствие: Куати рассержен, но это скоро пройдет.

— Плутоний.

Голова командира повернулась с такой быстротой, словно отпустили пружину.

— Что? Что ты сказал?

Госн успокаивающе поднял руку, затем тихо, но уверенно объяснил:

— Командир, это — разрывной заряд атомной бомбы. Израильской атомной бомбы.

— Не может быть! — прошептал Куати.

— Прикоснись ладонью — предложил Госн.

Командир наклонился и дотронулся до шара.

— Он теплый. Но почему?

— Из-за распада альфа-частиц. Это излучение, не приносящее вреда, — по крайней мере здесь. Повторяю, это плутоний, заряд атомной бомбы. Ничем другим эта сфера не может быть.

— Ты уверен?

— Абсолютно уверен. — Госн подошел к корпусу бомбы. — Смотри… — Он поднял крошечные электронные детали. — Походят на стеклянных пауков, правда? Они называются криотронами и осуществляют свои функции с абсолютной точностью, которая требуется только для одной цели. А это взрывные блоки — видишь, некоторые еще целы, имеют форму шестиугольника, а вот — пятиугольники. Такая форма необходима для образования идеальной взрывной сферы. Направленные заряды как у ракетной гранаты, только здесь фокус взрыва находится внутри. Эти взрывные блоки рассчитаны на то, чтобы сжать плутониевую сферу до размера ореха.

— Но шар-то металлический! Его невозможно сжать!

— Командир, я не специалист в этих вопросах, но все-таки кое-что понимаю. При одновременном взрыве всех блоков эта металлическая сфера будет сжата, словно сделанная из каучука. Такое вполне возможно — ты ведь видел, что делает заряд направленного действия с броней танка? А здесь достаточно взрывчатки на сотню ракетных гранат! Сила взрыва сокрушит шар. После такого резкого сжатия атомы плутония сблизятся и начнется цепная реакция. Вспомни, командир: бомба упала в огород старика в первый же день Октябрьской войны. Израильтян напугала мощь сирийских атак, и они были потрясены результативностью русских ракет… Самолет, который нес атомную бомбу, сбили, а бомба пропала. Как все это произошло на самом деле, не имеет значения. Важно то, Исмаил, что у нас в руках оказались компоненты атомной бомбы. — Госн достал еще одну сигарету и закурил.

— А ты сможешь…

— Попытаюсь, — ответил инженер. С лица Куати внезапно исчезла маска боли, не оставлявшей его больше месяца.

— Аллах милостив!

— Поистине милостив. Командир, следует все обдумать. Обдумать очень тщательно. Что касается безопасности…

Куати кивнул.

— Да, конечно. Ты поступил правильно, доставив сюда меня одного. В этом деле никому нельзя доверять… никому. Что потребуется тебе?

— Первое, что мне нужно, — это информация, командир. И книги. Знаешь, куда мне нужно отправиться за ними?

— В Россию?

Госн покачал головой.

— Нет, командир. В Израиль. Куда еще?

Конгрессмен Элан Трент ждал Райана в комнате, где проводились закрытые слушания комитетов. Ее ежедневно проверяли на отсутствие подслушивающих устройств.

— Как жизнь, Джек? — спросил конгрессмен.

— Жаловаться не приходится, Эл. У президента сегодня был удачный день.

— Это верно — и не только у президента. У всего мира. Страна очень благодарна тебе, Джек.

На лице Райана появилась ироничная улыбка.

— Осторожнее, Эл. Нас могут услышать.

Трент пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, Джек, таковы правила игры. Следовало бы уже привыкнуть. Ну, к делу. Чем вызвана такая срочная встреча?

— Мы взялись за проведение новой операции. Она называется «Ниитака». — Заместитель директора ЦРУ за несколько минут объяснил конгрессмену подробности операции. Наступит время, и Райану придется представить документы, однако сейчас следовало всего лишь сообщить о целях операции и некоторых деталях.

— Миллион долларов в месяц. Больше ему ничего не нужно? — засмеялся Трент.

— Директор пришел в ужас, — сообщил Джек.

— Мне всегда нравился Маркус, однако его скупость поразительна. У нас в наблюдательном комитете не любят японцев двое, Джек. Когда они познакомятся с материалами, их будет трудно удержать от поспешных шагов.

— Включая тебя, Эл, их трое.

Трент посмотрел на Райана притворно-обиженно.

— Это я-то не люблю японцев? Всего лишь потому, что в моем избирательном округе раньше были два завода по производству телевизоров и крупный производитель автомобильных деталей только что сократил производство и уволил половину рабочих? Дай-ка мне прочитать стенограмму заседания, — потребовал конгрессмен.

Райан открыл кейс.

— Учти, Эл, эта информация только для твоего сведения. Ее нельзя цитировать или снимать копии. Это рассчитано на длительный срок, мы надеемся, что операция…

— Я ведь не только что приехал в город с отдаленной фермы, Джек, правда? У тебя пропало чувство юмора.

— Слишком много работаю, — объяснил Райан и передал материалы. Эл Трент владел искусством быстрого чтения и перелистывал страницы с неприличной скоростью. На его лице появилось бесстрастное выражение, и он опять превратился в холодного расчетливого политика. По своим взглядам Трент склонялся скорее влево, но в отличие от большинства левых идеология у него не вклинивалась в работу. Кроме того, свои эмоции Трент сберегал для трибуны конгресса и постели дома, оставаясь во всех остальных ситуациях ледяным аналитиком.

— Фаулер взорвется, когда прочитает это. Ну до чего высокомерный народ эти японцы! Тебе приходилось бывать на заседаниях кабинета министров. Слышал когда-нибудь такое? — спросил Трент.

— Только при рассмотрении политических вопросов. Меня тоже удивил тон обсуждения, но это, может быть, связано со специфической культурой, не забудь.

Конгрессмен на мгновение поднял голову.

— Верно. Под внешним покровом хорошего воспитания они могут оказаться дикими и безумными людьми вроде англичан, однако это просто зверинец… Боже мой, Джек, да это неминуемо приведет к взрыву. Кто завербовал его?

— Обычный брачный танец, Эл. Он присутствовал на разных приемах, начальник нашей станции в Токио почуял возможную добычу, выяснил ситуацию и вступил в контакт. Русский передал пакет с материалами и сообщил о своих требованиях.

— Кстати, почему операцию назвали «Ниитака»? Я уже где-то слышал это, или я ошибаюсь?

— Это я выбрал кодовое название. Когда японская эскадра направлялась к Пирл-Харбору, сигналом начала атаки были слова: «Поднимитесь на гору Ниитака». И запомни, ты единственный, кто слышал это слово. Для всех за пределами ЦРУ кодовое название операции будет иным, меняющимся каждый месяц. Мы придаем большое значение этой операции и примем все меры по ее защите.

— Правильно, — согласился Трент. — А если он — провокатор?

— Мы думали об этом. Такое возможно, но маловероятно. Подобный шаг со стороны КГБ нарушает все правила, верно?

— Одну минуту! — Трент еще раз перечитал последнюю страницу. — Что это он пишет относительно канала связи?

— Меня он тоже изрядно напугал. — Райан объяснил, что намеревается предпринять.

— Пятьдесят миллионов? Ты уверен?

— Столько потребуется лишь для того, чтобы пустить в ход машину. Нужно оплатить новых сотрудников и стоимость оборудования. Годовые затраты составят около пятнадцати миллионов.

— Ну что же, весьма умеренно. — Трент задумался. — Агентство по национальной безопасности требует намного больших ассигнований для перехода на новую систему.

— У них и инфраструктура гораздо больше. Цифра, которую я назвал, соответствует действительности. Наш «Меркурий» очень невелик.

— И когда тебе нужны ассигнования? — Трент не сомневался, что Райан привел реальные цифры. Деловой опыт, приобретенный Джеком до прихода на пост заместителя директора ЦРУ, был очень редок в среде правительственных чиновников.

— Неплохо было бы на следующей неделе.

Трент кивнул.

— Постараюсь. Выделенные средства должны, разумеется, пройти через «черный» фонд?

— Чернее некуда. Как в туманную полночь, — ответил Райан.

— Черт побери! — выругался Трент. — Ведь я говорил Олсону об этом. Его технические специалисты напускают на себя таинственным вид, и он всякий раз соглашается с их доводами. А что, если…

— Совершенно точно. Что, если все наши каналы связи перестали быть надежными… — Джек не поставил в конце фразы знака вопроса. — Остается только хвалить их гласность, не правда ли?

— Маркус понимает все значение этого?

— Сегодня утром я говорил с ним. Да, ему все понятно. Знаешь, Эл, у Кабота, может быть, и нет такого опыта, как нам с тобой хотелось бы, но он хороший ученик и овладевает делом очень быстро. У меня бывали начальники куда хуже.

— Иногда ты проявляешь излишнюю лояльность. Должно быть, это осталось после службы в морской пехоте, — заметил Трент. Из тебя вышел бы неплохой директор ЦРУ.

— Ничего не получится.

— Верно. Теперь, когда Лиз Эллиот стала советником по национальной безопасности, тебе понадобятся обе руки, чтобы прикрыть зад, — ожидай пинка в любое мгновение. Сам-то понимаешь это?

— Да.

— И чего вы с ней не поделили? В этом, разумеется, нет ничего особенно сложного — поссориться с Лиз пара пустяков.

— Сразу после съезда я приехал в Чикаго, чтобы проинформировать Фаулера, — объяснил Райан. — После нескольких трудных поездок я очень устал, и она выбрала неудачный момент для разговора на повышенных тонах. Я ответил ей тем же.

— Постарайся быть вежливым с ней, — посоветовал Трент.

— Адмирал Грир советовал мне то же самое.

Трент вернул Райану документы.

— Но это на самом деле трудно, правда?

— Еще как.

— А ты попробуй. Лучшей рекомендации не придумаешь. — «Наверно, это напрасная трата времени», — подумал Трент.

— Постараюсь.

— Между прочим, ты выбрал очень удачный момент для запроса дополнительных ассигнований. Новая операция чертовски понравится остальным членам комитета. Те двое, что не любят японцев, тут же сообщат в комитет по финансам, что ЦРУ ведет полезную работу. Если ничего не случится, вы получите деньги через пару недель. Да и что это за деньги — пятьдесят миллионов, мелочь. Спасибо, что приехал.

Райан запер свой кейс и встал.

— Мне это всегда приятно.

Трент пожал ему руку.

— Ты хороший парень, Джек. Как жаль, что ты так честен.

Райан засмеялся.

— У всех есть недостатки, Эл.

Райан вернулся в Лэнгли, убрал материалы по операции «Ниитака» в надежный сейф и этим закончил свой рабочий день. Вместе с Кларком он спустился в гараж и выехал на час раньше обычного. Такое случалось с ними каждые две недели. Через сорок минут их машина остановилась на стоянке рядом с магазином «7-одиннадцать» между Вашингтоном и Аннаполисом.

— Здравствуйте, доктор Райан! — послышался из-за кассового аппарата голос Кэрол Циммер. Тут же ее заменил один из сыновей, и она провела Джека в комнату за прилавком. Джон Кларк внимательно осмотрел помещение магазина. Безопасность Райана не вызывала у него опасений, но оставались сомнения относительно местных хулиганов, которым не нравился магазин Циммер. Вместе с Чавезом он расправился с предводителем одной банды, причем прямо в присутствии трех его приспешников, один из которых попытался было вмешаться. Чавез пожалел парня, и тому не понадобилось проводить время в местной больнице. Это, заключил Кларк, указывало на растущую зрелость Динга.

— Как идут дела? — спросил Джек в задней комнате.

— По сравнению с тем же периодом прошлого года оборот увеличился на двадцать шесть процентов.

Кэрол Циммер родилась в Лаосе меньше сорока лет назад. Вертолет войск специального назначения спас ее из крепости на вершине холма, когда северо-вьетнамские войска окружили последние аванпосты американских сил в северном Лаосе. Тогда ей было шестнадцать — единственная из уцелевших детей вождя местного племени, который служил американским интересам — и своим собственным, так что сотрудничал с полной готовностью, — преданно и верно до самой смерти. Она вышла замуж за сержанта военно-воздушных сил Бака Циммера, погибшего в еще одном вертолете после еще одного предательства. И тут на помощь пришел Райан. Несмотря на годы правительственной службы, он не утратил способностей бизнесмена. Место для магазина, которое он выбрал, оказалось очень удачным, и по велению судьбы им даже не понадобился фонд, основанный Райаном для оплаты обучения детей Кэрол. Первый из них — Лоуренс Элвин Циммер-младший, о нем Райан замолвил слово отцу Тиму Райли — уже закончил колледж и получил стипендию в Джорджтаунском университете. Декан его факультета уже включил юношу в список наиболее способных студентов для дальнейшего обучения медицине. Кэрол, подобно многим выходцам из Азии, испытывала глубокое уважение к образованию. Это чувство она привила и своим детям. Кроме того, она управляла магазином с механической четкостью прусского сержанта, командующего пехотным отделением. Прилавок был настолько чистым, что доктор Кэти Райан могла бы оперировать на нем своих пациентов. Джек улыбнулся при мысли об этом. Может быть, Лоуренс Элвин Циммер-младший так и сделает.

Райан просмотрел бухгалтерские книги. Его диплом бухгалтера утратил силу — у Джека не было времени сдавать экзамены, — однако он все еще без труда разбирался в балансовом отчете.

— Пообедаете с нами?

— Извини, Кэрол, никак не могу. Сыну предстоит игра в Малой лиге сегодня вечером. У тебя все в порядке? Никаких проблем — как с этими хулиганами?

— Они не возвращались. Мистер Кларк задал им взбучку.

— Если появятся, сейчас же сообщи мне, — серьезно заметил Райан.

— Хорошо, хорошо. Я теперь знаю, — пообещала Кэрол.

— Отлично. Ну, всего наилучшего, — Райан встал.

— Доктор Райан?

— Да?

— Мне сказали в военно-воздушных силах, что Бак погиб в результате несчастного случая. Я никогда не расспрашивала, и вот теперь обращаюсь к вам — это действительно несчастный случай?

— Кэрол, Бак погиб, выполняя свой долг, защищая других. Я был рядом с ним. Мистер Кларк тоже.

— Те, кто убил Бака…

— О них можешь не беспокоиться, — бесстрастным голосом сообщил Райан. — Совсем. — Джек заметил, что она поняла его. Хотя у Кэрол не было особых лингвистических способностей, она сразу уловила смысл ответа.

— Спасибо, доктор Райан. Я больше никогда не спрошу, но мне хотелось знать.

— Ты поступила правильно. — Удивительно, что она не задала этот вопрос раньше.

Динамик, укрепленный на переборке, ожил.

— Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Шум на пеленге ноль сорок семь, определяю контакт как Сьерра-5. Дополнительной информацией не располагаю. Буду сообщать о дальнейшем.

— Хорошо, принято. — Капитан Рикс повернулся к прокладочному столику. — Группа слежения, принимайтесь за работу. — Капитан обвел взглядом комнату. Приборы показывали скорость в семь узлов, глубину четыреста футов и курс триста три градуса. Контакт находился по правому борту, близко к траверзу.

Младший лейтенант, командир группы слежения, немедленно взглянул на мини-компьютер «Хьюлетт-Паккард», расположенный в правом заднем углу центра нападения.

— О'кей, — объявил он, — у меня появился след… неуверенный… ведутся расчеты. — Для этого машине потребовалось всего две секунды. — Так… получены пределы расстояния… зона сходимости, дистанция от тридцати пяти до сорока пяти тысяч ярдов в ЗС-1 и от пятидесяти пяти до шестидесяти одной тысячи, если он в ЗС-2.

— Кажется слишком просто, — заметил первый помощник своему командиру.

— Правильно, помощник. Выведите из строя компьютер, — распорядился Рикс.

Капитан-лейтенант Уолли Клаггетт, помощник капитана в «золотой» команде подлодки «Мэн», подошел к компьютеру и выключил его.

— Поврежден компьютер «Хьюлетт-Паккард»… похоже, понадобится несколько часов на ремонт, — объявил он. — Очень жаль.

— Большое спасибо, — прошептал младший лейтенант Кен Шоу обращаясь к старшине, сидящему рядом с ним у столика с картами.

— Не обращайте внимания, мистер Шоу, — шепотом ответил старшина. — Положитесь на нас. Да и нужды в компьютере больше нет.

— Соблюдать тишину в центре! — заметил капитан Рикс. Курс подлодки вел ее на северо-запад. Акустики передавали информацию в центр по мере ее передвижения. Десять минут спустя группа слежения приняла решение.

— Капитан, — доложил младший лейтенант Шоу, — по моим оценкам, Сьерра-5 находится в первой ЗС, расстояние около тридцати девяти тысяч ярдов, курс в каждом квадранте, скорость от восьми до десяти узлов.

— Нужна более точная информация! — резко произнес командир.

— Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Контакт Сьерра-5 походит на советскую быстроходную атакующую подлодку класса «Акула», предварительно опознана как «Акула-6», «Адмирал Лунин». Внимание, — наступила короткая пауза, — возможно изменение курса Сьерры-5, по-видимому, совершает поворот. Мостик, зарегистрирован поворот, точно, поворот. Сейчас Сьерра-5 находится на траверзе, цель определенно на траверзе.

— Капитан, — заметил помощник, — это увеличивает эффективность его буксируемой антенны.

— Правильно. Акустик, говорит мостик. Сообщите уровень нашего шума.

— Акустик команду понял. Сейчас, сэр. — Прошло еще несколько секунд. — Мостик, от нас исходит какой-то шум… непонятно… что-то вроде грохота, по-видимому в кормовых балластных цистернах. Раньше такого не было, сэр. Да, это определенно в корме… металлический шум.

— Мостик вызывает центр управления, у нас происходит что-то странное в кормовых цистернах. Слышу грохот с кормы.

— Капитан, — произнес Шоу. — Сьерра-5 завершила поворот. Курс цели примерно сто тридцать градусов, на юго-восток.

— Может быть, он слышит нас, — проворчал Рикс. — Я поднимаюсь через термоклин. Глубина сто футов.

— Глубина сто футов, — немедленно повторил офицер, сидящий за пультом управления рулями глубины. — Рулевой отсек, триммеры вверх пять градусов.

— Триммеры вверх пять градусов, сэр. Триммеры подняты вверх пять градусов, сэр.

— Мостик, говорит центр управления. Грохот исчез, прекратился, как только мы чуть наклонились кверху, начали подниматься.

Помощник буркнул капитану:

— Что все это значит, черт побери?

— По-видимому, какой-то рабочий с верфи забыл свои инструменты в балластной цистерне, кретин. Такое случилось однажды у моего приятеля. — Рикс был вне себя от ярости, но если таким случайностям суждено произойти, им нужно происходить здесь. — Как только поднимемся над термоклином, я хочу взять курс на север и уйти.

— Я бы подождал, сэр. Нам известно, где расположена зона сходимости. Пусть он выскользнет из нее, потом мы сможем постепенно уйти, оставаясь вне пределов его слышимости. Пусть думает, что знает наши координаты, перед тем как останется в дураках. Он считает, наверно, что нам не удалось его засечь. Но если мы сразу уйдем, то разоблачим себя.

Рикс задумался.

— Нет, нам удалось устранить шум с кормы, мы, наверно, уже исчезли из его слышимости. Как только выйдем за пределы слоя температурного скачка, потеряемся в шуме водной поверхности и ускользнем. Его акустические приборы не такие хорошие. Он даже не подозревает, что мы собой представляем, просто вынюхивает. Так что поступим по-моему — сумеем уйти подальше.

— Слушаюсь, сэр, — бесстрастно согласился помощник.

«Мэн» выровнялся на глубине ста футов, уже над термоклином — границей между относительно теплой водой у поверхности океана и холодной водой глубин. Термоклин радикально менял акустические условия и, по мнению Рикса, должен полностью скрыть их от «Акулы».

— Мостик, докладывает акустик. Контакт со Сьеррой-5 утерян.

— Отлично. Принял командование, — объявил Рикс.

— Капитан принял командование, — произнес вахтенный офицер.

— Налево руль десять градусов, переходи на курс триста пятьдесят.

— Налево руль десять градусов, переходим на курс триста пятьдесят. Руль положен налево десять градусов, сэр.

— Отлично. Машинное отделение, говорит мостик, обороты на скорость десять узлов.

— Докладывает машинное отделение, обороты на скорость десять узлов. Увеличиваю постепенно.

Подлодка «Мэн» приняла курс на север и увеличила скорость. Потребовалось несколько минут, чтобы буксируемая антенна вытянулась позади и снова начала функционировать нормально. На протяжении этого времени американская подводная лодка оказалась без акустического наблюдения.

— Мостик, говорит центр управления. Снова слышу грохот! — донеслось из динамика.

— Сбавить скорость до пяти — машина вперед одну треть мощности!

— Машина вперед одну треть мощности. Из машинного отделения передают — машина вперед одну треть, сэр.

— Хорошо. Центр управления, говорит мостик, как там относительно шума?

— Все еще слышен, сэр.

— Подождем еще минуту, — решил Рикс. — Акустик, говорит мостик, что там от Сьерры-5?

— Ничего, сэр, никакого контакта.

Рикс пил кофе и в течение трех минут следил за часами на переборке.

— Центр управления, говорит мостик, как шум?

— Без изменений, сэр. Все еще слышен.

— Черт побери! Помощник, сбавить скорость на узел! — Клаггетт выполнил приказ. Он понимал, что шкипер теряет контроль над ситуацией. Плохо. Прошло еще десять минут. Надоедливый шум чуть уменьшился, но не исчез.

— Мостик, докладывает акустик! Неожиданно появился контакт на пеленге пятнадцать градусов. Это Сьерра-5, сэр. Несомненно, класс «Акула», «Адмирал Лунин». Идет на сближение. Очевидно, только что вышел из слоя температурного скачка.

— Он засек нас? — спросил Рикс.

— По-видимому, засек, сэр, — доложил акустик.

— Стоп! — послышался чей-то голос. В помещение вошел коммодор Манкузо. — Упражнение закончено. Прошу офицеров пройти со мной.

Зажегся свет, и все дружно вздохнули. Помещение представляло собой комнату в большом квадратном здании, ничуть не похожем на подводную лодку, хотя различные комнаты в нем точно повторяли основные центры атомного ракетоносца класса «Огайо». Манкузо прошел вместе с офицерами центра атаки в зал заседаний и закрыл дверь.

— Вы избрали плохой тактический ход, капитан. — Барт Манкузо не отличался дипломатичностью. — Помощник, что вы посоветовали своему командиру? — Клаггетт повторил свой совет слово в слово. — Капитан, почему вы отвергли совет помощника?

— Сэр, я пришел к выводу, что наше преимущество в акустике окажется достаточным, чтобы позволить мне удалиться от цели на максимальное расстояние.

— Уолли? — Манкузо повернулся к шкиперу «красной» команды капитану третьего ранга Уолли Чамберсу, который уже получил назначение на должность командира подлодки «Ки Уэст». Вместе с Манкузо он служил на «Далласе», и у него были задатки отличного шкипера атакующей подводной лодки. Он только что сумел доказать это.

— Видите, капитан, ваше поведение было легкопредсказуемым. Более того, продолжая движение по тому же курсу, только изменив глубину, вы создали источник шума для моей буксируемой антенны. Вдобавок при изменении глубины вы продемонстрировали — на короткое, но достаточное время — звуками от потрескивания корпуса, что являетесь, вне всякого сомнения, подводной лодкой. Вам следовало сделать поворот, сохраняя ту же глубину, и замедлить скорость. У меня было всего лишь смутное представление о вас. Стоило вам сбавить ход, и я никогда не опознал бы вас. Поскольку скорость осталась прежней, я заметил, что вы пробили термоклин и поднялись выше его. Поэтому я решил быстро прокрасться под температурным слоем сразу после ухода с ЗС. Я не знал, что вы у меня в руках, капитан, до тех пор пока вы сами не открыли мне этого, однако вы расшифровали себя и позволили мне подойти вплотную. Я продул кормовые цистерны и подвсплыл кормой над слоем, оставаясь корпусом ниже его. Оказалось, что под поверхностью океана хорошая звуковая проводимость, и я заметил вас на расстоянии девяти тысяч ярдов. Я слышал вас, но вы не могли слышать меня. Так что мне оставалось всего лишь продолжить рывок до тех пор, пока я не оказался достаточно близко для опознания с большой степенью вероятности. Так мне и удалось накрыть вас. Целью этого упражнения было продемонстрировать, что происходит после потери акустического превосходства. — Манкузо помолчал, давая присутствующим возможность понять смысл его слов. — Ну хорошо, могут сказать, что игра не была справедливой. Что из этого? Разве в действительности все происходит так справедливо?

— «Акула» — хорошая подлодка, но насколько хорош ее гидролокатор?

— Мы исходим из того, что не хуже, чем у наших лодок класса 688.

Вот уж никак нет, подумал Рикс про себя.

— Какие еще сюрпризы могут быть у русских?

— Хороший вопрос. Ответ на него таков: нам это неизвестно. А если неизвестно, то исходим из того, что они ни в чем нам не уступают.

Не надо преувеличивать, подумал Рикс.

А может быть, даже лучше, не прибавил Манкузо.

— Хорошо, — произнес коммодор, обращаясь к офицерам. — Обсудите свои данные, и проведем заключительный разбор через тридцать минут.

Рикс смотрел, как Манкузо вышел из зала, над чем-то посмеиваясь с Чамберсом. Манкузо — умный и смелый подводник, но он был и остается командиром быстроходной атакующей подлодки и не должен занимать пост командира соединения атомных ракетоносцев хотя бы потому, что мыслит не так, как нужно. Вызвал себе на помощь товарища с Атлантического флота, еще одного командира атакующей подлодки — да, именно так все и произошло, но черт побери, Рикс был уверен, что поступил правильно.

Испытание не было реалистичным. Рикс не сомневался в этом. Разве Росселли не сказал им обоим, что «Мэн» беззвучен, как дыра в воде? Проклятье! Это был его первый шанс продемонстрировать коммодору, на что способен он, Рикс, и ему помешали произвести благоприятное впечатление с помощью искусственного и несправедливого испытания. К тому же его подчиненные тоже допускали ошибки — да, офицеры подводной лодки, которыми так гордился Росселли.

— Мистер Шоу, покажите расчеты слежения и маневров.

— Вот, сэр. — Младший лейтенант Шоу, выпускник школы подводного плавания в Гротоне, которую закончил меньше двух месяцев назад, стоял в углу, стискивая руками карту и свои записи. Рикс выхватил материалы из его рук и разложил перед собой на рабочем столике.

— Небрежная работа. Вы могли бы провести все это по крайней мере на минуту быстрее.

— Так точно, сэр, — ответил Шоу. Он не представлял себе, каким образом можно осуществить расчеты на минуту быстрее, но таково было мнение командира, а командир всегда прав.

— Это могло бы изменить ситуацию, — продолжил Рикс более спокойным, но все еще неприязненным тоном.

— Виноват, сэр. — Это было первой настоящей ошибкой младшего лейтенанта Шоу. Рикс выпрямился в полный рост, но ему все-таки пришлось смотреть в глаза Шоу снизу вверх. Это ничуть не улучшило его настроение.

— Мистер, я не желаю впредь слышать этого слова — «виноват». «Виноват» ставит корабль в опасное положение и мешает выполнить задание. Из-за таких вот «виноват» гибнут люди. Так пытаются оправдаться плохие офицеры — «виноват». Надеюсь, вы понимаете меня, мистер Шоу?

— Так точно, сэр.

— Хорошо. — Это слово прозвучало в устах Рикса как ругательство. — Чтобы это не повторялось.

Остаток получаса офицеры провели обсуждая результаты учения. Затем они вышли из зала и направились в другой, побольше, где еще раз переживут учение, узнав, что делала и видела «красная» команда. Капитан-лейтенант Клаггетт остановил командира.

— Шкипер, вы слишком суровы с Шоу.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Рикс удивленно и раздраженно.

— Он не допустил никаких ошибок. Даже я не смог бы провести маневры слежения быстрее, ну, может быть, сумел бы сэкономить тридцать секунд, не больше. Я посадил рядом с ним старшину, который занимался расчетами слежения и маневров в течение пяти лет. Старшина преподавал в школе подводного плавания. Я не сводил с них глаз. Они справились с заданием.

— Другими словами, вся вина падает на меня? — голос Рикса звучал обманчиво мягко.

— Да, сэр, — ответил помощник. Ответил честно, как его всегда учили отвечать.

— Вот как? — Рикс вышел в коридор, не произнося больше ни единого слова.

Заявить, что Петра Хасслер-Бок была несчастна, значило бы намеренно преуменьшить состояние ее духа, причем преуменьшить в поистине эпических размерах. В ее возрасте, который приближался к сорока годам, она скрывалась от полиции в течение более пятнадцати лет. Петра успешно ускользала от западногерманской полиции до тех пор, пока ситуация не обострилась до такой степени, что продолжать игру в кошки-мышки стало слишком опасно. Тогда она перебралась в Восточную зону — то, что раньше называлось «Восточной зоной» улыбнулся про себя следователь криминальной полиции. Удивительно, но ей понравилось там. Каждая фотография в толстом уголовном деле изображала привлекательную, улыбающуюся, полную жизни женщину с по-девичьи гладким лицом, окаймленным прелестными каштановыми прядями. То же самое лицо холодно следило за смертью трех человек, причем смерть одного наступила после нескольких дней пыток, напомнил себе следователь. Это убийство составляло часть важного политического заявления — оно было совершено во время голосования, позволить ли американцам разместить в Германии свои ракеты «Першинг-2» и крылатые ракеты. Фракция Красной армии надеялась с помощью террора убедить немецкий народ выступить против ракет. Это, разумеется, не увенчалось успехом, хотя превратило смерть жертвы во что-то вроде готического романа ужасов.

— Скажи мне, Петра, ты получала наслаждение, когда убивала Вильгельма Манштейна? — спросил следователь.

— Он был свиньей, — последовал вызывающий ответ. — Жирной, потной, развратной свиньей.

Да, они сумели захватить его именно благодаря этому, подумал следователь. Похищение организовала Петра — сначала она привлекла его внимание, затем вступила с ним в непродолжительную, но пылкую связь. Разумеется, Манштейн не был самым привлекательным представителем мужской части Германии, но и то, как видела Петра освобождение женщин, заметно отличалось от норм, принятых в западных странах, будучи куда грубее. Самыми жестокими членами банды Баадер-Майнхоф и Фракции Красной армии были женщины. Возможно, это было реакцией на отношение германских мужчин к равноправию женщин — они считали, что удел женщин — это Kinder-Küche-Kirche, кухня, церковь и дети, — как утверждали некоторые психологи, но женщина, сидящая перед ним, была образцом самого холодного, пугающе расчетливого убийцы. Первые части тела, посланные по почте семье Манштейна, были именно теми, что вызвали у нее наибольшее отвращение. В заявлении патологоанатома говорилось, что после этого Манштейн прожил еще десять дней, обеспечивая шумное кровавое развлечение для этой все еще молодой дамы.

— Ну что ж, ты как следует выполнила свою задачу, правда? Думаю, твоя страсть расстроила Гюнтера, верно? В конце концов до похищения ты провела с Манштейном — сколько? пять ночей? Ты получила наслаждение и от этих ночей, mein Schatz?[5] — Следователь увидел, что оскорбление попало в цель. Петра была когда-то привлекательна, но это осталось в прошлом. Ее кожа стала желтой и безжизненной, под глазами виднелись синие круги, она похудела не меньше чем на восемь килограммов. На ее лице появилось вызывающее выражение, которое сейчас исчезло. — Думаю, получила, сдаваясь под его ласками, позволяя ему добиться своего. Твое наслаждение было достаточно очевидным, потому что он приходил к тебе снова и снова. Ты ведь не просто заманивала его? Невозможно настолько естественно притворяться. Герр Манштейн был проницательным бабником. У него накопилось столько опыта, что он навещал только самых искусных проституток. Скажи мне, Петра, где ты приобрела такой опыт, такое мастерство? Оттачивала его с Гюнтером — или с другими? Все это, разумеется, во имя революционной справедливости или революционного Kameradschaft, nicht wahr?[6] Ты грязная потаскуха, Петра. Даже у проституток есть жалость — но не у тебя.

А что касается твоего драгоценного дела революции, — презрительно усмехнулся следователь, — Doch[7] ты не почувствовала, что весь немецкий Volk[8] отвернулся от вас? — Услышав его слова, женщина шевельнулась в кресле, но не смогла заставить себя на большее… — В чем дело, Петра? Неужели кончились все героические слова? Вы всегда твердили о своем видении свободы и демократии, правда? И теперь ты разочарована, что у нас существует настоящая демократия — и народ ненавидит и презирает таких, как ты! Скажи мне, какие чувства ты испытываешь, зная, что люди отвергают тебя? Полностью отвергают. И ты знаешь, что это правда, Петра, — добавил следователь. — Совсем не шутка, а горькая правда. Ведь вы с Гюнтером следили за людьми на улице из окон своей квартиры, верно? Одна такая демонстрация проходила рядом с вашим домом. О чем ты думала, глядя на нее? Что вы с Гюнтером говорили друг другу? Наверно, утверждали, что это — выходка контрреволюционеров? — Следователь покачал головой и наклонился вперед, стараясь заглянуть в ее пустые, безжизненные глаза, наслаждаясь своей работой ничуть не меньше, чем она наслаждалась своей.

— Как ты объяснишь результаты голосования, Петра? Это были свободные выборы. Ты это знаешь, разумеется. Все, ради чего ты жила, работала и убивала, — все это оказалось напрасно! Жизнь пропала даром! Впрочем, не совсем. По крайней мере ты получила удовольствие от Вильгельма Манштейна. — Следователь откинулся на спинку кресла и закурил тонкую сигару, затянулся, выпустил дым к потолку. — А теперь, Петра? Надеюсь, тебе понравилось это маленькое свидание, mein Schatz. Ты не выйдешь живой из тюрьмы, Петра. Никогда. Никто не пожалеет тебя — даже когда ты будешь сидеть в каталке, парализованная. Никто. Вспомнив твои зверские преступления, все будут уверены, что ты должна провести жизнь в этой тюрьме вместе с остальными животными. Тебе не на что надеяться. Ты умрешь в этом здании, Петра.

При этих словах Петра Хасслер-Бок подняла голову. Ее глаза расширились, словно она захотела что-то ответить, но заставила себя промолчать.

Следователь продолжал говорить, словно беседуя:

— Между прочим, Гюнтеру удалось пока ускользнуть от нас. Мы едва не схватили его в Болгарии — опоздали на тридцать часов. Видишь ли, русские передали нам все документы на тебя и твоих друзей. Мы прочитали все про те месяцы, что вы провели в лагерях подготовки. Как бы то ни было, Гюнтер пока еще на свободе. По нашему мнению, он в Ливане, прячется с вашими друзьями по крысиной стае. Скоро мы возьмемся за них, — сообщил следователь. — Американцы, русские, израильтяне — все сотрудничают с нами, слышала? Это — часть договора. Ну разве не великолепно? Думаю, там мы и накроем Гюнтера… если повезет, он попытается защищаться или выкинет еще что-нибудь глупое, мы привезем показать тебе фотографию его тела… Ах да, я чуть не забыл показать тебе кино!

Вот здесь у меня приготовлено для тебя кое-что, — объявил следователь. Он вставил видеокассету в плейер и включил телевизор. Прошло несколько секунд, и на экране появилось изображение, явно снятое ручной камерой любителем. Это были две девочки, одетые в одинаковые розовые платья с широкими юбочками. Они сидели рядышком на самом обычном ковре в типичной немецкой квартире — все было in Ordnung[9], даже аккуратная стопка журналов на столике. Затем началось действие.

— Эрика, Урсула, идите сюда! — позвал женский голос, и две крошечные девочки встали, опираясь о кофейный столик, и неуверенной походкой пошли навстречу женщине. Камера запечатлела их ковыляющие шаги до тех пор, пока они не попали в объятия женщины.

— Mutti, Mutti![10] — лепетали они.

Следователь выключил телевизор.

— Они уже ходят и разговаривают. Ist das nicht wunderbar?[11] Новая мама так их любит, Петра. Мне пришло в голову, что тебе будет интересно посмотреть на них. Ну на сегодня хватит. — Следователь нажал спрятанную под столом кнопку, в комнату вошел охранник и отвел закованную пленницу в камеру.

Одиночка выглядела голой — каморка из кирпича, окрашенного белым. В ней не было окна, а дверь представляла собой стальную пластину с глазком для наблюдения и люком, чтобы просовывать поднос с едой. Петра не знала о телевизионной камере, которая выглядела на первый взгляд обычным кирпичом, а на самом деле была узкой пластмассовой панелью, прозрачной для обычного света и инфракрасных лучей. Петра Хасслер-Бок держала себя в руках по пути к камере до тех пор, пока стальная дверь не захлопнулась за ее спиной.

И тут самообладание оставило ее.

Ввалившиеся глаза Петры уставились в пол — тоже выкрашенный белым, — в них был невыразимый ужас, и слезы не приходили. Она задумалась о кошмаре, в который превратилась ее жизнь. Неужели все это правда? Нет, такого не может быть! — твердила какая-то часть ее сознания с уверенностью, граничащей с безумием. Все, во что она верила, ради чего работала, — пропало! Гюнтер, дочери-близнецы, революция, даже ее жизнь — все пропало.

Следователи из Bundeskriminalamt[12] допрашивали теперь ее, лишь чтобы позабавиться. В этом она отдавала себе отчет. Они даже не пытались получить от нее какую-нибудь информацию, и причина этого была очевидна. Петра не могла сообщить им ничего ценного. Они показывали ей копии досье, полученных из архивов Штази — восточногерманского комитета безопасности. Почти все, имевшееся у ее бывших социалистических братьев, что касалось ее деятельности и жизни, — намного больше, чем она ожидала, — оказалось в руках западногерманской полиции и органов безопасности. Имена, адреса, номера телефонов, другая информация более чем за двадцать лет, подробности, о которых она сама давно забыла, сведения о Гюнтере, даже ей неизвестные, — все у криминальной полиции ФРГ.

Все кончено. Конец. Жизнь потеряла смысл.

Петра почувствовала, что ее тошнит. Полились слезы. Даже Эрика и Урсула, ее близнецы, частица ее собственного тела, физическое доказательство веры в будущее, ее любви к Гюнтеру — теперь делают свои первые шаги в чьей-то чужой квартире, называют мамой чужую женщину, жену капитана полиции — следователи сообщили ей об этом. Петра плакала с полчаса молча, не издавая ни единого звука — в этой камере, проклятом белом ящике, отнявшем у нее сон, неминуемо скрывался микрофон.

Все пропало.

Жить — здесь? Первый и единственный раз, когда ее вывели на прогулку, охранникам понадобилось применить силу, чтобы вырвать ее из рук двух заключенных, которые набросились на нее. Она все еще помнила их крики, их проклятья, когда охранники вели ее в госпиталь для оказания помощи, — шлюха, убийца, зверь… Жить запертой в этой клетке — сорок лет, даже больше — одной, совсем одной, под угрозой сумасшествия, ожидая, когда тело ослабеет и начнется распад. Для нее приговор к пожизненному тюремному заключению означал именно это — жизнь в тюрьме, до самой смерти. В этом Петра не сомневалась. Она не может рассчитывать на снисхождение. Следователь объяснил это ясно и доходчиво. Никакого снисхождения. Никаких друзей. Потерянная и забытая всеми… за исключением тех, кто ненавидит.

Петра приняла решение спокойно и расчетливо. Как это умеют делать заключенные во всем мире, ей удалось спрятать кусочек острого металла. Это был обломок бритвенного лезвия из станка, который ей давали для бритья ног раз в месяц. Она достала его из укромного места, затем сняла простыню — тоже белую — с матраса. Матрас как матрас, толщиной сантиметров десять, покрытый грубой полосатой тканью. Края матраса окаймлял продернутый в ткань шнур. Осколком лезвия Петра стала отделять этот шнур от матраса. Ей потребовалось три часа и немало крови — осколок был крохотным и постоянно резал пальцы. Наконец у нее в руках оказалось больше двух метров «веревки». На одном ее конце Петра завязала скользящую петлю, а другой закрепила у основания лампочки над дверью. Чтобы дотянуться до лампочки, ей потребовался стул, но становиться на стул нужно было в любом случае. Лишь с третьей попытки удалось закрепить узел. Петра не хотела, чтобы веревка болталась слишком свободно.

Закончив с веревкой, она продолжила работу методично и не спеша. Петра Хасслер-Бок сняла платье и бюстгальтер. Затем встала коленями на стул, спиной к двери, выбрав получше позицию, надела на шею петлю и туго затянула. Потом крепко привязала ноги к бедрам бюстгальтером. Ей не хотелось проявить нерешительность. Она надеялась, что мужество и преданность революционному долгу не покинут ее. Не останавливаясь, чтобы помолиться или посетовать на жизнь, Петра руками оттолкнула стул. Ее тело опустилось сантиметров на пять, затем веревка натянулась. И тут тело взбунтовалось. Жажда жизни оказалась сильнее воли. Согнутые в коленях ноги, притянутые сзади к бедрам, попытались освободиться, однако судорожные движения всего лишь оттолкнули ее от двери, и петля стала душить невыносимо.

Боль оказалась неожиданно сильной для Петры. Прежде чем соскользнуть к уху, петля сломала ей гортань. Глаза широко открылись, глядя на белые кирпичи дальней стены. Ее охватила паника. У всякой идеологии есть предел… Ей не хочется умирать, не хочется умирать, не хочется…

Пальцы вскинулись к горлу. Это было роковой ошибкой. Она попыталась просунуть их под веревку, но веревка оказалась настолько тонкой, так углубилась в мягкие ткани шеи, что ничего не вышло. И все-таки она не сдавалась, зная, что в ее распоряжении остались считанные секунды, прежде чем петля остановит поступление крови в мозг… Все начало удаляться, подернулось туманом, зрение ослабело. Петра уже не видела ровных линий между кирпичами, уложенными с немецкой аккуратностью на дальней стене. Но руки продолжали бороться, разрывая кровеносные сосуды на шее. Петля стала от крови лишь более скользкой, затянулась еще туже, нарушила циркуляцию в сонной артерии. Рот Петры открылся, она пыталась закричать — нет, ей не хочется умирать, ей нужна помощь. Неужели никто не слышит ее? Никто не придет? Слишком поздно, осталось две секунды, может быть, только одна, еще меньше, подсказало ей угасающее сознание. Вот если ей удастся ослабить узлы на бюстгальтере, она сможет встать и…

Следователь наблюдал на экране телевизора, как ее пальцы неуверенно принялись искать узел, затем опустились, вздрогнули, затихли. Ей это почти удалось, подумал он. Почти удалось спасти себя. Какая жалость! Она была прелестной женщиной, но сама выбрала путь смерти и пыток, сама решила умереть, и если в конце концов передумала — но все они передумывают перед смертью, не хотят умирать, правда? Ну, может быть, не все — это было всего лишь доказательством того, что самые жестокие оказываются трусами, nicht wahr?[13]

— Телевизор вышел из строя, — сказал он, обращаясь к начальнику охраны. — Закажите новый, чтобы не сводить глаз с заключенной Хасслер-Бок.

— На это потребуется не меньше часа, — ответил охранник.

— За час ничего не случится. — Следователь извлек кассету из того же видеомагнитофона, которым воспользовался для демонстрации трогательной семейной сцены. Вместе с первой кассетой в его кейс легла вторая. Заперев кейс, следователь встал. На его лице не было улыбки, всего лишь удовлетворение от хорошо исполненного долга. Разве он виноват в том, что бундестаг и бундесрат не могут принять простой и эффективный закон о смертной казни? Причиной того являются, разумеется, нацисты, воспоминание о проклятых варварах. Но даже такие варвары, как нацисты, не были полными идиотами. В конце концов после войны никому не пришло в голову сносить автобаны лишь потому, что их построили в то время, правда? Нет, конечно. А вот только из-за того, что нацисты убивали людей, — но ведь среди жертв были обыкновенные преступники, убийцы, которых приговорило бы к смерти любое правительство того времени. Уж если кто-то заслуживал смертной казни, так это Петра Хасслер-Бок. Смерти после пыток, через повешение. Такая смерть была бы, по мнению следователя, только справедливой. Он занимался расследованием похищения Вильгельма Манштейна с самого начала. Он открыл посылку с половыми органами похищенного мужчины, когда она прибыла по почте. Он следил за действиями патологоанатомов при вскрытии трупа и присутствовал на похоронах. И он навсегда запомнил бессонные ночи, когда ему никак не удавалось выбросить из головы ужасное зрелище. Может быть, теперь он будет спать спокойнее. Справедливость не торопилась, но, наконец, она восторжествовала. Оставалось надеяться, что две прелестные девчушки вырастут обычными гражданами и никто не спросит, кем была их родная мать.

Следователь вышел из тюрьмы и направился к своему автомобилю. Ему не хотелось оказаться где-то поблизости, когда обнаружат мертвое тело. Расследование закончено.

— Привет, дружище.

— Здравствуй, Марвин. Я слышал, ты здорово стреляешь, — сказал Госн своему другу.

— Ничего особенного, приятель. Я вырос с винтовкой в руках. Там, откуда я приехал, с ее помощью добывают себе пищу.

— Но ты стреляешь более метко, чем наш лучший инструктор, — заметил инженер.

— Ваши цели на стрельбище куда больше зайца и неподвижны к тому же. А мне приходилось стрелять в бегущих зайцев из своей малокалиберки. Когда нужно добывать пищу стрельбой, учишься быстро. Как дела с бомбой? — спросил Марвин Расселл.

— Пришлось потрудиться — и все напрасно, — ответил Госн.

— Может, тебе удастся из всех электронных приборов собрать хотя бы радиоприемник, — предположил американец.

— Да, попытаюсь собрать что-нибудь полезное.